Je suis avec toi.

Take my eyes, take them aside Take my face, and desecrate Arms and legs, get in the way Bodies break

(Mother Mother - Body)

Что вы чувствуете после пробуждения? У Сёхэя это обычно аромат кофе, тянущийся с кухни. В совсем одинокие дни: флёр его медикаментозных препаратов и запах сигарет, въевшийся в кожу. Шум суетливой утренней Йокогамы из окна, копошения в соседней комнате. В этот раз, придя в себя после долгого сна, Сёхэй не почувствовал ничего из этого. В нос ему ударил запах крови. Так хорошо ему знакомый. Отвратительный, металлический запах, от которого у обычного человека наверняка бы начались рвотные позывы. Запах крови в воздухе был настолько густым и отвратительным, что даже Сёхэй поморщился, чувствуя, как его слюна превращается в густой ком, вставая в глотке. Он ничего не помнил. Кажется, его сопровождала Акутагава? Ему оставалось надеяться, что с девушкой всё хорошо, и она успела сделать ноги быстрее, чем он. Сёхэй открыл глаза. И тут же закрыл их. Он уже давно понял, что он в заложниках, судя по тому, что руки и ноги у него связаны чем-то похожим на бечевку, грубую, которая явно оставит следы на бледной коже, а сам он сидит на подобии стула, но блядь — Он не ожидал, что запах крови исходит от горы чёртовых трупов перед ним. В полутьме сырого помещения с голыми бетонными стенами, покрытыми паутиной трещин, за эти пару секунд он успел увидеть гору тел. Изувеченных, до неузнаваемости изуродованных человеческих тел. Некоторые из них ещё шевелились. Сёхэй мог предположить, что это сокращения мышц у мертвецов. Обычное явление. Это были тела пропавших мафиози, которые они не смогли найти. Сёхэй не принадлежал к тому типу людей, которых можно было назвать «паникёрами». Он с удивительной стойкостью переносил даже самые непотребные зрелища. Но сейчас в нем медленно просыпалось чувство тревоги. Звук воображаемой сирены раздался в его сознании, а где-то недалеко, рядом с дверью «здравый смысл», загорелась красная вывеска «Нам пиздец!» Окончательно его нервы сдали, когда чья-то рука легла на плечо, а знакомый до дрожи и подступающей истерики голос с сильным французским мурлычащим акцентом произнес: «Тебе нравится?» Сёхэй застыл, как олень в свете фар. Он не решался открыть глаза. Он ожидал, что попадёт в руки к второсортным бандитам с большой дороги и продержится достаточно долго, чтобы придумать, как выкрутиться. Но теперь тлеющая надежда на то, что в этот раз барабан револьвера судьбы попадёт на пустую камору и прозвучит холостой, в нём угасла окончательно. —- О, mon ange, ты, кажется, совсем не рад меня видеть. В чём дело? Ты не скучал по мне? — … — — Какая жалость. А я скучал. Мужчина прошёл вперёд, обходя стул с Сёхэем, неторопливыми размеренными шагами. — С тех пор, как твой друг проник в наше святилище, нам с братьями пришлось долго работать, чтобы снова привести наш дом в порядок. Его абсолютно не волновало молчание, получаемое им в ответ. Сёхэй сжал челюсти настолько, что зубы жалобно скрипнули. Он резко вдохнул через нос, снова чувствуя запах крови и сырого мяса. Его тошнило. — Ты, чёртов маньяк, что ты забыл в Японии? Раздался слабый голос Сёхэя, переполненный злобой. — Я? — человек усмехнулся, — О, mon pauvre enfant, я должен спрашивать у тебя. Что же ты делаешь в Японии? Твой дом у нас. Все уже тебя заждались. Все? Само собой. Остальные люди из заведения, где Сёхэй прожил долгие годы своей жизни, не были настолько удачливы как он. Сёхэй попал в «Les Têtes Couronnées» лет в восемь. Наверное. Он не помнил. Его отец был знатным любителем азартных игр. Одним словом, сама судьба велела ему однажды заглянуть в это казино. Первый раз кончился вторым, второй пятым, пятый — окончательным проигрышем и долгами. С каждым разом отец мальчишки точнее, на тот момент — просто жизнерадостного мальчика с мечтой, становился всё более. Иным. Из отъявленного атеиста превратился в набожного католика. С поправкой на то, что «католицизмом» прикрывалась секта. Жертвоприношения, выработка адренохрома, рабство, пытки… И когда платить было нечем, всё имущество семьи ушло во благо их «Творца», а сбережений не осталось… Платой стала высшая ставка, которую мог предложить любой верующий. Собственная плоть и кровь. Нет, отец не пожертвовал собой, он отдал своего сына «во служение». Ведь что может быть большим благом, чем благо жертвенное? Это высшее благо, катарсис, причащение всех своих грехов…

Смешно, да?

