Солнце Треомара

8200 г п. Зв., Зеро       Другие залы Зеробилона почти пустовали. Кое-где были слышны приглушенные разговоры, неспешный топот каблуков, разносящийся эхом под каменными потолками, а иногда — даже смех, жесткий, ехидный и ядовитый, как аконит. У ворот, ведущих в «загоны» безликих, громоздилась изорванная ветошь, когда-то бывшая чьей-то одеждой. Лестница на кухню была густо залита кровью, и, судя по всему, туда протащили приличных размеров тушу.       — Жаркое готовили, — с нескрываемой завистью повел носом Арантос. — Из оленя! Вот суки.       Альказар почувствовала, как ее желудок свело от голода. Оно и неудивительно: в последний раз они ели незадолго до вылазки в лес, когда пропал заколдованный Арктом день, — а значит, и не ели вовсе. Выходило, что последняя приличная трапеза у них была три дня назад, и от этой мысли почему-то только больше начало мутить.       — Вот бы хоть кусочек оставили, — облизнулся Арантос, с надеждой глядя в сторону оставшейся позади кухни. — Хоть маленький, хороший, хрустящий кусочек мяса!       — Не надейся, — отозвалась Альказар. — Ну ничего. Как отчитаемся, пойдем в подвал, пороемся в закромах.       — Я бы съел сыру!       — И я, — тихо произнес Тельдразул.       — Возьмем и сыр, и вино, и вяленое мясо, — сглотнув, продолжила Альказар. — Не страшно. Переживем.       Арантос начал что-то бурчать про Геллера и его свору, а Тельдразул молчал. Альказар решила сразу идти к владыке, и если уж ей суждено сегодня из-за пропавшей монеты лишиться головы — или души, — так пусть это будет скорее.       Большинство братьев и сестер либо отошли ко сну, либо еще не вернулись с заданий. Но эхо их с Арантосом и Тельдразулом шагов давило на Альказар посильнее шума городских площадей — они словно бы отмеряли время до какой-то окончательности. Понимания, что все впустую — пустая, никчемная жизнь, служение, поиск ответов на вопрос «Как унять боль? Как же унять ебаную боль в груди — и эту настохреневшую тоску?!» и вывод о том, что ответа нет.       И не будет, пока она не вырвется из этой западни.       Он следил за ними из темноты тысячей глаз никогда не спящих архонтов, что покачивались едва заметными тенями в закоулках залов, коридоров и переходов, что впитывались в стены или стекали с них ощеренным подобием лиц. Он все знал наперед. Ее слова всегда были бессмысленны для его ушей. Он был ее сердцем, а она — его рабыней; он был ее волей, а она — его словом; он был ее смертью, а она… Альказар сжала ладонь, больно впившись в нее ногтями и тем отрезвляя уплывающие от голода и усталости мысли, однако они не желали останавливаться и в хаотичном круговороте неслись куда-то далеко-далеко, вне зависимости от ее желания.       У лавовой ямы, служившей в Зеробилоне разновидностью пыток для гостей и любимым развлечением хозяев, слышалось неразборчивое бормотание. Подойдя поближе, Альказар обнаружила на висящей над огненной бездной узкой платформе старого алеманна в одеждах священника, молитвенно согнувшегося, стоящего на коленях, мокрого от пота и вонючего, как старый хряк. Его глаза заплыли от свежих синяков, лицо было разбито, а руки исполосованы глубокими следами когтей — на бедолагу явно натравили демона.       Но за что?       — Милосердие твое, — твердил священник, и эхо его негромкого, дрожащего голоса отчетливо разносилось над ямой, — да пребудет с нами вечно. Милостивый, всеблагой, всезнающий! Прости мне мои прегрешения, как я прощал другим. И прости ИХ, как и я их уже простил. Они не знают и не ведают жалости, так сжалься над ними. Они забыли о милосердии, так будь милосерден к ним! Они… Познали сполна, что такое боль, так уйми им ее…       — Кому ты молишься? — строго спросила Альказар, глядя вниз на вздрогнувшего от звука ее голоса священника.       — Тому, кто услышит, — последовал тихий ответ.       — Ну, вот я тебя слышу, — равнодушно продолжила она. — Но не помогу, конечно же. Так кому же ты молишься, дед?       — Я и не просил спасти меня. Мое время окончится здесь. Я просил лишь о милости к моим мучителям. К ним — и к тебе тоже.       Сердце насмешливо екнуло в ее груди, но насмешка так и не тронула ее губ.       — Если тебе не повезет, ты будешь запекаться здесь еще несколько дней, — протянула Альказар, — а ОНИ, те, на кого ты тут милосердие просишь ниспослать, будут приходить сюда, смеяться, кидать в тебя огрызки яблок и обливать водой, «чтобы был сочнее». Что ты им такого сделал, старикан?       — Может, он лишь жертва? — тихо предположил Арантос. — Просто перед ритуалом его решили пожарить, чтобы не дергался.       — Нет, — покачал головой Тельдразул, — жертва должна все осознавать, а не быть измученной. Этот священник служил в часовне Эродана на дороге в Эрофин, но бесчестный торговец, его брат, использовал его как связного, не зная, что конечный адресат письма в Зеробилоне. Священник невиновен ни в чем, сестра, кроме того, что попался под руку братьям.       — Ясно, — кивнула Альказар. — Что сказать, мир полетит в бездну, а братья так и не изменятся. Зло победит добро, надев его маску. И все останется как было.       Она бросила мимолетный взгляд на поднимающий платформу рычаг.       Нет.       — Мы всегда получаем то, что отдали, — произнес священник. — Я получил свое. И добро победит.       — Глупости, — прорычала Альказар и отошла от ямы, чувствуя спиной, что ОН улыбнулся ее ужасу.       Ее привычка — говорить с ним каждый день перед сном — была сродни молитвенному правилу какого-нибудь набожного святоши. Она обращалась к нему так же смиренно, с мольбой, с граничащим с исступлением волнением:       — Отпусти меня!       Я как этот старик над лавовой ямой, я и так обречена, ты знаешь это. Моя смерть — вопрос времени. Ты просишь жертву, которую мне не осилить, так отпусти!       Альказар безмолвно кричала в пустоту вязкой, удушливой бессонницы, и потолок каждого из тех сараев, что были ей приютом на протяжении последних пяти лет, вдруг разверзался и являл собой бездну.       Черную, глубокую, смердящую влажной землей и гарью, пустую и тихую.       — Ни за что, — обычно отвечал он.       Она тщилась закрыть глаза, но видела лишь огромный храмовый зал давно разрушенного каллидарского Иррасила, словно бы выломанный из реальности и вложенный во тьму бездны. В центре его всегда горела жаровня. У жаровни ютились четверо: светловолосая юная дева, чье имя было Игнис, женщина в жреческом облачении, названная Джиаль-Су, высокий и крепкий юноша именем Кератлан и он, до скрипа зубов осточертевший Лустарий — еще красивый и молодой этерна, бывший генерал каллидарской армии, а ныне…       Ныне — вечная боль моя.       Они, как один, протягивали ей руки и единым громовым голосом повторяли:       — Ни за что, никогда, никогда не отпущу тебя.       — Отпусти, — хныкала Альказар, невидяще глядя в потолок. — Что я тебе такого сделала?! Чем приглянулась? Почему именно я?!       — Я знал тебя еще когда раскрыл глаза впервые, — в один голос вещали четверо. — Я тебя не отпущу. Иди же ко мне. Сердце мое. Последнее мое сердце!       И она нехотя делала к ним шаг.       Его голос был громче всех голосов мира и более реальным, чем сама реальность. Он всегда держал ее слишком крепко, да и куда ей бежать? Всюду бездна. Всюду смерть.       Всюду лава.       Дед-священник так же смотрел на нее снизу вверх, как будто на божество, как и она сама смотрела на того, чей голос носила в себе.       — Нет, я человек, — безмолвно кричала она в вышину необозримой черной бездны. — Не тронь меня,       не тронь меня,       Армонаарт.       Ведь тогда, после смерти Ишааль и долгого бегства через катакомбы, перед внутренним взором Альказар вдруг сложилась четкая картинка. Она вдруг поняла, кто звал ее и чье имя отзывалось болью в ее затуманенной голове все эти годы; она вдруг остро почувствовала, что такое настоящая безысходность: то, что отразилось в зеркале в тот день, когда Альказар вернулась в Зеро и рассказала собственному отражению об Ишааль.       — Она мертва, мой владыка, и вместе с нею умерла надежда Лартаны построить новый Этронар.       Он молчал. Пытливо скользил по ее памяти, как полоз между высоких трав, и выискивал ложь, а затем тронул ее щеку ледяными пальцами:       — Когда ты поняла? — Он влил в ее ухо горячее дыхание, и Альказар зажмурилась.       — Когда Ишааль сравнила тебя с Джиаль-Су и с Игнис.       — Так поздно? Мы думали, ты давно видишь нашу суть, Ночная гроза. Уж ты-то… Ты, самая близкая, самая родная для нас женщина… Ты должна была увидеть это раньше.       — Я не понимаю одного, — решившись, продолжила она, — почему ты скрываешься под личиной Лустария? Разве… Разве ты не мог избрать кого-то более могущественного?       — Лустарий сам предложил себя нам — в тот момент, когда наивный генерал сговорился с Зорасом и решил таким образом вышвырнуть нас в его портал. Лустарий хотел, чтобы Я, облаченный его плотью, исчез из Вина, а Зорас хотел МЕНЯ убить, поэтому Я разделился, даровав троим свое сердце: Лустарию, Джиаль-Су и Кератлану. Кератлан был ловушкой для Зораса. Зорас пронзил его Рунным клинком, думая, что убил нас окончательно, ничего не зная ни о Джиали, ни о том, что Лустарий жив, — и сила сердца Кератлана стала жить в Лустарии. Когда Джиаль не справилась в Треомаре и была убита Воскресшими, ее сердце было отдано Игнис, но и Игнис пала, убитая Оораном.       — И ее сердце — ушло к тебе?       — Снова к Лустарию. Верно, Гроза.       — Выходит, ты… ты снова воссоздался, собрался воедино, не так ли?       — Наша Ночная гроза, — усмехнулся он, — наша неверная возлюбленная.       — Но если ты сейчас Лустарий, то… то чье сердце во мне? — одними губами спросила Альказар, мучительно отгоняя страх, пришедший вместе с его последней фразой.       — Лучше скажи, — зазвучал он прямо в ее голове, — что находится в твоем сердце?       В нем боль, о демон. Моя память и моя тоска.       Мои детские воспоминания: вот я учусь шить и несмело делаю первый стежок на глади старой занавески; вот мама льет в чашку горячее молоко, и в нем медленно растворяется мед; вот младший братик машет мне с причала, а я бегу к нему, но взгляд мой цепляется за женщину, в руках которой переливающиеся, как кристаллы, розы, на ней платье, легкое и красивое, как крылья бабочки, и все показывают на нее, как на диковинку. Я спрашиваю, кто это. Мне говорят, что — королева. Потом я брожу по садам и смотрю, как по озеру мягко скользит лодка. День уходит к закату — я любуюсь огнем в небесах, а братик канючит, просится домой, но мне не хочется уходить. Я еще не знаю, что дома гостит купец, что подставит отца, оклевещет и бросит в тюрьму, а мы и мама, оставшись одни, попадем в Зеробилон.       — Не цепляйся за это, Гроза, не нужно. Ты оплакиваешь то, что давно исчезло — как вода, впитавшаяся в землю. Ты уже не та, что была прежде, и хорошо. Очень хорошо, что ты стала другой.       — Я стала убийцей, и мной владеет Армонаарт. Если это «хорошо», то я даже не знаю, что назвать плохим.       — Это лучше, чем принадлежать безродному ничтожеству.       Он так называл Арантоса, догадалась Альказар. Кто бы мог подумать, что Армонаарт способен на столь жгучую ревность, но знал бы он истину!       Знал бы он…       Как она боялась стоять там, перед этими воротами в зал владыки, укутывая свои мысли и истинные чувства в многочисленные слои ненастоящих воспоминаний и фальшивой, убогой «любви».       — Ну что ж, мы будем ждать здесь, — прикусил губу Арантос, ожидая, когда Альказар войдет в зал. — Держись там. Я… я надеюсь, все в очередной раз обойдется.       Альказар нехотя кивнула. Она так и не решалась войти, судорожно готовя себя и свои мысли к встрече с тем, кто видит ее насквозь.       Вдох. Выдох. Четко представила, как все «было».       Хорошо.       — Как думаешь, что он хочет узнать? — продолжал Арантос, испытывающе заглядывая ей в глаза. — Я имею в виду, какая из твоих грязных тайн привлекла его сегодня и не пора ли мне делать ноги? Не нравится мне, с каким настроением нас встретил Геллер. Вдруг старый арорма прознал про нашу маленькую шалость с… Этро… Ну, ты поняла с чем.       — Трус, — прошелестел Тельдразул.       — А ты — жалкая плесень, серый. Так что, девочка?       — Надеюсь, его интересует только монета, — ответила Альказар, отведя глаза и думая об Арантосе, Арантосе и только об Арантосе.       Мудаке трусливом!       Нет, нельзя.       О милом, любимом Арантосе.       — Не бойся, сестра, — прошелестел Тельдразул. — Я верю, владыка не тронет тебя. Из-за монеты — точно нет. А вот из-за случая с киранийкой Казис, мастером-вором…       — Обнадежил, серая плесень, — вздохнул Арантос. — Послушай меня, девочка. Он все равно все узнает, так что расслабься. Более того, он наверняка уже в курсе, так что просто на все соглашайся. Монету отнял Аркт, а это уже вполне уважительная причина!       — Ты прав, — после некоторых размышлений ответила Альказар. — Он все узнает. Нужно, чтобы он узнал только то, что необходимо.       — Верно мыслишь, девочка!       — Так что поцелуй меня, Арантос.       — Да бездна тебя раздери! — прошипел он. — Я не об этом!       — А я об этом. История с монетой не так страшна, как остальное, ты же знаешь. Помоги мне изменить реальность, — она фальшиво улыбнулась нахмурившемуся Арантосу и нежно коснулась его лица своей ледяной ладонью, — любовь моя.       Она поцеловала его в плотно сомкнутые губы, сетуя на то, что в Треомаре совсем позабыла о подстраховке на случай, если владыка начнет сейчас шарить по ее памяти — а он ведь начнет, чтобы выяснить, как Аркт заполучил монету! Арантос и был всегда этой самой подстраховкой, соглашаясь спать с Альказар только после пары бутылок вина, но отлично исполняя роль ее любовника даже в глазах владыки.       — Спасибо, любимый, за твою поддержку, — иронично произнесла она.       — Мы будем здесь, за дверями, — ответил Арантос, вытерев губы рукавом. — Удачи тебе.       — Не промахнись, охотница, — бесцветно напутствовал ее Тельдразул. — Ждем добрых новостей.       Маленькая и худая тринадцатилетняя девочка с растрепанными каштановыми волосами и напрочь пустыми глазами бесшумно гасила свечи в зале, бродя среди колонн полупрозрачным, обреченным призраком.       Вот ее усталые глаза встретились со взглядом закрывшей скрипучие врата Альказар, вот дрожащий тонкий палец коснулся губ:       — Тихо, Гроза.       — Он ждет меня, — рискнула Альказар. — Пусти, Мориан.       — Терпи. Он смотрит.       Большой голубой кристалл в центре зала источал слабый свет, и в этом отблеске Альказар рассмотрела, что зал полон архонтов. Их тени струились и перетекали одна в другую, шевелились сгустками поблескивающей мелкими искорками тьмы, двоились и разламывались, оплетая стены и колонны, каменный пол, пьедестал с накрытым темной тканью зеркалом.       — Тени говорят, Казис будет мертва, — произнесла Мориан рычащим, волчьим шепотом. — Кто обрек ее на такую участь? Иварис из Велленфельса вербовала ее, Иварис должна понести наказание.       Где-то в углу залы сверкнуло словно электрическим раскатом.       — Казис — обычная проходимка, владыка, — возразила Альказар. — Киранийская змея решила, что она умнее меня, и попыталась отдать меня гвардии. Поэтому мне пришлось перебить большинство ее людей. Я сожалею.       Мориан погасила очередную свечу, и Альказар почувствовала небывалый ужас, разлившийся по ее телу будоражащими разрядами и скользкой дрожью, прошедшей от спины до кончиков пальцев.       — Иварис из Велленфельса не знала, что мастер-вор един в двух лицах: киранийка Казис и ее муженек-этерна, — продолжила рычать Мориан. — И пока один глаз спит, второй бдит. Пока одна рука подписывает декларации, вторая крадет ценности. Пока одни уста изливают мед лести и славословий, вторые договариваются о предательстве Воскресших. Иварис не разведала. Иварис должна быть наказана.       — Владыка, — ответила Альказар, глядя не на Мориан, а на зеркало в центре залы, — у киранийки на уме было лишь золото. Я проучила ее, и больше она нам не нужна. Купцы убиты, как ты и велел. Желания… Она не исполнила тринадцатое, а значит, договор расторгнут. Мы вышли из этой ситуации с наименьшими потерями.       — В эту секунду Казис пытается выкупить собственную жизнь, — перебила ее Мориан, — и цена, которую она предлагает, запредельна. Она выдает всё: всех купцов, гильдейцев, наемников, магов, контрабандистов, капитанов, даже парочку пилигримов. Через минуту она продаст собственного мужа и попросит обменять свою жизнь на его, обещая верность. Иварис из Велленфельса не знала, что был и третий лик мастера-вора.       — Кто-то третий? — удивилась Альказар. — Этого не может быть, перед заключением договора на желания я следила за киранийкой, и…       — Третий лик, — зашипела Мориан, — это лик предателя под маской простоты. Она начинала как шпионка в купеческой гильдии, а закончила как информатор лиса. Казис хотела обмануть и его, но погорела, попав в ночную грозу.       — А? — Альказар было удивленно приподняла брови, но вовремя себя одернула.       Арантос, Арантос, Арантос. Думать только о нем!       — Вот именно, — подтвердила Мориан. — Поэтому слепая и беззубая Иварис из Велленфельса лишается архонта и изгоняется из Зеробилона навеки. Так сказал владыка!       В углу снова полыхнуло, но тусклее. Архонты что-то зашептали на языке мертвых, и шум их беззвучных голосов нарастал в голове Альказар, словно приближающийся сонный паралич. Что-то в глубине ее души начинало кричать, и едкая боль в глазах закрыла ей веки, расползаясь в лоб и в нос, стекая в горло горечью, заставляя закашляться и закрыть руками лицо, чтобы больше не вдыхать эту удушающую тьму, пробуждающую боль и отчаяние.       И в тот момент, когда стало совсем невыносимо, зал вдруг стал светел.       Кристалл в середине засиял ярче, а все погасшие свечи в один момент зажглись. Боль отступила, и когда Альказар открыла глаза, архонтов в зале уже не было: только она, Мориан и зеркало.       Бесшумная девочка прошествовал мимо нее, указав в сторону постамента, и скрылась за тяжело скрипнувшими вратами, а Альказар медленно подошла к зеркалу и решительно сдернула с него покрывало.       Она ожидала увидеть что угодно.       Это могла быть ее мертвая мать — еще молодая, совсем девочка, с каштановыми волосами и зелеными глазами, улыбающаяся, а затем теряющая все зубы, иссыхающая, с выпадающим глазом, с червями во рту, с серой кожей, трескающейся вокруг размыкающихся губ.       Это мог быть Тельдразул, милый и счастливый мальчик, постепенно превращающийся в темное чудовище с лезущими клоками волос, с кровью из носа, что темнела с каждой секундой, становясь смрадной смолой, с глазами, горящими красным, недобрым огнем.       Это могли быть они с Арантосом, занимающиеся любовью на грязной плесневелой кровати, а та, ненастоящая Альказар, в порыве страсти прикусывала ему ухо и отгрызала его совсем; из его рта вываливались личинки, пожиравшие их тела, по ним ползали жуки и сколопендры, и эта извращенная близость всегда оканчивалась тем, что одного из них пожирала гниль, а другой продолжал ласкать мертвую, безобразную, склизкую плоть.       Да, владыка любил Альказар как никого. Лишь ей он показывал в зеркале воплощение ее самых страшных кошмаров.       Но на этот раз под отдернутым покрывалом в зеркале отразилась лишь она сама. Красивая, но усталая; покрасневшие глаза, растрепанные волосы, перепачканная землей рубашка под пыльной кожаной курткой, на плече пробитой арбалетным болтом.       Альказар машинально пригладила волосы — и отражение сделало то же самое.       Улыбнулась — и получила в ответ улыбку.       Подмигнула сначала зеленым глазом, а затем — голубым, и Альказар из зазеркалья повторила за ней.       Присела на колени перед зеркалом, ожидая момент, — отражение осталось стоять.       — Мой владыка, — произнесла она, видя, как губы отражения остались неподвижны. — Ты звал, и я здесь.       — Мы видели стертый день, — словно из глубокой ямы послышался искаженный отзвуками голос Альказар. — Он еще звучит, но скоро погаснет.       — Да, владыка, Так и было. Это случилось в Треомарском лесу, когда мы по твоему заданию убивали купца, который…       — Что ты делала в Треомаре после и до?       — До этого — я связалась с мастером-вором, который помог мне выкрасть из гильдии информацию о передвижениях купца, — стараясь не выказать волнение, ответила Альказар и почувствовала, что получается как-то фальшиво. — А после — я заходила к нему же. За декларациями второго.       — В чем состояло твое тринадцатое желание, которое киранийка отказалась исполнять?       — Я хотела попробовать самый простой план, — сглотнув, ответила Альказар, глядя в непроницаемо спокойные глаза зазеркальной себе. — Доставить лису письмо с демоном. Однако киранийка испугалась и решила сдать меня гвардии, так что мне пришлось… Словом, я убила ее подручных.       — Хорошо.       — Мне пришлось это сделать, я сама никогда бы не…       — Хорошо, — отозвалось в ее висках настойчивой болью.       — Владыка, я хотела сказать про монету…       — Что было в лесу?       — В лесу… Изначально был сбой Нарадосского маяка, но мы узнали об этом позже. Там… Произошло смещение вероятностей как раз в момент, когда мы убивали купца. Владыка, насчет монеты…       — Как Аркт получил твою монету, Ночная гроза?       Сволочь. Играет с ней, как кошка с мертвой мышью.       — Я… Я не помню, владыка. Помню смутный сон. Вероятно, Аркт что-то сделал со мной, как-то заколдовал и отнял монету. Я даже не знаю, что сказать… Но именно магия монеты там, в лесу, остановила время и сместила его отсчет. Для чего ему это… мне тоже сложно сказать. Возможно, его целью была я, но тогда он, по сути, достиг своей цели.       — Это была не ты, но и не ты носила ту монету. Не ты отдала ее Аркту, не ты бежала через ограниченную бездну прочь. Мы верим тебе, Гроза. Разум не всегда способен вместить смещение сфер, а если и вмещает, то ломается, словно кость. — Отражение улыбнулось, а Альказар увидела, что все его зубы черны. — Он сделал это не для тебя и даже не ради монеты — монета исчезла задолго до твоего рождения. Разбитые зеркала Нарадоса подтверждают это.       — Тогда ради кого? — спросила она, и что-то недоброе всколыхнулось в ее груди.       — Твой разведчик разве не рассказал тебе о том, как ушла тьма?       Рассказал.       Арантос по темноте побежал к Нарадосу — благо, от места последнего упокоения несчастного купца до лесной башни было совсем недалеко. Он рассказал, что успел увидеть: включенный маяк стабилизировал магическое поле, и этим удалось рассеять безмолвие, а тьма… Тьма отступила, как только к башне прибежал светловолосый парнишка-полуэтерна да чуть не помер. «Забавная компания там подобралась, девочка, — отпивая из походной фляги дешевый бренди, рапортовал Арантос, — тебе понравится. Во-первых, генерал Лотерин, беспорядочно выкрикивающий слово «Зеробилон». Во-вторых, кучка магов из Нарадоса во главе со средним Абилином, который был примерно в таком же расположении духа, что генерал. В-третьих, твое ненаглядное лисье светлейшество собственной персоной, расцарапанный так, словно он провел ночь с пьяной Альказар. Ладно-ладно, убери нож, девочка, это всего лишь безобидная шутка! Я так понял, ему досталось, когда разбивались зеркала, ничего серьезного. А в-четвертых и в-пятых — двое парней. Один алеманн, совсем мелкий… Ну как… Лет семнадцать-восемнадцать, зовут Мерзул, менестрель вроде. Второй — хм, вот тут история так история! Это за ним гналась тьма, и я по всему понял, что он как-то связан со Святым Орденом. Представился Лореусом, но позже назвал менестрелю свое настоящее имя, и зовут его Наратзул. Не кажется ли тебе странным, что…».       — Аркт гнался за юношей по имени Наратзул, — произнесла Альказар, и ее отражение ответило кивком. — Он был его целью? Но… Кто он и зачем он Аркту?       — Мы слышали, тот человек, что потерял черную монету в ограниченной бездне, знает, зачем. Слышали, тот человек знает намного больше, чем говорит своему владыке.       — Я не знаю, — словно бы не своим голосом произнесла испуганная Альказар. — Я действительно помню только сон, и тот — под какой-то мутной водой. Владыка… Ты знаешь меня, я честна перед тобой!       Отражение коснулось своей щеки, и Альказар почувствовала на собственном лице горячее прикосновение. Сердце грохотнуло в ее груди, когда отражение повело свои руки ниже, по ее шее и груди, и в следующий момент с ее плеч соскользнула куртка, а пуговицы на рубашке стали одна за другой расстегиваться. Отражение с ехидной усмешкой сняло с себя рубашку, и неведомая сила сняла ее также и с Альказар. На груди ее багровел вертикальный длинный шрам, один своим видом пробудивший страшные воспоминания о том дне, когда над ней вершили темный ритуал, и слезы сами навернулись на глаза.       К черту гордость и достоинство!       — Не делай этого, — проскулила она, обняв себя руками. — Умоляю. Прошу. Прошу, я сделаю что угодно, только не делай этого, владыка! Лустарий, любовь моя, умоляю, не мучай меня! Ты же знаешь… Знаешь, как мне больно!..       Горячее прикосновение обожгло ей грудь, и она подтянула колени, съежилась и в ужасе зажмурилась. В такие моменты она старалась забыться, думая о маме и брате, о той счастливой поре, когда они жили в Треомаре, когда родители были живы, а Тельдразул еще выглядел как обычный мальчик. Вспоминала свой сады, теплое молоко, дом, узкую улочку, что петляла между нагромождением домов Портового квартала и вела к гавани, к блестящему, бирюзовому морю, теплому и нежному, к пенистым волнам, к стаям чаек, к шумным причалам, к тающему в лазурном зените солнцу. Вспоминала, как зарывала руки в мелкую гальку, смотрела на камешки, скользящие сквозь пальцы, наслаждалась тем, как вода мягко омывает ей ноги и как соль щиплет нос. «Как красиво», — думала она, глядя на приближающийся корабль, паруса которого в закатном мареве казались огненно-алыми…       Но камень по ее рукой раскалывался, и из него текла кровь.       — Не оборачивайся, Гроза.       В темноте под ее веками задрожал слабый свет, и вопль ужаса чуть было не вырвался из ее горла, когда она поняла, что это вновь жаровня в храме Иррасила и четверо, сгрудившихся возле нее, не имеют лиц, но указывают пальцами.       — Отпусти меня, — как во снах, простонала Альказар, — отпусти же меня, Армонаарт!       Но четверо качали головами.       — Отпусти, — сквозь рыдания прохрипела она. — Отпусти, отпусти, я не хочу!       — Мы верим тебе, — раскаленный шепот влился в ее ухо и обжег кожу, словно огнем. — Верим как никому и никогда, каждому твоему слову, каждой твоей мысли, каждому удару бесценного сердца — верим. Оно твое — оно мое, оно НАШЕ. Мы искали тебя, мы нашли, мы полюбили так сильно, как только способна любить тьма. Ты — продолжение нас, а мы — твой исток. Не бойся нас. Мы — твоя любовь, открой глаза и прими же нас!       — Я не хочу, — едва ворочая языком, ответила она.       — Открой глаза.       — Нет!       — Открой. Посмотри же в зеркало!       Она увидела в отражении себя. Красивая, но усталая; покрасневшие глаза, растрепанные волосы, перепачканная землей рубашка под пыльной кожаной курткой, на плече пробитой арбалетным болтом.       Позади нее появился знакомый предмет, но Альказар, вняв владыке, не стала оборачиваться.       — Монеты нет на Вине, мы искали, — произнес вкрадчивый голос где-то позади нее. — Это понятно, ведь ею ныне владеет архисерафим, что способен преобразовывать поиск вероятностей наилучшим для себя образом. Мы не можем изгнать духа из монеты — да и не хотим.       — И что же, — собравшись с силами, сказала Альказар, — мы ничего не предпримем? Не попытаемся… Не знаю, отнять?       — Нет. Аркт знает. — Голос переместился поближе, к ее затылку, и она ощутила жар дыхания на своих волосах. — Знает, что Вин доживает свои последние годы. Знает о цикле и об Очищении. Поэтому какими бы ни были его цели, в этом они совпадают с нашими.       — Думаешь… Думаешь, он поможет отсрочить конец?       — Нет, Ночная гроза. Каждый, кто знает о конце цикла, постарается не предотвратить его — ибо какая глупость жертвовать всем ради части! — но оградить себя от него. Это то, чем занимаемся мы. То, что стало нашей целью, камнем в ступенях пред вратами домой. Смотри же, Аркт ищет способ изменить предначертание — как и мы. У нас хватает крови, плоти и костей, но духов… Архонтов по-прежнему слишком мало. Этого количества не хватит, чтобы открыть врата в Ратшек и обрести там спасение от завершения цикла. Навигатор же не внимает нам, не желая допускать мысль о том, чтобы отпустить нас через порталы, он мешает и убивает наших духов. А это значит — что?       Владыка давно бился над способом призвать хоть одного архонта в Зеробилоне, и Альказар знала, что еще задолго до ее рождения старый арорма проводил здесь, в двух башнях, кровавые ритуалы с впечатляющим размахом. Запах крови разносился по всему Салафинскому побережью, а воды, омывающие берег от Зеробилона до самого мыса Аман, в такие дни были красны — но ни единого архонта так не пришло на его зов.       Потому что они приходили только если ритуал вершили в Треомаре, на земле древней магической аномалии.       — Я должна покончить с этим поскорее, — сглотнув горечь, ответила Альказар. — Ты все-таки выбрал уйти с помощью ритуала, а не через портал.       — Именно, Гроза. Время поджимает, и мы приняли решение в пользу первого и более надежного способа, а посему… Навигатор, что сторожит Треомар от братьев Воскресших, больше не нужен. Он должен быть убит в ближайшее время. В самое ближайшее, Гроза — ты же видишь, если Аркт перешел к столь активным действиям, значит завершение цикла небывало близко! Мы должны успеть вернуться в Ратшек и спастись от Очищения.       — Как странно. Это мне говоришь ты, Лустарий? — Альказар оглядела зал, что теперь был лишь отражением настоящего зала. — Или это ты, Армонаарт?       — В чем твои сомнения, Гроза? — вдруг холодно — слишком холодно — ответил голос.       — Ни в чем… Просто… Я здесь, в твоей обители, что скрывает тебя от времени, вот и подумала…       — Что же?       — Подумала, быть может, страх Очищения — это страх Лустария, чье тело станет прахом? Чего бояться бессмертному Армонаарту, который всегда говорил мне: навигатор нам столь же ненавистен, сколь желанен? А вдруг Лустарий струсил…       — Молчи! — вкрадчивый шепот у ее затылка вдруг сделался низким грубым голосом, и Альказар вздрогнула.       Но не от страха — от холода, что распространился от ее глаз и скользнул к груди.       Старый демон пытается влезть ей в голову! Скорее, скорее, воспоминание о том, как целовала Арантоса перед дверями в зал владыки, как еще в треомарском портовом кабаке затащила его в свою постель, пьяного и смеющегося, податливого, словно горячий воск.       — А, вновь это жалкое создание, причина твоих сомнений, — насмешливо и зло пропел демон. — А не содрать ли нам с него кожу, не сварить ли нам его в котле? Не сделать ли нам из него мыло, не омыть ли им твое прекрасное тело, Гроза?       — Нет, — просто ответила она.       — Нет?!       — Я человек. Глупый, слабый человек, и такие падения в моей природе. Прости, мой Лустарий. По-настоящему я люблю одного лишь тебя.       — Ты не просто человек. Ты — величайшее предназначение. Ты стала той, кто внял нашей благодати и превзошел ее. Ты — наша память, наше сердце, наша любовь, наше божество, наша цель, наш смысл, наш повелитель. Мы верим, что твоя человеческая часть делает тебя сентиментальной и ранимой, верим, что сущность женщины берет верх над сутью тьмы — но не будь столь чутка к доводам природной сути. Ты принадлежишь нам.       — Только тебе, владыка.       — Только нам. Дарующему благодать и Унимающему боль.       А вот теперь это был он — она не сомневалась в этом.       Открой глаза и посмотри в зеркало.       Там стояла не Альказар.       