Очерки Подземья

      — Помню как-то отец, — произнес Ретт, не отрывая взгляда от подзорной трубы, — глубокой летней ночью отвел меня далеко в поле. Ветра нет, колосья стоят прямо, весь мир точно замер. На высоком черном куполе ни облаков, ни луны — сплошь сверкающие осколки. За этим небом, заговорщицки шепчет на ухо отец, еще одно. И на небе том есть крохотная точка — осколок осколка. Это твоя звезда, сынок. Ты — ее родная искра, тонкая лучинка от ее великого луча. Он мне эту звезду даже показал. Точнее, место, где она должна была быть.       Парень заглянул в трубу, покрутил ее так и этак и фыркнул. В полумраке выражение его лица различить было трудно.       — Я был так горд — у меня есть звезда! И не простая, а за двумя небесами, о-о!.. Эх, дурачина мелкая.       — Всякий юный ум полон глупостей — тем он и замечателен, — с мягкой улыбкой произнес Хальсин, осторожно запечатывая магические свитки сургучом, чтобы с удобством сложить их в походные сумки. — А отец твой, вижу, был дивный рассказчик.       — Дивный плут, — хмыкнул Ретт, не отрываясь от созерцания окрестностей. — Один черт знает, как он выдумывал все эти россказни… Уилл был прав — двергары. С дюжину где-то.       — Позволь, — нахмурился Хальсин, откладывая свою работу.       Ретт уступил ему место и навел трубу, куда необходимо. Отец-дуб сохранит нас, действительно. На песчаном берегу подземной бухты шевелилось несколько темных точек. Один из сторожей следил за местностью из разлома в скальном утесе (с земли его было бы видно плохо, а вот с высоты башни…), пара его компаньонов рыскала недалеко от странной постройки, стоящей близ черты прибоя. «Это не постройка, — внезапно вспыхнуло в голове. — Это паром. Что-то вроде лодки». Издали она напоминала странное зубастое существо крайне агрессивной наружности; видно, намеренно. Ни огня, ни дыма, но это и понятно.       Обитатели Подземья знают толк в искусстве скрытности.       — Я приметил троих, — произнес Хальсин сурово. — Однако их на самом деле, вероятно, больше.       — Дюжина, — повторил Ретт спокойно. — Стандартный размер для отряда. Тринадцать — дурное число, а подземцы, как правило, люд суеверный. Четырнадцать — число жителей поверхности, а они их не переваривают. Пятнадцать это уже многовато. Дюжина — моя ставка. Посмотрим, кому достанется самый грязный котелок: мне или Книгочею. Как он там, кстати?       Гейл обыскивал третий этаж, где прошлый обитатель выращивал растения и грибы, из коих добывались алхимические ингредиенты. Волшебник желал отыскать подсказку, которая сможет пролить свет на загадку верхнего этажа и подвала, до которых им так и не удалось добраться; неуемное любопытство побуждало его носиться от шкафа к шкафу и от ящика к ящику, точно гончей, охотящейся за кроликом. «Башни волшебников — места крайне опасные и крайне занятные, полные хорошо скрываемых секретов и удивительно изобретательных ловушек. Будь настороже и не упускай ни единой детали! Нас могут ожидать невиданные сокровища… и неожиданные неприятности. И скорее второе, чем первое».       Хальсин не разделял его молодецкого энтузиазма. Его не прельщало покинуть безопасный, пускай и далекий от больших дорог селунитский форпост, чтобы поселиться в более комфортабельную, но менее изученную волшебную башню. Никаких сомнений, с ее вершины открывался прекрасный вид на все подземное плато, и чародейские тайны в ее закромах могли помочь им в дальнейшем пути, однако цена…       Довольно того, сколь тяжело было сюда добираться. Им пришлось пересечь темное плато, которое Ретт уже проходил в свое время и на котором, как оказалось, ему выпало несчастье встретить не только вооруженный отряд дроу, но и притаившегося наблюдателя (не от его ли смертоносного пси-луча, подточившего