Солнце Треомара

      Плеск воды прямо за спиной Альказар заставил ее замешкаться и оглянуться: белобрысый мальчик, помощник конюха, рассеянно плеснул из ведра мимо лошадиной поилки и, не глядя на дело рук своих, поплелся обратно к колодцу, витая в облаках и не замечая ничего вокруг себя.       — Осторожнее, — прошипела Альказар, поймав на себе удивленный взгляд встревоженного ее негодованием мальчишки. — Что за болото!       Возмущенная таким отношением лошадь недовольно зафыркала, а когда Альказар приблизилась к ее стойлу, и вовсе обеспокоенно заржала и отступила подальше.       Что ж. Альказар не в первый раз замечала, что при ее появлении в конюшнях треомарского квартала Архонта лошади начинали ощутимо волноваться — собственно, как это делали и прочие животные, кроме, разве что, котов и некоторых особо глупых птиц. Ее присутствие не оставляло равнодушными и младенцев, исступленно визжавших, невзирая на все усилия обеспокоенных мамаш, а также — очень пугало стариков, особенно лишенных рассудка, которые начинали бормотать, что видят демонов, уцепившихся за подол платья странной темноволосой девушки с разноцветными глазами.       С другой стороны, это было немного странно. Нынешний квартал Треомара, где располагались конюшни и ремесленные склады, находился на земле бывшего теневого квартала, где энестериа веками призывали архонтов, приносили кровавые жертвы и практиковали темную магию. Сорок лет назад, еще до рождения Альказар, квартал был разрушен до основания, а Воскресшие окончательно изгнаны туда, где и влачили свое существование ныне — в Зеробилон. Поэтому то страшное чувство, что тянулось за Альказар, словно шлейф, должно было быть привычно здешним лошадям, живущим на пропитанной жертвенной кровью земле, — но поди ж ты. Она шла и чувствовала привычный страх, разлитый в прохладном вечернем воздухе.       Кто она и где.       Какой сейчас день?       Молодой конюх, этерна с рассеченным многочисленными шрамами лицом, насвистывал себе под нос веселую мелодию из детской песенки про виноградных улиток, но, завидев Альказар, окончил ее фальшивеньким и озадаченным присвистом.       — Что, опять? — хрипло вымолвил он. — Меня просили передать тебе, что каштаны кончились совсем-совсем, до одного. И — что твое присутствие здесь вытерпят только в случае, если ты принесешь кое-что блестящее, если ты понимаешь. Согласно договору.       — Это она сказала? — уточнила Альказар, на всякий случай оглянувшись и обнаружив позади только дурачка-мальчишку, уныло бредущего с пустым ведром. — Если я принесу ей «блестящее» раньше срока, она ослепнет. По невыясненным причинам.       — Нет блестяшки — нет каштанов из огня, — отмахнулся этерна. — Все честно! Приходи в другой раз.       — Это срочно, — надавила Альказар. — Настолько, что, пожалуй, игла в твоем глазу сможет ждать дольше.       Конюх пожевал губами и зачем-то потер свой глаз.       — Ну, — протянул он, — я схожу и узнаю. Вдруг для тебя найдется пригоршня.       Через несколько минут он вернулся из подвала позади пустого стойла у самой городской стены и жестом подозвал Альказар, грозно следившую за неумехой-мальчишкой, который все еще витал где-то в лучшем мире своих фантазий и плевать хотел на происходящее.       — Сказали, найдется немного, — фальшиво улыбнулся конюх, от волос и одежды которого дохнуло горьким дымом. — Давай только быстро. Они во второй комнате справа.       — Спасибо, — буркнула Альказар.       — Не убейся, там нижней ступеньки нет, один тип сломал головой недавно, когда его вышвыривали за хамство и угрозы…       — Я помню, я была здесь вчера!       — А, ну да, ну да.       На самом деле, позавчера.       Исчезновение целого дня, должно быть, заметили лишь те, кто находился в лесу в момент появления там сместившего вероятности Аркта. В голове стучала упрямая мысль: это всё неспроста. Видение, где Аркт отнял ее черную монету, было ощутимой явью, в то время, как исчезнувшие сутки, проведенные в Треомарском лесу по заданию Зеробилона, всё сильнее казались сном.       Альказар не знала, что и думать на этот счет, но почему-то это выглядело попыткой запугать — сродни тем, которые она испытывала на себе в стенах зеробилонских башен в течение последних тринадцати лет. В самом начале зло всего мира воспринималось как неизбежность: вероломные лжесвидетели, выносящие приговор подкупленные судьи, смерть отца в одиночной камере, побег из Треомара — и вот шестнадцатилетняя девчонка вместе с матерью и младшим братом влипла в самую дерьмовую историю в своей жизни. Они задолжали одному ушлому энестериа, который лишь формально выполнил обещание вытащить отца из тюрьмы, но не уточнил, будет ли отец жив в результате. Этот подлец, конечно, апеллировал к договору и немедленно потребовал плату, не дав возможности, хоть как-то все исправить. И поскольку Воскресшие взяли не золотом, а жизнями, все полетело в бездну со стремительной скоростью: Альказар испытала и боль, и ненависть, и гнев, и гребаные шуточки над собой, и смерть матери, и мучения брата, которого подвергли испытанию черным проклятием и сделали из него арорма, и собственный ужас осознания, что с ней сделают то же самое. Но… Если даже проклятие не смогло ее сломать, если даже смерть не дотянулась до нее своими бледными, костлявыми пальцами, то и каким-то видениям ни за что не запугать ее.       Зеленое кипящее пламя, что хлестало из разверстых небес прямо на Треомар.       Ее сломанная Арктом рука.       Черная монета у его губ звенит тысячей голосов, и, кажется, сама бездна отзывается им в унисон.       Нет.       Какой сейчас день? Где вероятность, которая объяснила бы всё это?       Первый отчаянный шаг она уже сделала. После недолгих раздумий она решилась на то, чего избегала целых шесть сраных лет: обнаружить свое присутствие. Рассказать о видении, предупредить, а может, просто попытаться самой себе доказать, что она не игрушка в руках судьбы, демонических сил и проклятого старого арорма, владыки Зеробилона Лустария, а нечто намного, намного большее…       Человек? Демон внутри нее иронично ощерился острозубой улыбкой. Если бы хоть капля крови в твоем никчемном теле была человеческой, ты испробовала бы на вкус иные знания, и они отравили бы тебя, и они ввергли бы тебя в отчаяние. Я и так в отчаянии, я не вижу будущего — а то, которое вижу, горит зеленым огнем.       Не выходи за предел. Не смотри предопределенные сны, ты уже проходила это — только не помнишь. Не помнишь, что на самом деле черной монеты у тебя не было никогда, и сон, где он отнял ее у тебя, был всего лишь иллюзией.       Голос Аркта из ограниченной бездны, стихающий шепот и гаснущие во тьме угольки глаз. Переменные должны быть на своих местах, а ты — обезображенный проклятием арорма труп. То, что ты выглядишь человеком, — лишь прихоть Лустария и твое везение. Ты — черная кровь. Проклятый демон, слабый, глупый, всего лишь пища для белого огня.       Последний шаг не ощутил под собой ступени, и Альказар чуть не свалилась вниз, выматерившись на весь полутемный подземный коридор. Машинально проверив письмо во внутреннем кармане, она претворила заклинание светляка, чтобы не угодить еще куда-нибудь, но тут же, опомнившись, погасила его.       Не хватало только оставить после себя магический след для рыскающих по всему Треомару стражей, которые будут безмерно рады, когда от проклятого демона останется лишь горстка пепла.       Несколько дверей по обеим сторонам коридора были тускло подсвечены красноватыми кристаллами; из-за одной из них, слегка приоткрытой, тянулся густой и тяжелый, смоляной аромат благовоний. Там слышались протяжные, грустные молитвы, какие звучали в дни поминовения мертвых, плач, всхлипы и приглушенные голоса. Поймав себя на чувстве облегчения, что ей туда не нужно, Альказар открыла другую дверь.       Здесь тоже оказалось дымно и темно, но чувство было совсем иным. Маленькая, изящная и будто припыленная золотой пудрой темнокожая киранийка выдыхала пар кальяна через ноздри и разглядывала розовый светящийся кристалл в руках мужчины-этерна. Тот усмехался, но улыбка стерлась с его лица, как только он обратил взор на зашедшую Альказар.       — А, снова ты, Воскресшая, — неискренне ощерился он в подобии приветливости. — Еще принести из огня каштанов?       — Да, укради для меня еще одну декларацию, — Альказар присела за их стол прямо напротив киранийки, которая уставилась на нее пристальным взглядом золотистых глаз. — Гильдия та же, люди те же. Мужика зовут Илэрмо, он торгует древесиной и втихаря барыжит «игрушками» с кораблей без штандартов. Надо знать, куда возит.        — Нет проблем, — пожал плечами этерна. — А что с предыдущим стало, упустили? Ты, кажется, приходила за документами купчишки только вчера.       — Не упустили, — непроницаемо ответила Альказар. — Я действую довольно быстро, как ты понимаешь. У меня нет иного выбора. И… Вот еще что. Нужно кое-что… доставить.       — Доставить, — насмешливым эхом отозвался этерна. — Я профессиональный вор, дорогая, я не доставляю. Хотя, возможно, ты говоришь о неприятностях?       — Нет, — покачала головой Альказар, выкладывая на стол письмо в запечатанном конверте и записку. — Если можешь украсть, то сможешь и положить в то место, где предмет найдут. Доставишь это, — она пригвоздила письмо к столу указательным пальцем, — по этим инструкциям в записке. Считай, что это будет мое последнее желание, и сделка закрыта.       Этерна натужно усмехнулся, глядя, как киранийка внимательно читает записку, и Альказар приметила, как изогнулась ее припудренная золотом черная бровь.       — Энестериа уже не справляются сами? — низким, густым голосом спросила женщина. — Я думала, вы никогда не опуститесь до того, чтобы нанимать нас в качестве убийц.       — Кто там, милая? — этерна прищурился, читая переданную ему записку. — Что?! Ты серьезно? Это… Главный маг Треомара, да? Ооран Мираль, рассветлейшее светлейшество, трижды разрази его Дозорный. Нет, я всегда ценил простые методы как наиболее эффективные, но… Демон в письме? Ты думаешь, у него там на старости лет помутился рассудок и он не поймет, что это такое? Пустая авантюра! Неоправданный риск!       — Ну а что, — продолжила киранийка, не сводя глаз с Альказар, — это ведь он изгнал вашу братию в Зеробилон, не так ли? Пойманные энестериа в Треомаре стоят приличных денег, поэтому эти трусливые демонопоклонники и пытаются его убить — долго, упорно, безуспешно. Уже лет десять? Двадцать? Определенно начали раньше, чем я прибыла сюда из Аль-Рашима, — и какой результат? Ооран живее всех живых, ваших архонтов одного за другим превращают в дым, а вас самих, дураков и простушек из Зеробилона, изгоняют или обрекают на весьма незавидную участь. Отчаяние… Так с этернийского переводится «энестериа»?       — Когда мы заключали сделку, ты была посговорчивее, — ответила сквозь зубы Альказар. — Что же изменилось? Страшно стало? Или тот, по которому поют поминания в соседней комнате, показал тебе, что ты не всемогущая?       — Он полез на гвардию, — оправдывающимся тоном ответил вор. — Такое вообще редко когда хорошо кончается, но… Словом, как ты понимаешь, Воскресшая, есть некоторые… ммм… ограничения, которые мы не хотим и не можем обойти, и смерть нашего друга это весьма ярко показала нам. Есть люди, к которым мы близко не подойдем, есть дома, в которые мы не полезем, есть твари, с которыми мы в жизни не заключили бы сделок! И знаешь, почему? Нет, это не страх. Это понимание, что мы получим с этого намного меньше, чем потеряем. Поэтому твоя просьба — из разряда таких же.       — О, мастер-вор, мастер-вор, — цокнула Альказар, — а ведь счастье было так близко. Это было мое последнее, тринадцатое желание. Исполни его — и черная монета была бы твоей, но… Похоже, сделке конец? Или ей настал конец еще когда вы приказали своему посыльному «конюху», не впускать меня?       — Послушай, — прикусил губу вор. — Нужно будет украсть бриллиантовую подвеску, которая болтается между сисек королевы, — обращайся, я с удовольствием исполню. Но… Человек, при виде которого Воскресшие, вроде тебя, вдруг превращаются в смиренных праведников и боятся даже подложить письмо, — это не моя специализация.       — А что твоя специализация, мастер-вор? — ехидно спросила Альказар. — Сидеть здесь, обыгрывать в наперстки «конюха» и тянуть с прилавков апельсины?       — Говорит энестериа, вылезшая из канализации, — киранийка вновь затянулась горьким паром. — За один разговор с тобой нас могут повесить. За пособничество — отправить в презабавнейшее подземелье. Но это не так страшно по сравнению с тем, что станет с тобой, если кто узнает, что ты была в городе. Ты не хочешь отнести письмо сама, потому что знаешь, чем это для тебя закончится: твой архонт умрет, а вместе с ним — ты. Я знаю, Ооран вас не выносит, так что тебе и близко не подойти, но… Если я подойду с чем-то, что будет разить твоей магией, меня постигнет твоя участь. Так что нет, милая. Придумай другое желание.       — Я шесть лет на охоте, — прорычала Альказар, — не надо мне грозить карами. Я сама знаю все это! Но вот что, подземная змея, ты не получишь монету, если нарушишь сделку, и, считай, все твои старания с предыдущими одиннадцатью желаниями утонут в море.       — Шесть лет пытаешься его убить? — хохотнул этерна. — Я понял, любимая, энестериа переводится как «неудачники». У них есть демоны, черные монеты, древняя магия — а они приплачивают ворам за доставку писем! Может быть, слухи о могуществе Зеробилона — простое преувеличение?       Киранийка выдохнула пар и положила перед Альказар ее записку:       — Уходи. Сделка расторгнута.       — Ты хорошо подумала? — прошипела Альказар.       — Абсолютно. Но не думай, что одиннадцать желаний я исполнила бесплатно.       — Очень интересно.       — Просто поверь мне, милая, — киранийка бросила на нее полный презрения взгляд и легонько щелкнула пальцами по розовому кристаллу, который они с вором разглядывали несколько минут назад. — Я никогда ничего не делаю просто так.       Кристалл явно служил средством связи, будучи соединенным с каким-то другим кристаллом — и это было последней мыслью Альказар перед тем, как она услышала в коридоре отчетливый топот.       — Так вышло, что твои цели перестали совпадать с моими, — продолжила киранийка, — поэтому не таи на меня обиду, ничего личного. Я почему-то не сразу поняла, что ты намерена обмануть меня и, конечно, никакую монету мне не принесешь, но иногда приходят моменты прозрения, когда мы не можем игнорировать реальность. Реальность стучит в наши двери и затопляет подвалы. Она беспощадна, как время и как солнце. Она неопровержима, как истина.       Полутемная комната озарилась ярким светом нескольких факелов, и Альказар не было нужды оглядываться, чтобы понять, что за ее спиной не меньше десятка головорезов — и по-хорошему нужно было бы бежать, остановить время с помощью монеты и не сталкиваться с ними напрямую, но…       У тебя никогда не было монеты.       — Ты можешь отдать ее добровольно, — продолжила киранийка, уставившись на Альказар змеиными золотыми глазами, — а можешь дождаться, когда у тебя отнимут и ее, и твою волю сопротивляться нам. Мы продадим тебя гвардии за неплохие деньги, Воскресшая. Это должно окупить мои труды.       — Мне ничего не стоит выжечь твои глаза, стерва, — выплюнула Альказар, слыша у себя за спиной звук взведенного механизма арбалета. — Заклинаю самой бездной и налагаю печать: темный дух возжаждет вашей крови в ту минуту, когда вы решитесь тронуть меня!       Тишина темной комнаты разорвалась грохотом и десятками голосов, и своды подземелья дрогнули. Исполнившись яростным шипением, кальян взорвался на осколки, заставив Альказар прикрыть рукой свое ставшее очень горячим лицо. Вскрикнувшая киранийка сжалась и пригнулась, а этерна, пытаясь ее закрыть собою от стекла, взвыл:       — Оставь нас! Убери… Убери архонта, Воскресшая!..       — Нет, — проклокотала тьма в груди Альказар, и ее сердце, которому всегда было тесно в грудной клетке, неистово забилось, разгоняя кровь, что застучала в висках, унося сознание куда-то далеко, в мягкость безвременья и отчуждения, куда-то туда, где Альказар не могла бы контролировать его.       — Черт! Нет! Не надо! — заверещал кто-то, и ее ладони стало больно от стиснутой рукояти чужого клинка, которую она вырвала из чьих-то изувеченных пальцев.       — Что это за тварь?! — выло разными голосами со всех сторон. — У нее глаза… Глаза красные… Неужели это… Ааааааааа!!!       — Бегите! Мы задержим, если…       Клекот крови в чьем-то горле. Горячее и вязкое обагрило руку Альказар, темное и тягучее направляло ее удары, а слепое и безжалостное — разгоняло сердце, что билось и билось, сотрясая грохотом, казалось, целый Треомар. Сердце хохотало и не унималось — Альказар же хотела только чтобы это поскорее закончилось. Но что-то острое впилось ей в плечо, и сердце грохотнуло вновь, заставляя развернуться и налететь на арбалетчика, распарывая ему горло.       — Черт, они никогда так не делали! Никогда так не…       — Она ведь всего лишь Воскресшая, черт, черт, во имя бездны!.. Взять ее!       — Она не из них, это ебучий демон!       — Стой!       — НЕТ, — двоящийся, грохочущий и бурлящий голос из груди Альказар вырывался вместе с переполнившим ее нечеловеческим гневом. Сердце горело, а ей хотелось хоть как-то это остановить, хоть полоснуть себя своим же клинком, хоть сделать так, чтобы полоснул кто-то другой, но демон не дал бы ей это сделать.       Вот чей-то хрип под ее смыкающимися пальцами, вот хруст и застящая весь мир ярость, вот снова взмах клинка, вот крики, крики, крики, жар и —       тишина.       Она была как будто ухабом на ровной дороге, и что-то полоснуло глаза Альказар яростным белым светом, обжигая кожу так, словно к ее лицу приложили горящий факел. Она остановилась, выпустив из железной хватки чье-то обмякшее тело, и сердце начало колоть сильнее, яростнее и — жалобнее, перехватывая без того сбившееся дыхание, приводя сознание Альказар обратно, словно плачущий ребенок тянул за подол свою мать, чтобы та наказала обидчика.       Она сфокусировала взгляд, и так понимая, что находится перед ней.       Киранийка держала на вытянутой руке сияющий радужными бликами амулет, но пальцы ее дрожали, и искры разлетались во все стороны, опаляя расползающуюся по углам тьму. Альказар знала, что это такое: это была игрушка магов и гвардейцев, которую первые называли «универсум эссентис», а вторые — «усмирителем», потому что в ней было заключено заклятие, своего рода эссенция белого элементаля, которым Ооран уничтожал демонов, сравнительно ничтожная по силе, не убивающая, но причиняющая невыносимую боль любому Воскресшему, чей дух был сплетён с архонтом.       — Стоять, сука, — прошипела киранийка, смахнув с глаз выбившуюся прядь и подойдя на шаг ближе, а Альказар попыталась закрыть лицо от белого света, что раскалял ее плоть, как пламя преисподней. — Знаешь, что это, да? Катись — или я испепелю тебя!       — Ты-то, — уже своим, но изрядно охрипшим голосом произнесла Альказар. — Нет, у тебя не хватит на это сил, потому что ты — не он.       — Проверим?!       — Да проверяй. Думаешь, ты первая? — сердце вновь заводилось, и ярость, едва притихшая, постепенно снова овладевала ею. — Нет, все заканчивалось тем, что я этих ваших «усмирителей» запихивала вам в горло. Говорю же, только один человек может меня убить, и это не ты, змейка. Оставь меня и дай уйти. Я правда не хочу проливать еще больше крови.       — Уходи, — прорычала киранийка. — И если я еще раз увижу тебя в Архонте…       — То беги.       Стараясь не смотреть на разбросанные повсюду тела и их части, Альказар поспешно направилась к выходу. Уже в коридоре ее нагнал было подволакивающий ногу вор с клинком наперевес, но тихий оклик киранийки и яростный взгляд демона через плечо осадили его. Он сплюнул на пол и кивком указал на ведущий на поверхность люк.       Первым, что она увидела, был рассеянный свет восходящей из-за южных холмов облезлой луны, покрытой серыми лохмотьями рваных облаков.       В горле Альказар еще стояла горечь кальянного пара, а в ушах — звон стекла, поминальные молитвы и непрекращающийся хохот получившего свое сердца.       — Прости, — тихо всхлипнула она, пробежав мимо мальчишки у колодца, мимо ровных рядов стойл, мимо каких-то развеселых извозчиков, которые с неуместной радостью болтали, распрягая коней, мимо запирающего свой склад купца, мимо цветущего олеандра, чей аромат стал напоминать дорожную пыль, мимо огней, мимо дверей и чьих-то неразличимых лиц. — Прости, прости, прости меня.       Прости.       Каждый шаг нагнетал в ней ужас. Пальцы, так и не претворившие последний знак заклинания, обращающего шпильку в волосах киранийки в скорпиона, по-прежнему предательски дрожали. Она понимала, что могла бы уйти, могла бы сбежать оттуда, но демон почему-то пересилил ее — демон, напившийся крови и жаждущий пить ее снова.       Той ночью, пропавшей ночью в Треомарском лесу, они с Арантосом и Тельдразулом выслеживали по заданию Зеробилона очередного купчишку, который так или иначе мешал делам Воскресших — в данном случае, лишь тем, что просто дышал. Лустарий указал на него, приказав лишить купчишку жизни максимально болезненным способом, и сердце отозвалось в груди Альказар тянущим восторгом: «Да, мой владыка», но ее душа, которая, наверное, еще не умерла, вопила и молила не делать этого, не убивать, не мучить — за что такая участь! — за что такая участь тем, кто ничего не сделал, тем, кто просто искал утешения, тем, кто не желал падать в бездну. Но кровь… Кровь на пальцах обожгла похуже огня, и демон ликовал, а Альказар все тщилась унять дрожь и тошноту — и проиграла себе за минуту до того, как в лес пришла тьма Аркта.       Она остановилась у какого-то незаметного переулка Ремесленного квартала, понимая, что Архонт уже позади и ночь сошла на Треомар, и время утекает столь стремительно, что как ни беги — не успеешь. Завтра в Зеробилон, завтра снова искать пути в темноте катакомб, но сейчас — нужно успеть.       В письме не было демона. Только пересказ видения, где Аркт отнимал ее монету и зеленое пламя застило мир. Она понимала, что это самоубийство, но теперь-то… Теперь. Время текло, как кровь, осушая ее силы.       Она была уверена, что затея в любом случае не даст результата — за шесть лет Альказар прекрасно изучила скептическое отношение Оорана к подобным письмам — к тому же, он поймет по отсвету ее демонической магии, какая мразь пытается напугать его видениями. Да, у письма все равно было намного больше шансов, чем у пришедшей лично мрази, но…       Но, как говорила киранийка, реальность неопровержима, как истина. Зачем только ты лезешь в огонь? Так и смотрела бы со стороны.       Старое видение застыло и осыпалось, словно золотой лунный песок, поблескивающий небесным сиянием Тропы Пилигрима. Слова замерзли и застыли в горле.       — Пусть будет так, — хрипло сказала сама себе Альказар и поспешила к маленькому лошадиному фонтану на углу крохотного переулка между плотницкими и широкой, ярко освещенной улицей Олив, чтобы смыть с рук липкий, страшный багрянец.       «Это смерть твоя», — прошипел демон, но она уже не слушала его, решительно идя к арке в Золотой квартал, за которым затихал вечереющий Белый город.

