Ключ к чужой душе

Сатору стоял посреди комнаты, окружённый удушающей тишиной. Воздух казался густым, пропитанным чем-то невидимым, но ощутимо тяжёлым. Тусклый свет лампы не разгонял тьму, а лишь подчеркивал её, отбрасывая длинные тени на голые, бетонные стены. Холод пробирался сквозь стены, обволакивая комнату, словно отголосок того, что здесь произошло. Он смотрел на тело Такахаси. Оно лежало неподвижно, как неудавшийся эксперимент, но Сатору не мог заставить себя подойти ближе. Его руки дрожали, хотя дрожь эта была не от страха. Это было что-то иное — отзвук того дикого, почти животного порыва, что толкал его вперёд в течение последних часов. Он закрыл глаза, пытаясь поймать своё дыхание. "И я наслаждался этим," — мысль вспыхнула, как удар хлыста, и заставила его резко открыть глаза. Ему стало тошно от самого себя. Ноги сами понесли его из стороны в сторону, как если бы движение могло избавить от липкого ощущения вины, которое нарастало с каждой секундой. Но вместе с этим в нём шевелилась новая мысль, опасная и пугающая. Часть его, пусть маленькая, не могла игнорировать то странное удовлетворение, которое он испытал, видя чужую слабость, ломая чужую волю. Ему казалось, что он чувствует запах крови даже сейчас. Желудок скрутило, дыхание стало неровным. Его разум пытался рационализировать всё, что произошло: Это было необходимо, у меня не было выбора... Но всё это звучало как дешёвые оправдания, которые он сам не мог принять. "Это лишь ради неё," — мысленно повторял он, словно мантру, словно защиту от всех тех демонов, что рождались в его голове. Ради её спокойствия. Ради её будущего. Но чем больше он повторял эти слова, тем более фальшивыми они казались. Внутри него росла неприязнь — не только к тому, что он сделал, но и к тому, кем он стал. Он всегда считал себя выше этого, человеком, который способен не поддаваться гневу, не идти на поводу у низменных инстинктов. А теперь? Теперь он стоял здесь, в комнате, пропитанной холодом и тишиной, и не мог отрицать правду.

