angulus ridet

В жизни было мало ощущений приятнее, чем просыпаться от того, что чужие трепещущие реснички щекочут кожу твоей щеки — Якоб был в этом убежден. Еще не совсем похолодало, но наутро они все равно оказывались сплетенными в клубок, с перекрещенными ледяными ступнями. Одновременно похватав друг друга за бока и плечи, они, полусонные, прижались еще ближе и замерли, дыша одним воздухом. Мартинова кожа до плеча покрылась мурашками, встали дыбом тонкие волоски на загривке, а ниже ее укрывало мягкое теплое одеяло — казалось, что под ним, как сиамские близнецы, они должны были сливаться в единое целое. Мартин чмокнул его в скулу, ткнулся носом под подбородок и шумно вдохнул; Якоб коротко хихикнул от щекотки и мазнул губами ему по виску — воскресное утро давало им возможность понежиться в постели. — Съеби на свою подушку, — ворчливо прохрипел он, не убирая руки с чужих ребер. — Тебе что, больше не нравится быть со мной рядом? — мурлыкнул Мартин в ответ и напротив окончательно залез на него, обвивая всеми конечностями. — Раздавишь, — зашипел Якоб. — не с кем обниматься будет. — Думаешь? — Мартин лукаво усмехнулся и все-таки уселся у него на бедрах, натягивая одеяло на плечи. — Это что сейчас за намеки были? — Якоб приподнялся на локтях, оторвав, наконец, голову от подушки. Расплющенные после сна, его пушистые вихры выглядели презабавно, особенно вкупе с попыткой изобразить недовольный взгляд. — А ты не расслабляйся, — Мартин поерзал и опустил ладони к кромке его белья. Якоб потянулся и положил руку ему на живот, и спросил с легким волнением: — Ты хорошо себя чувствуешь? — Да ну, — отверг Мартин невысказанное предположение. Цикл у них синхронизировался давно, и он, как более организованный, остался единственным обладателем приложения-трекера. — Там еще месяц точно. Я просто люблю тебя. Якоб медленно, глядя только в глаза, провел рукой вверх, по его груди и шее, ласково запустил пальцы в русые волосы и притянул за затылок к себе для первого за день глубокого поцелуя с привкусом утреннего дыхания. Стоило оторваться друг от друга, и Мартин спросил ему в щеку на выдохе: — Ты уверен, что это необходимо?  — Что? А, — черт, у него совершенно выветрилось из памяти. — Ну, даже если нет, отказываться уже поздно, — обреченно ответил он. — В таком случае, я иду в душ, — заявил Мартин и стал выпутываться из одеяла. — Меня возьмешь? — Конечно. От меня же недостаточно несет твоим болотом, — отозвался он скептически, нашел мягкие, пушистые тапочки и вылез из кровати. Якоб зацепился взглядом за острые сведенные лопатки и проследил за немного потерянными перемещениями по комнате в поисках халата, пока Мартин, подмигнув, не скрылся за дверью ванной. Якоб сел в кровати: вмазывало его, конечно, пиздецки. Когда они только познакомились, аромат Мартина был просто ненавязчиво-сладким, но с каждым годом он раскрывался по-омежьему все больше. Движения становились плавнее, линии — тоньше, взгляд — более мажущим и все более притягательной для широкой ладони худая поясница. Да, у него был совсем не омежий рост — но в Дании найти высокого, хорошо сложенного альфу, который захотел бы поухаживать за таким омегой, было бы несложно. Мартин цвел, его облик миновали внутренние терзания, и, наблюдая за этим, Якоб чувствовал себя удачливым воришкой. Он потянулся и зевнул, свесил с кровати ноги и нашарил тапочки: две левые. Значит, Мартин надел две правые, не заметив этого. Якоб попытался размять спину, ссутулился и пошел ставить чайник. По дороге он споткнулся о пустую картонную коробку; они рандомно встречались по всей квартире: вещи разобрали, а коробки вынести было лень. Щелкнул кнопкой на чайнике и оперся о столешницу, как будто кипячение воды требовало его контроля. Якоб не находил в себе ничего, что ассоциировали бы с омегами: ни мягкости, ни изящества, ни красоты. Вот только черт, присущих альфам, у него не было в еще большей степени, и он привык считать себя омегой “от обратного”, такой пере-бетой. Он знал, что глупо, но чувствовал себя в пустоту виноватым: если бы не он, у Мартина мог бы быть нормальный