Солнце Треомара

      Семя, посеянное в безводных землях, проросло солнцем.       Сердце, брошенное на камни, вновь бьется в чьей-то груди.       Отпусти.       Отпусти, отпусти, пожирающий клинок, тьма в моей руке, осколок ярости и боли — вот его отблеск тонет в неистовом белом свете, и звон нарастает в ушах, застилая пульсирующей болью звон металла, рассекающего гладь черного камня.       Не получилось.       Еще.       Отпусти, отпусти, я молю о свободе, о тишине, о том, чтобы это закончилось быстро, чтобы не было больно, чтобы смерть прошла по касательной, как лезвие прошедшего мимо метательного ножа…       Кого я молю? Мертвых богов, убитых мною? Аркта? Себя самого — темного бога, слепое, слепое божество?       Еще удар. Волна огня обожгла лицо, и в правом глазу рвануло нечеловеческой болью — багровая непрозрачная тьма покачнула мир, но я собрал все силы для следующего черного камня, иронично вторя внутреннему хохоту: три камня в светоче, но глаза-то у меня всего два!       Смешно.       Зачем мне будут глаза, когда я умру.       Вторая энергетическая колонна с кристаллом зазвучала громче, и воздух вокруг нее стал горячее и наэлектризованнее — отлично, можно понадеяться на то, что третья рухнет сама от перегрузки. Я занес ставший нечеловечески тяжелым Пожиратель душ и обрушил его на второй черный камень.       Боль в глазах затмила свет.       Изнутри машины или из моего собственного горла раздался вопль.       Что-то сместилось снаружи и внутри с тяжелым и злым металлическим скрежетом.       Даже если ты когда-то и был один — сейчас я с тобой.       Черт, и я никуда не уйду! Даже не думай!       Словно треснула стеклянная завеса, и из-за нее послышались голоса — кажется крики, переплетение возгласов, ярости, проклятий, смерти, боли, хруста костей, грохота обрушений, грома и волны огня       зеленого пламени с небес       здесь, на краю времени и пространства,       которые разлетались тонкими пепельными лепестками и стремились вверх.       Я чувствовал, как мои глаза горячей, липкой кровью вытекают из глазниц сквозь прижатые, тщетно старающиеся удержать их ладони. Из груди вырвался сдавленный вопль ужаса и боли — я потерял и глаза, и, кажется, клинок!       Взрывной волной Пожиратель отбросило куда-то в сторону, и я не представлял, где теперь искать его еле стоящему на ногах, распадающемуся на тьму и пепел жалкому слепцу. Светоч гудел и, должно быть, пылал неистовыми искрами — в последнем угасающем проблеске зрения слепец успел увидеть, как согнулась одна из опор возле уцелевшего черного камня, и конструкция накренилась в сторону простершегося под Оком Богов Арка.       Слепец подумал, что теперь белый свет бьет не в небо, а куда-то в сторону. Слепец услышал громогласное проклятие откуда-то из неведомых глубин моря вероятностей.       Все равно! Нужно найти Пожиратель и покончить с этим!       Слепец рухнул на колени и стал судорожно шарить по горячим камням. Где ты. Где же ты. Не могу. Не могу потерять тебя!       Смотри. Белый свет — и путь, и тупик, и зеркальная поверхность. Время, быстрей!       Боль в опустевших глазницах отключила его разум, а отчаяние острым комом засело в горле. Слепец провел ладонью по своему лицу, стараясь смахнуть с него потеки того, что четверть часа назад было его глазами, сплюнул и продолжил поиски, не понимая, в какую сторону он вообще ползет, потому что гул и скрип раненой машины был повсюду. Вот чей-то труп в горячих латах. Вот кабель от одной из энергетических колонн. Вот… Клинок! Нет. Не тот — похоже, меч одного из хранителей. Слепец узнал бы Пожиратель и в глубинах самой бездны!       Где ты.       Я вижу тебя во тьме. Коридоры темны и бесконечны, всюду бродят какие-то твари. Так холодно, так плохо тонуть в ледяной воде! Но ты… Ты наконец-то здесь. Пути смыкаются в единую точку, и она перед тобой. И там, где кончается дорога огня, начинается настоящее бытие, и холодный взгляд истинной реальности, и мертвое море вероятностей, воды которого иссякли здесь, и смотри же, вернувшегося из порталов Инодана уже ведут капли твоей крови на этих камнях.       Оглянись.       Это вой не светоча, но темного божества, нашедшего сердце и потерявшего взор.       — Наратзул, — только и смог провыть слепец сквозь боль и подступающую в его сознание бездонную тьму. — Наратзул… Прости меня. Я… Я всё сделал не так.       Он свалился на камни, чувствуя всем телом дрожь кричащей машины и жар, словно бы от солнца, и смахнул кровь так же, как смахивал бы слезы.       Позорно умереть, не завершив дело.       Жаль сбежавшего в Звездный город Прорицателя. Жаль Вин. И всех тех, кто сгорел в этом белом огне.       Машина со злобой заскрипела сильней, словно смеясь над ним.       Провал в пустоту.       Отрешение.       Куда идти.       И зачем.       