***

      Гвардеец у Восточных ворот Треомара смерил Мерзула подозрительным взглядом, и тот, нервно сглотнув, постарался скрыться за спиной беззаботно разглядывающего архитектуру таможенного поста Наратзула.       — Пилигрим? — строго спросил гвардеец.       Мерзул ощутимо ткнул Наратзула в спину, чтобы тот засвидетельствовал своего спутника, но вредный полуэтерна сделал вид, что ничего не почувствовал.       — Я задал вопрос, — явно теряя терпение, продолжил гвардеец.       — Мы… Мы вместе, — замялся Мерзул, ткнув Наратзула еще раз.       — Что это значит?       — Мы путешествуем вместе, — не вовремя сорвавшимся от нарочитой небрежности голосом ответил Мерзул, понимая, что вредный белобрысый гад наверняка наслаждается моментом его неловкости.       По дороге в Треомар они почти не разговаривали, а Наратзул то и дело останавливался вблизи камней и поваленных стволов деревьев, чтобы перевести дух от, должно быть, пожирающей его болью чародейской лихорадки. Однако Мерзул ни на секунду не сомневался, что полуэтерна сдержит слово и проведет его в Треомар, — ровно до этого самого момента.       Видимо, не стоило ему угрожать.       — Проходите, — кивнул гвардеец Наратзулу. — А вам — счастливого пути восвояси. Сейчас действует приказ командующего — пускаем алеманнов только если они пилигримы, ну или по делу, касающемуся интересов Треомара и его граждан. Попытайте судьбу через пару-тройку лун. Следующий.       — Но… — только и успел пролепетать Мерзул. — Я же…       Наратзул ухмыльнулся и, явно радуясь, что отделался от назойливой компании, поспешно прошел ворота.       Но тут же остановился как вкопанный.       — Наратзул! — Мерзул хотел было добавить ругательство, но что-то остановило его ярость. Да, он был совсем недолго знаком с этим вредным, заносчивым полуэтерна, но что-то в этом виде подсказало Мерзулу: ему очень больно.       Сам он уже на подходе к Треомару тоже ощущал нечто странное — чувство началось на опушке леса, на Восточном тракте, плавно перешедшем из-под тенистых крон на изжаренную послеполуденным солнцем равнину. Мерзул почувствовал внезапную тяжесть на собственных плечах, и с каждым шагом по дороге, тянущейся вдоль колосящихся полей и фермерских угодий до самого Белого города, становилось всё тяжелее. На подходе к высоким белым вратам к тяжести прибавились головная боль и звон в ушах — и уже тогда Мерзула осенила очевидная догадка.       «Тебе не кажется, что мы ощущаем на себе действие треомарской магической аномалии?» — спросил он тогда у отмахнувшегося Наратзула, еще более бледного, чем час назад.       Теперь это перестало быть догадкой.       Они оба были магами, и искаженный аномалией взгляд в Море Вероятностей причинял вполне настоящую, физическую боль. А учитывая, что лихорадка у Наратзула уже и так была, ему, должно быть, было больнее вдвойне.       — Наратзул! — с нарастающим беспокойством повторил Мерзул, оттесняемый от ворот группой каких-то путешественников, наперебой убеждающих стража в том, что они — окончившие свое паломничество пилигримы.       — И в конце — прошли ущелье Горного монастыря, — торжествующе закончил один из них. — Теперь прибыли в Треомар воздать славу Элиас!       — Проходите, — мрачно ответствовал гвардеец, — воздавайте. Пристанище через квартал, слева от ворот, мимо не пройдете. Чего тебе опять, алеманн?       — Мой друг, — начал было Мерзул, но тут же приметил подошедшего Наратзула, которого случайно толкнул один из пилигримов; толчок был совсем легким, но бедняга чуть не потерял равновесие.       — Что с ним? — спросил гвардеец так, словно ему предстояло прихлопнуть муху.       — Ему… Плохо.       — Пустите его, пожалуйста, — произнес Наратзул, бледный, как лист новехонькой бумаги. — Прошу. Это правда. Он мой спутник. Я… Меня аномалией ударило, и я… Забыл. Мы правда… Путешествуем вместе, и он… Самый близкий, самый дорогой мне человек. Пустите, а?       «Что ты несешь», — Мерзул был готов сквозь землю провалиться от стыда, когда гвардеец смерил их обоих брезгливым взглядом и с презрением произнес:       — В самом деле?       — Да, — тяжело дыша, ответил Наратзул. — Я жить без него не могу. В буквальном смысле.       Гвардеец перевел вопросительный взгляд на Мерзула.       — Я тоже без него не могу, — стараясь сохранить серьезную мину, ответил тот.       — О нравы, — патетично вздохнул гвардеец. — Всегда говорил, что этерна вне Треомара превращаются в ничто. Разврат и угасание! Ладно уж. Проходите. Но достань своему… гхм… спутнику разрешение, а не то он будет выдворен через две седмицы. Таков порядок.       — Понял, — Наратзул попытался потянуть за собой рассыпающегося в поспешных благодарностях Мерзула, но у него явно не очень хватало сил. — А сейчас нам срочно, очень срочно нужна алхимическая лавка!       Ушли они недалеко.       Возле огромного дощатого строения угрюмого вида со множеством маленьких окошек, в которых отражались отблески закатного солнца, толпились давешние пилигримы — и примерно там же силы окончательно оставили Наратзула.       — Ты должен мне помочь, — слабым голосом сказал он, тяжело обрушившись на каменную скамью под кроной развесистого граната. — Пожалуйста, в алхимической лавке… Найди зелье рассеивания и… И амброзию. Ну, или какой-то аналог. Или хоть отвар балдриса… Что-нибудь.       — Я понял, — кивнул Мерзул. — Понял, что ты неспроста провел меня через ворота, и долг чести подсказывает мне бросить тебя здесь одного. Так же, как ты это чуть было не сделал там.       — Но ты же не бросишь, — слабо улыбнулся Наратзул.       — Нет, я не опущусь до твоего уровня. Ты знаешь, где тут алхимики?       — Конечно, нет. Я тут впервые. Поспрашивай. А я пока… Побуду тут.       — И, — помедлил Мерзул, — у меня всего тридцать монет. Кто знает, какие здесь цены.       — Думаю, тебе этого с лихвой хватит. Я не в состоянии сейчас отсчитывать деньги, но я верну тебе, честно. В крайнем случае, попроси зелья в долг, сославшись на крайнюю нужду — я всегда так делал… Пожалуйста, поторопись.       — Потороплюсь, дорогой мой «спутник», — с недовольством Мерзул перепроверил свой тощий кошель, в котором слабо звякнули его последние деньги, и так ободряюще, как только мог, добавил: — Я скоро. Не умри тут, ладно?       — За кого ты меня принимаешь? — слабым голосом возмутился Наратзул. — Я буду тут. Под этим деревцем. Честно.       Склонившееся над западным горизонтом солнце разлило по небу яркие рыжие сполохи, а с востока, со стороны леса и нависающего над ним горного хребта, уже подступала ясная летняя ночь, сквозь которую робко пробиралась бледная и стыдливо прикрытая растрепанными облаками луна.       Широкая улица, ведущая от Восточных ворот, вскоре перешла в небольшую площадь в окружении нескольких изящных трехэтажных строений и одного громоздкого и монументального, многочисленные окна которого под пологом вьющегося винограда уютно светились белым и медовым. В середине площади была пышная клумба с камелиями и золотистыми ирисами, и над ней возвышалась статуя склоненной печальной женщины в струящемся платье — надпись на постаменте блеснула словами «Лирен Лилиэн сантис». С площади вели несколько разнонаправленных улочек, и в этот момент Мерзул отчетливо осознал: он здесь заблудится и будет бродить в этом лабиринте как минимум до утра.       Стараясь хоть как-то сориентироваться, он посмотрел наверх: сияющая башня, которую было очень трудно не заметить еще с лесного тракта, наверняка была где-то в центре — а где центр, там и торговцы. По крайней мере, в Эрофине рыночная площадь находилась в квартале Башни — так почему же в Треомаре должно быть иначе?       Мерзул наудачу избрал одну из улочек, которая вроде бы вела в сторону башни, — достаточно широкую, залитую золотистым светом кристальных фонарей и вполне людную. Горожане-этерна, беззаботно бредущие по своим делам, то и дело обращали внимание на перешедшего на бег алеманна, который глупо озирался по сторонам в поисках хоть каких-то вывесок или указателей — и, судя по обеспокоенным возгласам, появление Мерзула им совсем не нравилось, но он старался не обращать внимание на это недовольство. Важна была только цель.       Улочка вильнула вправо — и вот Мерзул внезапно налетел на молодую этерна, так некстати вышедшую из-за угла и испугавшуюся явно не меньше чем он сам.       — Простите! — только и смог вымолвить он. — Я случайно… Я… Я не заметил вас!       — Да ничего, ничего, бывает, я тоже по сторонам не смотрю.— отмахнулась было девушка, но затем испуганно изогнула брови: — А вы… Вы что же, алеманн? Вам же вроде нельзя…       — О нет… То есть да… То есть нет, я алеманн, но мне правда разрешили пройти ворота. Дело не в этом… Не могли бы вы подсказать, где здесь алхимики? То есть мне срочно, очень срочно нужны зелья. Может быть, какие-то ингредиенты или…       — Алхимики? — с недоверием переспросила девушка. — Ну, тогда вам в Гербалис, он же квартал Травничества, но сейчас, увы, уже вечер, поэтому вряд ли вы…       — Где это? — перебил ее Мерзул. Чувствуя, что его поспешность запросто могут воспринять как грубость и откажутся помогать, он решил немного сгладить углы: — Умоляю, простите, я впервые в Треомаре и нахожусь в отчаянном положении! Не могли бы вы подсказать мне хотя бы направление?       — Хм, — задумчиво протянула она, оглянувшись на улочку позади себя. — Идите по этой улице, затем, когда упретесь в дом с медными воротами, там берите правее, а дальше — прямо, не сворачивая, до Очей.       — До чего?       — Очи Элиас. Озера. Ой, да, вы же впервые в Треомаре. Ладно, мимо них вам точно не пройти. От озер еще раз берите правее, поняли? Увидите таверну, Ауксилиум с колоннами или рыночную площадь — вы на правильном пути. Мастерские алхимиков как раз в районе рынка. Если окажетесь среди цехов и мануфактур — вы в квартале Мастеров, вам не туда, вернитесь назад. Если сплошь богатые дома и широкие улицы — это Алтея, он же Магический квартал, а значит, Гербалис вы прошли. Ну а если трущобы…       — Я понял, — оборвал ее Мерзул, понимая, что на полную обзорную экскурсию по Треомару у него попросту не хватит времени. — Спасибо вам за помощь! Вы не представляете, как выручили меня!       — И добрый совет, — уже вслед крикнула ему девушка, — до закрытия магазинов минут пятнадцать, поспешите!       Что?       Мерзул бегом пронесся по направлению к центру города, чувствуя, как у него под ногами буквально горит земля. Если он сейчас не успеет купить зелья, Наратзул не дотянет до утра и может…       Нет уж! Он успеет, он непременно успеет!       Хотя какого черта? Этот вредный гад вполне заслужил свою лихорадку!       Однако Мерзул почему-то не хотел его там оставить. Да, опять же — какого черта, они практически никто друг другу! Стоило ли принимать чужие страдания близко к сердцу, ведь в мире полно равнодушных людей, и одна капля не переполнит море, и одно низкое деяние не уничтожит мир. Но Мерзул давно осознал для себя, что да, переполнит, и да, уничтожит, а потому нельзя просто стоять и смотреть на это — даже если тебе самому это кажется пустой тратой времени.       В конце концов, он и сам мог оказаться на месте Наратзула. Странная навязчивая боль в висках, явно вызванная местной магической аномалией, очень красноречиво намекала на это. Но согласился бы вредный гад сделать для Мерзула то же самое, вот вопрос.       — Нет, конечно, — вслух ответил своим мыслям Мерзул.       Он ни на секунду не сомневался в этом.       Очами Элиас оказались невероятные светящиеся голубыми и синими переливами громадные озера в окружении живописных набережных и изящных белых мостов. Над водной гладью в вышине проплывали поросшие густой зеленью острова, и в синих летних сумерках вода еще ярче блестела голубыми искрами магии и светилась, будто где-то на глубине был затоплен огромный синий кристалл. При других обстоятельствах Мерзул обязательно ахнул бы при виде этой красоты и даже задержался бы здесь, чтобы погулять и рассмотреть поближе чудесные озера, но вместо этого натолкнулся на очередного испугавшегося его вида горожанина, неуклюже извинился и побежал дальше.       Алхимик, уже гремевший ключами и радостно напевавший себе под нос что-то про улиток, был явно не рад появлению запыхавшегося и растрепанного алеманна, что-то верещавшего про зелье рассеивания, амброзию и сулящего золотые горы в количестве тридцати монет. Но делать нечего — Мерзулу даже показалось, что торговец специально сбавил цену и взял хоть сколько-нибудь, лишь бы поскорее избавиться от припозднившегося покупателя, продав ему три оставшихся пузырька: два с рассеивающим зельем и всего один с «эликсиром ясности», который должен был быть амброзией. Для Наратзула этого должно было хватить, и Мерзул, так же неловко распрощавшись с алхимиком, снова бросился в переплетение незнакомых улиц, обратный путь по которым он представлял себе крайне смутно.       То, что он все-таки свернул не туда, стало понятно слишком поздно. Та улочка, по которой Мерзул вышел к озерам, казалось, просто исчезла, словно ее и не было, а сунувшись в похожую, он быстро понял, что заблудился — и снова вышел к озерам, стараясь хоть как-то сориентироваться по ним.       