альфа. Мартин вывалился из ванной, окруженный облаками горячего пара. С его волос по задней стороне шеи катились редкие капли воды, убегая за ворот махрового халата. Никто из них не вел двойную жизнь, не стремился привлечь лишнего внимания и не был извращенцем, поэтому, как и большинство, всю уходовую косметику они использовали без отдушки. Наличие неестественных запахов на человеке нередко вызывало некотролируемое раздражение, и потому ценным свойством для мыл, шампуней и зубных паст считалось именно скрадывать посторонние запахи, так что сразу после мытья ярче всего раскрывался собственный. Их притянуло друг к другу магнетически; Мартин закинул руки ему на плечи, у Якоба в сознании повисла дымка, и он не слишком себя контролировал, когда вылизывал его шею и оттягивал лакцан халата. Мартин пах, как в пекарне: мускатным орехом и корицей, ванилином и взбитыми сливками. То есть, это Якоб знал этот запах как пекаренный — на деле, он догадывался, так пахло на маминой кухне в Мартиновом далеком-далеком детстве. — Какой же ты охуенный, — утробно прошептал он и поймал губами мочку его уха. Мартин задрожал, обмякая в загребущих руках. — Давай не надо, — бросил он, все также подставляясь под прикосновения. — Ты первый начал. — Но мы же тогда никуда уже сегодня не выйдем. — Я не против, — Якоб медленно, со знанием дела, оставил засос ему у ключицы. — Слушай, ты сам сказал, что отказаться нельзя. Я не хочу быть занудой, но это же твои родители. — Да блять… — он нехотя отстранился, принимая доводы здравого смысла, и потер переносицу.  — Я люблю, как ты меня хочешь, — Мартин положил ладонь ему на щеку, приближая их лица. — И ты меня. — Постоянно. Они не стали целоваться во имя того, чтобы оторваться, наконец, друг от друга, но между ними все равно искрило нежностью. Мартин открыл форточку, впуская промозглый свежий воздух. Они опоздали на поезд, на котором собирались ехать. До следующего было около часа, поэтому было решено посидеть в ближайшей кофейне. Стилизованная под баухаус, она неплохо отражала среднюю температуру по палате Копенгагенских кофеен, стремившихся создать для посетителей уютную, интимную и все же деловую атмосферу, ограничивая одни столики от других тонкими перегородками. На потолке висел вентилятор с крупными, небыстро вращающимися лопастями. Он разгонял воздух и перемешивал все запахи внутри кофейни до полной неразличимости — так делали во многих общественных местах, чтобы постоянно не проветривать. За прилавком стояла молодая девушка, по-видимому, стажерка, изображавшая приветливость. Якоб с Мартином вошли, держась за ручки; они часто так ходили потому, что кроме прочего это позволяло кому-то одному залипнуть в телефон без опасности попасть под машину. — Здравствуйте! Заказывайте, пожалуйста, — поздоровалась девушка. — А, э-э-э, — затупил Якоб, рассматривая вывеску с описанием нескольких десятков видов кофе. — Сделайте фраппе. Оно же со… взбитыми сливками, да? — Да, со взбитыми сливками. Что-то еще добавить? — Корицу, если можно. — Объем? — Большой. — Большой в смысле средний? — Я не знаю. Вот то, как у вас называется большое кофе, то я хочу. — Поняла, — девушка забавно улыбнулась. — Ваше имя? — Ябби, “jåd-a-be-be-i”, — продиктовал он, заплатил пятьдесят крон телефоном, и девушка подписала стакан. Мартин показал, какой столик ему понравился, и сам подошел к прилавку. — Здравствуйте, что для вас? — обратилась к нему девушка самым фальшивым доброжелательным тоном на свете. — Здравствуйте. Можно, пожалуйста, гранд матча-латте, — попросил он. У него было чуть больше времени для изучения вывесок. — Что-то еще? — Нет, спасибо. — Возьмете напитки вон там. Через пару минут Мартин же подошел за стаканчиками, подписанными “Martin” и “Jabbey”. Девушка поставила на прилавок второй кофе, Мартин почти соприкоснулся с ней пальцами, забирая его. Она вдохнула воздух и внезапно раскраснелась, бросая взгляд то на Мартина, то на кофе в его руках. — Что? — спросил он подозрительно; ему не очень хотелось фоткаться и поддерживать разговор, если она их узнала. — Ничего, — промямлила