Мальчишка, раньше выглядящий бодрым и весёлым, за пару месяцев осунулся до неузнаваемости. Его и остальных детей держали в «яслях». Группа помещений с подобиями спальни, столовой и моленной. Почему «подобиями»? Спальня представляла собой голый подвал с расстеленными на щедушными, тонкими одеялами, столовая — соседняя комната с деревянным столом, без стульев, моленная — … Сёхэй не хотел бы даже вспоминать, как впервые там оказался. Чем-то этот подвал напоминал ему то место. Тёмнота, свет свечей, и человек, то есть, святой мученик и жертва, удостоенная распятия. Таких было немного. Мальчик знал всего одну. Это было великой честью. Бедняга был жив на протяжении недели. Потом, все остальные годы, он медленно разлагался, пока лохмотья кожи сгнивали и отслаивались. Многие не выдерживали. Мальчик помнил, как просыпаться от детских криков, уведомляющих, что кто-то мёртв, стало привычным делом. Потом, спустя время, они просто перестали кричать. Новеньким в рядах «ягнят» закрывали рты, чтобы не наводили шуму. Лучше было не говорить о том, что кто-то «ушёл». Потому что тогда Отец устраивал праздничный ужин. В столовой на деревянном столе на скатерти обычно лежали целые туши козла или барана. По праздникам — человеческие. Периодически стол пустовал. Иногда неделями. Люди, обезумевшие от голода и жажды, способны на самые отвратительные вещи. Мальчик видел, как его «братья» и «сёстры» с остервенением обгладывали своих вчерашних друзей. Те, кто не хотели повиноваться и есть, были наказаны. Голод. Они запирались в моленной. На пару дней или на неделю, а может на месяц. Мальчику было тяжело представить, каково это, но потом очередь дошла и до него. Тогда он понял. В первую неделю он голодал, во вторую — сходил с ума, в третью — моча не казалось ему такой уж мерзкой. Он быстро понял, как играть по правилам. За столом нужно усерднее остальных делать вид, что жуёшь, изображая наслаждение. Подсохшая баранина– в разы вкуснее сырой. По праздникам нужно всеми силами стараться попасть в моленную. Там тебя не заставят есть. С четырнадцати лет «ягнята» переводились в псарню. Там наказания становились жёстче. Там растили ненависть и слепое послушание. Там растили псов. Мальчик туда не попал. Не успел. В тот вечер, когда мальчишка был в очередной раз заперт в моленной, на этот раз всего на пару часов, в «Les Têtes Couronnées» пришёл новый посетитель в сопровождении своего товарища. Через пару часов, правительство устроило рейд на здание. Посетители, Отец и его Братья, ягнята, псы, остальные. Все бежали прочь в страхе. Отец и его Братья в страхе быть пойманными и осуждёнными, ягнята и старшие — от стыда. Им некуда было вернуться, а те, у кого ещё был дом, не смели заявиться туда после того, что с ними произошло. После того, во что они превратились. Одному из ягнят повезло больше остальных. Он не успел сбежать. Его нашли. В тот вечер он познакомился с Артюром Рембо и Полем Верленом. А они познакомились с испуганным, исхудавшим, болезненным «condamnation à mort». Так представился им мальчик, когда Рембо рискнул спросить его имя. Рембо — человек удивительный. Он, как неравнодушная старуха, собирающая бездомных котов, коллекционировал себе подопечных. Верлен — «самый человечный нечеловек» и… Кажется, Рембо назвал его «Мишель». Самый нечеловечный человек. И он упрямо искал в них что-то. Надежду на лучшее будущее. Мишель был сроден коту, но не домашнему пушистику, а уличному, боящемуся всего вокруг, готовому выцарапать тебе глаза. Впервые, когда ему дали нормальной еды, это был куриный суп с крупно нарезанной морковью и картофелем, избыточным количеством зелени и варёной куриной грудкой, он разрыдался. Он помнил этот день. Запомнит навсегда. После того, как он съел всю тарелку за меньше, чем пару минут, его вырвало. Человек, чей организм привык к сырому мясу и человеческой плоти, вряд ли быстро подстроится под нормальную человеческую еду. Под нормальную жизнь. Это по вкусу не напоминало то, что ел Мишель раньше. Он не знал, разочарован ли он или обрадован. Это… Это пугало. — Что ты с ними сделал? С отчаянной злостью хрипло произнёс Сёхэй, открывая глаза. Высокий, изящный мужчина, одетый во фрак с тёмными классическими брюками, с каштановыми, волнистыми волосами, собранными в пучок. У него появилась седина. И шрамы. Сёхэй так давно его не видел… Это