Ему снилось, как чья-то магия исцелила его глаза, а он просил, почти умолял: не надо мне моих старых глаз, сделай мне такие, как были у Наратзула!       Раньше надо было. Один уже твой, желтый. Но, если хочешь, сделаю второй серым.       Да, очень хочу. Откуда знаешь, какие у него были глаза?       Часто в них смотрел.       Он приподнялся на локте и осторожно приоткрыл веки — сквозь них он уже видел яркий свет, но все еще не мог поверить в это.       Тело по-прежнему дрожало в такт вибрации светоча, и боль в ушах верещала тонким звоном, словно созданным из сплетения криков.       Свет.       Солнце.       Отраженное на белых камнях солнце. Тишина и ветер, бредущий сквозь обломки арок и колонн, поднимающий пыль и застящий блеск, тянущий запах гари и лепестки пепла, словно бы того, с Ока Богов — но мир стоял на своих ногах и не падал в бездну. Мир слушал тонкие голоса в его голове, что затихали с каждым ударом сердца.       Прозревший темный бог огляделся по сторонам, пытаясь выяснить, сколько же он спал — было очищение, светоч, взрыв, слепота, тьма и плеск воды в катакомбах, куда его выбросило взрывом, голоса, знакомые имена, крики — где он был, с кем говорил, куда привели пути, а главное, зачем, и если это смерть, то сколько же в ней боли, и если это край, то где обещанная нечестивцам бездна, а если это бездна — то почему светло?       Он открыл глаза пошире и увидел в небесах преломленный свет, как будто отраженный в осколках гигантского зеркала, играющий бликами и переливами теней и радуг, увидел сплетение сполохов и отблесков, разрозненных, сбитых, повторяющих и отражающих друг друга, часть из которых гасла с каждым мгновением.       — Солнце… Солнце Треомара? — удивленно пролепетал темный бог. — Но… Кажется, оно разбито. Выходит, это падение Треомара, и… Я… Вспомнил. Это же… Это было в предопределенном сне, и ты рассказывал мне. Но, Аркт… Я не…       Из тишины возникли торопливые шаги и звук женского голоса:       — Ты! Чума на твою голову, снова ты! Как ты исчез из катакомб, умалишенный?!       Он перевел на Альказар предостерегающий взгляд своих новых глаз, серебряного и золотого, и она, прорычав проклятие, остановилась поодаль.       — Где остальные? — спросил темный бог. — Мне нужен Мерзул, так где он? И этот, как его… Через тридцать лет я убью его в руинах… Хм… Арантос?       — Что?! Ах ты дрянь!       — Точно, Арантос. Я постарался убить вас с ним в один день. Это романтично.       — Сука, — по-змеиному прошипела Альказар, — ну почему, почему, во имя тьмы, из всех людей в этом проклятом гибнущем городе я встретила именно тебя?! Я тебя ненавижу. С того момента, как ты появился с белой вспышкой в катакомбах, я поняла, что ты — мразь! Неблагодарная тварь! ОН вернул тебе глаза, а ты только изливаешь грязь через свои уста и нихрена не делаешь!       — Кстати он… Он ведь мертв?       — Нет! Я вернусь за ним, но это не твое дело! Твое дело — помочь мне. Поднимай свою темнобожественную задницу и иди за мной! Я должна вывести отсюда тех, кого еще можно, и…       Она осеклась и затихла, но затем, каким-то глупым, щенячьим движением головы смахнув наваждение, продолжила:       — Ты идешь со мной, Альто зан Крозис. И ты поможешь мне. Это не обсуждается.       — Мерзул ведь знает, что Наратзул жив — его просто захватили в плен в Инодане. Скорее всего, он попытается найти его, бросив здесь всё и всех, и так вышло, что я знаю, где искать.       — Что?.. Да и… Да какая разница! Инодан далеко, а Треомар здесь, смерть здесь — ты только посмотри на это Солнце! Оно… Погаснет окончательно — и всё. Он сказал у нас что-то около часа, и это время…       — Нет, — темный бог тяжело поднялся с присыпанной каменной крошкой от раздробленной белой колонны мостовой и отряхнулся с таким же глупым, щенячьим движением. — Солнце умрет, начнется второе наступление — и Треомару конец. Мне уже давно показали это. А вот Наратзул… Наратзула еще можно вытащить.       — Мразь! Ты…       — Прости. До встречи через тридцать лет.       — Стоять! Скотина! — не успел Альто запустить телепортационное заклятие, как Альказар снова сбила его с ног волной ошеломляющей магии, и темный бог не успел ничего предпринять, лишь судорожно схватившись за раскрошившийся в его руке каменный обломок. — Выбирай. Я убью тебя здесь и сейчас — или ты помогаешь мне!       — Выбираю послать тебя нахер. Трусливая девчонка, которой страшно остаться одной. В темноте.       — Ах ты!       Воздух вокруг темного бога в мгновение ока стал тяжелым и горячим, а яростная боль в очередной раз за этот бесконечно долгий день взорвалась в его голове вместе в ощущением паники — тело сковал не паралич, а нечто более странное, словно бы темный бог стал камнем и словно бы время…       Остановилось.       Зависшие в воздухе лепестки пепла свидетельствовали именно об этом.       «Ты так не дралась тридцать лет спустя», — собирался было вымолвить Альто, но, конечно, не смог произнести ни слова. Он даже не помнил, что разноглазая змея вообще так может.       За это растянувшееся мгновение Альказар успела презрительно сплюнуть, плавно извлечь из ножен кинжал из темной стали, выругаться, вздохнуть, проклясть небеса, зайти за спину Альто и, подняв его за волосы, медленно и со вкусом вспороть ему горло, шепча на ухо и раскаляя воздух вокруг него еще больше:       — Нечего испытывать мое терпение, мерзость. Мне наплевать, кто ты, откуда ты явился и зачем тебе сдался Мерзул. Не хочешь помочь — желаю тебе приятной дороги в бездну. Передавай привет своему гребаному Наратзулу, из-за которого погиб Треомар и тот… И всё, что мне когда-либо было дорого!       Отпустив его волосы, она толкнула Альто вперед и с плотоядной усмешкой вновь запустила время. Темный бог свалился лицом вперед, мгновенно почувствовал острую боль в горле и схватился за него, словно пытаясь остановить горячую, как воздух остановленного времени, кровь, — но вместо этого пальцы увязли в разверстой ране и вызвали еще более нестерпимую, жгучую боль.       Альто попытался сделать вдох, но лишь захлебнулся собственной кровью.       — Вот так, — откуда-то из-за подступающей тишины послышался голос Альказар. — Надо было сразу.       Если бы я был Арктом.       Альказар отерла кинжал об штанину и грустно взглянула на зажатую в ладони черную монету, а затем, поколебавшись совсем немного, отшвырнула ее куда-то в руины.       — Черт, — прошептала она, прикусив губу, — я же обещала тебе больше не использовать это. Обещала. Но… Сучонок меня просто вынудил!       Сплюнув горечь во рту, она оглянулась на труп.       — Он не мог умереть, потому что еще не родился.       Через тридцать лет приду за тобой, разноглазая стерва.       Вот бы я стал Арктом. Что бы я сделал?       Убил бы их всех.       — И кто ты без своей монеты, девочка? Неисполненное обещание? Несбывшееся пророчество?       Она вздрогнула и подняла глаза: темную фигуру у развалин библиотеки застил угасающий серый блик Солнца, но она поняла, кто это был. Она видела его один раз, издалека, на битве, в которой пал Эродан, — о боги, вездесущие и нежелающие помирать боги, это ведь, казалось, было так давно, но прошло-то всего несколько лун!       Так всё изменилось.       «Кто это сделал?!» — в ужасе воскликнула она с полчаса назад, в катакомбах, но почему-то знала, кто в ответе за убийства и разрушения в Треомаре, и простая, очевидная истина голосом мерзкого Альто подтвердила: «А, я понял, это был Аркт — больше никому не под силу справиться с Солнцем Наратзула, верно?».       — Ты? Ты ведь… Аркт? — дрогнуло предательски тонкое стекло в голосе Альказар.       Тонкие губы изогнулись в улыбке под полупрозрачной черной маской.       — Нам всегда дан только один шанс, — он бросил равнодушный взгляд на лужу крови, в которой минуту назад еще лежал труп темного бога. — Ему было дано больше одного — как и тебе. Но, кажется, вы всё упустили. Что-что? Ты ведь сейчас наверняка жалеешь, что выбросила свою демоническую метку и не можешь проделать со мной то же самое, что и с бедолагой Альто? О, не стоит сожалений. К твоему несчастью, я давно знаю, как работает твоя магия, и могу ей сопротивляться, потому что демоны…       Альказар вздрогнула, услышав похожий на гром оглушительный грохот в небесах, и увидела, как свет ощутимо померк.       «Солнце… О нет, нет, нет, оно сейчас умрет! Я не успела!».       — Потому что демоны, — продолжил Аркт, вокруг которого сгустилось преломленное серебром многогранных колец пространство, — подчас приходят облаченными в свет.       Что-то дрогнуло и внутри Альказар.       Ненависть к омерзительному парнишке Альто, пришедшему из портального разлома двери-в-никуда вместе со вспышкой белого света от машины на нижних уровнях катакомб, — не шла ни в какое сравнение с ненавистью к этому существу.       Вот он вскинул голову в потемневшие, озаренные разрозненными серо-золотыми вспышками небеса, и Альказар не стала медлить: метательный нож на лету разделился на десять и, усиленный магией, устремился к цели, но она не стала смотреть и, скользнув за обрушенную арку, за которую, как она полагала, швырнула монету, приготовила следующий.       Стальной звон ударившихся о каменную стену ножей ничуть не удивил ее — понятно, что это был больше отвлекающий маневр, хоть и некоторая надежда попасть Аркту в сердце еще теплилась в ее опустошенной душе.       «Где ты, где, где же ты».       Где ты, когда так нужен.       Хоть поцеловать на прощание успела.       Нет, соберись, потом поплачешь.       Совсем рядом с Альказар обрушилась стена, и она в последний момент перекатилась за другое укрытие, — кажется, обломок плиты, — едва разглядев сверкнувшую в серых сполохах Солнца темную сталь.       — Мне не интересно возиться с тобой, — послышался голос, но уже откуда-то сверху, и Альказар, не прицеливаясь, метнула следующий усиленный мультиплицирующим заклятием нож туда, а сама пригнулась и рванула за следующее укрытие. Годы в Зеробилоне отлично научили ее тому, что открытый бой — это априори проигрыш, особенно с противником, превосходящим тебя силой.       С противником, который разбил Солнце, уничтожил Треомар, убил Оорана.       Блядь, сука, не убил, я все исправлю!       На секунду Треомар погрузился во тьму, но потом Солнце полыхнуло вновь, словно собрав последние силы. Лишь бы Арантос успел добежать до катакомб — Альказар послала его в северо-западную часть города, где разрушения были поменьше, чтобы собрать выживших и вывести их по подземным ходам, а сама рванула в бывший Храмовый квартал, но именно там наткнулась на проклятого Альто.       Вожделенный блеск зовущей черной монеты сверкнул в нескольких метрах от нее, и Альказар отчаянно бросилась туда, едва увернувшись в подкате от очередной падающей на нее стены и стараясь не попасть в поле зрения мелькающего в тенях Аркта.       «Ничего, сейчас посчитаемся, — торжествовала она, когда монета вновь оказалась в ее ладони. — Изучил он мою магию. Да ты ее и не видел толком, козел!». Альказар коснулась губами монеты и прошептала заклятие, почувствовав явно недовольную, но абсолютно правильную ответную вибрацию, — вот теперь можно, вот теперь держись, конец тебе, я тебя уничтожу за все, что ты сделал!       — Игра затянулась, — послышалось за ее спиной, — но я еще здесь. Знаешь, почему?       — Мне все равно!       Волна раскаленного воздуха подняла пыль вокруг Альказар, скрыла ее в черно-сером тумане, поблескивающем в тусклом свете умирающего Солнца, и позволила ей перемахнуть через расколотую глыбу, успешно скрывшись за постаментом с чудом уцелевшей статуей, от которой до Аркта было рукой подать. Тот, конечно, уже успел развеять ее заклятие и утихомирил пыльную бурю, но это было и не важно: он был в ее руках.       «Не вздумай перемещаться, гад».       — Тебе ведь интересно, я знаю, — произнес Аркт. — Хочешь узнать, как глубока бездна — и насколько она ограничена. Хочешь увидеть ее дно или даже конец теневых путей, которыми ты пришла сюда, не так ли?       Альказар яростно хлестнула временно́й петлей, но на этот раз ей повезло намного меньше: время остановилось именно в тот момент, когда осколки Солнца потускнели, и город объяла тяжелая, почти непроницаемая тьма. Прокляв чертово Солнце Треомара, которое решило помереть столь не вовремя, Альказар бросилась наугад в ту сторону, где должен был находиться Аркт, на бегу приготовив кинжал.       «Один и тот же трюк никогда не срабатывает дважды в одной битве, девочка, — вдруг зазвучал в ее голове насмешливый голос Арантоса из тех времен, когда он учил драться новоявленную «принцессу Зеробилона», — вот ты и попалась! Удиви меня, малышка, и тогда, возможно, у тебя будет шанс меня победить».       Остановленное время раскаляет воздух.       Да пошел ты, Арантос, некогда выдумывать!       Альказар на всякий случай сначала метнула в теневую фигуру добротное заклинание паралича, а уже затем, легко оттолкнувшись от земли, в прыжке налетела на Аркта, метя острием кинжала в его скрытое черной маской лицо.       — Ну и глупая же ты, девочка, — передразнив извечную «девочку» Арантоса, вдруг произнес Аркт, какой-то неведомой силой заставив Альказар зависнуть в воздухе с занесенным клинком, словно заклятие остановки времени подействовало только на нее саму, хотя это было абсолютно невозможно! — Или я не предупредил тебя, что мне известна твоя магия? Тебя научил старый арорма, но я застал время, когда твой «владыка» еще был простым никчемным каллидарцем. А заклинание паралича… Ну право слово! Столько ярости, столько злобы, нерастраченной силы — и в итоге это? Я разочарован. Девочка.       Она не могла ни пошевелиться, ни вдохнуть воздух, лишь беспомощно наблюдая, как силуэт Аркта в обступившей их тьме принимает все более нечеловеческие черты, словно распадаясь на зеркальные осколки, острые грани которых преломляли собственное внутреннее свечение, и за тем, как Аркт вдруг оказался перед ней и слева одновременно, и как пространство разрушенного квартала Треомара вдруг стало зияющей пропастью с ощеренными изломами скал и бездонной, светящейся глубиной.       Время.       — Интересная штука. Я приметил его еще в тот раз, на Каллидаре. Даже красиво. Необычно. Омерзительно в своей природе. Время останавливается везде или только здесь? И… Эта… Хм, относительность как-то влияет на поверхность?       — Только в катакомбах. На поверхности время течет как обычно.       — А что это за свет там, в конце?       — Конец путей. Тебе, конечно, этого не понять, Аркт.       — Почему же. Я понимаю то, что ты пытался сказать. Я всегда говорил: демоны подчас приходят облаченными в свет — так в чем противоречие? В том, что они в который раз стараются запустить свой светоч? В том, что их Рожденные светом умирают в очередной раз? В том, что тщеславным душам всегда было мало одного солнца?       А вспять сможешь? Или — далеко вперед?       Кто ты без своей монеты, Альказар?       Аркт заглянул в ее ненаполнившиеся слезами глаза под яростно сведенными тонкими бровями и острым кончиком по-вороньему загнутого когтя латной перчатки провел по ее бледной щеке — от подбородка до самой глазницы, задев веко, но не тронув зеленый глаз, — а затем умиротворяюще пригладил ее растрепанные в беге волосы. Аккуратно извлек кинжал из ее сжатых пальцев. С усилием опустил ее руку, почувствовав протестующий хруст.       — А теперь ты что-нибудь понял? — тихо произнес он.       Мальчик лет шестнадцати, златоглазый и темноволосый, скучающе вычерчивающий пальцем какие-то символы на пыльном серебряном кувшине на столе большого зала башни Штормвенда, невнятно угукнул.       — Ну да, Альто. Так я и поверил.       — Да понял я, понял, Аркт.       — И что именно?       — Это Альказар, — зевнул мальчик, — у нее есть демоническая черная монета, которой она умеет останавливать время, но сама этому не подвержена. Она такая красивая! Но злая, как чертополох!       — А еще?       — Ее нельзя убивать, она должна закончить свое дело. Вернуться в катакомбы. Сойти там с ума.       — Допустим. Что по поводу остального?       — Мерзул попадет в засаду у Южных ворот, потому что когда он выберется из канализации Треомара, Солнце догорит и начнется второе наступление, а его примут за ополченца. Он там помрет.       — Нет.       — Про взорванную баллисту я тоже понял — рвану ее, и отряд подумает, что стреляют со стороны Треомара, и не заметят Мерзула. Но вдруг все же помрет?       — А ты там на что, Альто?       — Фух, — вздохнул мальчик, — я там, чтобы повеселиться. Но лучше бы он и вправду помер. А не менял свои решения.       — О его решении вернуться за остальными позабочусь я. Теперь про пришедший из Ксармонара треомарский флот.       — Они потеряют флагман, «Королевский ловчий» будет разбит у аразельских берегов. Другие корабли придут на руины, и — бах!       — Какой еще бах? Ты слушал меня?       — Ну, Солнца уже не будет, и треомарская магическая аномалия выйдет из-под контроля, не так ли? Корабли… Ну, часть из них взлетит и останется в воздухе, другая часть — вплавится в причал. Ты показал мне это в прошлом сне. Красиво.       — Я про людей на борту, Альто.       — А, эти. Они будут на совести Мерзула. Константин, да? И эта, как ее там, дамочка из Святилища… Ванмирия? Мерзул уведет всех из города, и кто-то из треомарских этерна не захочет уходить, а другие — пойдут на север, к Эрофину, потому что изначальный план был в том, чтобы пройти по катакомбам в Зеробилон, а там осесть где-нибудь. Но Мерзул не знает катакомб.       — Для этого и будет нужна Альказар, — Аркт задумчиво осмотрел вынутый из ее пальцев кинжал и со вздохом развеял его искрящейся серебряной пылью.       — Да, но разве она не пойдет одна? Она ведь захочет найти Оорана, которого ты не совсем убил, но потеряется, да? — мальчишка глупо чихнул от кинжальной пыли и вытер нос рукавом.       — Так и будет. Но только после того, как Мерзул уговорит ее сначала провести их по подземельям. Чуть позже она решит, что из-за этого потеряла время, вообразит, что оно утекло в море, — и попытается снова. Но это уже не будет иметь значения для нашего дела — с момента, когда она выведет их в Зеробилоне, Альказар не нужна.       — И я могу ее убить?       — Конечно. Она будет опустошена своим горем и пониманием, что ее Этронар ничем ей не помог. А потом — распадется на пепел. Как ты понимаешь, ничего хорошего из этого не выйдет.       — Отлично, — хохотнул мальчик. — А то, знаешь ли, перерезанное горло до сих пор саднит! Ну а Ооран…       — Это только мое дело.       — Эх. Мои новые глаза — его магия. Я-то не успел и спасибо сказать.       — У тебя еще старые глаза, Альто.       — Точно! Я и забыл. Ну — тогда еще скажу.       — Мерзул должен будет найти место с низкой магической стабильностью, — продолжил Аркт, ломая один за другим безжизненные пальцы Альказар и разжимая ей кулак. — Если не додумается, ему понадобится подсказка.       — Нет проблем.       — Но он додумается. Ты потом сам увидишь, как далеко он сможет зайти. Его имя будет знать даже Саранта — а это, знаешь ли, дорогого стоит. Родиться сыном фермера, а умереть самым опасным врагом божественного порядка…       — О, какая ядовитая усмешка!       — Ничуть. Его путь будет очень длинным и извилистым — от него многие отвернутся, предадут. Тот же Константин не вытерпит старые обиды и уйдет в Горный монастырь, к старому другу, Каллисто. Не к своему другу — как ты понимаешь.       — Только не говори, что Каллисто до сих пор под твоим влиянием, Аркт!       Тот лишь прищурился, достав из переломанного кулака Альказар блеснувшую черную монету, и внимательно рассмотрел ее, поймав на полированной глади несколько ослепительных бликов от серо-золотых отсветов бездны в разломах штормвендской башни.       — Ну, я так и знал, — вздохнул мальчишка. — Ну а что потом, когда Мерзул найдет меня?       — Изобразишь удивление. Он соберет одаренных в одном месте, и это будет шахта «Песнь Тьмы» — к тому моменту все штольни будут заброшены, а кое-где поселятся черные тролли. В принципе, здесь будет даже проще использовать именно их. Мы же не хотим, чтобы Мерзул избрал не тебя, верно?       — Ага. И чем все кончится?       — Смертью богов.       — А потом?       — Гибелью посланника судьбы.       — А потом?       — Будем надеяться, что это прервет цикл.       — Но мы ведь видели, что не прервет, Аркт! Я все равно окажусь на Оке Богов, светоч будет запущен, Прорицатель сбежит, как трусливая псина, а я… Я умру там. И что? Опять, заново? И… Наратзул. Я вновь потеряю Наратзула. Снова буду бродить без сердца по Подгороду, пустой и разбитый… Снова.       Взгляд желтых глаз Аркта мгновенно перешел с монеты на глупого мальчонку.       — И это только мое дело, — проговорил он. — Все переменные должны быть на своих местах.       — Я не переменная! — вспылил мальчишка.       — Ты — функция.       — Я все помню, Аркт!       — Это лишь предопределенный сон, и ты посреди бездны, Альто.       — Я… Я уже уничтожал предопределение и сделаю это снова!       — Еще не уничтожал. Ты даже не темный бог — ты мальчик, заснувший в лесу, потому что тебя ни за что избили монахи Тирина. Ты никогда не встречал Наратзула и понятия не имеешь, что было в Треомаре, потому что книги написаны кровью лжецов какими-то лжецами на страницах из кожи лжецов. Ты знаешь ровно столько, сколько я позволил тебе знать, — и не нужно пытаться выйти за предел. Так, как это сделала наша гостья.       Аркт поднес черную монету к губам Альказар, а затем — к своим, и монета зазвучала голосами мертвых, всех тех, чья жертва породила сотни других, таких же монет, и вселила в них дрожь древней магии и иллюзии выбора вероятностей, суть которых — распад и смещение, упадок и гибель, разложение и бесчувствие, а еще       время.       — Все переменные должны быть на своих местах, говоришь, — хитро прищурился мальчишка. — А она — что тогда такое? Она ведь слышала каждое твое слово!       — Начнем сначала, — тихо сказал Аркт, запуская время и глядя, как Альказар с воем обрушилась на пол башни, сквозь просветы которого сияли глубины ограниченной бездны из предопределенных снов.

***

      И снова этот день.       День, который он прокручивал в своей голове бесчисленное количество раз, планируя и расписывая чуть ли не поминутно череду последовательных действий.       Он видел каждую из вероятностей так, словно этот день уже много раз происходил. Словно сон, который он так и не досмотрел до болезненного пробуждения тем утром, был явью где-то еще, но эта реальность развалилась на части и из частей собралась эта — итоговая, кривая, больная, удушающе безысходная, истинная, верная.       Великий паладин Тира, Наратзул Арантеаль двадцати одного года от роду, открыв глаза тем утром, понимал, что сегодня эта часть него умрет. Не будет Великого паладина, а Инодан, обитель богов, которым Наратзул служил без малого четыре года, останется за его спиной полупрозрачным миражом. Или — занесенным клинком.       Второе — более вероятно.       Но эта смерть неизбежна. Эта смерть — необходимость сделать последний шаг, решительный и впервые за его жизнь осознанный, даже если под ногой окажется пустота разверстой бездны.       Еще вчера вечером Наратзул начинал писать прощальное письмо отцу, который, конечно же, с присущей ему категоричностью расценил бы поступок сына как временное сумасбродство и юношескую игру. Поэтому слова должны были быть выверены и точны — чернила на кончике пера капнули на украшенный полупрозрачным иноданским вензелем пергамент и растеклись паучьей кляксой, пока Наратзул невидящим взглядом уставился в темноту густого розария за окном своей кельи. Блуждание светлячков и отдаленных огней тихих улиц Инодана сливались воедино, в бесформенное пятно, за которым воображаемый Теалор Арантеаль, Серафим и служитель богов, иронично перечитывал письмо никудышнего сына и с презрением бросал драгоценный пергамент в огонь.       «Я верю в тебя, верю — как ни во что в этом мире». Да, когда-то давно отец именно так и говорил.       