девушка. — Просто… — и вздохнула. — так романтично. — В смысле? — а потом он тоже посмотрел на кофе в своих руках, и до него дошло. Мартин смущенно улыбнулся и потупился. — Спасибо. До свидания. Он поставил перед Якобом стакан, сел рядом и тут же спросил: — Скажи, почему ты выбрал фраппе? — Черт его знает, наугад, — ответил Якоб, подтверждая его ожидания. Конечно, они не замечали. Они вросли друг в друга слишком крепко, чтобы о таком задумываться. — Мне просто показалось, что это будет вкусно? Никто точно не знал, что значил и чем определялся запах человека; какой запах окажется привлекательным, а какой нет. Порой ненавидевшие вкус горького шоколада на людях находили его самым лучшим, и наоборот. Все чаще появлялись “современные” запахи, и можно было встретить кого-то с естественным шлейфом сладкой газировки или новой резины. Даже запах книжных страниц из-за антропогенного происхождения считался экзотическим. Их поколение в этом плане отличилось своей нормальностью, а вот нынешние подростки, только-только узнававшие свои запахи, оказались диким карнавалом. Кофе был неплохой, в это время дня людей было немного, и они с удовольствием сидели в углу рядом с металлическим светильником из геометрических форм. Мартин положил подбородок Якобу на плечо, а руку на спину, и вместе они просматривали ленту инстаграма. — Стокгольм, — бросил он. — Милан. — Осло, — они называли города практически без остановки, сказывался опыт. — Оттава. — Окленд. — Денвер. — Рейкъявик. — Копенгаген. Якобу было на “н”, но он чего-то затупил и ничего не приходило в голову. Ехидно улыбаясь, Мартин поднял руку и стал один за другим разгибать пальцы, пока не показал раскрытую ладонь. — Ты проиграл. Счет семь-четыре, я веду. — Да ты сбился со счета еще неделю назад! — Ну, я примерно. И вообще, победителей не судят, — он ущипнул Якоба за бок, и, чтобы не быть защекоченным до смерти, тот поймал его за оба запястья. Они прибились друг к другу, соприкоснувшись плечами. Мартин потянул его за руку: — Давай не проебем второй поезд. Станция посреди леса выглядела так, как будто упиралась прямо в глухую чащу, построенная для лесников-фанатов. Напротив была пустая парковка для машин из трех мест, одно из которых для инвалидов, и до отказа забитая стойка с непристегнутыми велосипедами с корзинками. Рядом ютилась одноэтажная почта-она-же-магазин-она-же-кофейня, из будки перед которой выглядывал пес, огромный, но сразу видно, что дружелюбный. За нее убегала асфальтированная дорога с широкими обочинами и дренажными канавами по сторонам. — Здравствуйте, — поздоровался Якоб с прохожим, вышедшим из леса за велосипедом. — Привет, — ответил тот, и Мартин обернулся ему вслед. — Ты знаешь, кто это? — вполголоса спросил он. — Не-а. — Тогда почему вы здороваетесь? — Ну, мы же здороваемся с соседями. — Но… — Мы в самой захолустной деревне на свете, Мартин, — пояснил Якоб с отчаянием. — Тут все соседи. Они обошли почту и отправились по заворачивавшей асфальтированной дороге, прямо посередине. Они продолжали держаться за руки, переплетая пальцы. Якоб храбрился, как мог. — Нам не нужно отойти в сторону? — спросил Мартин. — Что? — Обочина. Мы идем посреди дороги. — А… Э, там типа эта, велосипедная дорожка. — С тобой все хорошо? — он остановился. Стоять посреди очевидно проезжей части было неуютно, но, в любом случае, по ней никто пока не проезжал. — Я волнуюсь. Что ты не понравишься отцу, он не примет нас и мне будет за него перед тобой стыдно. — Вовремя ты. В принципе, я тоже не то чтобы горю желанием знакомиться… — Мы отметили годовщину и вместе живем, — уперто ответил Якоб. — На этом этапе отношений знакомиться с родителями — естественно. Кроме того, сколько я уже знаю твою семью? — Эй, это — не считается, — возмутился Мартин. — Я представлял тебя как друга, это совсем другое. — Здравствуйте, — мимо них прошла женщина. — Добрый вечер, — машинально бросил Якоб в сторону, не отвлекшись и на секунду. Они продолжали стоять посреди дороги, держась за руки. — Это надо мне самому, понимаешь? Потому что мы нормальные, и наши отношения — нормальные. Я