Сонная тропа

Ещё некоторое время после страшной находки на дне колодца в пансионе стояла жесткая дисциплина. За каждым шагом учеников строго следили, потому Дазаю и Фёдору, дабы снова не лишиться карт, пришлось временно забыть о недоигранной партии. Остальным же и вовсе было не до этого. Приходилось активно заниматься учёбой и нарабатывать баллы. Тем более, что время приближалось к ноябрю и, соответственно, Хэллоуину, который в пансионе, естественно, намеревались отпраздновать. Контроль был ослаблен лишь в двадцатых числах октября, и ученики наконец-то более-менее расслабились. Чуя успел изучить восстановленную Эдгаром запись, что в кои-то веки удалось легко и без проблем: Ацуши его полностью игнорировал и не был заинтересован в том, чем там сосед занят. Из записи Накахара понял, что она была последней – там Танидзаки писал о том, что собирается убить Эйса: Если ты это читаешь, значит, у тебя в руках начало путеводителя. Возможно, ты найдешь остальные ответы, которые мне, скорее всего, не удастся. Я слаб, и знаю, что не выживу, если пойду против Эйса. Но я попытаюсь сделать всё, что могу. Если не остановить этого ублюдка, неизвестно, что ещё он сделает, и сколько учеников погибнет. Оборвать чужую жизнь для него как плюнуть. Я знаю, что он задумал, и не дам ему этого сделать, пусть и придётся расплатиться собственной жизнью. Терять мне нечего, поэтому решено – я убью его. Ниже располагалась странная схема с лучами, которую едва удавалось рассмотреть – она была слишком нечёткой. С трудом удалось рассмотреть вроде как герб пансиона – и то плохо. По-хорошему, надо бы обсудить запись с Эдгаром и заодно спросить, может, он сумел что-то в схеме углядеть, вот только По в последнее время везде тенью сновал рядом с Рампо, не отходя от него ни на шаг. Помимо этого еще с неделю назад начались нешуточные проблемы с предметами, которые Накахара не хило так запустил, провалявшись в медблоке после падения в колодец, а затем честно филонил с домашкой, находясь на официально-тюремном больничном с простудой. Комната двадцать шесть, в которой он провел уже довольно много времени, так и не стала для него родной. Чуя какого-то черта скучал по пятой, пусть там и было всё иначе, а в довесок – наглухо отбитый сосед. Что до этого уже бывшего соседа, – нынче он вел себя совсем иначе. Сперва как-то игнорировал и не замечал, затем начал периодически здороваться, а буквально недавно, когда выпало вместе дежурить по столовой, Тачихара вел себя удивительно вежливо и даже непривычно мягко. Он то и дело осторожно подсказывал, беря на себя большую часть работы, а когда Накахара случайно уронил и разбил чашку, Мичизу быстро собрал осколки и замыл пятно от чая, ничего не сказав. Затем, когда подошла Озаки, почему-то сказал, что это его собственный промах и извинился. Коё лишь поулыбалась и даже минус не влепила, попросив впредь быть осторожнее. Так что вопросов у Накахары не только после падения в колодец, но и этого дежурства накопилось ещё больше. Он даже ловил себя на мысли, что стоит обсудить этот дневник с Тачихарой, тем более, что обещал Гоголю так или иначе вернуть вещицу пусть уже и не хозяину. Естественно, подходить к бывшему соседу по комнате было страшновато, но ведь не просто так и не с пустыми руками. Однако, выловить в ежедневной суете Тачихару было не так-то просто. Его постоянно куда-то дёргали то преподаватели или Йосано, то другие ученики, и до самого вечера пересечься не было никакой возможности. Конечно, была очень дельная мысль перед отбоем зайти прямиком в пятую комнату. Но, каким бы верным ни казалось это решение, Чуя побаивался: вдруг в него полетит кроссовка, или что потяжелее, едва он туда сунется. С другой стороны, риск стоил того. Помимо накопившихся вопросов, было весьма интересно, какого черта Тачихара делал в лесу вместе с Мори и Фукучи, и что за хрень паслась у забора, которую, возможно, Мичизу также заметил, но никому ничего не сказал. Чуя был готов поклясться, что увиденный им силуэт – вполне себе человеческий, и не был галлюцинацией. Тем более, что на время простуды прием привычных лекарств отменили, так что это никак не могло быть побочкой от успокоительных