Ища знакомый проход и не глядя под ноги, он не заметил не то торчащего в мостовой камня, не то какой-то ступени — и неуклюже свалился под ноги спешащей женщины. Та тоже не заметила Мерзула, запнулась об него, угодив ему в бок сапогом на тонком и высоком каблуке, и, демонически выматерившись, обрушилась рядом.       Гудящая от магической аномалии боль в голове мигом сменилась болью в боку, а она в свою очередь — ужасом осознания, что удар пришелся как раз на карман с бесценными зельями, и вот уже, не успев встать, Мерзул отчаянно шарил по нему, убеждаясь, что все три склянки уничтожены.       — Да твою мамашу! — взвыла Альказар. — Сожри тебя бездна, задуши тебя Дозорный, чтоб тебе кирпич в горле встал! Блядь… Это просто невозможно! Свалиться вот так, да на пустой улице! Ты…       Ее разноцветные глаза встретились с наполненным ужасом взглядом бледного, растрепанного мальчика, и это остановило ее от последующей тирады.       — Ты алеманн, — присвистнула она, с напускным кряхтением поднимаясь с земли и на пробу поведя раненым плечом, из которого полчаса назад вытянула заклинанием арбалетный болт. Плечо слабо заныло сквозь анестезирующее заклятие, но Альказар все равно решила, что приземлилась довольно благополучно. — Занесло же тебя, ничего не скажешь. Ты цел? Не сильно я тебя пнула?       Мальчик молчал, хаотично шаря по карманам куртки, на которой белесым пятном растекалась жидкость — явно вступившие в реакцию зелья. Интересно, зачем и у кого он их стащил?       — Мне конец, — он только покачал головой, когда Альказар протянула ему руку, предлагая помочь встать. — То есть… То есть ему конец. Я не знаю, что мне теперь делать.       — Да брось, какой еще конец, — она сама схватила мальчишку за руку, игнорируя его болезненный взвизг, и поставила на ноги, отряхивая и заодно — незаметно осматривая, что у алеманна еще есть в карманах.       — Мой друг жестоко мучается от чародейской лихорадки. Это были единственные зелья, которые я смог достать, — отрешенно проговорил мальчишка. — Он… А вдруг он умрет к утру. Как же так…       — Ну, — протянула Альказар, — жизнь вообще коротка и полна мучений. Что подел…       И тут еще озарила одна сумасшедшая идея. Невозможная, неосуществимая, но… Такая соблазнительная. Почему бы там, где струсили профессиональные воры, не попробовать свои силы незадачливому мальчику? В карманах у него, помимо осколков, лежали огниво, пустой кошель и носовой платок — а значит, мальчик безопасен, хоть и крайне беспечен. Можно попробовать.       — Вы не знаете, где тут можно достать еще зелий? — безнадежно спросил он у задумавшейся Альказар. — Желательно, бесплатных. У меня ни денег, ни вещей, а человек, благодаря которому меня сюда впустили, вот-вот сбежит на Вечные пути.       — Послушай-ка, — мило улыбнувшись, вкрадчиво начала Альказар, — я знаю, кто тебе сможет помочь.       — Правда?       — Да. Тут неподалеку есть дом… Вооон там, где кипарисы… Видишь? Не туда смотришь, провалиться тебе к Дозорному, нет, левее, еще левее, — Альказар бесцеремонно направила голову мальчишки в нужную сторону. — На том берегу озера дом, ворота, сад с кипарисами, так просто не пропустишь.       — Теперь вижу. Там… Живет алхимик?       — Не совсем. Там живет главный маг Треомара, его зовут Ооран, но…       — Да? — изумился мальчишка. — А я его вроде как знаю.       — Чего? — не веря себе, переспросила Альказар.       — Ну, сегодня ночью, в лесу, мы со спутником… Кхе-кхе… Потерялись в темноте и встретили его у… Короче, какой-то лесной башни. Неважно. Словом, я понял, о ком вы говорите.       Так, мальчишка помнил пропавший день.       Знал про лес и тьму.       Если встретил Оорана — вероятно, был возле Нарадоса. Это сходилось со сведениями наблюдавшего сцену у озера Арантоса, который рассказывал о двоих юношах: каком-то менестреле и втором… За которым гнался Аркт. Тот, второй, был этерна, а значит, перед Альказар сейчас находился менестрель, и она даже могла бы припомнить его имя… Имя, имя… Оно впечаталось ей в память, потому что было чисто этернийским.        Его звали Мерзул. «Сумеречный город».       Странно, очень странно она отыскала тот предел пред ограниченной бездной, за который ей не следовало выходить.       С другой стороны, это даже лучше для ее дела: бедолага был просто идеальным кандидатом для доставки письма.       — Ясно, — улыбнулась она. — Так вот, друг мой, дело такое. Оорана там сейчас пока нет, но есть одна прекрасная, милая, добрейшей души женщина, которая тебе не откажет, если ты попросишь у нее пару склянок зелий.       — Хм, — нахмурился мальчишка, который оказался намного сообразительнее, чем рассчитывала Альказар, — как-то мне не нравится это ваше «добрейшей души»… Очень фальшиво прозвучало. Она меня просто пошлет нахрен, предварительно поглумившись над тем, что я алеманн, не так ли?       — Ну что ты! Не так сразу. Возможно, если ты будешь груб, выразишься нехорошими словами или сделаешь излишне резкое движение, она и разозлится, а так… Я почти уверена, что она поможет тебе с зельями.       — Хорошо, выбора-то у меня другого нет, — пожал плечами юный менестрель. — Ну… Спасибо вам за… Помощь.       — Ах да, одна маленькая вещь. Если уж ты все равно туда идешь, не мог бы ты передать это письмо? — Альказар достала из-за пазухи конверт, который, казалось, блеснул в синих отсветах озер. — Я бы с тобой пошла, но очень сильно тороплюсь. Даже под ноги не смотрю, представь! Налетаю на мальчишек, падаю почем зря…       — Ладно, — на удивление быстро согласился Мерзул. — Тогда до встречи. Если она состоится, конечно.       Он поспешил к дому с кипарисами, но, сделав несколько шагов, все же решил уточнить:       — А как ваше имя? Как мне назвать вас, если…       Но позади него уже никого не оказалось.       — И ладно, — буркнул он.       После нескольких звонков в серебряный колокольчик у ворот женщина «добрейшей души» наконец появилась в просвете приоткрывшейся двери и нехотя прошествовала по саду, внимательно разглядывая гостя сквозь изящную, оплетенную стальной лозой решетку. К удивлению Мерзула, она оказалась алеманнкой лет шестидесяти или семидесяти — насколько он мог судить.       Когда она подошла поближе, он начал:       — Добрый вечер! Я знаю, уже поздно, но я… Я в беде! Вы не могли бы помочь мне? Я не попрошайка, не подумайте! Мне всего-то нужно немного зелий. Для моего друга. Он сейчас… Словом, он умирает от чародейской лихорадки, и я не смог найти… То есть смог, но…       Черт.       Старушка подозрительно прищурилась.       — Я случайно разбил все, что купил. Вы не поможете мне? Мне бы хоть одно рассеивание и… И как его там… Короче говоря, амброзию! Прошу, умоляю, я все верну, как только спасу друга, и…       Мерзул не знал, что еще сказать и как ускорить процесс. Женщина же неспешно извлекла из кармана своего халата, накинутого поверх цветастой сорочки, блеснувший радужными переливами амулет и вгляделась в его сияющую поверхность — а затем вновь перевела взгляд на гостя.       — Если нет, то я, пожалуй… Спрошу кого-нибудь еще, — чувствуя подступающее отчаяние, пролепетал Мерзул, понимая, что спрашивать больше не у кого.       — Заходи, — кивнула старушка. — С тобой все в порядке.       Она отворила ворота и жестом поманила растерянного Мерзула через сад, к крыльцу, на ступенях которого сидела пушистая белая кошка, крайне скептически разглядывающая пришедшего.       — Будь тут, — не пустив Мерзула за порог, женщина сама зашла в полутемную комнату, в глубине которой различались красные угли тлеющего очага, а где-то рядом, кажется, звучала… Охранная руна? — Я посмотрю, что у меня есть в запасе. Думаю, рассеивание точно есть, а вот эликсир…       Ее голос не стал тише, и дверца шкафчика скрипнула совсем рядом со входной дверью, но Мерзул не стал заглядывать в комнату, чтобы старушка не сочла это невежливым.       — Одинокий алеманн здесь, в Треомаре, — послышалось из темноты. — С недавнего времени ни одного не пускают из-за всех этих нападений… Я тоже прогнала бы тебя, если бы не была уверена в твоей… хех… честности. И исключительной духовной чистоте.       Этот ехидный смешок не столь обидел Мерзула, который в своей чистоте почти не сомневался, сколько озадачил. Неужто старушка что-то поняла о нем, глянув на магическую блестяшку?       — Я не преступник, — явственно ощущая глупость этого ответа, отозвался Мерзул. — Я здесь со своим… эмммм… другом, он полуэтерна.       — Но все равно это довольно необычно, особенно в этом районе. И тем более странно, что ты проскочил гвардейские патрули. Видимо, это везение.       — Мне разрешили, — нервно сглотнул Мерзул. — Я прошел в город совершенно законно.       — А, вот как. Думаю, стража получила какой-то приказ относительно тебя, но кто я, чтобы судить об этом. Ты из какого города родом?       — Из Эрофина, — с готовностью ответил Мерзул. — А вы?       — Тоже, — усмехнулась женщина. — Но, к счастью, не была там очень много лет. Как твое имя?       — Мерзул. Я… Я только сегодня прибыл, и мы с другом не рассчитали свои силы на фоне треомарской аномалии.       — Ясно-ясно, ты маг. Такое случается с каждым впервые попавшим в Треомар магом, это более чем нормально, но нужно время для адаптации.       — Да… А вы? Как зовут вас?       — Мое имя — Теола. Я не маг, поэтому мне неведомы твои трудности. А позволь узнать, — с темноте неловко звякнуло стекло, и Мерзул впервые задумался, а как она что-нибудь вообще видит в этом мраке. — Позволь узнать, кто тебе так нагадал на ауксилиуме, что ты пришел именно сюда? Или это было чистое видение твоей интуиции?       — Ну, — Мерзул замешкался, но все-таки решил быть честным, — мне подсказала одна женщина, которую я встретил в городе. Мы… Случайно столкнулись. В прямом смысле. И из-за этого столкновения я разбил свои последние зелья.       — Вот как.       — Да. Я так понимаю, она тоже спешила сюда, и… Словом, она тут одно письмо просила передать.       На несколько секунд в комнате все стихло.       — Я нашла для тебя рассеивание, дорогой мой Мерзул, — послышался голос старушки. — Уверена, где-то найдется и эликсир ясности, дай мне минуту. А письмо… Хм, женщина не сказала, от кого оно?       — Эмм… Нет.       — Как она выглядела?       — Этерна, — смутно понимая, что здесь что-то не так, ответил Мерзул. — Длинные темные волосы, разноцветные глаза, кожаная куртка и сапоги, — он непроизвольно потер ушибленный бок, — на высоком каблуке.       — Хм… А не мог бы ты прочесть для меня первую и последнюю строчки этого письма?       — Что?.. Но это разве не… Я имею в виду, простите, не приучен читать чужую переписку.       — Прошу тебя, — снова скрипнув дверцей шкафчика, произнесла Теола. — Должно быть, эликсир на кухне. Ты читай, читай, мой дорогой. У меня хороший слух.       — Ну… Ладно. — Нервно выдохнув, Мерзул нерешительно распечатал конверт.       Белая кошка сорвалась с места и немедленно скрылась в темной комнате, заставив его вздрогнуть.       — Ой…       — Все в порядке? — поинтересовалась Теола.       — Да, просто… Я где-то читал об этом. Это же один из способов обнаружить проклятие, так называемого «демона в письме». Не так ли? Если проклятие есть, то после прочтения последнего слова случится какая-то непонятная… Вещь.       Слово «херня» едва-едва не вырвалось из его уст, но Мерзул вовремя вспомнил совет разноглазой женщины не выражаться нехорошими словами.       — Ты исключительно начитанный молодой человек, — усмехнулась старушка, — аж гордость берет за родной Эрофин! Неужто магов стали лучше учить?       — Я учился сам, госпожа.       — А, ну значит, ничего не поменялось. Да, ты прав, это способ понять, проклято послание или нет, но тебе-то самому ничего не угрожает, ведь не ты являешься его объектом — если «вещь» и произойдет, то не с тобой, а с тем, кто подослал демона. Вот такая уловка. Поверь, мне пришлось стать мастером проклятий, я их изучила лучше, чем дороги до рынка, потому что жизнь — прекрасная, но опасная вещь. Амулет не показал на тебе ничего злого, но мало ли каким трюкам научились эти подлецы… То есть, я почти уверена, что ничего страшного не произойдет, поэтому пожалей старую женщину, милый Мерзул. Второе зелье уже почти-почти нашлось.       — Хорошо, — неуверенно ответил тот, обещая себе выставить Наратзулу впечатляющий счет за все эти приключения. — Я сделаю это.       Он развернул исписанный мелким почерком с двух сторон дорогой пергамент и взмолился слепоглухим богам, чтобы никакого проклятия здесь не было.       — Первая строчка: «Милый Ооран, вы меня не знаете, но».       — Прелестно, — фыркнула Теола. — Теперь последняя, мой дорогой.       Мерзул перевернул пергамент на другую сторону, и тут его взгляд зацепился за болезненно знакомое по прошедшей ночи слово «АРКТ». Он сделал вид, будто пытается разобрать написанное, а сам быстро пробежался глазами по посланию:       «…забрал мою черную монету, сломав все кости моей руки. Но последнее видение, запечатленное болью, было не об этом, а о зеленом пламени, что сошло с небес и разрушило Треомар. Я никому не говорила этого и сохраню тайну как можно дольше, потому что…».       — Что же в последней строчке пишет нам эта фамильярная женщина? — напомнила Теола.       — Сейчас... — Мерзул вдруг понял, что старушка уже стоит рядом с ним, испытывающе глядя ему в глаза снизу вверх и держа в руках несколько флаконов с зельями. — Тут… Так темно. Ага, вот последняя: «… но никогда не причинила бы зла, потому что очень люблю вас. А.л.Ф.».       Мерзул зажмурился, ожидая, что после последнего слова грянет гром, земля расколется и все демоны преисподней вылезут из разлома по его, Мерзула, душу — но ничего так и не произошло.       — Ясно, — поджав губы и забирая из его рук письмо, изрекла Теола. — Они становятся все изобретательнее, ты подумай. Жаль, не явилась сама, люблю смотреть на их ужимки.       — Кто?       — К счастью или к скорби, в письме не было демона, и оно оказалось, хех, довольно тривиальным. Аж камень с плеч! Благодарю, Мерзул, ты очень меня выручил. Вот, держи зелья, здесь и исцеление, и ясность, и рассеивание, чтобы уж точно никто не помер.       — Спасибо. Огромное, огромное вам спасибо! Я даже не знаю, как вас отблаго…       — И вот еще что,  — Теола протянула ему пузатый кошель с монетами, — бери, возражения не принимаются. Это воздаяние за риск.       — За… За какой еще… Спасибо.       — А теперь — скорее беги к другу. И будьте оба благословенны.

