Иди нахер, Минхо

      На следующий день, когда рассветные лучи стали просачиваться сквозь серые тучи, комната, где содержался Минхо, все ещё была погружена в полумрак. Он провел ночь на жестком стуле, не сомкнув глаза. Звук щелкающего замка разорвал тягучую тишину помещения. Дверь, словно тяжелый, ржавый засов, медленно отворилась, впуская в камеру плотный и холодный воздух коридора. На пороге, как всегда бесстрастный и невозмутимый, стоял охранник. Его лицо не выражало никаких эмоций, лишь холодное безразличие, которое раздражало Минхо до глубины души. Тело парня сковало напряжение, а кулаки были крепко сжаты. Его глаза, налитые яростью, были устремлены на охранника. В них не было ни страха, ни раскаяния, только клокочущая злоба, словно дикий зверь, готовый в любой момент вырваться на свободу. Он смотрел на охранника, и в его взгляде читалась ненависть, презиравшая их всех за то, что они отняли у него его свободу.       “Выходи” — прозвучал приглушенный голос охранника, лишенный интонаций. Он оставался неподвижным, ожидая повиновения, но Минхо не шелохнулся. На мгновение в комнате повисла тишина, наэлектризованная напряжением. Охранник, казалось, не ожидал такой реакции. Его взгляд оставался каменным, но в глубине его глаз, возможно, промелькнуло легкое удивление. Он повторил приказ, на этот раз его голос звучал более твердо и напористо: “Выходи, живо!”       Но Минхо не собирался подчиняться. Он чувствовал, что повиновение — это еще одна ступень вниз, еще один шаг к полному унижению. Он не мог дать им этого. Ярость, клокотавшая в нем, теперь вырвалась наружу, подобно буре. Он резко швырнул стул в стену и прошипел слова, которые прозвучали, как рычание хищника: -- Пошли вон! Скажите этой суке Адамс, что я никуда отсюда не уйду!       В словах Минхо было столько ненависти и презрения, что даже у охранника на мгновение дрогнули веки. Он не привык к такому открытому неповиновению. Но его лицо быстро вновь приобрело маску равнодушия. Он снова посмотрел на Минхо, и в его глазах не было ни капли снисхождения, лишь холодная, расчетливая решимость. “Ты пожалеешь об этом” – прозвучало в ответ, но его слова были лишены ярости, они прозвучали как ледяная угроза. Теперь в воздухе витала не только ненависть Минхо, но и холодная решимость охранника. Между ними разгорелся немой поединок, где с одной стороны было отчаянное сопротивление, а с другой – жесткая, непреклонная сила. И в этой тишине было понятно, что эта игра только началась.       После короткой паузы, охранник слегка наклонил голову в сторону выхода, не отрывая взгляда от Минхо. “Неси” – его голос был тих, но полон скрытой угрозы, словно шепот ледяного ветра. В его тоне не было ни намека на колебание, лишь четкая и беспрекословная уверенность в своих действиях.       Минхо, оставался непоколебим. Что бы они ни собирались принести, он не покажет им своего страха. Он сжал челюсти, отрезая любую возможность проявить беспокойство, и продолжил буравить охранника взглядом, словно бросая ему вызов.       Вскоре в дверном проеме появилась еще одна фигура. Второй охранник, такой же безликий и бесстрастный, как и первый, молча вошел в камеру, держа в руках небольшой черный предмет. Он остановился рядом со своим напарником, протягивая ему это, как будто это что-то совершенно обычное. Минхо инстинктивно понял, что это. Шокер. Но в его сердце не было места страху. Его ярость лишь усилилась, превращаясь в холодную, неукротимую злобу. Его мышцы напряглись, но не от ужаса, а от готовности дать отпор. Он видел, как первый охранник берет предмет в руки, проверяя его, слышал тихий щелчок, когда он включил его, и видел, как на конце устройства вспыхивают маленькие, зловещие искорки. Это был не просто инструмент насилия, это была попытка сломить его дух, его волю.       В глазах Минхо вспыхнул огонь. Это был не страх, это было презрение. Он не мог позволить им увидеть свою слабость, не мог позволить им одержать верх. Его разум был ясен, и его воля крепка. Он не собирался поддаваться их провокациям, не собирался прогибаться под их давлением.       Охранник, держа шокер в руке, вновь посмотрел на Минхо. Его лицо оставалось таким же бесстрастным, но его глаза были полны холодного удовлетворения. Он не спешил, он знал, что сейчас всё в его руках. Он наслаждался своей властью, получая удовольствие от того, что мог контролировать этого бунтующего заключенного.       Он словно хищник, играющий со своей добычей, медленно ухмыльнулся, обнажая ряд ровных, белых зубов. “А что теперь скажешь?” – его голос, спокойный и насмешливый, резал слух, словно лезвие ножа. Он ждал, наслаждаясь моментом, наслаждаясь своей властью над пленником. Он хотел увидеть сломленного Минхо, хотел услышать мольбы о пощаде, хотел насладиться его унижением.       