с антидепрессантами, подавляющими агрессию. Как бывает, иногда случается то, чего порой не ждёшь. В этот день, дабы сделать домашку по ненавистной математике, которую раньше Накахара радостно списывал у прежнего соседа по комнате, пришлось идти в библиотеку и копаться в материалах, попутно задавая вопросы Куникиде. К счастью, математик, господствующий в столь позднее время в библиотеке, благосклонно отнесся к такому рвению и развернуто отвечал на вопросы касаемо домашнего задания, подсказывая и помогая. Вот только у Накахары, как назло, в одно ухо влетало, а в другое вылетало. Чуя старался запомнить хоть что-то, и корпел над домашкой, понимая, что до отбоя осталось не больше двух часов, а он тут засел и сделал только половину. Затем Куникида куда-то ушел, сообщив, что вернется через час и закроет библиотеку. Тут уже Накахара совсем приуныл, глядя на непонятные дроби и уравнения как баран на новые ворота. Тяжело вздохнув, он уронил голову на тетрадь, понимая, что послезавтра однозначно отхватит минус от Куникиды – завтра будет гора других заданий, которые надо успеть сделать. И, если математик будет не в духе, вероятнее всего, к минусам по математике добавятся дополнительные исправительные работы… – Что, не получается? От мягкого голоса с легкой хрипотцой, раздавшегося рядом, Чуя вздрогнул и поднял голову. – Давай сюда, я помогу. Только клювом не щёлкай. Куникида если вызовет по теме, то пиздец. – Т..ты?! – Чуя во все глаза уставился на бывшего соседа по комнате, не решаясь спросить, что тот в библиотеке в такое время забыл. – А ты привидение ожидал увидеть? – Тачихара усмехнулся и сел на соседний стул, подтащив к себе тетрадь. – Ёпрст, тут неправильно, а еще вот тут… – он бесцеремонно выдернул лист из Чуиной тетради. – Короче, смотри, вот здесь нужно делить… Чуя так охуел, что, не выхуев до конца, внимал объяснению. В отличие от Куникиды, у Тачихары объяснять получалось доступнее и проще. Чуя сам себе удивился, когда решил пять уравнений. Задачу по геометрии, правда, он уже не осилил, и Мичизу, сжалившись, выполнил её решение за него. – Мне же Куникида не поверит… я так не умею. – Чуя недоверчиво посмотрел на красивый, аккуратный чертеж рядом с решением. – Ладно, – Тачихара ехидно улыбнулся и размазал несколько линий, кривовато проведя карандашом поверх и подтерев угол ластиком. – Теперь нормально? – Вот теперь похоже. – Чуя нервно усмехнулся, искренне недоумевая, с каких пор и почему бывший сосед по комнате к нему стал так дружелюбен. – Ну вот и хорошо. В душ давай и спать, а то закроют всё скоро. – подмигнув ему, Тачихара выскользнул из-за стола, словно ниндзя, и исчез из библиотеки. Чуя ошалело крутил головой, недоумевая, что это вообще было и с какого хрена это переобувательство произошло, да ещё с проявлением такой невиданной заботы... Закончив все дела и вернувшись в комнату, он заметил, что настольная лампа включена, а Накаджима уже спит, хотя до отбоя еще оставалось минут десять или пятнадцать. Мысли снова были заняты кучей вопросов без ответов. Как подумалось Чуе, может, начать вести что-то вроде дневника или журнала с записями о происходящем? Кто знает, вдруг, сопоставив собственные записи и те, что обнаружил в дневнике Танидзаки, он сможет найти зацепку. К тому же, учитывая, как Тачихара сейчас к нему относится, всё-таки стоит рискнуть посетить пятую комнату и хотя бы отдать дневник. Раз уж они не соседи и больше ими, к счастью, не будут, Мичизу, возможно, даже поблагодарит. И, если общение пойдет нормально, стоит и про браслет ему рассказать… Невольно вспомнился странный диалог с призраком в момент падения в колодец. Акутагава говорил, что Тачихара верит в справедливость… Что ж, даже Гоголь хорошо о Тачихаре отзывался, значит, имеет смысл осуществить задуманное. Во всяком случае, хуже уже точно не будет, да и как раньше – наверняка тоже. Всё глубже погружаясь в мысленные рассуждения, Накахара сам не заметил, как уснул, забыв выключить настольную лампу, которую оставил для него Ацуши. *** – Ты всё? – уточнил Достоевский, пытаясь забрать свою тетрадь по математике у Дазая. – Погодь, последнее уравнение спишу. – Хоть раз бы сам что-то