***

      Мерзул не слишком удивился, завидев разноглазую женщину, стоящую у кованого уличного фонаря приозерной набережной, сложившую руки на груди и — иронично улыбающуюся. Тени от пламени плясали на ее лице и изгибались странными формами, словно бы глубоких морщин и острых клыков, но Мерзул списал это на собственную усталость.       Не хватало еще какого-нибудь приключения сегодня.       — Ты даже не представляешь, как выручил меня, — пропела женщина, когда он нехотя приблизился к ней. — Я отвечу тебе добром на добро, мальчик Мерзул, и покажу путь к Пристанищу. Иди за мной.       Он и не понял, как она успела исчезнуть в то краткое мгновение, которое понадобилось его векам, чтобы моргнуть, но решил принять это как должное.       — Я здесь! — помахала она, оказавшись в трех фонарях от него.       — Не помню, чтобы называл вам свое имя, — поспешно идя за ней, пробурчал Мерзул. — И про Пристанище я тоже ничего не говорил.       — Разве? А я вот помню. Нам сюда.       Она взяла его за руку, потянув за собой, и Мерзул впервые за этот странный вечер ощутил нечто похожее на спокойствие, хотя это была не более чем определенность от сформировавшегося плана: нужно идти за ней, нужно принести Наратзулу зелья и желательно завалиться спать. Боль в голове и в боку пульсировала все невыносимее, соблазн испить одного из дарованных Теолой исцеляющих зелий становился сильней с каждым шагом, но Мерзул пока терпел. Мало ли, в каком состоянии Наратзул.       — Это ведь вы — А.л.Ф.? — спросил он, держась за путеводную руку женщины как за последнюю надежду.       — А.л. это я, — усмехнулась она, — Это значит Альказар. А вот Ф. — это по большой любви. Вижу, карга решила проверить на тебе, нет ли в письме демона.       — Так и есть. Я не хотел читать, простите.       — Знаешь, — она резко потянула его правее, в плохо освещенный переулок, — вот говорят, что самые большие ханжи — бывшие шлюхи…       — Так говорят?       — Ага. Но тут вариант все-таки другой. Знаешь, кто самые большие параноики?       — Кто же? — оглянувшись назад в тщетной попытке запомнить дорогу, спросил Мерзул.       — Бывшие наемные убийцы.       — Вот как? И вы сознательно отправили меня к ней? Спасибо, что сказать! Она очень пытливо расспрашивала меня, знаете ли, у меня аж спина вспотела.       — Она боится, что ее убьет демон в отместку за все те жизни, что в свое время отняла она. Ну и — за компанию с Оораном, так сказать. Его-то демоны ненавидят больше всего в этом мире.       — Весело ей живется. Но знай я заранее, кто она…       — Не бойся, Мерзул, старая ветошь давно уже никого не убивала. Ей по молодости весьма повезло с одной из… несостоявшихся жертв. Она ушла из дела и получила довольно неплохую жизнь — не нужно больше спать под мостом, не приходится подставлять шею за пригоршню монет, терпеть говнюков, бегать от стражи и половину выручки тратить на подкуп разных недоумков. Всего лишь будь добропорядочной дамой, веди себе хозяйство, скандаль на рынке да разноси сплетни! Дозорный ее задуши. Думаю, благодаря этой сколопендре, завтра мое маленькое признание в конце письма будет известно каждой собаке — но это и к лучшему. Ему будет трудней его игнорировать.       — Вы так живо рассказываете о буднях наемных убийц, что возникают неприятные догадки, — настороженно произнес Мерзул, до конца сомневаясь, а нужно ли это озвучивать.       — Что ты, что ты. Быть наемницей — не по мне. Слишком мелко. Но ты просто молодец и отлично справился с ролью бедолаги. Я рассчитывала, что Теоле захочется поиграть в добрую бабулю при виде несчастного мальчика Мерзула, и да, — хохотнула Альказар, — я не ошиблась! Сюда, в арочку.       Мерзул послушно последовал за ней, но как только они прошли арку, его спутница неожиданно исчезла, оставив лишь бесплотное тепло в его ладони.       — Я наверху! — свистнула она ему с балкона второго этажа белого, увитого ипомеей дома. — Иди помедленнее, я сейчас.       Это было странно, но Мерзул твердо решил ничему сегодня уже не удивляться. Используй Альказар для перемещения какую-либо магию, он бы почувствовал, но, вероятно, это было что-то еще. В его глазах словно бы кололся песок, и голова становилась тяжелей — скорее бы это «пристанище», скорее бы дойти! Но шагу он не прибавил — Альказар явно не зря предупредила.       Улочка под арками средь фонарей и бесконечных роз, казалось, не заканчивалась. За очередным ее поворотом Мерзул приметил свернувший в проулок гвардейский патруль, и его сердце екнуло.       — Не бойся, никто тебя не остановит, — насмешливо произнесла возникшая за его спиной разноглазая спутница. — Я приняла меры.       — Я хотел бы спросить, как вы это делаете, — стараясь придать голосу равнодушия, сказал Мерзул, вновь смиренно принимая теплую ладонь Альказар. — Но спрошу лишь, что значили слова про Аркта в вашем письме.       — А, не только первую и последнюю строчки прочел. Ну-ну. Ничего они для тебя не значили, Мерзул. Забудь о них.       — Ну нет. Аркта стало как-то слишком много в моей жизни в последнее время, и я хочу хоть что-нибудь понимать! Пожалуйста, скажите.       Он попытался многозначительно остановиться, но спутница с силой потянула его за собой в золотистый просвет маленькой круглой площади со статуей женщины в струящемся платье, мимо которой он определенно бежал пару часов назад.       — В моей жизни — тоже, — ответила Альказар, и Мерзул почувствовал, что она сильнее сжала его руку. — Я знаю, что ты был в лесу сегодня ночью, видел пропавший день и возле Нарадосской башни повстречал этерна по имени Наратзул, который, судя по всему, и есть тот болящий друг в Пристанище…       — Я обещал себе не удивляться, но откуда вы это знаете?       — Есть вещи, которые мне важнее всего прочего, и я должна действовать несмотря ни на что. Думаю, ты разделяешь мое мнение на этот счет. А Аркт… Я видела, как он уничтожит сразу всё, что мне дорого, поэтому я скорее разорву все миры на части, чем позволю ему сделать это.       Снова.       Какой сейчас день.       Ладонь Мерзула в ее руке застыла и стала словно из гранита — твердой и холодной. Сердце в рассеченной шрамом груди Альказар кольнуло привычной изматывающей болью, и у нее перехватило дыхание. Лепестки ипомеи, которые только что сорвал прохладный ночной ветер, зависли в воздухе —       демон раскрыл глаза и разинул пасть; его клыкастая челюсть становилась все более бесформенной и угрожающе стекала к земле, словно была смоляной липкой массой. Его холодный взор не давал Альказар отвести глаза и даже зажмуриться, словно бы она лишилась век, и мир, безумно и слепо несущийся в бездну, остановил свое движение как раз между ее выдохом и вдохом.       Альказар стала как вкопанная и привычно полезла в карман за черной монетой, но тут же вспомнила, что ее там никогда и не было, а сломанный Арктом в том ужасном сне кулак заныл странной болью.       — О нет, — прошептала она. — Почему ты решил явиться именно сейчас.       Стены домов с мерзким скрежетом вдруг стали сближаться друг с другом, и улочка начала стремительно сужаться с каждой секундой, грозя раздавить между камней двух затерявшихся в ночи путников.       Альказар не стала мешкать и рванула за руку остолбеневшего Мерзула в просвет, где растекалась густая синева маленькой круглой площади святой Лилиэн и что-то хохотало со всех сторон тонкими разрозненными голосами.       Ты ничего не знаешь, Альказар.       — Отстань! — крикнула она в темноту, переходя на бег, отчаянно утягивая за собой мальчишку подальше от оглушительно смыкающихся за их спинами зданий.       Посреди площади стояла черная, как обсидиановый обелиск, башня Зеробилона, которую облепили полупрозрачные когтистые тени архонтов. Тут и там маячили многочисленные светящиеся глаза мертвецов и что-то кричало сквозь надрывный смех:       Ничего не знаешь.       Ничего не помнишь.       Ты мертва, в твоем теле — не ты.       Ты — пища для белого огня.       — Я человек, — упрямо твердила она, обмирая от ужаса осознания, что мальчишки рядом уже нет, и тьма сгущается вокруг нее, словно бы Альказар тонула в ледяном черном озере. — Я живой человек!       — Эй, — точно из-под воды, услышала она, — вы в порядке?       — Спаси меня, — пролепетала она. — Любовь моя.       Четкий и ясный, как ночной кошмар, пепельный силуэт Лустария вырос из растекшейся тьмою статуи святой Лилиэн, сверкнул красными глазами и сделал шаг к Альказар.       — Ты вернешься в Зеробилон на закате завтрашнего дня, — прогремел в пустых, безлунных небесах его голос. — Мы не слышим твою монету, Ночная гроза, но ты объяснишь это нам. Как и то, почему киранийка разорвала договор и не исполнила оставшиеся желания. Мы будем ждать тебя. Будем ждать тебя дома.       Он сожжет тебя! Ты будешь сожжена, проклятый демон! За ложь, за предательство, за трусость! Он узнает! Он узнает!       — Спаси меня, — шептала она.       — Все хорошо?       — Спаси меня.       Арорма зло щерился, зачаровав Альказар своим взглядом, и угольки его глаз вспыхивали повсюду, словно стаи светлячков, а она не могла не смотреть на него, как не могла бы сделать следующий вдох, боясь испить воздуха, в котором был разлит яд.       — Я не уверен, но… Кажется, у вас тоже чародейская лихорадка.       — Спаси меня. Что угодно… Только не… Не снова…       Мерзул поспешно вытащил зубами пробку из склянки с эликсиром и уже было поднес ее к ошарашенному лицу Альказар, но она отступила на шаг, часто моргая и тяжело глотая воздух, словно до этого надолго задержала дыхание.       — Как вы? — вновь попытался спросить он, и на этот раз она встрепенулась и взглянула на него наполненным ужасом взглядом разноцветных глаз.       — Не нужно, — едва плетя слова, ответила она, неловко отводя от себя предложенное Мерзулом зелье. — Это не лихорадка. Я… Просто задумалась.       — Вы остановились, глядя в одну точку, и я подумал, что…       — Все нормально. Правда. Это, наверное, просто усталость. Идем дальше, Мерзул.       — Хорошо.       — Надеюсь, я не… Я не показалась тебе в этот момент чем-то… странным?       — Нет, — солгал Мерзул.       — Если тебя смутили светящиеся глаза или что-то в этом роде, то я все могу объяснить! — произнесла Альказар с испуганной, фальшивой улыбкой, явно призванной намекнуть на то, что это все было лишь неудавшейся шуткой.       — Светящиеся глаза?! Вы… Вы простояли так не более минуты. — Мерзул явственно почувствовал, что его установка «ничему не удивляться» стремительно идет ко дну. — Как будто стали статуей, я даже подумал, что это… Магия какая-то.       — Нет, — нерешительно покачала головой Альказар. — Так бывает. Скажем, в мире много зла, и часто оно… побеждает. Ладно. Пристанище уже в двух кварталах. Видишь то высокое здание вдалеке?       — Да, — подтвердил Мерзул, с радостью приметив темную громаду, возвышающуюся над окружающими круглую площадь домами.       — Поторопимся, — отстраненно взглянув на темную узкую улочку позади, произнесла Альказар. — Прости, не могу остановить для нас время, чтобы дойти быстрее — я осталась без черной монеты. Но, думаю, с Наратзулом все будет хорошо.       — Да, — натянуто улыбнулся Мерзул, сглотнув вставший с горле комок и едва ли понимая, о чем она толкует. — Я тоже так думаю.       Оставшийся путь они проделали молча, но как только вышли из проулка и оказались на дороге, ведущей прямиком к Восточным воротам, Альказар исчезла так, словно ее никогда и не было здесь — Мерзул только и успел, что оглянуться, когда снова не почувствовал в своей ладони тепла ее руки.