часть ментальной защиты, у Ретта случился тяжелый приступ цереморфоза?). Попутно было обезврежено с десяток ловушек, пройден тернистый путь, затянутый поволокой кислотного дыма и заполненный колониями недружелюбных грибов. Однажды им попалась целая поляна тимасска, и Шэдоухарт серьезно отравилась, надышавшись зловонными испарениями спор («отвратительный смех Таши» ни в какое сравнение не шел с ее, надрывным и болезненным). В другой раз они вовремя не приметили огненный гриб, от чего всем отрядом заработали ссадины, раны и ожоги; взрывная волна едва не отправила Уилла с Астарионом в глубокую пропасть! Итогом же всех их мучений стали самонаводящиеся магические турели, отключение коих потребовало много времени и душевных сил. И, словно бы издеваясь, под конец башня выкинула еще один неприятный сюрприз: полноценная работа ее механизмов была возможна только после манипуляций с необычным синим цветком, растущим в крохотном садике на берегу подземного озера неподалеку от ее подножия. Факт, который они выяснили далеко не сразу и который заставил их серьезно пораскинуть мозгами. В особенности тяжело было понять, что именно необходимо сделать с цветком. Какая его часть требуется для подпитки? В каком виде его необходимо использовать? Как?..       С чего вообще цветок, впитывающий, точно губка, любую магическую энергию, может напитать магическую башню?!       В конце концов, путем общих умственных усилий волшебник, шаритка и сам Хальсин догадались размолоть высушенные лепестки цветка в ступке и засыпать получившийся порошок в специальную емкость на самом нижнем этаже. Только по окончании всех этих ритуальных плясок защитный механизм пал, а магический лифт (полностью заместивший собой обыкновенные и куда как более надежные, на взгляд Хальсина, лестницы) заработал. Радость ликования была полностью нивелирована тяжелейшей усталостью, коя свела его в спальник много раньше, чем всех прочих товарищей. Благо, напоследок его навестил Ретт, так что час перед отходом ко сну оказался на редкость приятным.       Молодой волшебник, однако, не разделял ни его утомленности, ни его хандры. Гейл, оказавшись в своей стихии, точно ожил. Всякое чудное волшебное устройство радовало его глаз и премного возбуждало ум.       — Ретт! — позвал он, высунувшись из окна нижнего этажа; они как раз сворачивали трубу. — Ты должен на это посмотреть!       — Иду! — крикнул Ретт, перегнувшись через перила.       Его бесстрашие — или беспечность, кто знает — порой Хальсина откровенно пугало. За пояс притянув ухмыляющегося Ретта назад, он повел его к лифту. Ох, как же ему не нравился этот аппарат. Не то чтобы он не видал подобного раньше… однако оно и тогда не внушало ему особого доверия. Видимо, предубеждение относительно «даров» цивилизации останется с ним до конца веков.       — Что там у тебя? — спросил Ретт, едва они нырнули вниз.       — Наша путеводная звезда, — сияя точно золотая монета, провозгласил Гейл. — Взгляни.       С этими словами волшебник протянул атаману устройство, напоминающее часы, однако какие-то странные. Циферблат содержал в себе несколько стрелок и состоял, казалось, из нескольких слоев. Стоило нажать на крохотную кнопку-камушек, как слои менялись меж собой, а за ними менялся и цветной значок на золоченом корпусе часов под той самой кнопкой. Хальсин впервые видел подобный мудреный механизм, однако Ретт присвистнул со знанием дела.       Волшебник от этого, казалось, засиял еще ярче.       — Золотые ручки и острый глаз, — похвалил Ретт, хлопнув его по плечу.       — Нижайше благодарю, мой лорд, — заулыбался Гейл, поклонившись.       — Что это? — спросил Хальсин, слегка нахмурившись.       — То, что мы определенно не дадим господину Книгочею на ужин, — ухмыльнулся Ретт. — Простите, сердечный.       — Я бы скорее умер с голоду, чем попробовал такое на зуб, — с улыбкой заявил Гейл — а поняв, что ляпнул, враз переменился в лице: — Говоря, разумеется, метафорически. Благо, я отыскал здесь несколько артефактов, которые способны на время заглушить мою… потребность. Однако… я думаю, что если сильно прижмет…       — Не переживай, — заявил Ретт спокойно. — Никакая «луковица» не стоит твоей жизни.       — «Луковица»? — удивленно произнес Гейл.       — Мы во Вратах называли ее так, — фыркнул Ретт, тряхнув отросшими волосами. — В академии, небось, «хронометр какой-то там».       — Дифференцированный планный хронометр, — четко произнес Гейл, точно отличник вызубренный кусок из книжки. — Для простоты «хронометр нескольких планов»…       — Для простоты, — хмыкнул Ретт.       — …Или просто «часы», — закончил Гейл, приподняв одну бровь с улыбкой. — Не понимаю, причем тут луковица.       — Он похож, — просто сказал Ретт и протянул хронометр Хальсину. — Похож же, старик?       Честно говоря, смутно. Разве что формой и несколькими слоями… Хальсин аккуратно забрал у парня странный артефакт и покрутил его перед глазами. Стекло, каким был покрыт циферблат, несмотря на явно долгий срок, какой механизм провел в этих всеми забытых развалинах, было целехоньким и абсолютно прозрачным. Места, где позолота сошла с корпуса, открывали вид на странный металл, из какого тот был сотворен — равно крепкий и легкий. Поразмыслив с мгновение и понажимав на кнопку в виде блестящего драгоценного камушка (видно, алмаза), Хальсин догадался, что за приспособление держит в руках.       И страшно ему подивился.       — Изумительное творение, — произнес он с улыбкой.       — Ну вот, видишь, — с ухмылкой, отчасти лукавой, отчасти нежной, произнес Ретт. — Мы в своих городах не только дурью маемся.       — Я никогда и не утверждал подобного, — заявил Хальсин, и атаман недоверчиво фыркнул. — Однако я бы не выбрасывал ту пару часов, что есть у нас. На случай если…       — Если кое-кто не в меру проголодается, — толкнув растерявшегося волшебника в бок, закончил Ретт и, чмокнув Хальсина в щеку, попросил: — Не позовешь чертика с Лази? Особенно Лази, надо ей кое-что показать.       «Всенепременно, мой свет». Стоило ему отвернуться, как за спиной его раздался звучный шепот: «Как он догадался?» Воистину, этот молодец считает его распоследним дураком. Как, впрочем, многие жители больших городов. Отчего-то они уверены, что за чертой их обожаемых каменных громадин обитают разодетые в шкуры, нечесаные, немытые неучи, неспособные несколько слов связать во вменяемую фразу. Медведь от одной этой мысли заворчал. «Многие из диких животных умнее человека, — заметил как-то Хальсин на одном из привалов. — Каким бы диким вам, быть может, сей факт ни казался». Волшебник ответил на то молчанием, впрочем, тогда он был занят — разливал похлебку по тарелкам. Зато празден был бледноликий вампир, и ответ его был сплошь яд и насмешка: «Помню, у одного трактирщика во Вратах жил очень умный пес — кидался исключительно на детей младше пяти-шести лет. Чудесное животное!»       До чего жестокосердное создание! Говоря откровенно, чем больше Хальсин сближался с «ганзой», тем больше становилось его недоумение. Карлах и Уилл, вне всяких сомнений, прекрасные люди, самоотверженные и храбрые, готовые пойти на все ради своих товарищей; их Хальсин любил и уважал, прекрасно зная, что это взаимно. А вот относительно остальных его терзали некоторые сомнения. С Гейлом бывало интересно поговорить, и ум в его глазах редко заходил за разум. Однако от него веяло высокомерием цивилизации, кабинетным снобизмом, как выражался его старый наставник. Кроме того, подле него нередко бывала Шэдоухарт. С ней у Хальсина дела складывались плохо. Прекрасная, точно свежая роза, девица была столь же колюча; казалось, ей доставляло особое удовольствие дразнить его без какой-либо на то причины, причем, большую часть ее намеков он откровенно не понимал. Лаэзель была сдержанна и мрачна, редко когда говорила при всех, советуясь со своим атаманом одними взглядами; к Хальсину она относилась подчеркнуто холодно, и ему то было совсем непонятно — когда ее-то он успел обидеть и чем?       