сделал. Не тупой ведь. – Это комплимент? – Осаму усмехнулся, дописывая уравнение и в душе не зная, что это за хренотень с цифрами. – Зачем самому корячиться, когда у меня сосед гений? – О, ты подлизываешься теперь? – С чего бы? – С того, что тебе лень всё. – Не лень, а стратегия, – Осаму хихикнул. – Всё, я закончил! До отбоя ещё час. Может, закончим нашу партию, а то она уже месяц висит. И мне очень интересно, что за записи ты прячешь. – Хорошо, как скажешь. – Фёдор подтащил к себе свою тетрадь и убрал в верхний ящик стола. – Надеюсь, Фукучи не зайдёт, как в прошлый раз. – он настороженно покосился на запертую дверь в комнату. – Да не зайдёт никто. Сегодня Озаки дежурит, к тому же, она уже заходила с проверкой. И вообще, давай лучше на кровати играть – если что, под одеяло или подушку карты проще спрятать. – Как скажешь. Но не на моей. Мне потом её поправлять, потому что ты как с шилом в заднице – спокойно на месте сидеть не можешь. – Давай на мою тогда. Достоевский перебрался на кровать Дазая, перед тем собрав рюкзак на завтра и предусмотрительно переодевшись в пижаму. Осаму, хитро улыбнувшись, перетасовал колоду и раздал карты. Расклад у Фёдора был так себе, но, если хорошо подумать, выиграть было возможно. Козыри, как назло, не попадались. Достоевский, хоть и начал немного нервничать, не подавал вида, да ещё и, вытягивая новые карты из колоды, готов был выругаться, потому что попадалась подлая мелочь, на которой никак не выехать. И ни одного козыря! Зато Дазаю, кажется, фортило, потому что он с довольной улыбкой отбивал все карты. Фёдор едва не проиграл, сумев с трудом и ловким мухлежом выкрутиться на первом раунде. Ничья была словно короткая передышка. Затем перешли ко второму, и там уже расклад был получше. Однако, к концу Фёдор понял, что безбожно проигрывает, и старался вывернуться и обдурить противника, насколько способностей и возможностей хватало. Как бы он ни старался, но, к сожалению, проиграл. – Страницу отдавай, – потребовал Осаму с ехидной улыбкой, протягивая руку. – Ладно уж, – недовольно ответил Достоевский, покопавшись в своей тумбочке и, осторожно достав одну из страниц, которые успел разлепить путем нагрева, когда дежурил по столовой, протянул Дазаю. Тот сцапал страницу, спрятав куда-то под матрас, а затем перетасовал колоду и раздал карты. – У тебя же их ещё много, так? Поверь, я выиграю все! – Обойдешься! – Да неужели? Ты не такой крутой, каким пытаешься казаться. Посмотрим, кто кого уделает! Игра пошла с еще большим азартом, и в этот раз Дазай проигрался в пух и прах. – Эээй, так не честно! – Всё честно! Ты проиграл! А ещё пяткой в грудь себя бил, что все страницы отберешь. Нет уж, придется постараться ради этого. Тем более, свои старания ты на домашке по математике сэкономил. Вот и используй их, чтобы мне не стало скучно и я не передумал. – Ну ты и гондон! – Сам напросился со мной играть, так что не жалуйся, Дазай-кун, – хмыкнул Фёдор, тасуя и раздавая карты. Третий раунд шел медленно и сосредоточенно. На выигрыш были серьезно настроены оба. Фёдор собрался отбить выброшенную Дазаем карту, когда, оповещая об отбое, мигнул свет. – Вот черт! – раздосадовано вздохнул Дазай. – Давай подождем и настольную лампу потом включим. – предложил Фёдор. – Дело говоришь. – Осаму дотянулся до настольной лампы и ткнул кнопку. Через минут пять основной свет погас, поскольку наступило время отбоя, и теперь в комнате горела только настольная лампа, освещая пространство рассеянным тёплым светом. Дазай и Достоевский вернулись к партии. Шла она тяжело для обоих – то козыри не попадались, то отбиваться было нечем. И самое паршивое – совершенно было непонятно, кто ближе к выигрышу. В момент, когда Достоевский потянулся взять карту, в коридоре раздались шаги, вернее, стук каблуков. Мгновенно сообразив, что, скорее всего, это Озаки с обходом, Дазай быстро сгрёб все карты, убрав под подушку и, схватив Федора за руку, затолкал под одеяло. Ежу было понятно, что Достоевский никак не успел бы уже добраться до своей кровати. Однако, Озаки могла что-нибудь заметить, потому Осаму также забрался под одеяло, нагло улегшись на Достоевского сверху и скомкал одеяло для пущей