Если бы Наратзулу пришлось расписать причины, по которым он самовольно оставлял несбыточную для большинства членов Ордена службу на вершине мира, то он, конечно, искал бы благовидный предлог. Ну а поскольку физических увечий и голодных детишек у Наратзула не было, пришлось бы признать, что причины, изглодавшие его душу за последнее время, он не может бросить в лица богов — как и высказать отцу. Да и самому себе было очень трудно принять, что эти причины вообще существовали.       Что Зелара мертва.       Что он потерял всякий смысл.       Что винит во всем равнодушного Тира, хотя виновен сам.       Что все вокруг старательно делают вид, будто девушка-паладин, не вернувшаяся из Храма Пожирателя, просто взяла вольную на пару-тройку лун.       Что Аркт еще где-то здесь. Рядом, в Инодане. И знает, что именно произошло в Храме, знает, кто именно убил Зелару — и за что.       И продолжает жить, как ни в чем не бывало.       И продолжает думать, что он победил в этом споре.       Пергамент загорелся сам собой, опалив Наратзулу лицо злыми искрами, и он отложил послание до лучшего времени.       Которое настало следующим утром.       Отступать было некуда. За ночь, большую часть которой Наратзул бездумно смотрел в потолок, слова так и не пришли, однако Великий паладин твердо решил, что должен попрощаться хоть как-то.       Поэтому Наратзул снял с шеи свой иноданский медальон и на обратной стороне начал выводить послание с простеньким шифром, чтобы отец мог найти мага и прочесть:       «Прости».       Нет. Прощение — последнее, чего ему бы хотелось. Прощение было бы признанием того, что Храм Пожирателя был реальностью, а не проклятым сном, и что побег — проявление слабости, а не принципов и веры в…       Справедливость?       Боги никогда не были справедливы. Тир любил фразу про то, что мудрость может заменить любую справедливость, ибо справедливости в мире нет — а Наратзул, едва заметно поведя губами, мысленно отвечал божеству: потому что ты и понятия не имеешь, что такое справедливость.       «Ты должен меня понять, отец».       Не должен. Долги исчерпаны.       «Ты можешь меня понять, отец».       Но не принять.       «Я не хотел подвести тебя».       Я не думал о тебе, когда совершал это.       «Я…».       Магия застыла — капнула бы, если бы была чернилами.       Восточная сторона розария переплела золотые нити стеблей в сиянии восходящего солнца — день начался, пора бежать. Великий паладин будет мертв через несколько часов, а это значит, что медлить нельзя.       «Я никогда не пойду против тебя, отец, но и против своей совести идти не могу».       Боги не ведают справедливости. Нет жалости в глазах осуждающего, если смерть никогда не достигнет его — а боги не знают, что такое смерть, ведь вечная магия питает их дух, а воды Инодана — тела, поэтому и боялись они только старого Предопределения, в туманных словах которого некий темный бог убивал каждого из них.       Ужас загнанного зверя в глазах богов.       Но не раскаяние.       Не справедливость.       Лишь страх.       Странные приказы. Однозначность суждений. Безжалостность решений. Неприятие свободной воли. Жертвы на их алтарях принимались как должное, и милость стоила меньше, чем кровь.       Зачарованный медальон мягко опустился на застеленную кровать рядом с его оставленным иноданским клинком, и Наратзул вновь представил Теалора — как тот выслушивает мага, который только что расшифровал послание, закрывает глаза, считает до пяти, чтобы унять гнев и раздражение, и думает, что совесть — это не про его сына. Да и как может человек, убивший любимую женщину и четыре года исполнявший безжалостные приказы богов, как-то судить о справедливости. «Выбрось это вон, — скажет Теалор магу, швырнув медальон. — Этому не место в святых чертогах».       Не место.       — Мне здесь не место.       Улицы были светлы и зелены — как и всегда, в вечно дышащем весною Инодане. Поднявшееся солнце переливалось на далеком куполе Соборного зала богов, ветер играл розовыми лепестками персиковых деревьев, шелестел листьями гортензий и искрами чертополоха, шум далекого моря где-то под утесом сулил прекрасный, безликий, опустошенный день — отличный, чтобы умереть.       К счастью, Наратзул не встретил караульных. До портального зала было рукой подать, и он не стал особенно скрываться, пробираясь переулками, а шел спокойно, уверенно и достаточно быстро, чтобы последняя малодушная мысль остаться и смириться не надела на его ноги чугунные кандалы.       Пред залом дежурил молодой паладин, который сонными глазами уставился на подошедшего Наратзула, облаченного не в иноданский доспех, а в обычную дорожную одежду, и, опомнившись, преградил ему путь:       — Простите, Великий паладин. Приказ Мальфаса — до возвращения группы из Мьяра зал не открывать.       