был Отец. Отец Антуан. Антуан Легер. — Ничего. Просто помог им вернуться домой. Нам не хватает только Избранного. Мягко произнёс он, делая шаг ближе, наклоняясь к лицу Сёхэя, чтобы провести рукой по его волосам. — Mon biquet, ты уже успел опошлить себя? Как низменно портить своё тело, — Отец Антуан фыркнул, потирая прядь обесцвеченных волос Сёхэя между пальцев, — тебе придётся потрудиться, но ничего страшного. Он тебя простит. — Заткнись! — О? Кажется, эта страна совсем тебя испортила. Это те господа научили тебя таким словам? — Я сказал: «Заткнись»! Закрой свой рот! Чего ты хочешь?! Убирайся! Сёхэй забился на стуле, стараясь вырваться. — Чшш… Я здесь, не бойся. Всё будет хорошо, глупый мальчишка. Я просто хочу тебе помочь. — Мне не нужна твоя помощь! — Кто, ты думаешь, ты такой, чтобы отказывать мне? Ты один из нас, помнишь? — Нет! Я не один из твоих выблюдков, я никогда не буду, я больше никогда не буду! Голос Сёхэя был нервным, трясущимся. Он хотел, чтобы его спасли. — Так значит? Ты отказываешься от Нас? Глупец! Мужчина резко отстранился. Его взгляд встретился с бешенным взглядом Сёхэя. — Ты весь — жалкое, низкое, борющееся за своё существование подобие человека. Ты — творение нашего Господа, созданное для Нас. Ты должен помнить своё место, mon biquet, ты — святой мученик. Твоё тело, кровь, плоть, каждая кость — существуют только чтобы ты мог принести пользу. Так прими свою участь. Сёхэй выкрикнул: «Прекрати, сука! –», когда увидел, как Отец Антуан со спокойным выражением лица подошёл к крайнему человеку из «мёртвой кучи» и наклонился. — Ты хочешь жить? Чуть живой человек не мог ответить словами, только глаза его были прикованы к Антуану. — Конечно, ты хочешь. — Не тронь их, ты, кусок выблюдка! — Их? О, я просто пытаюсь им помочь, глупец. Сёхэй закусил язык, наблюдая как Антуан достал из кармана фрака скальпель — скальпель, который носил при себе Сёхэй, — и приближался к нему. — Не смей! — прорычал Сёхэй, но его рык прервался вскриком. Антуан уже вонзил скальпель в его руку, резко срезая плоть с кости вместе с тканью дорогущей брендовой рубашки. Он с хладнокровием бросил кусок человеческого мяса в кучу из людей. — Одна лишь капля крови сможет восстановить ваши сломанные кости, а целый ломоть плоти — сроден бессмертию. Это благословение, так примите его с надлежащим благоговением. Сёхэй тихо выл. Его болевой порог поразительно высок, особенно после пережитого ужаса с Верленом в период пробуждения Гивра, когда он превратился в мешок из кожи с кашей из костей и органов внутри, который он пережил только благодаря его способности, но сейчас ему больно. Он видел, как его вчерашние товарищи уже сейчас наперебой потянулись за куском его руки. Все они покалеченные и чуть живые превратились в жадных выблюдков, жаждущих выжить любой ценой. — Что ты творишь, что ты делаешь, ты… Сёхэй отчаянно молился про себя, хотя отродясь не знал ни одной молитвы. — Тебе нравится? — …Что? — Тебе нравится смотреть, как ты приносишь пользу? Тебе нравится твоё предназначение? Сёхэй всегда говорил, что он просто делает свою работу, когда Чуя неодобрительно качал головой, глядя на новые метки от игол. Но он никогда не думал, что его работа — его предназначение — будет таким. Он не выдержал, и содержимое его желудка вырвалось. Он наклонил голову набок и рвал, мешая блевотину со слезами. — Ты… чёртов псих, — с задышкой сказал он. Антуан недобро ухмыльнулся. — А ты юный наглец. Он сжал скальпель в ладони, закованной в кружевную перчатку, и резким движением вонзил это в плечо Сёхэя. Сёхэй взвыл. Нечеловеческий вопль раздался по подвальному помещению. — Вот. Тебе ведь так больно. Вкуси же. Сёхэй отвернулся. Этот психопат поднёс к его губам кусок его блядского мяса. — Нет, — хрипло просипел он. — Хорошо. Отец Антуан вздохнул терпеливо и. Раздался очередной крик Сёхэя, и звук рвущейся одежды, кожи и плоти наполнил комнату. — Salope! Сёхэй почувствовал резкую боль внизу живота. Когда он опустил глаза, его дыхание ускорилось втрое. Слёзы, скопившиеся в уголках его глаз, ручьями покатились по его щекам, размазывая подводку с глаз. Он смотрел как его внутренности выпирают из размашистого разреза. Он ебал в рот свой болевой порог. Был бы он меньше, он бы уже вырубился от болевого шока. — Давай. У тебя нет выбора. Ты избранный. Ты не можешь умереть.