Je suis avec toi.

— Мне тут птичка на хвосте принесла, что у вас возникли проблемы. Голос Дазая нарушил покой квартиры Чуи. Сам Осаму за два года совершенно не изменился: выцветший бежевый плащ, поношенные бинты, зашарканные туфли, бардак на голове и в мозгах, наверняка, тоже. — Какого чёрта тебе нужно? Чуя не видел смысла задавать вопросы вроде: «что ты делаешь в моей квартире?» или «как ты сюда вообще — блять — попал?», так как это было бесполезной тратой воздуха. Потому что Дазай — это апогей дуристики и телесное воплощение фразы: «угадай, что выкину» без правильного ответа. — Да так, решил по старой памяти зайти, поболтать, кто знает, может сложиться чего. — Я тебе не налью. Сказал как отрезал. Дазай нахмурил брови, театрально вздохнул и сполз на тёмно-серый, обитый экокожей диван. Умостив свою задницу на диване, он закинул ногу на ногу, неторопливо болтая одной в воздухе. Гад чувствовал себя как дома. —… И птичка твоя, я так понимаю, зовётся Огаем? — Ну… Может и Мори, может и господин Фукудзава, может и кто-то. Поприземлённнее. Настроение Чуи и до визита его напарника с припиской ‘экс’ было хуже некуда, а теперь — пробило третье дно. На самом деле, ему было похуй на то, откуда у Дазая информация о делах мафии. Дазай ушлый, его стороной не обойдут никакие сплетни, никакие вести. Чуя на иголках уже несколько дней. Дневная норма выкуренных сигарет повысилась трижды, а к вину он прикасаться вовсе перестал. У него нет времени на распитие дорогого алкоголя. А вдруг ему позвонят и скажут, что — Впрочем, уже не важно. Дазай понимал это отношение Чуи. Что уж там, бинтованный придурок соизволил даже быть менее раздражающим, чем обычно, урезав паёк тупых вопросов и идиотских ужимок. — Ну, долго диван загаживать будешь? Говори, зачем пришел. Если поржать, то предупреждаю, я сегодня в настроении сломать тебе челюсть и пару рёбер. — Жестоко, чиби. — … Убийственный взгляд Чуи говорил громче любых ругательств. Он устал, он потерян и самое хуевое — он напуган. Как будто ему снова 15, а его вчерашний друг с кислой миной вонзает в него нож по самую рукоятку. Только в этот раз удар пришелся не в бок, а в сердце. Чуя презирал все эти розовые сопли, на самом деле. Если с традиционным букетно-конфетным периодом он смирился, к лепесткам и свечам пристрастился, то все эти возвышенные фразы о неумирающей любви, ударах в сердце и боли от разлуки — никогда не понимал. По крайней мере, пока это не постучало в его двери. — 38 человек — не хилая циферка. Странно, что Мори-сан такое допустил, да? — Дазай неодобрительно помотал головой, — Ай-яй, пропали выбивалы, кнопки, целые экипажи … Ой, и, кажется, я слышал что-то о нашем Сё-куне, да? Медиков-то нынче в мафии маловато. Хотя, тут уж как посмотреть, такой скорее по—… — Заткнись! Наконец Чуя вскипел. Даже метод счёта от одного до десяти и обратно не помогал. Исполнитель не был фанатом переливания из пустого в порожнее. — Ты за этим пришёл? Я и сам знаю, сколько у нас потерь, что тебе нужно, засранец? — Не задумывался, почему у вас столько потерь? Или, дай-ка подумать, почему, к примеру, тела остальных вы находили почти сразу, а тела последних десяти — нет. Или, о, почему жертвы внезапно прекратились? Чуя молчал, глядя на Дазая, как будто тот нёс бред сумасшедшего в горячке. Хотя, почему «как будто»? Осаму ловко извернулся на диване, вальяжно ложась на живот, опираясь локтями на подлокотники, снова болтая ногами в воздухе. — Подсказка: когда люди выкидывают своих заложников? — Что ты несёшь, паршивец? — Ответ неверный. У тебя ещё две попытки, слизняк. Чуя зашипел, закатывая глаза. шестерёнки в его голове крутились удивительно быстро. — Когда? Когда им не нужны заложники живьём? Но зачем тогда выставлять трупы напоказ? — Очень просто: они, как опытные охотники, выкидывают мафии наживку, чтобы поймать рыбу покрупнее. Наживку вы успешно съели, рыба была поймана. Наживка помельче больше не нужна. — … Что ты хочешь сказать? Кто им был нужен? — А кто пропал последним? Чуя пожевал внутреннюю сторону щеки. — Сёхэй. — Вуаля. Им нужна была твоя-ваша француженка, то есть, я имею ввиду, grand docteur портовцев — в отличии от Чуи, который бегло, пусть не идеально, мог пользоваться французским, у Дазая выходило очень криво. На троечку с минусом. — Закрой пасть.! Дазай, видя, как опасно сжалась в кулак ладонь Чуи, закованная в чёрную перчатку, охнул, страдальчески подкатывая глаза. — Ой, ой, ой. Я тут вообще-то помощь оказываю. Не хочешь — не надо. — Что-то не видно твоей помощи, святой ты… — Чуя взмахнул рукой. Кажется, он пока ещё не знает таких слов, которыми можно в полной мере описать невыносимость обладателя этого тела перед ним. — Теперь дело за тобой. Вспоминай, кто на твоего приятеля точил зуб. Чуя замолк, вставая с места, тяжёлыми шагами направляясь к окну, а потом медленно волочась обратно. И так три грёбанных раза, пока он не встал на месте. — Никто. — Быть не может, думай лучше. — В Японии — никто. Все, кто мог иметь что-то против сдохли уже давно. А Поль… — С ним уже ясно. Можешь, конечно, пообщаться, но... — Нет. С ним мне говорить не о чём. Он бы не вылез в свет только чтобы перебить укрывающих его мафиози от чужого лица. — Так. Говоришь «В Японии — нет»? Интересно, да, — задумчиво сказал Дазай, щурясь, почёсывая подбородок пальцами, прежде чем пролепетать, — А где же тогда есть, если в Японии нету? Косить под идиота у него получалось восхитительно. Талант. Чуя замолчал снова. Где же есть? Наверное, стыдно не знать, кто охотится за головой человека, с которым ты идешь бок о бок 6 лет. Или, скорее, горько осознавать, что тот, с кем ты был рядом ебаных 6 лет, не посчитал тебя достаточно близким, чтобы рассказать. Чуя выхватывал обрывки прошлого Сёхэя из его неосторожно брошенных фраз. Что-то о Франции, что-то о какой-то шарашкиной конторе коронованных… Подробно он знал только о Верлене. И то только потому, что Сёхэя рассказать вынудили обстоятельства. — Кто-то, кто знал его до прибытия в Японию? — Бинго! Кто? — Я откуда знаю?! Дазай разочарованно вздохнул. — С тобой всё так же скучно, чиби.