Но более всего неприятностей ему доставлял бледный эльф. По иронии судьбы, именно он был наиболее близок к атаману. Его плечо чаще всего касалось плеча Ретта во время собраний у костра, его шутки чаще всего били в цель, вызывая у парня смех и улыбку, его клинок чаще прочих прикрывал атаману спину, и это вводило Хальсина в откровенный ступор. Как такой в целом благородный и чистый духом человек, как Ретт, мог терпеть подле себя столь вертлявую и злобную бестию? В его словах — ни капли тепла, в его делах — ни жеста сочувствия. Вампир, следуя своей сути, был язвителен, жестокосерден и подчеркнуто себялюбив — да еще дерзок и смел, так как за все свои грехи не получал никакого наказания. Быть может, конечно, то лишь первый взгляд, и все это — фасад, крепость разума, за коей скрыто что-то более хрупкое и живое, однако… Однако как это выяснить? Астарион не подпускал к себе, шипя каждый раз, стоило Хальсину хотя бы попытаться с ним сблизиться. И, будучи бестией умной, бил он больно — воистину, язык его, порой, резал не хуже кинжала.       Слава Сильванусу, ныне он был занят разведкой на поляне огненных грибов в некотором отдалении от башни. С ним отправились Шэдоухарт и Карлах, и Хальсин счел за счастье отдохнуть от колких слов хоть на какое-то время.       — Что-нибудь нашли? — спросил Ретт, когда Уилл и Лаэзель поднялись к ним с нижних этажей.       — Несколько ящиков с ингредиентами, — сообщил Уилл. — Часть, правда, уже никуда не годится, но остальная, думаю, подойдет для зелий. Что думаешь, Гейл? Приготовишь для своей Леди букет к возвращению?       — Однозначно, мой друг, — тонко улыбнулся Гейл. — И не только букет.       — Воин, — бросил тем временем Ретт, — на пару слов.       — Будет сделано, — отчеканила Лаэзель.       Они отошли к дальнему столу, где атаман сложил каменные круги, найденные им на предпоследнем этаже. Те были добыты Хальсином — наметанный глаз сразу приметил тирсу, письмена гитьянки, однако не смог ни один из них прочесть. «Ничего, — заявил на это Ретт. — У нас есть другие глаза, поопытней». Пока эти самые глаза занялись делом, он на пару с Уиллом и Гейлом просматривал книги, оставшиеся в шкафах.       — Здесь полно пьес, — заметил Уилл, осторожно переворачивая ветхие от времени листы. — Кажется, этот волшебник очень любил драму.       — Волшебница, — поправил Гейл, разбирая пожухлые пергаментные свитки.       — Откуда ты знаешь? — спросил Уилл.       — Ретт нашел письмо, подписанное ее рукой, — за волшебника ответил Хальсин. — Здесь обитала некая Лемора, и бытие ее было, хочу заметить, весьма печальное. Оставленная, одинокая, она коротала дни в попытках заглушить боль алхимическими изысканиями.       «Но разве возможно закрыть рану на сердце, просто приложив к ней лист причудливого растения? Немудрено, что она в конце концов покинула сию скорбную юдоль».       — Неудивительно, что она предпочитала драматические истории, — произнес Гейл, как показалось Хальсину, чрезмерно легкомысленно. — Поразительно! У нас с ней схожие вкусы. Впрочем, это довольно известные трагедии. Думаю, даже ты, Хальсин, знаком хотя бы с парочкой…       — ЛОЖЬ!       Внезапный крик оборвал самодовольную речь волшебника. Они оглянулись на звук ровно в тот момент, когда Лаэзель разбила каменный круг о пол. За мутным стеклом лифта тяжело было разглядеть Ретта, но, кажется, он тоже опешил.       — Будь это правдой, — уже сдержанней, но все так же пылко произнесла воительница, — Орфей давно бы дал о себе знать. Кровь от крови Матери не стал бы стоять в стороне, глядя на то, как Влаакит разрушает Ее империю и изничтожает Ее народ. Все, что начертано здесь, в лучшем случае сказки. В худшем же — ложь.       — Возможно, — кивнул Ретт, выдержав паузу. — Но, возможно, ее составитель не хотел ничего дурного. Может, он хочет подбодрить восставших, подтолкнуть к действиям…       — Тогда он глупец, — заявила Лаэзель неумолимо, — который при встрече со мной вмиг лишился бы головы. Нет ничего хуже пустой надежды. Она кружит голову, как вино, она отравляет разум, как яд. Цк-ва! Она лжива! И этим все сказано.       — Как хочешь, — вздохнул Ретт, глянув на осколки. — Не разбивай остальные, ладно? Я хочу перечитать на досуге… Как дела, ребятки?       — Лучше не бывает, — с готовностью отозвался Гейл. — Ничего интересного.       — Вы просто не туда смотрите, — заявил Ретт с ухмылкой и, хлопнув Лаэзель по плечу, двинулся к ним. — Что это там у вас за стопки?..       Следующие несколько часов они провели, перебирая свои вещи и вещи бывшей владелицы. Большая часть пожитков находилась на первом этаже — Ретт не намеревался оставаться здесь долго. На самом верхнем этаже находилась спальня и рабочий кабинет. «Хм, — Ретт потыкал какую-то кнопку под одним из длинных окон. — Интересно, это что?» Кнопка не дала ответа. А вот другая… Эту отыскал Уилл, причем совершенно случайно. Хорошо скрытая в платформе лифта, она сработала как раз тогда, когда там находились все, кроме Гейла. Лифт скрипнул — и перенес их на самый верх башни.       В раскрытые объятия страннейшего из видимых Хальсином существ.       — «Что это? — произнесло существо… этот чудный механизм, напоминающий фантасмагоричную металлическую куклу. — Звук шагов иль шип змеиный? / Быть может, это подлый мерзкий враг?»       — Э-э-э, — выдал на это Уилл, что, по злой насмешке судьбы, оказался к существу ближе всех.       — Не говори ему ничего, — быстро шепнул Ретт. — Может не так понять. И позвать друзей.       Отец-дуб храни их, парень был прав! На широкой круглой платформе было как минимум три механизма, отдаленно напоминающих первое существо. Несколько более грубые на вид, они хранили молчание. Только лязг металла, скрип шестерней и шипение пара разрывали глухую тишину.       Как вдруг откуда-то снизу послышался крик:       — Иль друг! Пришел развеять душный полумрак!       — Что? — удивился Уилл, принявшись озираться.       — Повторяй! — завопил Гейл снизу. — В точности!       — Покоряй, — прикусив губу, произнес Ретт. — Порочностью.       — Ретт!       — «Иль друг? Пришел развеять…»       Последовал весьма напряженный и, надо сказать, неприятный диалог, в коем посчастливилось участвовать и Хальсину (он единственный расслышал, какое слово Гейл прокричал под самый конец). Волшебника, когда тот поднялся на крышу вслед за ними, механизм допросил схожим образом, и тот прошел испытание блестяще — воистину, он был на редкость начитан.       И вооружен книгами, где нужные строки были жирно подчеркнуты черными чернилами.       — Странный выбор для системы охраны, — заметил Гейл после, блестящими глазами разглядывая причудливое устройство и крутя на пальце кольцо, что оно ему отдало после очередной лирической строки. — Не подумайте, я люблю поэзию! Однако использовать стихи для общения с автоматоном…       — «Боюсь, меня раздавит тишиной… — прочитал Ретт вслух подчеркнутую строчку из книги, что держал в руках — эту не произносил еще никто. — Мне одиноко так! Пожалуйста, позволь / Тебя хоть за руку немного подержать».       