не хочу тебя скрывать. — Мы еще пытаемся успеть к шести? — Мартин покачал головой, бросив попытки его понять. Надо — значит надо. Он достал телефон и проверил время. — Если так, то стоит поторопиться. Словно подгоняя их, раздался рокот автомобильного двигателя. Якоб потянул Мартина влево, тот потянул его вправо, они неловко остались стоять посередине; машина притормозила за их спинами и не просигналила, как будто хотела пристыдить. Они все-таки сбились в сторону, пропустили автомобиль и направились за ним вслед. Деревня, принадлежащая к одной из множества мелких коммун Зеландии, состояла из двадцати-двадцати трех домов. Между ними были аккуратные дорожки, уютные и целенькие, и странные пустоты, устланные низкой травой и мелкими васильками. К двухэтажным, распухшим, разбросанным как грибы домикам приходилось бы долго присматриваться, чтобы понять, что построены они были лет тридцать-пятьдесят назад — так заботливо их подновляли, подстригали темно-зеленый вьюнок, белили фахверковые стены и подметали крылечки. Ничего не поддерживало жизни в этом месте, кроме любви людей к своим домам, порталам в далекое прошлое. Мартин не протянул бы здесь и недели. Якоб привел его к одной из дверей — он тут же забыл, какой, и не смог бы найти этот конкретный дом, оказавшись тут один. Протянул руку и замер, вздохнул, дернул кистью еще раз и замер. — Да блять, — шепотом выдохнул Мартин, постучал и открыл дверь. — Как хорошо, что в новом поколении нет конкуренции между омегами! А то все эти шутки про невозможность омежьей дружбы, про змеиные клубки… На самом деле никакая романтическая драма не может стоять на пути у настоящей привязанности, но ты наверняка знаешь об этом больше меня. Отец сидел, откинувшись в кресле, с чашкой дымно-черного кофе с ромом больше своей головы. За последние пару лет он совсем себя забросил: все больше на нем становилось слоев теплых пледов и массивнее — чашка кофе. На столе стояла вазочка с лакрицей в шоколаде. Якобу хотелось провалиться под землю. Ладонь Мартина лежала у него на коленке. — Па-ап, — в отчаянии простонал он. — Но мы не друзья, то есть друзья, конечно, но в первую очередь мы пара. Мы любим друг друга. По-настоящему, как вы с папой э-э-э когда-то. — О, твой отец абсолютно полностью вскружил мне голову… э-э-э когда-то. Нельзя было представить альфы с более притягательным запахом, я просто ни на чем не мог сосредоточиться с ним рядом, — отец усмехнулся и сильнее закутался в колючий плед. — Я даже не мог понять, как альфа моей мечты выбрал меня, такого непримечательного. Нет, твой отец — полный мудак, конечно, но я желаю тебе когда-нибудь почувствовать такую же любовь… — Но я чувствую! Мы с Мартином встречаемся, я хотел познакомить тебя со своим парнем. — Братская любовь, полное взаимопонимание… я бы хотел иметь такого же хорошего друга, — мечтательно проговорил отец. — Что может быть лучше? Знай, Якоб, я горжусь тобой и во всем на твоей стороне. Ты всегда можешь на меня положиться, не забывай об этом. Якоб устало приложился лбом об стол. Отношения внутри одного вторичного пола оставались спорной темой даже в европейском обществе. Они никогда не осуждались публично (иногда казалось, что в Дании публичность вообще — щит от чего угодно), и поэтому тискаться можно было безлимитно в рамках приличия. Но за закрытыми дверями такие пары сталкивались и с шепотками, и с косыми взглядами, и с принципиальным непониманием — а как же притяжение между альфой и омегой, завещанное предками? Поиск того самого, чей запах сведет с ума раз и навсегда? Страшно было представить, что из неоткуда мог появиться некто, кто отнял бы их друг у друга просто по праву существования; да еще и прокусил бы плечо! Впрочем, Якоб с Мартином могли тихо радоваться, ведь пары из двух альф были куда более проблемными, чем омежьи. Их во имя сохранения дурацких стереотипов принимали за лучших подружек в надежде, что это пройдет и временно, но хотя бы не спешили клеймить. — Ну, слушай, — Мартин закинул руку ему на плечо. — Возможно, существует внешний лимит на поддерживающих родителей? Да и там тоже