***

Сёхэй испытывал дежавю. Больно. Впервые за несколько лет ему действительно больно. С его дневной нормой порезов и капельниц, с его богатым опытом различных травм, с его огромным болевым порогом, ему так адски больно. Это нормально? Наверное. Всем людям бывает больно. Делает ли это его настоящим человеком? Он чувствовал металлический вкус крови во рту, чувствовал, как густые, мерзкие, тёмные сгустки с кашлем покидали его тело и ударялись о холодный бетон. Ему больно. Он уже проходил через это раньше. Ему так больно. И он ненавидел это. Он чувствовал так много всего одновременно: чувство боли, страха, отчаяния, жалости, ненависти к себе и ко всему вокруг. Он чувствовал так много, что внезапно, в один момент Он почувствовал Пустоту. Звенящая пустота охватила его разум. Он больше не видел ни трупов своих товарищей, ни блядского лица своего спасителя-мучителя, не чувствовал прилипающей к коже мокрой от собственной крови, в луже которой он лежал, одежды, не думал ни о чем: ни о том, что завтра не наступит, ни о том, что не успел сказать «Adieu, mon homme» и «Je t'aime, cheri». — Вставай. Сёхэй почти полностью перестал разбирать человеческую речь из-за звона в ушах, но что-то внутри заставляло его безропотно выполнять любые команды человека напротив. Что-то на инстинктивном уровне. Условный рефлекс. Да. Он помнил эту ситуацию. Ясно, как день. Он знал, что будет дальше. Щелчок. И Антуан приседает на колено перед ним. Прокрутка барабана. Антуан смотрит на него как на редкую коллекционную статуэтку, забытую где-то на долгое время, а теперь наконец найденную. Револьвер в руках судьбы прижимается холодным металлом к виску Сёхэя. И он улыбается. Антуан не позволял ему излеить собственные раны. Способность Легера — «Властитель ничего» — одна из худших способностей на земном шаре. Она способна контролировать чужие способности. Да, не все и не полностью. Частично. Ослаблять их, усилить, направлять в нужное русло. Например, сейчас вся кровь Сёхэя — яд. Он не в силах ничего изменить. Медленно уничтожает сам себя изнутри. Он не против умереть. Только бы всё кончилось. Интересно. Ему простят эту минутную слабость? Курок спущен. Занавес.