Но вместо слов покорности, из горла Минхо вырвался лишь выплюнутый с презрением ответ: “Иди нахер”. На лице охранника вспыхнула тень раздражения. Он больше не собирался церемониться. Он дал знак своему напарнику, и тот, словно машина, двинулся вперед, хватая Минхо за руки. Сила, с которой они набросились на него, была неожиданной. Минхо пытался сопротивляться, но их было двое, и они явно превосходили его по физической силе. В мгновение ока Минхо был схвачен, его ноги были прижаты к полу, а руки заведены за спину. Его силой волокли к стулу, на котором он провел предыдущую ночь.       С хрустом и щелчками ремни застегнулись, приковывая Минхо к стулу. Теперь он был обездвижен, его тело было лишено возможности сопротивляться. Он чувствовал, как ярость переполняет его, но ничто не мог сделать, чтобы освободиться. Он смотрел на охранника с шокером, и в его глазах горел огонь ненависти, но на губах застыла злая, презрительная усмешка. Он не собирался сдаваться, даже сейчас.       Охранник с шокером медленно подошел к Минхо, его шаг был легким, почти танцующим. Он поднял руку с шокером, и зловещие искорки вновь вспыхнули на его конце. И в следующее мгновение, охранник прижал устройство к телу Минхо. Пронзительная боль, словно удар молнии, пронзила все его тело. Мышцы сковало судорогой, и крик отчаяния вырвался из его груди. Его тело выгнулось на стуле, ремни натянулись до предела, а разум наполнился огнем боли. Боль была невыносимой, но в глубине его сознания все еще тлел огонек ненависти и непримиримого сопротивления. Даже сквозь боль он продолжал смотреть на охранника с презрением, не позволяя ему насладиться его унижением. Он знал, что они могли причинить ему боль, могли сломить его тело, но они никогда не смогут сломить его дух.       Пока в камере разворачивалась сцена насилия, в коридоре, в самой гуще теней, едва различимая фигура оставалась неподвижной. Крысун, одетый во все черное, словно сливался с мраком, его присутствие было почти неощутимым в тусклом свете. Он прислонился к стене, казалось, являясь лишь еще одним элементом этого угрюмого пейзажа. Его лицо, скрытое в полумраке, было почти невидимым, но по едва уловимым движениям губ можно было угадать его внутреннее состояние. Его глаза, привыкшие к темноте, не отрываясь, следили за узкой щелью между дверью и косяком, через которую он видел сцену, разворачивающуюся в камере.       Когда охранники ворвались в камеру, Крысун не пошевелился, но в его глазах вспыхнул огонек интереса. Когда Минхо, сопротивляясь, выплюнул оскорбление, едва заметная ухмылка тронула его губы. Но когда Минхо силой усадили на стул и пристегнули ремнями, его улыбка стала шире, зловещей. И когда раздался резкий треск, и тело Минхо выгнулось в конвульсиях, а стоны боли эхом пронеслись по коридору, Крысун не сдержался. Его губы растянулись в широкой, беззвучной улыбке, наполненной мрачным, садистским удовлетворением. Его глаза горели неестественным блеском, словно отражая злобу происходящего.       Но в следующее мгновение, мрак коридора пронзил яркий свет. В проеме, словно молния, вспыхнула фигура, полная гнева и ужаса. Мелисса Адамс. Ее глаза, расширенные от шока, с ужасом смотрели на сцену в камере. Она увидела Минхо, скованного ремнями, его тело, корчившееся от боли, и охранника, прижимающего шокер к его телу. Улыбка Крысуна мгновенно померкла, словно ее смыла волна. Его глаза расширились от неожиданности, а лицо исказилось от злобы. Он не ожидал, что его тайное развлечение будет так грубо прервано.       Мелисса, словно разъяренная тигрица,ворвалась в камеру. -- Что вы делаете!? - Ее голос эхом прокатился по бетонным стенам.       Ее взгляд был прикован к Минхо, к его искаженному от боли лицу, к его скованному телу. Она, не раздумывая, бросилась к охраннику с шокером, попытавшись оттолкнуть его от Минхо. Ее руки с силой схватили его за плечо. Охранник, словно опьяненный властью и насилием, вошел в кураж. Он больше не замечал ничего вокруг, кроме своей жертвы. Ярость в нем вспыхнула с новой силой, и он, не раздумывая, развернулся к Мелиссе, нанося ей резкий удар в лицо. Удар был настолько сильным, что Мелисса отлетела на пол, ударившись затылком о холодный бетон. Боль пронзила ее сознание, но она не собиралась сдаваться. Она хотела встать, но ее тело не слушалось.       