Женщина-этерна с длинными темными волосами и ярко-зелеными глазами, одетая в простое крестьянское платье с перепачканным кровью передником, затягивала последний узелок мальвового венка с какой-то ледяной торжествующей улыбкой. Затем, полюбовавшись на свою работу и покрутив венок со всех сторон, она надела его себе на голову — и вопрошающе уставилась на Альказар:       — Ну как тебе? Красиво, правда?       Голос ее был звонким и нежным, но во взгляде стояла демоническая пустота. Альказар растерянно попыталась оглянуться, но одернула себя в последний момент.       — Кто она, владыка?       Женщина деловито разгладила передник, размазав несколько незасохших кровавых пятен, и решительно ступила вперед, выйдя из зеркала и оказавшись перед Альказар на расстоянии вытянутой руки.       — Женщина из гроба?       — Верно, Гроза, — улыбнулась та и направилась к стоящему за спиной Альказар ящику, который сегодня добыли люди Геллера. Склонилась над ним и одним движением руки смахнула крышку, как смахивают со щеки слезу.       Расценив это как дозволение, Альказар тоже подошла.       Обычный старый труп. Иссохшие кости, разинутый рот, черные провалы на месте глаз, лохмотья старого крестьянского платья с передником, истлевшие костлявые руки сложены на груди, закрывая сверкнувший в свечных отблесках амулет.       — Мы расскажем тебе одну историю. — Женщина с трепетной нежностью коснулась безобразного мертвого лица. — Об одной девочке, доброй и простодушной. Она за всю свою жизнь никому не сделала зла, никому не солгала, никого не предавала, не была причиной чьих-либо слез. Три раза она была замужем, три раза она стала матерью, но любила единожды — как часто и бывает. Когда она была маленькой, ее родителей убил странствующий маг, который умирал от чародейской лихорадки и не контролировал свои действия. Только его помутненный рассудок спас девочку от неминуемой смерти: маг не заметил ее, когда она забилась под кровать и наблюдала, как ее родители кричат от боли, от ставшей в один момент ужасно горячей крови, что хлестала из их ртов и глазниц. Маг умер там же, через несколько минут после ее несчастных родителей, но девочка потеряла сознание от ужаса и пришла в себя только к вечеру; по возвращении в этот прекрасный мир ее ждали залитый кровью пол, три обезображенных трупа и скоропендра, выползшая изо рта проклятого мага.       — Девочка сошла от этого с ума? — предположила Альказар.       — О нет, она всегда была очень сильной. — Женщина коснулась мертвых пальцев, что хранили амулет, но тут же зашипела, как масло на раскаленной жаровне, и отдернула руку. — Проклятая магия! «Проклятая магия», — думала девочка, оплакивая родителей у берега моря, где однажды в приливных волнах воды вынесли к ее ногам один амулет. Обычную безделушку, коих множество продается у бродячих торговцев, ничего не стоящую дрянь, синий камень в дешевом потемневшем серебре.       — Постой, владыка… Но разве это не…       — Кто знает, что девочка увидела в этой странной находке, но с амулетом она не расставалась. В худшие дни, когда память о случившемся становилась для нее нестерпимой болью и обжигала щеки горькими слезами, она шептала камню, веря, что ее слышат родители, веря, что этот подарок — ее связь с ними.       — Синий камень… На древнем этернийском будет «Оор роан», черт, владыка…       Думай об Арантосе, об Арантосе, об Арантосе!       Женщина подняла на Альказар свои пустые зеленые глаза, в глубине которых мелькнула ненависть.       — Думай о деле, Гроза. Девочка была бедна и распродала все имущество, какое у нее было, чтобы хоть как-то прокормиться, но с амулетом так и не рассталась. Не рассталась и выйдя замуж за мелкого купчишку, капитана дырявого торгового корабля. Он по несколько лун был в море и на чужих берегах, где выменивал товары на товары и ложь на ложь. А девочка подолгу оставалась одна, говоря с родителями через синий камень и коротая дни в магазинчике, где продавала привезенные ее бестолковым муженьком товары. Но через долгие три года, казалось, ее одиночеству пришел конец: она родила ребенка. Назвала как-то… в честь дорогой ей вещи, послушав слова одной мудрой женщины, что знала древний язык. Но не важно, Гроза.       — Я уже поняла, кто это.       — Хорошо. Когда ребенок подрос и начало казаться, что девочка вот-вот обретет счастье и родную душу, все пошло наперекосяк: оказалось, у ребенка есть магические способности и это выразилось в спонтанно открывающихся порталах в Тельранос, откуда приходили полчища элементалей и других странных существ вроде… хм, какого-нибудь демона, ставшего потом известным как Треомарский Дозорный. Но это совсем другая история.       — Я много слышала о нем… Это казалось мне простым городским суеверием.       — Девочка просто не могла поверить в это, — продолжила женщина, с усилием отламывая палец у трупа, и Альказар вдруг вспомнила, как было мучительно больно, когда Аркт в том видении ломал ее собственные пальцы. — Она молилась и плакала, будучи не в силах изменить ужасного факта. Ее сын был магом, как и та мразь, что убила ее родителей. Как и та мразь, что уничтожила ее жизнь. Не правда ли, горькая участь? Добавить к этому одиночество, безликий хаос и бессилие перед существами из Тельраноса — и кажется, будто смерть милосерднее такой жизни.       — Она… убила себя?       — Нет же, Гроза, мы сказали, она была очень сильной. Какие-то черные боги оказались добры к ней, и вот уже через несколько лет ее муж сгорел в гавани Треомара вместе со своим кораблем — о, как она радовалась, как хохотала, услышав эту новость! Пламя перекинулось на крыши, запело в сердце и, казалось, сожгло саму бездну: девочка наконец-то была свободной! Она уговорила мужчину, которого по-настоящему любила, покинуть Треомар и уехать куда угодно, чтобы начать жизнь с чистого листа и обрести наконец счастье, которого она заслуживала.       — А что с… ее ребенком?       — Она оставила его в Треомаре у магов, якобы обучаться контролю над своей силой. На прощание подарила клятву забрать его, как только он вырастет, а также — безделушку с синим камнем, напоминание о том, что она всегда будет с ним. На следующее утро они с будущим мужем уже катили по дороге в Штайнфельд, в ее чреве росла любимая дочь, а новая, счастливая, радостная жизнь приняла девочку в свои радушные объятия. — Женщина сломала еще несколько истлевших пальцев, и Альказар отчетливо разглядела синий амулет на пыльных серых костях. — И объятия эти не отпустили ее более, потому что с тех пор она так и не вернулась в Треомар.       — Выходит, она очень даже лгала, — сглотнув, произнесла Альказар, — да и явно стала причиной слез. Не святая она была, владыка.       — Разве? — Женщина оторвала трупу кисть второй руки, и Альказар снова вспомнила жуткий сон с Арктом, от которого заныли ее собственные кости. — Так наверняка думал ее подлый, неблагодарный сын, так и не понявший, что своим поступком она лишила его безрадостной участи стать заурядным ничтожеством. Как бы то ни было, этот ублюдок нашел ее через двадцать лет в Штайнфельде в надежде поговорить и примириться. Пффф… Даже притащил ей ее амулет, зачарованный как оберег от всякого зла.       Женщина вновь предприняла попытку коснуться синего камня, но и на этот раз отдернула руку, словно от огня, шипя неистовые проклятия, дрожа от злости, словно бы в лихорадке.       — Этот никчемный жест, конечно, не подействовал. — На лице женщины появились серые пятна, разрастающиеся в темную паутину сосудов, а голос ее стал грубее: — Он и не мог подействовать, потому что этот омерзительный болван всегда был ярмом на шее девочки, ее проклятием, ее темной болью! О, как она ненавидела день, когда он явился на порог ее дома в Штайнфельде с виноватым видом, с грустными глазами, с россказнями о том, что она осталась единственным близким ему человеком! Она не боялась его укора, о нет, она не боялась его проклятой магии, не боялась за своих глупых и любопытных дочерей — она хотела лишь, чтобы он исчез! И она сказала ему об этом.       Альказар с ужасом наблюдала, как милое лицо женщины искажается и превращается в уродливую серую гримасу арорма и как зеленые глаза наливаются кровью и лишаются зрачков, становясь безумными очами демона. И вот уже серая костлявая рука вновь отдернулась от амулета, а из груди Лустария вырвались очередные проклятия на языке мертвых.       — Она всегда была сильной, — переведя дыхание, продолжил арорма. — Сильная воля, сильное чувство, сильное, как смерть… Что же ты… Что ты, дрянная сука, отдай же его нам! Отдай!       — Может быть, я… — предложила было Альказар, но тут же пожалела.       Арорма с яростью глянул на нее:       — Тебе не вынести этого, Гроза. То, что нас обжигает в зазеркалье, тебя наяву сожжет. Береги сердце и не вздумай касаться, пока мы не исказим это заклятие!       — Но… Но ведь это не его заклятие белого элементаля, которое может убить нас, а всего лишь…       — Благословение, — прошипел арорма. — Ничем не лучше.       «Ох блядь, этого не может быть», — только и смогла подумать Альказар, вновь силясь вспомнить Арантоса, но его лицо казалось ненастоящим и расплывчатым, словно то были подтеки воска на огарке свечи.       Владыка взвыл от боли, сжав амулет, но хватку не ослабил, и Альказар почувствовала отчетливый запах горелой плоти.       «Вот бы он его убил! Вот бы сжег! Во имя всех богов и святых, известных и неизвестных, вот бы этот камень сжег гребаного арорма!».       Какое безрассудство.       Демон все слышит, но, может, боль оглушила его на время? А может, он и так все знает? Знает, как Альказар его ненавидит, как жаждет его смерти и своего избавления, как мечтает освободить братьев и сестер, еще не лишенных души, подобно безликим, и создать новый Этронар. Знает, что ее чувства к Арантосу ничего не стоят, знает, что каждое ее действие и каждое слово имеет двойное значение, и оттого ей горько и паршиво, оттого боль под ее ребрами становится невыносимее с каждым проклятым днем.       — Исчезни! — кричал арорма. — Исчезни, мы ненавидим тебя! Исчезни!       Его рука с зажатым амулетом уже порядочно дымилась, и Альказар в изумлении уже буквально видела, как золотой свет надежды уже разломил потолок зала и вот-вот повергнет никчемную серую мерзость.       Но этого не произошло.       Владыка прошипел: «Наконец-то», а затем разжал изрядно обожженную ладонь, в которой лежал амулет, очень напоминавший прежний, но камень будто бы потемнел, а серебро — стало чище.       — Сделано, — констатировал он и взглянул на Альказар своими лишенными зрачков красными глазами. — Благословение искажено и стало проклятием, так что можешь взять. Держи. Осторожнее, Гроза, он еще горячий.       Серебро действительно было буквально раскаленным, и Альказар чуть было не выронила камень, на гладкой поверхности которого отразилось ее растерянное и испуганное лицо.       — Достаточно чтобы Ооран просто прикоснулся к нему, — продолжил владыка, уходя от гроба по направлению к зеркалу. — Эта вещь для него много значит, так что его замешательство сыграет нам на руку в этом деле. Одно прикосновение, Гроза. — Арорма оглянулся на Альказар, смерив ее ничего не выражающим взглядом. — Только одно. Как видишь, мы сделали за тебя самую трудную часть работы, так что теперь — дело за тобой.       — Я исполню, мой владыка, — дрогнувшим голосом ответила Альказар.       — Надеемся на тебя.       — Что прикажешь сделать с… с трупом? Не пригодятся ли нам… эти кости?       — Нет, — небрежно фыркнул арорма, входя в зеркало и растворяясь в нем. — Брось их в лавовую яму, и будет довольно.       — Сгоняй за мешком, Арантос. А ты, Тельдразул, стой тут и следи, чтобы никто не таращился.       — Что там было-то девочка? Что еще за мертвяк? Что с Арктом и монетой?       — Некогда, бездна тебя раздери! Где мешок, Арантос?!       — Ладно-ладно, — с видом оскорбленной невинности ответил тот. — Уже несу.       — Все в порядке, сестра? — тихо спросил Тельдразул, когда они остались вдвоем у лавовой ямы, если, конечно, не считать мертвой женщины в гробу и притихшего священника на висящей платформе.       — Нет, братик, — без церемоний ответила Альказар. — Это не касается ни вас, ни Аркта, ни монеты, только… Черт. Короче, я расскажу тебе вскоре. Не здесь.       — Понимаю, — кивнул арорма. — Буду ждать, когда ты решишься.       — Мне… Мне больно, братик. Больно до невозможности, такое ощущение, что в груди скорпионы со сколопендрами! Я… Не могу так. Не могу так больше.       — Когда он связывал тебя ритуалом, он пронзил тебе сердце в некотором смысле. Отсюда и боль, сестра. Это нормально. Если бы я мог чувствовать боль, у меня было бы то же самое.       — Тебе повезло, ты стал арорма, как он. А я… Неудавшийся эксперимент, только похуже. С неотбитыми мозгами! С чувствами, с памятью, со всем этим ебучим мусором, который тянет на дно, как мешок с камнями!       — Напротив, сестра, это тебе повезло. Ты осталась человеком, и не только твое тело отторгло это проклятие, но и дух. Ты человек, но могущественный, как демон. Разве это не…       — Нет! Проклинаю тот день, когда мы связались с этими мразями! Мама не пережила ритуал, умерев от боли, — я до сих пор помню ее крик! Ты плакал несколько дней, грыз сам себя, царапал двери, прежде чем превращение было завершено! А я… Чертовы энестериа, проклятый Зеробилон, гребаный владыка, до чего же тошно!       — Сестра…       — Тельдразул… Братик.       Он обнял ее, а она самым позорным образом разрыдалась, как бывало в детстве, когда она была намного более впечатлительной, чем теперь. Хотя какое к чертям… Сейчас она осталась не менее чувствительной и сентиментальной, только это подчас принимало какие-то совсем уж дикие формы.       — Ну, теперь-то я могу поставить сто золотых на то, о чем вы разговаривали с владыкой, — послышался грустный голос усталого Арантоса, заставившего брата и сестру разомкнуть объятия. — Если бы у меня, конечно, было сто золотых.       — Мешок принес? — строго спросила Альказар, вытирая предательские слезы.       — Конечно. Кого в него посадим? Деда из ямы?       — Собери в него эти кости. Да аккуратнее!       — Эти? Зачем?       — Намолотим костной муки! Блядь, выполняй, а не спрашивай!       — Нахрена нам столько, — недовольно пробурчал Арантос, нехотя приблизившись ко гробу. — Да и посвежее можно было бы найти.       — Эй, дед! — крикнула Альказар в недра лавовой ямы. — Ты живой еще?       — Милостью божьей, — слабым голосом ответил священник.       — Такая себе милость, — встрял Арантос.       — Не дергайся, дед! — продолжила Альказар. — Поднимаю!       Благо, другие Воскресшие спали в этот предрассветный час и не слышали, что Альказар выпустила из западни их любимую зверушку. Через минуту священник жадно пил из воду фляги Альказар, а затем — с удовольствием глотнул бренди из бутылки Арантоса, но тут же закашлялся.       — Эй, не помри, старик, — присвистнул тот. — Не иноданский нектар, конечно, но вполне приличное пойло. Довольно крепкое для таких доходяг, как ты.       — Нормальное, — улыбнулся священник. — Но по сравнению с Тиринской настоечкой — вода водой!       — Славный ты, дед, — ответил Арантос, принимая обратно бутылку. — Всегда ценил людей, понимающих в выпивке. Надеюсь, нам не нужно убивать его, Альказар?       — Что?.. — побледнел священник.       — Не нужно, — покачала головой она. — Слушай внимательно, дед, и не перебивай. Сейчас мы поставим портальную руну в Фюртсанден, ты переместишься туда вместе с этим мешком, ясно? Выждешь там два дня, можешь в «Бурном Эродисе», можешь хоть под деревом, но из Фюртсандена ни ногой! Как пройдет два дня, езжай домой, а лучше — сразу в свой храм. Там проведешь похоронный обряд, какой там у вас семеропоклонников полагается, только качественный! Без кидания землицы, без «ну, пусть теперь боги управляют», без «прочитаю-ка только половину молитв» и прочего дерьма. Схалтуришь — я приду и откушу тебе голову. Понятно?       — Понятно, — заметно нервничая, ответил дед. — А по кому молиться-то?       — По ней, — указала на мешок Альказар.       — Это я понял. А имя? Как зовут эту… женщину?       — Черт, он же мне так и не сказал… — замялась Альказар, судорожно припоминая разговор в зале. — То, что это его мать, я поняла, а вот имя… Чтоб тебя.       — Имя обязательно нужно, иначе для обряда не годится, — покачал головой дед. — Или хоть придумайте да прямо сейчас нареките. Такое практикуется иногда в качестве снисхождения к немощной людской памяти.       — Ловко у вас, святош, — усмехнулся Арантос. — Люблю я, когда снисхождение. Снисхождение — и выпивка. Хоть в монахи записывайся, честное слово.       Владыка ничего не показывал просто так. У каждого образа в отражении всегда был какой-то смысл, потому что подобные игры с людским воображением доставляли ему неописуемое удовольствие.       Чужая боль была для него слаще всего на свете.       Чужая память, чужая кровь, чужая жизнь — ничто, просто игрушка.       Альказар — просто его игрушка, над которой он привык издеваться.       Как и женщина в зеркале. Зеленые глаза. Крестьянское платье. Передник. Мальвовый венок.       Венка не было на трупе — хотя, возможно, он давно сгнил.       Впрочем, сгодится.       — Пусть будет Мальва, — с нарочитой небрежностью произнесла Альказар.       — Надо наречь, — настоял вредный дед. — Не знаю, кто она тебе, но…       — Аааааарх! Ладно, нареку! Нарекаю тебя Мальвой в вечности, да станет это имя твоим от этого часа и навеки, да упокоишься ты… — Альказар до боли сжала кулаки и продолжила спокойнее и тише: — Да упокоишься ты там, где хотело бы быть твое сердце. Я прощаю тебя, как и он тебя простил, и не держу на тебя никакого зла. Ни один твой поступок да не закроет тебе пути Домой! И… Не бойся. Твой амулет в надежных руках, я не подведу, ни за что не подведу тебя, Мальва… Да будет путь твой легким и прямым. И да будет мой путь дорогой к моей цели.       — Ох, безбожные детишки, — вздохнул священник, — уже наречение от прощальной речи не отличаете.       — Поговори мне тут! — пригрозила Альказар.       — Но да пусть будет так. Давайте вашу руну. И… идем, милая Мальва. Ох, тяжело! Ну да ладно, легко лишь в могиле бывает.       — Это тебе. — Альказар, не глядя, сунула священнику свой кошель. — На расходы.       — О, пожертвование всегда кстати, — хохотнул тот. — Но вы мне жизнь спасли, и совсем необязательно…       — Я не спасла тебе жизнь. Я тебя использовала.       — А?       — А теперь лети.

***

      Слепая птица.       Ветер на вершине башни Зеробилона в который раз растрепал ей волосы. Море шумело где-то далеко внизу, и мерзкое, жгучее, летнее солнце уже выглянуло из-за облачной громадины, осветив и лес, и побережье, и башню, и Альказар, тщетно пытавшуюся сконцентрироваться на медитации.       Концентрация не шла, навязчивый рой разнообразных мыслей все время сбивал настрой и долгожданное умиротворение так и не приходило. Амулет с синим камнем не становился теплее, сколько бы Альказар ни грела его в своих руках — и то ли дело в проклятии, то ли в ней самой, окончательно поддавшейся навязчивой боли в груди и сердцу, что зло колотило ее, как оставленный за порогом пьяница колотил бы в дверь таверны.       Портал на вершине башни отвратительно загудел, вырвав Альказар из цикла обреченных мыслей, и, конечно, в нем появился Арантос, с мерзкой улыбкой оглядел ясный морской горизонт, а затем уселся рядом.       — Хороший день, да, девочка? — жизнерадостно начал он.       — Офигенный, — буркнула Альказар.       — Тут мелкая заноза в заднице всех Воскресших передала нам еще весточку от владыки.       — Ты про Мориан?       — Ну само собой. Так вот. Владыка вроде хочет, чтобы мы не шли через катакомбы, а ехали по дороге, но с заходом в Кабаэт.       — В Кабаэт? — не поверила своим ушам Альказар. — И что там сделать? Привезти ему пару бутылок Эбру?       — Ага, если бы. Вроде как посетить славнейшую и прекраснейшую принцессу Кабаэта.       — Чего?! На что она нам?       — Но это не самое плохое. Нужно взять с собой Геллера! Неплохо, да? Подробностей не знаю, но все инструкции у него. А мы с тобой так, моральная поддержка на случай непредвиденных обстоятельств. Мориан сказала, миссия очень важна, и если бы…       — Мне ничего не известно об этой миссии, Арантос, это очень странно. Лустарий просил меня поторопиться в Треомаре и не тратить время на всяких принцесс.       — Не тратить время? Но мы же совсем недавно начали охотиться на Оорана, всего каких-то сорок лет назад! Но сроки поджимают, надо срочно-срочно, это да. Слушай, Кабаэт неизбежен. Он узнает, если мы не сопроводим Геллера, — и нам не поздоровится.       — Шутки — это не твое, Арантос.       — По-моему, нам уже проще подождать, пока твой ненаглядный сам скопытится от старости. Еще, думаю, лет пятьдесят — и проблемы Зеробилона будут решены. Хотя он не слишком стареет… Ну, значит, лет семьдесят, он все же королевской крови, а эти живут долго, как морские драконы. А там — глядишь, напророченный владыкой конец света наступит, ты, возможно, сдохнешь, Лустарий наконец рассыпется в пыль, а я буду свободен! Нда… Я сегодня оптимист.       — Шутки — все еще не твое, Арантос. Благодари бездну, что я не в настроении выбивать тебе за них зубы.       — И на том спасибо, пресвятая бездна.       — Он… — помедлила Альказар, — он слишком раздвоился и сам не знает, чего хочет.       — Что?       — Владыка. Вспомни, как было раньше. Когда-то Лустарий возненавидел Оорана за то, что тот отпустил Джиаль-Су из заточения и ее убили, — поэтому хотел мстить и мстил. Затем он решил, что Ооран нужен как навигатор, всячески пытался вылепить из него Зораса и заставить открыть портал в Ратшек, но не вышло. А что теперь? Теперь Лустарий безо всякого умысла собирается его убивать, потому что резко передумал и решил уходить не через порталы, а через ритуальную дыру в мироздании, какую прохерачивал Зорас на Каллидаре, хотя это глупо — он снова потеряет плоть и вернется в Ратшек лишь собственной тенью. Это все череда крайне самоубийственных действий, почти что паника. Не находишь?       — Мне плевать на этого серого мудилу, — фыркнул Арантос. — Лустарий давно чокнулся, как по мне.       — На самом деле, он боится всего, — продолжила Альказар. — Оорана, цикла, Очищения, теперь вот Аркта. Никто не знает этого, но Лустарий — трус. Что бы он там ни задумал в Кабаэте, это скорее походит на очередной панический приступ. Думается, в Лустарии остался лишь страх, руководящий им, а значит… — Помедлив, она прикусила губу и приложила ладонь к груди, в которой суматошно колотилось обезумевшее сердце. — Значит, пора заканчивать.       — А что на этот счет думает Армонаарт? — наивно спросил Арантос.       — Он сказал, скоро завершится цикл, и Аркт был одним из знаков. Но… Как тебе сказать? Армонаарт хочет решить все иначе, чем задумал Лустарий. Он не хочет убивать навигатора и…       Больно. Боги, как больно кольнуло в подреберье! Эта боль перехватила Альказар дыхание и сдавила горло неизбывной тоской, горькой, томительной и настолько глухой, что скажи она еще одно слово — охрипла бы от бессилия перед горечью и выдала бы Арантосу что-то страшное и сокровенное. То, что не знал никто.       — Да кто поверит в это сраное Очищение, Альказар! — произнес не заметивший ее смятения Арантос. — Демон выдумал эту байку, чтобы энестериа открыли ему врата в Ратшек, к демонической жене и рогатым детишкам, по которым он истосковался за четыре тысячи лет. Наивные зеробилонские идиоты думают, что он очень хочет взять их с собой туда, в прекрасный мир, где не бывает циклов и полоумных Зорасов. Если бы мне давали медяк каждый раз, когда я от них слышал: «Владыка хочет нас всех спасти, нам не нужен ваш Этронар!», я жил бы в элитном квартале Эрофина. Или нет. Лучше — какого-нибудь Арка. Подальше отсюда.       — Ну а если он не лжет? Нет, мотивы его я понимаю, возвращение в Ратшек, откуда его силой вытряхнул Зорас, и все такое. Но вдруг все эти циклы и вправду существуют? Как тогда пережить Очищение?       — Не знаю, как ты, а я возьму побольше бренди… Только хорошего, эндеральского! И пересижу этот мучительный процесс в катакомбах. Время там течет по-своему, так что даже не придется состариваться. Выйду таким же молодым, красивым, полным сил и… Ну и пойду поищу еще бренди, в самом-то деле!       — Ну а… кого возьмешь с собой? — помедлив, решилась Альказар.       — На себя намекаешь, девочка? Дудки, никого! Достали вы меня все, как луковая похлебка!       — Может, жену хоть? Сына своего? Я-то путь в катакомбы и без тебя найду, Арантос.       — Ну, — замялся тот. — Возьму и их. Хотя тут одним бренди не отделаешься, придется тащить еду, книжонки, мягкую мебель и целый сундук косметики для этой привередливой стервы! Но… В целом, ты права. Не смогу я без них. Без тебя и всех этих зеробилонских лицедеев — легко. А без них… Без них — не смогу.       — Тогда ты все-таки можешь меня понять. Это отрадно.       — Я не могу, не хочу и не собираюсь тебя понимать, Альказар. Устал я от твоих выходок, настоебенило мне спать с тобой, бегать за тобой, болтать с тобой! Как же я тебя ненавижу — знала бы ты!       — Да брось, — ехидно фыркнула она, а сердце с укором больно кольнуло ее изнутри.       — Не брошу, — серьезно продолжил Арантос. — Каждый раз, когда я прикасаюсь к тебе, мне хочется отрезать себе руку. Я еще не оборвал свою жизнь только потому, что надеюсь увидеть жену и сына. Хотя бы раз, блядь! Хотя бы… попросить у них прощения. Сказать жене, что люблю ее, только ее — и всегда любил. Слышишь меня, гребаный демон?       — Оно и видно, как любишь, — против своей воли едко усмехнулась Альказар. — Настолько, что почти не сопротивляешься мне.       — Люблю, — твердо повторил Арантос. — Я умею любить, в отличие от тебя, дуры, что ночами зовет меня чужим именем! Хотел бы я увидеть, как ты глянешь ему в глаза после всего этого! Если он, конечно, тебя не испепелит после первого же слова.       — Да, он ненавидит демонов, — вздохнула Альказар, поймав на гладком камне амулета несколько солнечных бликов, — а я — демон, как бы ни хотелось это отрицать. Он не знает обо мне, но рано или поздно все раскроется, и тот момент, когда я действительно посмотрю ему в глаза… О, как ты прав, Арантос.       — Так тебе и надо. Я рад, что ты мучаешься.       — Но сегодня я узнала кое-что еще. Похоже, меня может убить даже просто его слово. Или… прикосновение. Так что, блядь, я самая несчастная женщина в мире!       — Ну ничего себе! Это как?       — Благословленный им амулет. — Альказар не глядя показала камень Арантосу. — Не трогай, там теперь проклятие. Был зачарован на «защиту от всякого зла», что бы это ни означало, для его матери, которую Ооран любил намного больше, чем она — его. Амулет чуть не убил Лустария. Честно, я даже успела обрадоваться. Мне его трогать до превращения владыка запретил, потому что для меня это была бы гарантированная гибель. Понимаешь? Меня убила бы просто его любовь к матери. Ну или… А, пошло оно все в бездну!       — Хахахах! — запрокинув голову к небу, зло расхохотался Арантос. — Ну да, конечно… Тебе снова так и надо, Альказар. Ты абсолютно заслужила это! Но я одного не понимаю, если вас с владыкой может убить лишь белый элементаль, то… Как это вообще работает, черт побери?       — Ну, и тут всплывает одна теория Тельдразула по поводу того, что дело не в элементале, а в том, кто его вызывает, — пожала плечами Альказар. — То есть вот эти зачарованные обереги, «усмирители», которыми пользуется треомарская гвардия, — они еще ни одного архонта не убили, хотя магия та же.       — Тогда, — после некоторого молчания продолжил Арантос, — давай как-нибудь воспользуемся этим? Пять лет прошло с попыток Лартаны захватить власть в Зеро, а мы так с места и не сдвинулись. Мы ведь хотели, помнишь? Мы ведь мечтали, что освободимся, Альказар, так давай сделаем это! Пойдем к лису и все ему объясним, пусть благословит серого мудака, тот сгорит, и все будет кончено! Я дорого бы дал, чтобы все это произошло как-нибудь само собой, без сражений с прихвостнями владыки, без бегства Этронара в леса, без вечной угрозы быть разорванным архонтами. Просто — чтобы это закончилось. Чтобы… Чтобы я вернулся домой, к жене и сыну. Чтобы перестал скрываться в тенях и гоняться за вчерашним днем. Чтобы начать настоящую жизнь!       — Ооран не станет меня слушать, — прикусила губу Альказар. — Но теперь, когда владыка дал задание расправиться с ним, думаю, мне пора на что-то решиться. Знаешь, я… Я, короче, письмо ему написала.       — Лустарию? — едко хохотнул Арантос.       — Нет. Оорану. Написала про Аркта и монету, про тот сон в бездне, про разрушенный Треомар. В конце написала, что люблю его. Знаю, глупо. Но не могла не написать.       — Сколько тебе лет? Двенадцать?       — Увы, двадцать девять.       — Это глупо, командир. Ты выставила себя дурой, он не будет с нами иметь дел.       — Наверное, — согласилась Альказар. — Я не могу забыть Ишааль, знаешь. Помню, как резала ее. Помню ее слова. Помню ее глаза.       — Раскаивающийся демон, — сплюнул Арантос. — Какая гадость.       — Я не раскаиваюсь. Я просто помню ее.       — Ты ей завидуешь.       — Нет.       — Дура ты, командир.       — Знаю.       Альказар сжала в руке амулет и поднесла его губам, обжигаясь холодом. Теплее он не становился, и именно так должна была ощущаться вещь, в которой заключена смерть. Ничего необычного, но… страшно. Бессмертный демон ощущал смерть как нечто гипотетическое, а Альказар — как неизбежность.       — Чтобы убить Лустария, Оорана нужно заманить в Зеро, потому что арорма в Треомар не притащить, — наконец произнесла она. — У меня есть план, как это сделать…       — И ты молчала?! — перебил ее Арантос.       — План требовал времени, и даже сейчас он еще не до конца вызрел, как никудышний сыр, — усмехнулась она. — Но он есть. Я попробую ускорить процессы, доконав подручных Дариуса через нашу старую подружку Лартану. Думаю, ведьма с превеликим удовольствием поможет мне, когда я посвящу ее в некоторые детали.       — Дариус? Тот треомарский маг и священник, который отвечает за оборонительные сооружения в Салафинских лесах?       — Именно он. Дариус давно повязан с нами и служит нам…       — НАМ? — в замешательстве переспросил Арантос.       — Он станет ключом к моему плану, я расскажу об этом позже, — проигнорировав вопрос, продолжила Альказар. — Но… Понимаешь, Арантос… Когда Ооран придет в Зеро разобраться с Дариусом и уничтожить Лустария, ему придется убить и второго демона, чтобы покончить с этим навсегда. Убить меня. И если брат и другие арорма еще смогут сбежать, то я… У меня ничего не получится.       — Не говори ему, что ты тоже демон, — пожал плечами Арантос. — И вообще на глаза ему не показывайся.       — Он не дурак и поймет, что к чему. Я связана с Лустарием, во мне его сила, во мне его взор. Я… Мне придется умереть тоже. Но я… Я считаю, что готова к этому. Я готова, — тверже повторила она, — потому что иначе Лустарий не умрет.       Арантос замолчал, глядя в светлеющий горизонт, в лазурном сиянии которого чернели эрофинские башни. В вышине носились птицы, ослепшие от застящего взгляд солнца, и мир, казалось, падал в огненную бездну, разверзшуюся у подножия Зеро. Но Альказар было не страшно. Ей впервые было легко — но сердце беспощадно колотило ее, пытаясь разломать ей грудь и тем остановить, но разве мог этот жалкий кусок плоти сделать что-то против воли Альказар?..       Мог.       — Ты этого заслуживаешь, командир, — заключил Арантос. — Ты заслуживаешь смерти в белом огне. Ты заслуживаешь боли — чтобы вдесятеро почувствовать все то, что ты причинила другим. И особенно — все то, что сделала мне.       — Знаю, — тихо ответила она.       — Ты заслужила сдохнуть, Альказар, — продолжал Арантос. — Заслужила сдохнуть максимально медлленно и мучительно, и я буду молить всех богов о том, чтобы так и случилось. Я буду очень ждать этого момента и сделаю все для того, чтобы он наступил быстрее.       Она молча кивнула. Встала. Бросила на Арантоса полный печального сожаления взгляд. Поцеловала амулет. И исчезла с вершины башни, оставив после себя леденящее ощущение неминуемой смерти.       И печаль. Ту, что в один тревожный час все-таки стала вечной.