Наратзул деланно нахмурился, а сам про себя посетовал, что и думать забыл про этих несчастных смертников. Трое паладинов и наемная магичка были отправлены справедливым Мальфасом в руины форта Ролан на Нортфордже, древней цитадели Ордена, в поисках каких-то указаний на место, где стоило бы искать Предопределение. У ребят был огромный шанс быть сожранными арпами или попасть в магическую аномалию, но еще более вероятный — заразиться, поэтому запрет на пользование портальным залом был довольно понятным.       И несвоевременным.       — Я выполняю приказ Тира.       — Ну а я, — замялся паладин, — выполняю приказ Мальфаса. Простите.       — Предлагаю каждому из нас выполнять в свою меру.       — Хорошее решение.       — Поэтому пропустите. Это мой приказ вам, паладин. Если у вас есть какие-то вопросы, то задайте их Тиру.       Парнишка нервно сглотнул.       — Вы не пройдете, Великий паладин, — надломленным голосом произнес он.       — Вы уверены?       — Эммм… Нет.       — Готовы предстать перед богами с ответом, почему вы не пустили меня исполнить приказ Тира?       — Нет, — в глазах паладина промелькнул неподдельный ужас.       — Тогда отойдите.       — Но и представать перед Мальфасом… Или перед… Арктом… Я тоже не хочу.       Аркт превратит тебя в пепел, ублюдок.       А это мысль.       — Мой уход согласован с Мальфасом, — невозмутимо продолжил Наратзул, давая парнишке последний шанс. — Пойдите, спросите у него. Или у Аркта, как вам угодно.       — Я… Мне нельзя вас пропускать!       Наратзул тяжело вздохнул и, успокаивая свою совесть тем, что Аркт бы на его месте испепелил мальчишку, а не стал бы все это выслушивать, коснулся лба отшатнувшегося паладина псионическим заклятием. Оно скользнуло под веки несчастного и унесло его сознание вверх, в весеннюю воздушную лазурь, к небесной бездне и к звездам — к воспоминанию о том, что паладин никогда не получал приказа от Мальфаса или пернатой мрази Аркта, да и смена его закончилась несколько часов назад.       — Холодно, как в погребе, — прошептал Наратзул, и очарованный паладин зябко задрожал и застучал зубами. — Иди-ка в казармы.       Паладин кивнул и освободил проход ко вратам.       Эхо его шагов разнеслось под расписными сводами, среди молчащих порталов, направление которых было обозначено нарочито благообразными фресками.       Вот светлоликий Эродан на фоне башен Эрофина. Вот Мальфас, поднимающий щит с орденским оком пред Храмом Солнца в Арке. Салдрин, простирающий длань ко дворцу Аль-Рашима. Ирланда, благословляющая бело-голубой Ксармонар. Морала среди монументальных зиккуратов Унил-Яра. Тир у башни Штормвенда, и за спиной его видны многочисленные сияющие войска крылатых воинов — и женщина в золотом доспехе за правым плечом своего господина, а за левым — ассиметричная пустота.       Пустота ухмылялась ехидной, ощеренной улыбкой и мигала многоглазым взором, словно среди шипов сумрачного розария запутались светлячки: смешно, жалкие попытки оправдаться в собственных глазах! Тебе самому не кажется это жалким? Тебе самому не кажется ли справедливым понести равнозначное твоему поступку наказание, а не сбегать, словно получившая пинок собачонка?       Обрати взор на самого себя. Мои сотни, тысячи глаз следят за каждым твоим шагом, мой голос тих, но ты услышишь его прямо над собой — он будет оглушительнее взорвавшегося солнца.       Это я.       Мой путь возникает там, где его не должно быть.       Это сделал я.       Наратзул вновь взглянул на фреску над безмолвным порталом в Арктвенд.       Тир изображен один — как и всегда был. Ни павшей в битве Венд, ни Аркта, восставшего вместе с предводителем армии нежити, — только башня Штормвенда, вид которой вызвал странное щемящее чувство       времени,       которого не станет совсем скоро.       Наратзул подошел к порталу в Эрофин и активировал его привычным заклятием, а затем швырнул в разверстое пространство заколдованный рунный глиф, который сам же и придумал накануне: прекрасное заклятие сместило фактические координаты портала, но не саму настройку, а это означало, что отследить, куда именно ушел Великий паладин, будет невозможно.       Бывший Великий паладин — или лучше мертвый Великий паладин.       Наратзул не стал оглядываться на фреску Арктвенда и сделал последний решительный шаг в объявшую его холодом пустоту: затхлый воздух зала мгновенно сменился ледяным ветром, и позади что-то грохотнуло, словно зайдясь в демоническом хохоте — Наратзул вздрогнул, вглядевшись в завесу снежной бури позади себя, но не обнаружил там никого.       Ругательство зябким паром вырвалось из его губ.       На вершине горы в трех днях пути от Эрофина умер Великий паладин богов — да и поглоти его бездна.       Некто Наратзул Арантеаль, юноша двадцати одного года от роду, набросил на голову капюшон и активировал телепортационную руну, магия которой на мгновение сверкнула и тут же исчезла в слепящей, головокружительной белизне.