надежности. Он даже успел подтащить к себе скучный учебник по астрономии и сделать вид, что пытается что-то там учить, когда Коё действительно зашла в их комнату и стала в дверном проеме, открыв дверь нараспашку: – Дазай, чего не спишь? Ты же соседу мешаешь. Фёдор понимал, что если Озаки запалит, что его нет в кровати – прилетит обоим, но вот положение было неудобным, да еще и под весом Дазая дышать было неимоверно тяжело, потому Достоевский слегка дернулся. Осаму, натянув повыше одеяло, стукнул Достоевского локтем. Со стороны выглядело так, будто он пытался удобнее повернуться, чтобы лучше видеть преподавательницу. – Все хорошо, Озаки-сенсей. Я и не мешаю. Мы ложиться собирались, но он это… в туалет вышел. Достоевский в этот момент ощутимо ткнул его под ребро. Дазай ещё сильнее придавил его всем своим весом, понимая, что если спалят – придётся объясняться, и проблем добавится. Плевать на Достоевского, потому как у самого Осаму уже и так исправительные работы до конца года в двойном количестве, и больше отхватить как-то не хотелось. – Когда вернётся, чтобы оба по кроватям были, понятно? Я еще раз зайду и проверю. – кажется, настроение у Коё было отвратительным, или ей просто спать хотелось, кто знает. Фёдор, вдавленный в кровать под весом Дазая, понял, что эти мучения долго не выдержит, и заёрзал, на сколько сил хватало. Он даже не особо соображал, ушла Озаки или нет. Дазай от этих внезапных движений сжал зубы. – Понял. – процедил он, убирая учебник по астрономии на стол. – Дождусь, когда Федя вернется, хорошо? А то он в этой темноте убьется еще, если я свет выключу. – Если замечу, что полуночничаете – оба живо в карцер отправитесь. Надоело уже с вами церемониться. По-хорошему не хотите, так будет по-плохому! – проворчала Кое, изучая Дазая внимательным взглядом. Достоевский снова начал ёрзать, отчего Дазай, к своему шоку и удивлению, почувствовал, как странный жар обволакивает всё тело. Так, черт возьми, не должно быть. Это неправильно. А Фёдору хотелось хорошенько втащить за все эти телодвижения. Осаму снова навалился всем весом,и делая вид, что поправляет одеяло. – Доброй ночи, Озаки-сенсей. – промямлил он, шумно выдыхая после того, как преподавательница ушла, закрыв за собой дверь, и продолжая вдавливать барахтающегося под ним Достоевского в матрас. Наконец, когда цоканье каблуков за дверью стало отдаляться, Дазай ойкнул от ощутимого пинка, отбросил одеяло и перекатился на бок. Фёдор шумно вдыхал и выдыхал воздух: – Придурок! Ты меня чуть не задавил! – Я не виноват, что ты такой дрищ! – На себя посмотри… – Да уж лучше на тебя посмотрю, пока ты здесь. – Дазай ухмыльнулся, снова отправив Фёдора в горизонтальное положение, придавив к кровати и жадно рассматривая черты его лица. Действительно, Достоевский был похож на девчонку, особенно в неясном свете настольной лампы и царящем в комнате полумраке. Тонкие женственные черты лица, фарфоровая кожа без единого изъяна и необыкновенные, по-девчачьи выразительные глаза с длинными ресницами. Если не смотреть ниже, то один раз, как говорится… – Ты чего так смотришь? – Фёдор уловил на себе странный взгляд. – Федь, а Федь? Ты целовался когда-нибудь? – Дазай посмотрел прямо в глаза, сопровождая это наивной, но, в то же время, фальшивой улыбкой. – Тебе зачем знать? – вопрос застал Достоевского врасплох. – Нуу, если так отвечаешь, значит, не целовался. А хотел бы? – А ты предлагаешь что ли? Или научить хочешь? – огрызнулся Фёдор, понимая, что он в проигрышном положении, к тому же, находится в кровати Дазая. – Всё и сразу, – промурлыкал Осаму. – Но не настаиваю. – Вообще-то, раз уж на то пошло, ты мне проиграл нашу самую первую партию и минет должен. – стараясь не краснеть, выпалил Фёдор, надеясь, что Дазая это хоть как-то отрезвит и, если уж не смутит, то заставит задуматься. – Конечно, помню. Значит, и этого хочешь? – Осаму не особенно понимал, что на него нашло, а выпад Достоевского вместо недоумения отчего-то завёл еще больше. Последний раз Дазая так крыло в прошлом году, когда он стащил у Фукучи порножурнал и изучал фото с обнаженными дамами. Дамы эти там, к слову, были в в весьма откровенных позах и со всякими