***

Помещение было пропитано сыростью и запахом сигаретного дыма. Дождь за окном не унимался, барабаня по стеклу словно в такт тишине, которая нависла между двумя фигурами. Свет в комнате был тусклым, жёлтые отблески лампы цеплялись за пыль в воздухе. Сатору сидел в глубоком кресле, лениво покачивая в одной руке бутылку пива, другой медленно водил пальцами по ткани своих брюк, будто пытаясь сосредоточиться на этом механическом действии. Гето стоял напротив, опираясь плечом о стену. Его фигура, обычно расслабленная, сейчас казалась напряжённой, как сжатая пружина. В его взгляде была смесь раздражения и неясного беспокойства. — Ты окончательно сбрендел, — бросил он наконец, голос звучал ровно, но холодно. Сатору не поднял взгляд, лишь скользнул пальцами по горлышку бутылки. — Не понимаю, о чём ты, — Его тон был усталым, будто у него не хватало сил на очередной спор. Гето фыркнул, оттолкнувшись от стены, и сделал шаг ближе. — О том, что ты больше не тот, кем был. Ты позволил эмоциям взять верх, Сатору. Теперь ты сидишь здесь, как какой-то лирический герой. Парень наконец поднял на него глаза. Взгляд был странный — ни насмешки, ни злости, только усталость и что-то тягучее, будто он сам не до конца понимал, что происходит. — Ты всегда считал это слабостью, да? — сказал он, прищурившись. — Позволить себе почувствовать хоть что-то. — Чувствовать? — Гето коротко усмехнулся, но в его голосе не было лёгкости. — Это не про чувства, Сатору. Это про то, что ты опустился. Ты всегда был выше этого. А теперь ты сидишь тут и строишь из себя мученика. Сатору отвёл взгляд, сделав глоток пива. — Я сделал то, что считал правильным, — сказал он ровно, но в его голосе слышалась еле уловимая нотка сомнения. Гето резко наклонился вперёд, уперевшись руками в стол перед Сатору. — Правильным? — его голос стал громче, почти на грани срыва. — Что ты вообще знаешь о правильности? Ты всегда говорил, что нужно быть выше этого, не позволять эмоциям мешать логике. А теперь ты оправдываешь всё это тем, что сделал это из-за чувств? Из-за чувств к этой девчонке? — Юи, — спокойно произнёс Сатору, но тон его стал твёрже. — Какая разница? — Гето выпрямился, раздражённо проведя рукой по волосам. — Она ничего не значит. Ты позволил себе опустится из-за неё. — Сугуру, — Беловолосый поднял глаза. На этот раз его взгляд был холодным, но не отстранённым, как раньше, а полным подавленной ярости. – Я понимаю, что ты переживаешь. Ты же Сугуру, наш маленький моралист. Но, чёрт возьми, ты даже представить не можешь, каково это — видеть, как кто-то ломает того, кто для тебя важен и знать, что ты мог это остановить. Гето замер. На мгновение он выглядел растерянным, но тут же вернулся к своему раздражённому тону. — Допустим, но что теперь? Ты собираешься и дальше рушить себя из-за этой привязанности? Ты не понимаешь, что это разрушает тебя? — Может, и так, — ответил Сатору, его голос стал тише, но не менее уверенным. — Но знаешь что? Это чувство было чертовски приятно. — Чувство? — Гето шагнул ближе, его лицо исказилось от злости. — Ты называешь это «чувством»? Ты всегда был выше таких вещей. Сатору наклонился вперёд, поставив бутылку на стол. — Может, я устал быть выше всего, Сугуру. Темноволосый чувствовал, как внутри него всё закипает. Это была не просто злость — это был коктейль из раздражения, разочарования и какой-то глухой боли, которую он никак не мог вытеснить. Он стоял напротив Сатору, пытаясь найти правильные слова, чтобы выразить свои чувства, но каждый взгляд на его друга только подбрасывал хворост в пламя. Сатору сидел в кресле, откинувшись на спинку с ленивой небрежностью. Бутылка пива в руке, уголки губ чуть приподняты в почти равнодушной улыбке. Казалось, он был полностью расслаблен, будто этот разговор, этот момент ничего для него не значили. Гето знал этот взгляд — насмешливый, даже слегка раздражающе самоуверенный. Это была та же маска, которую Сатору надевал всегда, когда пытался спрятать свои настоящие чувства. Но сейчас эта маска злила Гето больше обычного. Он сжал кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в кожу ладоней. Желание сорваться, ударить, выплеснуть всё своё негодование было почти невыносимым. Но Гето заставил себя остановиться. Сатору всегда был упрямым, всегда делал всё по-своему. Любое слово, сказанное сейчас, всё равно отскочило бы от него, как от стенки горох. И от этого становилось ещё хуже. Он посмотрел на друга ещё раз. Насмешливый взгляд, лёгкая усмешка на губах, поза человека, который будто издевается своим спокойствием. Но Сугуру знал правду. Видел мельчайшие трещины в этой уверенной броне. Лёгкое дрожание пальцев на бутылке, едва заметную тень усталости в глазах. Всё это кричало о том, что Сатору сейчас далеко не так спокоен, как хочет казаться. Вместо слов он просто глубоко вздохнул. Развернувшись, Гето резко направился к двери. Его шаги были быстрыми, почти гневными, но он старался идти ровно, чтобы не показать, насколько сильно внутри всё кипит. Его пальцы коснулись дверной ручки — холодной, металлической, словно пытающейся остудить его раздражение. Он замер. На долю секунды ему захотелось обернуться, сказать что-то напоследок, бросить хоть одно слово, которое сможет пробить эту чёртову стену между ними. Но он так и не смог найти нужных слов. Гето сжал ручку сильнее, почти до боли, и наконец распахнул дверь. Звук был резким, громким, словно громкий акцент в их молчаливом разговоре. Он вышел, оставив дверь открытой, и шагнул в тёмный коридор. Гето испытывал к Юи чувства, которые трудно было назвать простой неприязнью. Это была ненависть, глубокая, глухая, почти первобытная, но тщательно скрытая под маской сарказма и холодного презрения. Он не мог понять, откуда в нём столько злости к этой девушке, но каждый раз, когда её имя всплывало в разговоре или когда он видел, как Сатору говорит о ней, его охватывало раздражение. Она была чужеродной в их мире, словно песчинка в идеально отлаженном механизме, вызывающая скрежет и трение. Её влияние на Сатору, на его решения и поведение, вызывало у Гето глубокую неприязнь. Сугуру видел, как она проникала в жизнь парня, как меняла его, размывая ту грань, которая всегда делала его сильным и недосягаемым. Сатору Годжо, которого он знал, был непреклонным, почти безэмоциональным гением, человеком, чьи решения всегда исходили из логики и здравого смысла. Но теперь он всё чаще видел его растерянным, сомневающимся, порой даже уязвимым. И всё это из-за неё. Юи превратила его друга в кого-то, кого Гето не узнавал. Гето ненавидел её не только за то, что она изменила Сатору, но и за то, что её существование подчёркивало его собственное бессилие. Он не мог повлиять на друга так, как это делала она. Не мог заставить его одуматься или вернуть к тому, кем он был раньше. Но больше всего он ненавидел её за то, что она показала ему, что такое слабость. Слабость, в которой он никогда не хотел признаваться, но которую теперь невозможно было игнорировать. Она сделала его друга обычным, уязвимым, человечным. И для Сугуру это было невыносимо.