есть свои минусы. Мы вместе, и это главное. — Угу, — Якоб повесил нос, Мартин похлопал его по бокам, чтобы подбодрить. Они вышли обратно на дорожку, изгибающуюся между странных пустот. — Но вообще-то, ты похож на своего отца. Знал об этом? — Да, и очень жаль. Из-за дома напротив — насколько это можно было назвать напротив, ни один дом тут не смотрел другому в окна — вышел красивый омега с ребенком лет пяти. Для совсем маленьких детей это было хорошее место, и поэтому все ранние воспоминания у Якоба были окрашены в приятные зеленые тона. У детей еще не было собственного запаха — они пахли своими родителями: любимым или смесью. С виду определить вторичный пол еще долго было невозможно; беты и альфы до пубертата не отличались вообще ничем, и в школе много гадали, кто кем станет. Якоб не помнил, кто первый сказал ему, что у него появился запах, но помнил, что это было в четырнадцать, и через полгода он впервые потек — одно из худших воспоминаний в его жизни, где-то наравне с проебанным финалом мажора. — Здравствуйте, — поздоровался Якоб и Мартин повторил за ним тенью. — Простите, — он услышал отголосок знакомого запаха. — Нильсены здесь, верно? — Да. Мы встретились с ними по пути. — Спасибо. — Надо заглянуть, — обратился Якоб к Мартину. — Расмус наверняка у своих. — Расмус? Я думал, его семья живет в Орхусе. Да и не то чтобы он был рад нас видеть… — Не-не-не. Расмус Нильсен, Хукси. Луч света в этих ебенях. — Я не уверен, что это будет слишком увлекательная беседа, м? Кроме того, ведь нас не приглашали… — Есть кое-что, в чем Расмус всегда знал толк: в хорошей сплетне. Все еще неувлекательно? — Ты слишком хорошо знаешь, чем меня купить. За часок перемыв косточки всем общим знакомым, они вышли в сумрак из магазина-почты-кофейни с единственным столиком напротив железнодорожной станции. Стеной поднимался черный лес, низкое небо стелилось как будто по самым верхушкам буков. Вечернее похолодание принесло с собой влажность. Мартин вдохнул и почти задохнулся воздухом, таким он был легким, и внезапно почувствовал сильнейшее дежа вю. Хвоя и сырость, зелень и какая-то неуловимая сладость. Они остались в одиночестве, дожидаясь поезда. Мартин притянул Якоба к себе, тыкаясь носом в шею. — Ну-ка иди сюда, — от горячего дыхания тот поежился в его руках, поднимая плечи. Мартина всего окутало его запахом. Якоб пах, как быть на природе рано утром: холодным воздухом и росой, сочной травой и земляникой. Запах был не идентичным, но родственным этому месту, и Мартин испытал острую благодарность тому, что Якоб сюда его вытащил, как будто он узнал что-то важное. Их запахи не были похожи, даже самую малость, даже чуточку. Как будто всего один раз, но в чем-то очень важном обошло объединявшее их волшебство. И все же, узнавая друг друга, внутренне они становились одним. Мартин сидел на столе, свесив ноги. На одну руку он опирался, в другой держал сигарету; он опять стал курить “легкие” в безнадежной попытке бросить. За его спиной было настежь распахнуто окно, и ветер трепал короткие волосы. Якоб сидел за столом перед ним, положив локти ему на колени. Рядом стояли две пустые банки кактусового ред булла, пепельница, лежала зажигалка с логотипом ЕСЛ и раздербаненная пачка сильвер Лаки Страйк. И сигареты с кнопками, и одноразки оставались уделом меньшинства — слишком легко было попасть на аллергенный вкус. Находившиеся в “активном поиске” альфы и омеги старались и табак не курить — его призвук сходил с человека месяцами. Якоб с Мартином же были слишком привычные, чтобы друг на друге его замечать. За окном рассветало. — Ты не бросишь меня ради какого-нибудь альфы? — внезапно наивно спросил Якоб; только бессонный раннеутренний бред позволял ему говорить такие глупости. Мартин засмеялся, запрокинув голову, как будто собирался свеситься из окна. Якоб поначалу подумал, что он не принял его слова всерьез, и уже собирался обидеться. Но потом тот спрятал взгляд, и он понял, что ненароком задел что-то уязвимое. — Прости, я сейчас скажу что-то очень злое, но… — Мартин вздохнул. — Я боюсь, что меня никто уже никогда не