игрушками для взрослых в руках, или ещё где… – Отвали, я не из…этих. – пробормотал Достоевский, ощущая, как начинают гореть щёки. – А из каких, позволь узнать? – Дазай еще больше навалился на него сверху, полностью блокируя возможность пошевелиться. – Слезь с меня сейчас же! – А если нет, то что? Да ты уже проиграл, Фёдор-кун. Хихикнув, Осаму дотянулся до выключателя настольной лампы и погасил свет. В комнате воцарилась темнота, что теперь окончательно загнало Фёдора в угол – во всех смыслах этого выражения. – То партия аннулируется. И страницы ты не получишь. – пробормотал Фёдор, становясь бордовым от стыда за собственное состояние и чувствуя ладонь Дазая, медленно скользящую у него между ног. Почему-то было не противно, а наоборот. И в темноте не настолько стыдно что ли… Может, это всё потому, что девушки Достоевского не интересовали с самого начала, оттого и было такое нежелание следовать указу родителей и жениться сразу после окончания школы… – Не беспокойся, плевал я на партию. Ты сам мне их отдашь. – усмехнулся Осаму, нарочито задевая пояс пижамных штанов Фёдора. – Н…не смей… – Достоевский издал то ли стон, то ли всхлип, когда ладонь Дазая скользнула под пижамные брюки и нижнее белье. – Я тебя не слышууу, Фёдор-кун, – издевательски пропел Осаму, понимая, что у него все карты, включая те, что под подушкой, в руках. И не обязательно какие-то там партии выигрывать. Достоевский без того готов был сдаться, всё ещё вяло пытаясь вывернуться. – Фееедь, ну так что? Или всё же научить тебя целоваться, а? – Я тебя ненавижу, – еле выдавил из себя Фёдор, пытаясь отвернуться, но Дазай пресёк это действие, крепко схватив его свободной рукой за подбородок. – Я тебя тоже, Фёдор-кун. Не дав что-то сказать, Дазай с каким-то остервенением впился в губы Достоевского, не обращая внимания на то, что тот все еще находил силы сопротивлялся, пытаясь вывернуться или укусить. Правда, через пару минут эти попытки прекратились. Фёдор как будто смирился, и после по его телу пробежала лёгкая дрожь, а затем он с такой же жадностью стал отвечать на поцелуй, будто пытаясь переиграть и обойти, как в карточной партии, которая, по всей видимости, продолжалась в его ошалевшем мозгу. Достоевский ощущал себя так, словно был одновременно здесь и не здесь. Раньше, до “Сонной тропы”, в его голове была лишь сухая теория касаемо близких отношений. Да и то, что сейчас происходило между ним и соседом по комнате, никак не вписывалось в рамки отношений в его понимании, тем более, близких. В школе при духовной семинарии о подобных вещах даже думать запрещалось и, уж тем более, хоть как-то упоминать. Отчего-то тощий визуально Дазай казался тяжелым, а ещё горячим. Настолько, что жарко стало безумно. Еще страннее было ощущать его язык в собственном рту. Сперва несчастный Достоевский едва этим языком не подавился, офигев от сего наглого действа со стороны соседа по комнате, но затем подстроился, сам не соображая, зачем и для чего это делает. Для Фёдора подобное было новым и, в какой-то мере, интересным, но никак не противным. Он занервничал только тогда, когда его тело начало реагировать тянущим ощущением внизу живота, а после того, как Осаму ускорил непотребные движения, через все тело будто разряд тока прошел… – Нравится, да? – самодовольно хмыкнул Дазай. – Черт, да… Дазай ехидно усмехнулся, убрав руку, а затем, стащив с Достоевского штаны вместе с бельем, опустился ниже. – Посмотрим, что ты скажешь, если я сделаю вот так… – Мммм…мггххх, – Фёдор, и без того пребывающий в двойном шоке от незнакомых ранее ощущений, почувствовав язык Дазая, скользнувший вдоль его члена, сжал зубы. Однако, уже было понятно, что сопротивляться бессмысленно, да и не особо хочется. Дазай подло отстранился: – Отдашь страницы? – Н…нет… – Ладно, а если вот так? Он сделал еще несколько движений языком, а затем медленно обвел им головку члена. – Н…обой…дешься-аа… – Какой ты упрямый, Фёдор-кун! Дальнейшие действия Достоевский уже выдержать не смог. Сопротивляться ощущениям, которые он получал от действий Дазая, было попросту невозможно. Да и, в любом случае, билет в Ад он уже себе давно заработал – с тех самых пор, как придумал