Читал он красиво, нараспев, ставя смысловые ударения там, где это было нужно; так, точно делал это всю жизнь. «Ты был артистом? Я был бродягой». Ах, до чего сладки воспоминания… Едва заслышав первые строки, золоченая механическая кукла обернулась к парню, выкатив на него огромные светящиеся глаза. Какой пустой, ледяной взгляд! Хальсину стало не по себе.       — Ретт, — предостерегающе позвал он.       — «Не бойся, девочка, — механическим голосом проскрежетал автоматон. — Что сделать для тебя? Скажи, быть может, мне тебя обнять?»       И с этими словами чудной механизм широко развел свои изломаные металлические руки. От одного вида этого стало нехорошо. Жуткое, противоестественное создание, чьи действия — жалкое подражание живому. До чего, должно быть, холодны такие объятия… Однако же Ретт шагнул в них спокойно с легкой улыбкой на полных губах. У Хальсина екнуло сердце, когда механические руки сомкнулись на его спине — парень даже обнял существо в ответ.       — «Иди ко мне, хотя бы ненадолго. Прими себя…»       — Эх, жалко нет Кудряшки, — с усмешкой вздохнул Ретт, привольно укачивая автоматон в объятиях. Его глаза резко расширились. — Не говорите ему. Как придет, устроим сюрприз. Скажем, без обнимашек не выпустит.       — Он опять будет верещать, — рассмеялся Уилл. — Как тогда, после обители.       — Люблю, когда он верещит, — ухмыльнулся Ретт.       Ответом ему был громкий смех. Отпустив автоматон, парень подошел к Хальсину и поцеловал его в губы. Только после, обшаривая подвал, он осознал — то был успокаивающий поцелуй. «Я цел, видишь? Эта железяка мне ничего не сделала». Его заботливый, чуткий мальчик!..       В тот вечер, перед долгими часами кропотливой работы, Хальсин долго не отпускал Ретта из объятий. Атаману выделили покои наверху — не без упирательства, но счет семь против двух разрешил дело не в пользу его желаний. На постель, очищенную от пыли и грязи, атаман возлег с книгами и пергаментами. Более ничто не прикрывало его от внимательного взора. От вида того, как вольготно и томно расположилось его тело, как оттеняло на светлых простынях его загорелую кожу, кружилась голова. Однако соваться не было никакого смысла — Ретт просто гладил по щеке и отправлял обратно, к рабочему столу. «Соберись».       Легко тебе говорить! В тебе не скулит и не рычит зверь, моля выпустить его на волю!.. Впрочем, вскорости общий труд погасил пожар, бушующий в крови, и они вдвоем полностью погрузились в работу.       Перевалило за полночь. Гейл сортировал ингредиенты на первом этаже, Уилл отдыхал подле него; Лаэзель стояла на страже у ворот. Отряд Астариона пока не показался. Они с Реттом разобрали внушительную гору книг, отбросив большую часть за ненадобностью. Алхимические трактаты, романы и пьесы, коими полнилась библиотека волшебницы, не так интересовали их, как дневниковые записи о плато, а также труды, посвященные божествам, каким поклонялись здешние жители, и подробные карты местности с отмеченными на них поселениями. «Рыбацкая деревня неподалеку отсюда… Однако с высоты башни она кажется необитаемой… Уж с двергарами, окапавшимися там… Хм. Здесь говорится о подземной акуле. Отец-дуб!.. Нужно не забыть сделать пометку…»       Пальцы еле заметно дрогнули, и на пергаменте осталась жирная чернильная клякса. Хальсин, ругнувшись под нос, отложил перо и шепнул легкое исцеляющее заклинание. Напряжение ушло, и боль отступила, но не исчезла до конца. Увы, несмотря на все отвары и все припарки, его руки еще не обрели ту силу и гибкость, какими обладали до пленения. Еще одна незаживающая рана, которая будет время от времени нарывать по ночам. «Боюсь, придется сделать перерыв». Неплохо бы выпить чего-нибудь горячего — а заодно хорошенько прогреть старые больные кости. Впереди долгая ночь изысканий.       