полюбит, кроме тебя. Это значит, что я плохой человек, да? Вот оно как… Он вдавил окурок в пепельницу, как будто хотел его изничтожить, и сразу же полез за следующей в пачку: там оставалось две или три. Мартин все щелкал зажигалкой, и его неуместная суета создавала фон, похожий на белый шум. Как всегда, их внутренние демоны с наибольшей готовностью пожирали друг друга. — Смотри на меня, как смотришь,  — с готовностью ответил Якоб. — целуй, как целуешь, обнимай меня и после официалок, и в постели, и мне будет все равно, даже если в свободное время ты топишь котят. — А ты? — обыденно бросил Мартин, затянулся и указал на него сигаретой. — Ты пойдешь со мной топить котят? — Мартин… — Якоб отвернулся и почесал затылок. — я для примера, я не то имел… — Отвечай, — с неприкрытой потребностью сказал тот, не оставив ему выбора. — Да, с тобой я буду топить котят. — Мне в жизни ничего горячее не говорили, — Мартин успокоился и зевнул; между ними восстановилась обычная гармония. Якоб отобрал у него сигарету, он держал их по-девичьи вычурно, между указательным и средним пальцем. — Сочувствую, — он тоже зевнул и затушил почти целую сигарету в пепельнице. Учитывая, что им было к одному времени и станция метро была близко, не было ничего необычного в том, что они приходили одновременно, и это определенно не палило, что они вместе жили. Разве что за ручки держаться было нельзя. Они вошли в светлый офис и повернули направо к лестнице. Внезапно Мартин громко чихнул, закрыв лицо руками.  — Ты не простудился? — спросил Якоб, и тот покачал головой. Стоило им пройти не больше пролета, ситуация повторилась. Мартин чихнул, ткнувшись Якобу в плечо, выпрямился и потер нос. — На кого же у меня, — раздраженно спросил он. — такая аллергия? — А ты не выяснил в прошлый раз? На Бласте? — Не-а. По коридору вдалеке навстречу им шли два человека. Контражурило, и поэтому видно было лишь силуэты, но одного из них они все равно мгновенно узнали. Николай был единственным знакомым им омегой, пользующимся парфюмом. Он выбирал разные, не слишком броские, но полностью перекрывающие естественный запах ароматы. Изначально такие предназначались для бет, желающих приобрести хоть какой-то запах, но альфы и омеги пользовались ими, чтобы в них нельзя было заметить изменений. Проводил ты время один или с кем-то, как себя чувствовал, где бывал — естественный запах выдавал о владельце много тайн. Николай же любил оставаться энигмой во всем. В их команде все были омеги, кроме Виктора, который, обладая отрицательным авторитетом, тоже как альфа особенно не воспринимался, так что не то чтобы Николаю было от кого скрываться, но его настоящего запаха Якоб с Мартином не слышали ни разу. Мартин опять чихнул и, как кривое зеркало, согнулся и чихнул человек напротив, который Николаем не был. — Пиздец, — внезапно осенило Мартина догадкой. — Что? — спросил его Якоб, но они приблизились достаточно, чтобы все стало очевидно. Рядом с Николаем шел и что-то тихо с ним обсуждал Каспер Мюллер, Кэдиан, находившийся на бэнче и прекрасно проводивший последние месяцы в Копенгагене. — Hej! — как всегда доброжелательно поздоровался он, и Якоб малодушно капитулировал и, насколько это было возможно, спрятался Мартину за плечо. Все они перездоровались и обменялись парой формальных фраз, прежде чем Николай соизволил объяснить, что тут происходит: — Я попросил Кэдиана поделиться со мной опытом по кое-каким вопросам, — сказал он так, что стало понятно, что спрашивать конкретнее не стоило. — Как капитан капитана. Но он уже уходит. Каспер помахал рукой, прежде чем спуститься по лестнице, по которой они только что поднялись. Кэдиан в офисе Астралис? Отдавало лютым сюрреализмом. Впрочем, если Николай его позвал… Мартин утер нос рукой, и Якоб спросил у него вполголоса: — Как у тебя может быть на него аллергия? Разве он не был твоим… — Что-то изменилось, — перебил тот. Мартин выглядел задумчиво и озадаченно. — В его запахе все — другое. И, видимо, не только в его… Якоб коротко тронул его за локоть, прерывая размышления. Не то чтобы у них было время о таком думать.