дурацкую идею с голубем и пентаграммой, после чего попал в эту психушку. И теперь занимается непотребством того уровня, за которое в упомянутом Аду отдельный котел полагается, со всеми вытекающими для особого грешника привилегиями… – Да…да…забирай…нах…рен, только не… не останавливайся… Дазай не ответил, поскольку и так был удовлетворен результатом, но хотелось всё закончить. Уж очень ему нравилось, как Достоевский, растеряв весь свой пафос, стал таким податливым и умолял продолжать. Небось, даже бога своего так настойчиво ни о чем не просил… Фёдор изогнулся, ощущая приятную, окутывающую тело волну. Объяснить ощущения он не мог, поскольку никогда таковых в принципе до сего не знал. Да и зачем описывать, когда, на данный момент, хотелось задержаться в них как можно дольше. Он тихо застонал от удовольствия, но Осаму быстро заткнул ему рот ладонью, а после накрыл их двоих одеялом, едва слышно шепнув: – Тихо, Озаки приперлась… Кое и правда спустя минуту приоткрыла дверь и, убедившись, что ученики вроде как спят, ушла. – Уфф, пронес… Ой, ты чего! – Дазай дёрнулся от болезненного пинка. – Какого черта…ты со мной сделал?! – прошипел Достоевский, оттолкнув и сердито сверкнув глазами. Понимание и осознание того, что было между ним и Осаму, уже выстроило в голове Фёдора надёжную лестницу в тот самый ад, вымостив ее плиткой из всех прежних понятий и принципов. Хотелось проклясть себя, а потом от бьющего по сознанию удушающего чувства стыда выйти в окно. Да хоть в лес сбежать, чтобы там медведи к чертям задрали, если они, конечно, здесь водятся… – Но тебе же понравилось то, что я сделал. – Иди ты… – Это тебе идти надо – на свою кровать, – хихикнул Дазай, которого вид ошарашенного и растерянного Фёдора очень забавлял. – Ты еще поплатишься за это, извращенец. – Намекаешь на следующий раз? Ответ Осаму окончательно загнал в тупик. Достоевский издал то ли стон, то ли всхлип и уткнулся лицом в подушку. – Да не дуйся. Приятно же было, ну, признай! И да, раз уж мы в какой-то мере перешли черту, можем вместе и страницы изучить. Как тебе идея? – Ладно, – буркнул Фёдор, пытаясь найти свои штаны и белье и не смотреть на Дазая. – Если хочешь, можешь здесь остаться. Я не против. – стыдно Дазаю не было ни разу, но и портить отношения с Достоевским не хотелось, потому он всячески старался идти на компромисс и проявлять дружелюбие. – Обойдешься. Одевшись, Федор бесшумно соскользнул с кровати Дазая и забрался в свою, укрывшись с головой одеялом и отвернувшись к стене. Было не по себе и неимоверно противно от себя самого. Может быть, потому, что действительно он в глубине души признавал, что ему не только понравилось это развратное действо, но ещё и хочется это когда-нибудь повторить… *** Гоголю не спалось, а ещё безумно хотелось пить. Стоит ли говорить, что теперь курение травы стало для него непозволительной роскошью. Он мысленно проклинал себя за глупость довериться Дазаю. Наверняка этот засранец и его смазливый сосед уже все запасы выкурили… Хуже было то, что у Коли оставался последний косяк, который он предусмотрительно заворачивал в целлофановый пакет и прятал под половицей, скрытой под кроватью. Курил он медленно, довольствуясь лишь парой-тройкой затяжек. Все потому, что его сосед по комнате косяками больше не делился, поскольку покинул эту психушку, к счастью, просто уехав отсюда, а не как некоторые – вперёд ногами. Где его сосед сейчас и как у него дела, честно говоря, было все равно, а вот то, что он лишился надежного поставщика – было очень плохо. Конечно, оставался очень сомнительный запасной вариант достать травку, но это в таком крайнем случае, о котором Гоголь предпочитал не думать. Судя по сушняку и оставшемуся в подкроватном тайнике пакетику с трухой, тот самый крайний и весьма опасный вариант оставался теперь единственным... Вздохнув, Коля выполз из-под одеяла и, натянув пижамные штаны и сунув ноги в шлёпанцы, бесшумно подошел к двери, осторожно приоткрыв её, и выглянул в коридор. Кажется, было тихо, и охранники не сновали, как ещё неделю назад. Потому-то и удалось раскурить остатки косяка лишь сегодня, сбежав за беседку к концу исправительных работ. Облизнув сухие