Хальсин поднялся с места; Ретт так глубоко ушел в древние карты и трактаты о природе Божественных Сестер, что даже этого не заметил.       — Сердце мое, — шепнул Хальсин, ненавязчиво коснувшись его плеча, — не желаешь откушать чашкою чая?       — Ты хотел сказать, не хочу ли я чай? — Ретт приподнял бровь с кривой ухмылкой. — Да, о, моя зарница всенощной зари. Всенепременно.       Ох и остряк. Весь в своего бледноликого эльфа. Хальсин попытался в отместку ущипнуть парня за ухо, но тот ловко перехватил его ладонь.       — Какие у тебя руки, — произнес Ретт чуть слышно, ласкаясь щекой, покрывая их поцелуями. — Какие руки!       — Какие? — с усмешкой спросил Хальсин.       По его щекам, однако, вопреки всему растекся легкий румянец. Внимательные прозрачно-голубые глаза неотрывно глядели на его ладони.       — Эльфийские, — произнес Ретт наконец. Абсолютно серьезно. — Стройные, длинные, пропорционально элегантные.       — Это… странно? — неуверенно вопросил Хальсин — о таком ему раньше не приходилось задумываться.       — С такой комплекцией, как у тебя? Возможно, — хмыкнул Ретт и снова поцеловал его ладонь. — От бугая ожидаешь пальцев-сосисок и ладоней-ковшей, а не выточенных кистей с эльфийских статуй.       «А кто это тут у нас? Гоблин-переросток? Мутировавший орк?» Разумеется. Кто угодно из этого. Кто угодно, но точно не всамделишный представитель эльфийского народа! «Орчонок, орчонок, орчонок, орчонок!»       — Тебе, — титаническим усилием воли отогнав воспоминания, пробормотал Хальсин, — не нравится?       — Не нравится, — произнес Ретт, нахмурившись, и у Хальсина на миг все опало внутри. Пока парень не добавил: — Не нравится, когда ты говоришь всякую ерунду. Мне повторить «путь кольца»? Без проблем! Хоть сейчас…       — Нет! — выпалил Хальсин, покраснев до корней волос — равно от сладкого ужаса и трепетного смущения. — Сейчас… не стоит. Я-я хотел сделать нам по кружке чая!       — Изволь, любезный, — ухмыльнулся Ретт, показательно возвращаясь к очередной карте. — Не откажусь от меда, того, что мы тащили аж из Рощи. У вас он такой, м-м-м… Пальчики оближешь.       «Как пожелаешь, мальчик мой». В этом деле ему помог Гейл — котелок, новенький, блестящий, был на его попечении.       — Что это? — спросил Хальсин, когда волшебник вдруг, неспросясь, сунул им в чашки кусочки корешка, вид которого он не успел распознать. — Зачем?       — Это женьшень, — ответствовал Книгочей, бросив на него лукавый взгляд. — Для бодрости.       Что за глупость!.. Впрочем. Быть может, сработало. В любом случае, выпив чаю, они забросили всю работу, отдавшись иному полю деятельности. Такому, от которого… Ох, Ретт… Мой талантливый мальчик… «Не мальчик. Уже давно». Да. Да, воистину. И это хорошо. Так хорошо!.. Чисто, жарко, обнаженно, так, как задумывалось природой. Наперекор всякой позолоченной ереси и механической лжи!..       Оставив меж его лопаток последний долгий поцелуй, Ретт как раз собирался переходить к самому главному… как со стороны лифта раздалось шипение. А через мгновение — громкий свист.       — О, мой дорогой атаман. Рад видеть, что вы еще не потеряли формы.       — Ебись ты конем, — прорычал Ретт, прикрывая — непонятно зачем — их с Хальсином одеялом. — Стучаться не учили?       — Прости, моя радость, — сладко протянул Астарион, сделав невинное лицо. — Не заметил двери. Ну, не буду вам мешать. Дражайшие гости подождут, пока господин и его близкий друг вдоволь на…       — Какие гости? — резко произнес Ретт — и уже в следующий миг оказался на ногах, поднимая с пола штаны и ремень. — Не кривляйся. Говори прямо.       — Двергары, Ретт, — прямо произнес Астарион, бросив холодный взгляд на Хальсина. — Часть их шайки внизу. Жаждет с тобой поговорить.