И тут, словно из ниоткуда, рядом с охранником с шокером, появился Крысун. Его движения были быстрыми и резкими. В мгновение ока его кулак нанес сокрушительный удар в лицо охраннику. Тот зашатался, и от неожиданности выронил шокер. Крысун, словно разъяренный зверь, не давал ему опомниться. Он набросился на него, нанося один удар за другим, словно желая выплеснуть всю свою злобу на этом человеке. На его лице застыло выражение ярости, которое полностью отличалось от его обычной отстраненности.       Мелисса, лежа на полу, с изумлением наблюдала за происходящим. Она видела, как Крысун, которого она всегда считала трусом и тенью, вдруг превратился в яростного мстителя. Она понимала, что он действует не из сострадания, а из каких-то своих собственных, неясных мотивов. В её глазах застыло не только удивление, но и холодная тревога, и даже какой-то ужас.       Крысун, словно одержимый, обрушил на лежащего охранника град ударов. Первый пришелся в переносицу, разбив ее с хрустом, и кровь брызнула во все стороны, окрашивая серый бетонный пол и черную одежду Крысуна. Охранник издал хриплый стон, попытался закрыть лицо руками, но Крысун не дал ему ни малейшего шанса на защиту.       Следующие удары обрушились на скулы, разбивая кости и разрывая кожу. Лицо охранника, еще секунду назад такое спокойное и бесстрастное, теперь превращалось в кошмарную картину. Его нос искривился под неестественным углом, а губы разорвались, обнажая окровавленные зубы. Кровь била фонтаном, разлетаясь по всей комнате, и уже невозможно было различить, где заканчивается лицо и начинается поток крови.       Глаза охранника, наполненные ужасом, закатились, а веки распухли от ударов, превращаясь в две узкие щелки, из которых сочилась алая кровь. Челюсть охранника, казалось, вот-вот вылетит из сустава, а щеки превратились в месиво из крови и оторванной кожи.       Крысун не останавливался, он, словно обезумел, его ярость, казалось, не знала границ. Он бил, пока охранник не перестал сопротивляться, пока его тело не обмякло, как тряпичная кукла. Даже тогда, когда лицо охранника превратилось в кровавую кашу, Крысун продолжал наносить удары, его руки, покрытые кровью, с яростью впивались в его плоть.       Запах крови заполнил комнату, вызывая тошноту. Лицо охранника было изуродовано до неузнаваемости, его черты были полностью стерты. Его глаза, окончательно заплывшие от ударов, были лишь двумя узкими кровавыми щелками. Картина была ужасна и отвратительна, но Крысуна это, казалось, только раззадоривало. Он продолжал бить, наслаждаясь каждым звуком, каждым хрустом костей, каждым брызгом крови.       Мелисса, лежа на полу, с ужасом наблюдала за этой жестокой сценой. Ее голова кружилась, а разум отчаянно пытался отгородиться от увиденного. В глубине ее сознания боролись ужас и отвращение. Мелисса, с трудом осознавая происходящее, вновь услышала свой голос, дрожащий от страха и отвращения: -- Дженсон!       Это имя, вырвавшееся из ее горла, звучало как заклинание, призванное остановить развернувшийся кошмар. Услышав его, Крысун резко обернулся, его глаза, еще недавно полные ярости, теперь были полны растерянности и какой-то почти детской вины.       Крысун начал медленно приближаться к Мелиссе. Его лицо исказилось от волнения, его руки, все еще покрытые кровью, тянулись к ней, словно желая помочь ей встать. Он, казалось, не понимал, что именно он сделал, не понимал, что пугает ее. Он увидел, как Мелисса, отпрянув назад, отползает от него, прижимаясь к холодному полу. “Хватит! Не трогай меня! Хватит, Дженсон!” – ее крик был полон паники, каждая фраза звучала как мольба о пощаде. Она, казалось, видела в нем не человека, а чудовище, которое вот-вот поглотит ее. Он не осознавал, что его действия, какими бы благими намерениями они ни были продиктованы, теперь внушают ей лишь ужас.       Но тут в камере раздался властный крик, полный силы и уверенности: “Не подходи к ней!” Это был голос сидевшего на стуле Минхо, прикованного ремнями. Его взгляд, полный гнева и ярости, был прикован к Крысуну. Его тон был настолько властным и требовательным, что Крысун, словно подчиняясь невидимой силе, резко остановился. Он, как будто впервые осознав присутствие Минхо, повернулся к нему лицом. Ярость, с которой он расправлялся с охранником, вновь вспыхнула в его глазах. “Ты…” – прорычал Крысун, его голос был полон ненависти и презрения. Он не договорил, его слова застряли в горле, словно он не знал, что сказать. Он посмотрел на Минхо еще раз, его лицо исказилось от злобы, и он, не сказав больше ни слова, резко повернулся и пошел на выход из комнаты.       Уже в дверном проеме, он бросил ледяной приказ, оставшемуся в живых второму охраннику: “Избавься от тела”. Его голос был тих, но в нем звучала сталь, не терпящая возражений. Затем, не оглядываясь, Крысун вышел из комнаты, оставив после себя лишь гнетущую тишину и кошмар, повисший в воздухе.