губы, Гоголь, стараясь двигаться как можно тише, добрался до санузла. Внутри горел лишь дежурный свет, но этого вполне хватало, чтобы склониться над раковиной и попить воды из-под крана. Конечно, не самый хороший вариант, но всяко лучше, чем всю ночь мучиться от жажды. Вода была весьма противной на вкус – отдавала железом и ещё чем-то неприятным, оставляя во рту мерзкий привкус. Николай стоически глотал воду, не обращая внимания на то, что она частично попала на шею и намочила пижаму. Он всё ещё думал, как выкрутиться и избежать нападов и шантажа Дазая с его дружком-соседом. Странный шорох – приглушенный, будто кто-то прощупывал стену, заставил замереть. Сделав слишком резкий глоток и едва не подавившись водой, Гоголь замер, прислушиваясь. Решив, что ему показалось, снова наклонился над стекающей из крана струёй и приник к ней ртом. Внезапный грохот и затем звон бьющегося стекла, будто перевернули шкафчик с посудой, заставил вздрогнуть. – Бля… – прошипел Гоголь, от резкого движения ударившись носом о кран и потирая ушибленную переносицу. – Какого хрена там происходит? – прошептал он, быстро закрутив кран и прислушиваясь. Звук шёл от противоположной стены, где были расположены туалетные кабины. Медленно дойдя до ближайшей, Коля замер, улавливая, что теперь слышится что-то вроде скрежета, будто кто-то ищет выход и не может найти, шаря ладонями по стене. Может, все-таки показалось? Или нет?! Скрежет повторился, но уже более настойчиво. Гоголь почувствовал, как по телу, словно разряд тока, медленно прокатился липкий ужас, заставляя покрыться холодным потом. Коля, как никто другой, знал в пансионе все углы и закоулки, и теперь, заставив себя зайти в кабинку и приникнуть ухом к стене, насколько позволяло узкое пространство между ней и унитазом, понял, что там действительно кто-то есть. Самым странным и пугающим было то, что находиться там никто физически не мог. Даже если предположить, что неведомым образом пробрались бомжи, то охранники, которые теперь дежурили посменно в каждом тупике и запасном выходе, давно бы обнаружили незваных гостей, как бы они ни скрывались. Пробраться туда, откуда сейчас доносился странный шум, было невозможно, потому что за стеной туалета общежития было заброшенное крыло, полностью заколоченное жестяными листами и досками, и по сей день воняющее гарью. Оно представляло собой длинную пристройку, вплотную примыкающую к основному зданию пансиона. Раньше там во времена, когда “Сонная тропа” была детским приютом, содержались младшие группы, но после масштабного пожара пристройку заколотили и обнесли колючей проволокой, чтобы никто из любителей приключений туда не сунулся. Все возможные входы и выходы в заброшенное крыло были замурованы так, что не открыть без специального снаряжения. Николай это знал, поскольку с первого дня своего нахождения здесь досконально изучал все места, чтобы найти такие, где можно незаметно наслаждаться любимой вредной привычкой. На заколоченную и навевающую не самые приятные мысли пристройку, обнесенную колючкой, он наткнулся первым делом. Да и долго возле неё не крутился, поскольку его тут же заметил Фукучи и утащил за шиворот, впаяв три дня дополнительных работ. Так что версия, что там действительно кто-то был, отпадала. Однако тяжелый удар в стену заставил усомниться во всём – даже в собственном рассудке. Выругавшись, Гоголь отпрянул, больно задев ногой край унитаза, и упал на пятую точку, пятясь от кабинки и вновь слушая уже более отчетливый мерзкий скрежет за стеной. Силой воли заставив себя подняться на ноги, он медленно отходил спиной ко входу в санузел, держась за стену, а затем, обернувшись, рванул прочь и помчался по коридору, наплевав на то, что наделал шума. В свою комнату Коля влетел, смачно шарахнув дверью о косяк и, сбросив шлепанцы, запрыгнул на кровать, почти с головой накрывшись одеялом. Жажда, видимо, от страха, снова вернулась, но она была уже не так важна – хотелось просто дотянуть до утра. И хорошо, если то, что гремело и скреблось за стеной – плод его воображения, или просто вставило от косяка. Но ни в то, ни в другое не верилось: чтобы так вставило, надо было выкурить целиковый косяк и