***

Беловолосый остался один в тишине, которая внезапно показалась оглушающей. Щёлкнул замок, и звук закрывающейся двери эхом отозвался в комнате, заставляя дрогнуть его взгляд. Пустота, оставшаяся после ухода Сугуру, навалилась неожиданно тяжёлым грузом. Он всё ещё сидел в кресле, лениво теребя в пальцах горлышко опустевшей бутылки. Только теперь это движение казалось лишённым какой-либо энергии, автоматическим. Сатору откинулся назад, запрокинув голову, и прикрыл глаза. Он чувствовал, как пустота разрастается внутри него, вытесняя всё остальное. Раздражение Сугуру, его гнев, этот яростный взгляд — всё это было ожидаемо, но почему-то от этого не становилось легче. Он улыбнулся, как всегда, но улыбка была усталой, вымученной. Она словно пыталась прикрыть то, что творилось внутри, но на самом деле ничего не скрывала. "Он злится на меня? Пусть. Это же Сугуру. Он всегда такой." Но эта уверенность, как оказалось, была хрупкой. Сатору почувствовал укол сомнения, который пробежал по нему, как холодный ветер. Что если на этот раз всё иначе? Что если он действительно перешёл ту черту, которую Сугуру не может принять? Мысль о том, что он мог потерять друга, была неприятной, но не непривычной. Жизнь Сатору всегда была построена на том, чтобы терять людей — будь то из-за обстоятельств или из-за собственных ошибок. Но Сугуру был не таким. Он всегда оставался рядом, даже когда другие отстранялись. И вот теперь, глядя на закрытую дверь, Сатору почувствовал что-то новое: тяжёлую, липкую вину, от которой невозможно было просто отмахнуться. Он сел ровнее, опустив бутылку на пол. На мгновение ему показалось, что стоит просто подняться, открыть дверь, догнать Сугуру и сказать то, что не было сказано. Извиниться. Объясниться. Но эта мысль тут же растворилась в привычной уверенности, что извинения ничего не меняют. "Он успокоится. Он всегда успокаивается." Сатору склонил голову набок, глядя на своё отражение в темнеющем окне. Отражение смотрело на него холодно, будто чужое. "Или нет", — подумал он, и эта мысль застряла в голове. Встав с кресла, парень прошёлся по комнате. Шаги были неспешными, но в них чувствовалось напряжение. Казалось, что он сам не понимает, куда идёт и зачем. Ему нужно было движение, любая физическая активность, чтобы заглушить нарастающее чувство беспокойства. Он остановился, уперевшись руками в стол, и опустил голову. Внутри бурлили эмоции, но наружу они не вырывались. Он всегда был слишком хорош в том, чтобы прятать свои чувства за насмешками и лёгкой бравадой. Но сейчас, оставшись одним, он впервые за долгое время позволил себе подумать о том, что чувствует. Не о том, как он оправдает себя или заглушит вину, а о том, что на самом деле происходит внутри.