***

      Боль переросла в тошноту, а тошнота — в паническое удушье.       Наратзул с усилием вдохнул затхлый воздух, пропитанный какими-то тяжелыми травяными ароматами и попытался разлепить веки. Из красноватой темноты забрезжил дрожащий свет огня, который скрыла чья-то полупрозрачная тень. Он попытался открыть глаза пошире, чтобы разглядеть человека, находящегося рядом с ним, и неистовый шум обрушился на его притупленный слух, словно тысячи разрозненных голосов одновременно зашептали ему проклятия.       Зелара обмакнула ткань в плошку с каким-то зеленоватым настоем и осторожно провела по его разгоряченному лбу.       — Ай, — хрипло вымолвил Наратзул.       — Спи, — сказала она. — Тебе скоро станет легче.       — Сомневаюсь. Зел… Это… Это правда ты?       — А ты кого ожидал увидеть? — пожала она плечами, продолжая отирать влажной теплой тканью его лицо. — Золотого серафима, сонм святых или проклятого демона?       — Ну точно не тебя. Похоже, мне конец, да? Лихорадка почти убила мой мозг, и ты — предсмертное видение. Как глупо. Не ожидал… Не ожидал я вот так умереть.       Она молча обмакнула ткань в плошку, и в этот раз настой оказался кроваво-красным.       — Прости меня, — продолжил Наратзул, зачарованно наблюдая за ее плавными движениями. — Я не знал, у кого просить прощения, но если ты здесь, то — прости меня. Если сможешь.       — Бездна тебя простит, — ответила Зелара, прикоснувшись ледяной тканью к его коже.       — Я так и знал.       — Ты ожидал чего-то другого?       — Нет.       — И правильно, — холод под ее рукой угрожающе расползся по всему телу Наратзула, и он подумал, что, должно быть, вот оно.       Но свет не погас.       Сквозь сплетенные корни под потолком было видно солнце. Оно плыло в какой-то невыразимой синей вышине, не грея и не ослепляя, а лишь сияя и успокаивая изламывающую кости боль.       Время стояло на месте, а магия текла, будто воды реки, размывая песчаные берега и плетя тонкие ветви склонившихся ив — ее воды были теплы и белы, как млечная звездная дорога. Над рекой возвышался белый храм, сверкающая, недавно отстроенная громада — и золотой рассвет освещал его из-за острых хребтов перевала.       Зелара осторожно провела ледяными пальцами по щеке Наратзула, и он приложил все силы, какие у него только были, чтобы не закрыть глаза.       — А я ведь просила спасти меня.       Золото сменилось тьмою. Храм был разрушен временем, оставлен и забыт — корни древ разбили ледяной мрамор, проникая в каждый угол, в каждый камень, между плит, колонн, меж костей кричащих мучеников, чьи оскаленные рты разинуты в безмолвном протяжном вое, чьи ребра стали паучьим гнездом, чьи глазницы были выжраны сталью, ржавчиной, сыростью, плесенью стен под высокими сводами зала, хранящего сверкающий неведомой манящей силой изогнутый древний меч.       Принесший его извлек из камня воду: да будет река здесь, разделившая горы ущельем. Ничего вы не знаете! Белые воды заполнили зал злым туманом — не видно земли, зияла она пустотой, что золото знаками выжгла, познав и пожрав свою первую душу в чаду от железных залов огня.       — Постой, вот он. Это ведь он? Пожиратель душ здесь, Наратзул! Ну наконец-то, наконец-то мы нашли его!       — Оставь клинок, Зелара.       — Как скажешь, Аркт.       Это тот, чьи глаза не наполнены жизнью; чья душа омертвела и стала золой. Здесь не ждет вас награда, тьма железным замком закрывает в глубинах принесшего жертву — меч звенит безупречной своей красотой, и не видно пределов бескрайнего зла, мерзкой ярости, боли, кипящей в крови…       Только свет.       С потолка, белый свет средь сплетенья корней — он разит ее, словно клинок,       — Какого черта? Наратзул, ты серьезно?! Как… Как ты можешь такое говорить теперь?! Я не твоя собственность, ты не должен… Я…       и звучит низким гулом пред оком богов.       Это сон ослепленного темного бога, что без сердца бродил — и искал свою смерть на подземных путях. Это шаг перед пропастью, смена дорог, это бездна, зовущая вслед за угасшим огнем, к пепелищу, к утраченной юности, к шуму воды и бушующей гибели, тихой, как свет —       белый свет       Кто кричит в глубине, где средь тысяч разливов исцарапаны камни следами кровавых ногтей. «Ты глупец!», говорит Император, а потом: «Прорицатель, я должен оставить тебя». Всюду кровь, и из глаз выливается тьма. Сердце больше не бьется в раскрытой груди. Остывает пред ним мрачный замерший светоч, и Предателя труп обращается в дым.       Открывается дверь. И за ней идет дождь. Старый храм позади весь грохочет от хохота демонов, что слетелись, как птицы на труп.       Это новая мудрость. В ней ни жалости нет, ни любви. В ней ни песен, ни слов, ни прощаний, ни встреч. Нет в ней жизни —       лишь камни.       Лежат. Словно кости дракона.       Башня. Шпиль. Пустота.       И вокруг. Сотни трупов. Убиты тем светом, что, думали, всех их спасет.       Иссякает река. Храм разрушен совсем.       Где теперь он?       Куда эти люди ушли?       Трое прибыли в Пепельный город, приведя корабли. Трое пришли закончить дело в белый храм. Трое в старых руинах: один предал и был убит, второй ушел, торопясь, третий — в отчаянии видит лишь Эхо.       Так какой сейчас день?       Аркт вырвал его из череды времен, смял и сжег, словно и не день это был, а лишь ненужная страница забытой книги. Что за надпись была на ней?       В Море не видно ничего, как не видно и Моря.       — Это стремление к свету… Эти попытки найти защитников, заступников и утешителей — вечный путь мотылька до пламени свечи. Они умирают, становятся пеплом и их жалкие опаленные крылышки никоим образом не останавливают следующих мотыльков — цикл начинается снова. Снова и снова. Снова — и снова. И пламя горит. И они умирают. И это то, что мы зовем нормальным порядком вещей.       — Зелара… Я…       — Свет, о котором толкуют люди, — это смерть, но многие ли решатся шагнуть в глубины ее черных вод, не боясь и не жалея, не попытавшись избежать этого? Тяга к жизни — прекрасный излом наших душ. Неприятие смерти как противоестественного состояния заложено в нас изначально, потому что мы предназначены вечности. Даже те, кто, на первый взгляд, недостоин, даже те, кто принял старую мудрость мира, который провозгласил зло добром, а убийства — благом.       — Аркт спросил, почему в Инодане никто не горевал по тебе, Зел, — тихо сказал Наратзул, боясь моргнуть и утерять ее лик из своего взора. — И ты знаешь… Я и сам не понимал этого. Это оказалось именно тем камнем, который сдвинул лавину. Я не мог смириться с тем, что ты, служительница богов, была настолько не важна им, что даже твою смерть от моих рук они приняли как должное… То есть даже так, словно тебя и не было никогда в этом мире. Это… Это окончательно утопило меня.       — В Море впадают тысячи рек. Любой маг видит это, и особенно — ты. Особенно — в моменты, когда ты стоишь у самого края причала, как тогда, в Храме Пожирателя, пытаясь смыть водой белой реки мою кровь со своих рук. Но есть… Есть один секрет, которого ты еще не знаешь.       В какой-то момент Наратзул все же перестал видеть ее лицо — оно словно полностью скрылось в тенях, как темная область лун вне пределов сияющего серпа. Он слышал лишь голос, спокойный, умиротворяющий, убаюкивающий, но — решительный:       — Люди рождаются и умирают, боги возникают и исчезают в небытии, как пепел сожженных ими городов. Вспомни, где теперь Азаторон. Где Демон глубин, где Хранитель снов, где Бог смерти? Время то текло, то останавливалось снова, а магия отсекала иные вероятности.       — Отсекала.       — Вы искали цель и нашли. Ты нашел себе то, что искал бóльшую часть жизни — смысл. Помнишь, как в давние времена, когда твои глаза еще были открыты, ты думал, что никогда не потеряешь ориентир и не забудешь, для чего именно живешь. Ты говорил об этом матери. Ты хранил это в сердце и где-то под пыльными половицами в своем доме. Ты потерял это по дороге, что вела в Инодан, но… Теперь не так.       — Не так.       — Кто знает свою долю? На каждого найдется клинок, а на каждый клинок — пламя железных залов. На каждое предопределение довольно оговорок, на каждую смерть найдется плачущий и ликующий. На убийцу найдется мститель. На любящего — ненавидящий.       — Ненавидящий.       — Тот, который искал бы спасителя от ошибок, плохих вероятностей и необдуманных поступков. Так, аппелируя к сильнейшим, он приходит к мысли о том, что во всем виноваты боги, — своим всемогущим промышлением они не остановили клинок, не рассеяли тьму, не отыскали единственно возможную вероятность, хоть ты взывал ко спасению. Спаси меня, спаси меня, спаси меня, любовь моя — но они не пришли и остались слепы.       — Я не искал спасения.       — Искал. Боги не пришли к тебе на помощь, но что же ты сам? Разве не сам себе ты пролагал пути, разве не сам себе был пламенем в темноте?       Наратзул зажмурился и тут же с усилием открыл глаза.       — Ты не она. Как я мог поверить в это. Как я сразу не догадался! Кто еще мог бы прийти ко мне перед смертью!       — Я — то, что я есть. Это ты совсем другой. Ты скажешь — несправедливый мир, равнодушные боги, бесплодные жертвы, жестокие фанатики, бесстрастные проповедники, но не это ли ненависть того, кто искал спасения и не нашел его?       Он все еще не видел ее лица, только светлые и изящные, бледно прочерченные синевой тонких вен руки: вот Зелара взяла плошку и, аккуратно поболтав смоляную жидкость, приблизила ее к губам Наратзула.       — Пей же. Вот твоя последняя участь.       Не став спорить, он испробовал черной раскаленной горечи, которая, казалось, разъела ему язык, и закашлялся.       — Пей! Вот черт. Пей, Наратзул, чтоб тебя!       — Да примут его боги в цветущих садах.       — Не-не, он живой! Пей, сказал!       — Печально.       — Нет!       — Он давно уже тут лежит. Я пыталась сделать компресс с полынным настоем, но это чуть ли не единственное, что я смогла для него достать. Простите. Мы — бедные пилигримы, и…       — Наратзул! Дыши же, чтоб тебя!       Когда вредный полуэтерна наконец закашлялся и начал приходить в себя, Мерзул захотел или воскликнуть радостное благодарение милостивым богам — или стукнуть этого негодяя посильнее. Решив, что рукоприкладство подождет до лучшего момента, он с облегчением выдохнул:       — Слава богам!       — Вот еще, — еле-еле произнес Наратзул и внова протяжно закашлялся, а Мерзул, испугавшись, что негодяй снова отъедет в Эродановы цветущие сады, поспешно приподнял ему голову и другой рукой приготовил склянку с исцелением.       — Неужто правда живой? — изумилась паломница и усердно принялась обмахивать Наратзула своей широкополой шляпой. — Приходи уже в себя, мальчик! Ну и напугал же ты нас!       — Живой! — радовался один из наблюдавших за сценой во дворе Пристанища пилигримов. — Ну слава Элиас, не нужно будет вывозить труп!       — Меня сейчас стошнит, — прошептал Наратзул, судорожно ловя ртом воздух. — Как меня сюда занесло…       — Мы можем остановиться у вас на ночь? — поинтересовался Мерзул у паломницы. — Ему еще плохо, он должен полежать. Если что, мы заплатим, у меня есть немного денег.       — Думаю, можете. Поищем вам комнату. Эй, Варна! Узнай у Регара, можно, а?       — Лучше две комнаты, — вздохнул Мерзул. — А то еще одних суток рядом с этим человеком я не выдержу.       — На кухне пусть ложатся, — послышался недовольный женский голос. — А утром пусть начинают чистить картошку. Ишь чего удумали! Они не пилигримы, а бродяги какие-то! Чисто скот! Один упитый до зеленых демонов, а второй — дурачок. Очень нам здесь такие нужны!       — Он этерна, — присвистнул какой-то мужчина. — А вдруг порядочный какой-нибудь, треомарец? С нас за него шкуру спустили бы, а с некоторых — по две.       — Простите, — прикусила губу паломница. — Вашего друга тут все почитали за пьяницу. Я говорила, что это не так, что это явная чародейская лихорадка, но они не поверили.       — Ничего, — кивнул Мерзул, чувствуя жгучу обиду от несправедливого наименования «дурачком», но решив, что это все-таки не про него. — Можем и картошку почистить, от нас не убудет.       — Сам и чисть, — послышалось недовольное бурчание. — А я пошел отсюда.       Едва держась за облупленную кирпичную стену, Наратзул прошел немного вперед, к арке Пристанища, и Мерзул вдруг отчетливо понял: природная порядочность однажды сведет его в могилу! Он долго колебался, потому что не хотел он, ни капельки не хотел продолжать это отвратительное знакомство, но что-то побудило его бежать вслед, и это что-то явно оказалось сильнее него.       — Да стой ты! — крикнул он и, благодарно поклонившись удивленной паломнице, бросился за Наратзулом, едва пробравшись сквозь сгустившуюся пеструю толпу мерзко хихикающих пилигримов.       — Куда ты идешь, бездна тебя раздери!       Мерзул на бегу отхлебнул из склянки с рассеиванием, чтобы унять и собственную головную боль, так что чуть не потерял из виду стремительно удаляющегося от него гада. Наратзулу явно полегчало, и даже как-то слишком — Мерзул нагнал его только на уже знакомой круглой площади со статуей печальной женщины.       — Тут есть какой-нибудь постоялый двор? — бросил полуэтерна через плечо. — Таверна какая-нибудь?       Он был все еще бледен и тяжело дышал, однако явно ожил в достаточной степени, чтобы снова что-нибудь вытворить.       — Так, стой! — выпалил запыхавшийся Мерзул. — Стоять! Не бежать! Хватит! Прекрати!       — О, бездна, — плюнул Наратзул и попытался было рвануть дальше, но остановился, удерживаемый за локоть Мерзулом, на лице которого ясно была написана злость. — Слушай, спасибо за зелья, за спасение и все такое прочее. Опять. Я обязательно тебе отплачу, Мерзул, но когда-нибудь потом, хорошо? Ну или вот, — он пошарил за пазухой и вытащил кошель. — Теперь-то я могу тебе отсчитать. Сколько ты потратил?       — Двести золотом и триста серебром.       — Охуеть. Что за цены в Треомаре!       — Зачем ты сбежал из Пристанища? — стараясь отдышаться, спросил Мерзул. — Тебе нужно поспать, отдохнуть, выздороветь! Или ты хочешь, чтобы я снова доставал для тебя зелья, бегая, как перепуганная курица, по всему Треомару?!       — Как курица тебя никто не просил.       — А пришлось! Это было непросто, знаешь ли. И если бы я был хоть в половину таким говнюком, как ты, то бросил бы эти попытки после первого же провала! А ты помер бы в окружении поющих гимны пилигримов! Имей хоть каплю благодарности!       — Спасибо, — со всей серьезностью признал Наратзул.       — Нет, я понимаю, что я тебе никто, что я увязался за тобой и стал ненужным грузом, и…       — Спасибо. Искренне.       Мерзул осекся, видя по усталому взгляду этих серых глаз, что Наратзул, похоже, не издевается, а действительно благодарен.       По безлюдной площади метался теплый ветер, беспощадно расшвыривая лепестки ипомеи, и Мерзул вдруг вспомнил исчезнувшую невесть как Альказар.       — Ладно, — растерянно пожевав губами, наконец ответил он. — Таверна тут есть. Я ее видел, пока искал магазин алхимика, но до нее довольно далеко.       — Ну и отлично, — натянуто улыбнулся Наратзул. — Веди?

***

      «Серебряная лоза» оказалась таверной более типичной, чем можно было ожидать от помпезного белого Треомара. Конечно, публика здесь была немного иная — на уютной террасе, украшенной разнообразными цветами и красивыми фонариками, никто не бил друг другу морды, не блевал у стены, не приставал к Наратзулу с извечным окликом «эй ты, мразь остроухая», а напротив, все вели себя более чем прилично. Где-то журчал фонтан, звенели бокалы, раздавался беззаботный смех и надрывалась развеселая флейтистка. Молодой маг-этерна красовался перед своей спутницей серебристыми искрами заклинания иллюзии, которые он собирал то в маленьких птичек, то в котика, то в павлина с шикарным хвостом — Наратзула так и подмывало пошутить и превратить иллюзию во что-нибудь менее романтичное, но он вовремя спохватился: лихорадка ослабла, но окончательно отступит еще нескоро.       Несмотря на поздний час, посетителей на улице было хоть отбавляй, а вот внутри людей почти не было. Здесь царили полумрак и тишина, кое-где нарушаемая негромкими разговорами и тихим звоном посуды. Внутри таверна была украшена красно-золотистым шелком, на вид непомерно дорогим, и коваными изящными лозами, на вид, в оправдание названия, серебряными. Грустный лютнист с ярким синяком под глазом нехотя перебирал струны, а возле его ног возлежал роскошный серо-белый кот, лениво приоткрывший изумрудные глаза, когда двое измученных хитроумной дорогой юношей пересекли порог «Лозы».       — Сейчас, — произнес Наратзул, указывая Мерзулу занять местечко у окна и подальше от лютниста, а сам подошел к стойке, где усталого вида девушка сосредоточенно пересчитывала зажатые в горсти дорогущие серебряные ложки. — Привет вам. Что на ужин?       — Шесть, семь, восемь… Обожди. — Она аккуратно разложила ложки перед собой. — А, вот. Девять. Нормально. А то уже хотела пойти надавать этим проклятым клептоманам. Вы что-то спросили?       — Типа того, — кивнул Наратзул, стараясь казаться приветливым. — Что на ужин, хозяйка? Ну и скажите, сколько будет стоить комната. Лучше — две.       — Вам попроще или посложнее? — скептически оглядывая Наратзула, ответствовала девушка.       — Ну конечно, лучше посложнее, — не имея ни малейшего понятия, о чем она, осторожно кивнул тот.       — Из «посложнее» осталась пшеная каша с грибами. Комната — пятьдесят медью за ночь.       — Ого. А что за грибы?       — Воронья смерть, какие же еще.       — Ну, от вороньей смерти не откажусь, — Наратзул рассеянно почесал затылок, некстати вспомнив Аркта, — но есть не буду.       — Пфф… Это была шутка, если ты не понял. Грибы — белые. А с тебя теперь монетка.       — Нет уж, шутка — это когда смешно. Не буду выкупать.       — Зануда, — вздохнула девушка, звонко раскладывая ложки. — Так что?       — Давай две порции. А попить?       — Попроще или…       — Тоже посложнее. После каши с грибами я даже спрашивать боюсь, что у вас «попроще».       — А ты бы еще к утру пришел, я бы тебя водичкой напоила. Которую у собаки отняли.       — Мило. Такой гостеприимный Треомар! — присвистнул Наратзул. — Хотя, думаю, ты тут одна такая умная.       — Так ты еще и не местный, — ехидно растягивая каждое слово, произнесла девушка. — То-то ты какой-то не такой! Уж не позвать ли мне на всякий случай гвардейцев?       Рядом с бесцеремонной тавернщицей появилась абсолютно аналогичная девушка, одетая в такое же цветастое платьице с передником. Она с ужасом взглянула на Наратзула, натянуто улыбнулась и поспешно оттолкнула плечом сестру-близняшку подальше от стойки.       — Простите за грубость, — виновато сказала она, приглаживая волосы, — моя сестра ни с кем не приветлива, не обращайте на нее внимание.       — Больно надо, — буркнула первая близняшка.       — Что-то еще? — спросила вторая.       — Да, — кивнул Наратзул. — Что приличного у вас есть из такого, что без алкоголя?       — Настойка «Волчья голова», — кровожадно прохохотала первая, — спать будешь как убитый! Возможно, даже обоссы…       — У нас есть чай из полевых трав, — мило улыбнулась вторая, снова ткнув локтем сестру. — Есть отвар из ягод крозиса, есть пряное вино — оно совсем-совсем некрепкое.       Наратзул оглянулся на прожигающего его нетерпеливым взглядом Мерзула.       — А, давайте чай. И кашу. Всего по два. Комнаты тоже две — и чем дальше друг от друга они будут находиться, тем лучше.       — Ну, осталась одна приличная комната, в мансарде, а одна — нет, — с виноватым видом ответила тавернщица. — Вернее, вторая — это каморка возле угольного сарая. Если вы согласны…       — Идеально. Мой спутник обожает спать в угольных сараях. Сколько с меня?       — Ну наконец-то, — потирая ладони, произнес Мерзул, голодно глядя на тарелку с приличной порцией вполне себе неплохой каши. — Когда ты пообещал меня накормить, я чувствовал подвох, но мне, честно говоря, уже все равно.       — Это хорошо, — ответил Наратзул, усаживаясь напротив и отхлебывая ароматный чай, успокаивающее тепло которого приятно разлилось по телу. — Надеюсь, ты устал настолько сильно, что не будешь протестовать и против комнаты, которую мне удалось для тебя снять.       — А?       — Ничего-ничего. Ешь спокойно. У них тут плохо с комнатами, все заняты, просто ужасно.       — Бывает, — неразборчиво ответил набитым ртом Мерзул.       — Прошу простить еще раз, — произнесла вновь появившаяся невесть откуда тавернщица, в руках которой красовалась серебряная тарелка с несколькими бутербродами и куриными котлетами. — Это от заведения. Извинения за поведение моей сестры.       — Благодарю, — кивнул Наратзул и тут же ехидно ухмыльнулся: — А какая это сейчас из сестер? Умная или красивая?       Та лишь приподняла брови, молча поставила на стол тарелку и, слегка поклонившись, поспешила их покинуть.       — Я бы тебя стукнул на ее месте, — заметил Мерзул. — Девушка к тебе всей душой, а ты…       — Что поделать, — пожал плечами Наратзул, оценив угощение и придя к выводу, что готовят здесь более чем неплохо. — Ну ладно. Теперь рассказывай, Мерзул.       — Что именно? — не понял тот.       — Рассказывай, что такой человек, как ты, забыл в таком месте, как это? Иными словами, — усмехнулся он, — каким штормом тебя прибило к золотым берегам Треомара?       — Тебе кто-нибудь говорил, что с тобой неприятно общаться?       — Неа. Обычно все в восторге.       — Напрасно, — вздохнул Мерзул, отпивая чай и грустно глядя на перешептывающихся близняшек за стойкой.       — И все-таки? — надавил Наратзул.       — Я… Ну, я влюбился в девушку, — помедлил тот. — И пока мы сюда ехали из Эрофина, я успел очароваться, построить кучу надежд, разочароваться и отчаяться.       — Долго ехали.       — Нет, просто все произошло быстро. У нее здесь жених, своя жизнь и распрекрасное будущее, а я, — Мерзул запнулся и отпил еще чая, очевидно, чтобы смочить пересохшее от смущения горло, — а я был для нее не более, чем страницей в книге. Да еще не самой лучшей, судя по всему. Тот… Помнишь, в лесу мы повстречали генерала? Темноволосый такой.       — А, в неплохом доспехе. — Наратзул припомнил чванливый полированный нагрудник. — Да, был такой. Хороший на вид. Я бы носил.       — Чего?       — Доспех, говорю. Доспех хороший. А мужик — хрен знает.       — Мужик вроде тоже, — потупился Мерзул. — Она в нем души не чает. И правильно. Он богат, красив, знатен, командует войском. На его фоне я — ничто. Никому не нужный алеманн, маг-недоучка, да и вообще…       — Ну не знаю, как по мне, тот генерал — ничего выдающегося, обычный служака, каких полно. А вот тот, второй…       — Который с луком?       — В смысле? С каким еще луком? Не, я не про гвардейцев. Я про мага по имени Ооран, который нас расспрашивал. — Наратзул призадумался, откинувшись на спинку стула. — Вот маг там был самый интересный.       — И чем же?       — Я про него кое-что слышал. Очень многие вещи завязаны на нем, начиная от местных религиозных вопросов и заканчивая Кругами магов и внешней политикой. Нет, король у них тут есть, все дела, но он больше для отвода глаз, а фактически правит именно этот человек. Забавно, что мне повстречался именно Ооран. Забавно то, что он знал, кто я, и даже, судя по всему, тоже столкнулся с Арктом, но все равно разрешил мне прийти в Треомар. Я бы на его месте приказал не подпускать меня к воротам на расстояние выстрела баллисты.       — Не уловил мысль, — признался Мерзул.       — Ну и ладно, уловишь позже. Эта твоя девушка, которая любит генерала, с магом случайно не знакома? Я бы хотел… Ну, повидаться.       — Не знаю. И знать не хочу. Но пока ты пугал своим видом пилигримов в Пристанище, у меня случилось небольшое приключение, знаешь ли.       — Так-так?       — Я встретил странную женщину, — ответил Мерзул, старательно сокребая с тарелки остатки каши, чтобы ничего не пропало, и Наратзул готов был спорить, что эта привычка выработалась в результате голодного и несчастливого детства, да и в целом — довольно бедной жизни. Окажись он когда-то на орденском попечении, то вел бы себя совсем по-другому. Вполне вероятно, что Мерзул, будучи магом, успешно избегал обучения в Ордене, а значит, был безопасен как спутник и собеседник, но Наратзул сомневался: Орден накрепко вдолбил в голову бывшего Великого паладина железные суждения о диких магах, опасных негодяях с неустойчивой психикой. С другой стороны, Мерзул явно таковым не являлся.       — Что за женщина? — спросил Наратзул.       — Очень смахивала на какую-то наемницу, но начисто отрицала это. Подсказала, где достать зелий для тебя. Попросила взамен доставить одно письмо. И — ты попробуй угадать, кому.       — Тому самому магу. Оорану?       — Ага. Но это не самое интересное. В письме она упоминала Аркта. Предупреждала о чем-то. Говорила о каких-то черных монетах… Короче, я не совсем понял, что именно, да и времени, чтобы прочитать письмо полностью, у меня не было. Потом эта же женщина довела меня до Пристанища, совершая магические действия без использования магии и местами ведя себя… крайне странно. Не кажется ли тебе все это подозрительным?       — Аркт — кажется, — ответил Наратзул, поймавший себя на том, что от таких откровений у него мороз по коже. — Любая женщина, которая свяжется с ним, обречена на гибель, поэтому я ей не завидую.       — Аркт ей как раз-таки пополам, так что дело не в этом, — пожал плечами Мерзул, вопросительно глянув на Наратзула и улучив момент, чтобы стащить с серебряной тарелки кусочек курицы.       — С чего ты это взял?       — Не скажу. Просто — я так понял. Ее имя было Альказар, и если оно тебе о чем-то говорит…       — Нет, — покачал головой Наратзул, погрузившись в раздумья.       В голове еще пульсировала навязчивая боль, бьющая по вискам с каждым ударом сердца так, словно кто-то тщетно стучал в стену комнаты, где нет дверей. Смутная мысль, сформировавшаяся еще сегодня ночью, в лесу, нарастала явственным беспокойством: он не справится с этим один. Пернатый посмеялся над ним — и оставил, словно подталкивая к выбору определенного пути, а следование подобным манипуляциям, насколько знал бывший Великий паладин, очень многих привело к страшной гибели. Послушай Аркта — и сделай наоборот. Сделай наоборот — и влипни в его очередную ловушку. Если сделать как он хочет — умрешь. Если попытаться вырваться — изранишься об силки. Наратзул испытал подобное на себе и вполне представлял, куда его несет буйное течение, однако сопротивляться ему — в данный момент — не имело никакого смысла. Делать так, чтобы жертва считала решения Аркта своими решениями, пернатый тоже умел, а значит, излишние метания только помогли бы наглой архисерафимской роже. Это мог быть вполне примитивный план: подтолкнуть Наратзула к тому, что было бы наименее желанно для Аркта, чтобы Наратзул начал сопротивляться, свернув к наиболее желанному для общипанной вороны варианту. Ну уж нет!       — Я служил в Инодане, — тихо произнес Наратзул. — И Аркта знал непосредственно.       Судя по глазам Мерзула, его это не слишком удивило. Он лишь пожал плечами, пошарил в кармане, вытряхнув из-за пазухи какие-то осколки, пробурчал «Да где же мой платок».       — Я был великим паладином самого Тира, — ожидая хоть какой-то четкой реакции, испытывающе продолжил Наратзул.       — А я — брат-близнец Эродана. Послушай, я безумно устал, — вздохнул Мерзул. — Давай ты расскажешь мне это попозже, хорошо? Сколько я тебе должен за ужин?.. Хотя… Будем считать, это в счет зелий. Спокойной ночи.       — Я тебе там… Ну, короче, комнату снял, как ты просил. В мансарде. За нее ты тоже ничего не должен.       — Ладно, — кивнул Мерзул. — Бывай.       — Какие планы на завтра? — бросил ему в спину Наратзул, до этого судорожно подыскивавший повод. — Если никаких, предлагаю прогуляться. Осмотреться. Опять же, нужно уговорить гвардейцев, чтобы тебе разрешили остаться в Треомаре.       Мерзул оглянулся, нарочито кривя губы так, словно отведал зеленого яблока.       — Я попрошу об этом Каэру, когда найду ее, — покачал головой он. — С тобой, извини, я общих дел иметь не хочу.       — Почему? Но ведь…       — Я тебя не понимаю. Сначала ты пытаешься бросить меня среди леса и какой-то искаженной вероятности, хотя я спас тебе жизнь. Потом ты бросаешь меня у ворот. Потом хамишь после того, как я спас тебе жизнь второй раз за день. После всего этого ты насмехаешься над моими проблемами, хотя я остался один, без вещей, без денег и в незнакомом городе. Да, я слышал про угольный сарай! Спасибо, что тебе достало совести хотя бы накормить меня и самому отправиться нюхать уголь!       — Слушай, я не это имел в виду, — начал было Наратзул, заметив краем глаза подошедшего к ним усталого лютниста, который с интересом уставился на Мерзула. — Чего тебе?       — Ты знаешь Каэру? — проскрипел лютнист, по-собачьи поведя носом.       — Да, — мрачно ответил Мерзул. — А что?       — О, так это ты… Как тебя там? Мар… Мераз… Мензо… Тьфу. Тут тебе письмишко, она просила передать алеманну вроде тебя, если ты зайдешь в «Лозу». Но я почему-то не сразу понял… А… Видишь синяк у меня под глазом? Я почти ослеп! Если бы ты не назвал ее имя, так и пропустил бы тебя, клянусь стрелой Дозорного!       — Я Мерзул, — кивнул тот, принимая из рук лютниста замусоленную записку. — Спасибо. Я бы излечил вас в благодарность, но, боюсь, еще не адаптировался к аномалии.       — Пустяки, — отмахнулся лютнист, подбирая подошедшего серо-белого кота. — Заживет само. От магии у меня вечно сводит мышцы шеи! Доброй ночки, парень.       — И что там? — поинтересовался Наратзул, глядя, как усталость на лице читающего письмо Мерзула сменяется замешательством, а затем — отрешенностью. — Хотя можешь не говорить, все и так ясно. Если что, мое предложение насчет завтрашнего дня еще в силе.       — Ладно, я был готов к этому, — грустно ответил тот, невидящим взглядом провожая выходящего из таверны лютниста, беззаботно усадившего кота себе на плечи. — Знал, что этим и кончится. Я ей не нужен. Ее жизнь прекрасна и без меня.       — Так бывает, ничего страшного не произошло, — ободряюще произнес Наратзул, поймав себя на мысли, что в прошлом слышал такую же фальшь от собственного отца в минуты, когда тот вспоминал о родительских обязанностях и считал своим долгом унимать смятение сына именно таким образом. — То есть… Я хотел сказать, что…       А еще отец редко отказывал себе в удовольствии пристыдить Наратзула за слабость. Так, словно права на грусть, растерянность или волнение у него не существовало вовсе, а за простые человеческие эмоции жизненно необходимо было испытывать стыд.       — Я хотел сказать, что сочувствую, — закончил он, увидев некий обнадеживающий проблеск в глазах Мерзула. — Знаю, что это такое — когда ты не нужен своему любимому человеку. Знаю, как хреново оставаться одному, в темноте, без единого проблеска надежды. Так что… Ну, предлагаю на первое время поддержать друг друга. А там — как получится.       — И ты продолжишь меня подначивать? — с недоверием переспросил Мерзул.       — Само собой. А ты… Продолжишь вытаскивать меня из дерьма. У тебя, надо сказать, неплохо получается.       — Сочту за благодарность, — вздохнул он. — Ну да ладно. Все равно у меня здесь больше нет знакомых. Если не считать труппы менестрелей, коварной разноглазой женщины и очень доброй старушечки. Признайся, это я тебе нужен, а не ты мне.       — И кто из них настолько задолжал тебе, чтобы отплатить благодарностью?       — Только ты, — замялся Мерзул.       — Ну вот видишь, — ехидно подытожил Наратзул. — Все-таки хорошо, что мы друг у друга есть!