желательно почти ничего не есть весь день до того. – Пора завязывать с этой травой. Надо было Сигму слушать… – пошептал Коля. сжавшись в комок под одеялом. С противоположной стороны комнаты раздалось невнятное ворчание – кажется, своим забегом и шумом хлопнувшей двери он разбудил соседа по комнате. Лишь через секунду после этого ошибочного предположения Гоголь задрожал от страха всем телом, вспомнив, что у него с начала августа нет никакого соседа. Пушкин убрался из этой дыры за месяц до начала учебного года, великодушно оставив ему два своих косяка в знак недолгой дружбы и доброго соседства. Николай слышал стук собственных зубов, а по лицу непроизвольно потекли слёзы. Он пытался вспомнить молитвы, но ни одна не шла в голову. Лишь какие-то обрывки того, чему терпеливо учила бабушка, бестолковыми вспышками просачивались в паникующий мозг и стремительно исчезали оттуда, будто были чем-то инородным. – Господи… пожалуйста, помоги. Помоги дожить до утра, пожалуйста, Господи… – прошептал Николай, чувствуя, что вот-вот оглохнет от яростного стука собственного сердца. Он нащупал и крепко сжал тонкий крестик, от которого отмахивался в день, когда бабушка, провожая непутёвого внука в исправительную школу и утирая слёзы, надела ему на шею… *** Тэтчо мгновенно подорвался от крика: кажется, кошмары Дзёно снова вернулись. Посмотрев в сторону соседней кровати, он увидел Сайгику, который, распахнув невидящие глаза, сидел сжавшись и обхватив колени руками. Его тяжёлое рваное дыхание было отчетливо слышно в тишине погрузившейся в темноту комнаты. – Дзёно? – осторожно позвал он, но Сайгику не ответил, продолжая пребывать в том же состоянии. Кошмар, который заставил Дзёно заорать и проснуться, был не похож на прежние. Если те он не запоминал, или помнил смутно и недолгое время, то этот вряд ли забудет до конца года. Всё это время стараясь придерживаться местного устава и набивая баллы за примерное поведение, Сайгику каждую ночь прокручивал в голове план побега. Сегодня он слишком вымотался на исправительных работах, что не было сил думать о плане, который его последние дни успокаивал и даже отсрочил приход кошмаров, которые, как правило, возвращались поздней осенью. В нынешнем сне он был зрячим и убегал из пансиона, смеясь и проклиная это место. Все действия внутри сна были такими же, как в его плане, но когда Дзёно, решив, что добежал до шоссе, обернулся, то с ужасом понял, что до сих пор находится всего в пяти шагах от забора пансиона. В той же точке, откуда начал бежать. Этот сон, словно безумная карусель, из раза в раз возвращал его обратно в стартовую точку, даже если Сайгику менял маршрут и порядок действий. Наконец, когда он сумел вырваться из этой чертовой петли, обернувшись и увидев за спиной стену леса, отдышался и побежал дальше, вдруг оступился и упал. И уже после осознал, что причиной его падения был не корень дерева, как изначально подумалось, – на лодыжке крепко сомкнулись костлявые пальцы – отвратительно холодные и мокрые. Затем такие же чудовищные руки начали со всех сторон лезть из земли вокруг, не давая подняться, и все больше придавливали к земле. Жуткие, обезображенные разной степенью разложения – маленькие детские руки, которые стремились утащить его в землю, похоронив там навечно. Дзёно отчаянно сопротивлялся, но этих рук было слишком много. Настолько, что силы всё быстрее иссякали, но он продолжал сопротивляться, пока не увидел его… . Рюноске выглядел ожившей декорацией к фильму ужасов – с неестественно вывернутой шеей, пустыми глазницами и свисающими лохмотьями покрытой плесенью кожи. В прорехах виднелась часть сгнивших мышц и чёрно-коричневой челюсти, из которой падали черви. Акутагава склонился над Сайгику, позволяя червям падать прямо на него. Этот жуткий мертвый оскал стал ещё страшнее, когда Рюноске оказался с ним лицом к лицу, а затем сдавил горло Дзёно мёртвыми скелетообразными руками с остатками кожи. Сайгику заорал и на этом проснулся. Он слышал стук собственного сердца – такой сильный, что перекрывал все другие различимые звуки. В голове до сих пор держались слова, как чужеродная мысль, которую мертвый Акутагава вложил в его голову:“Ты останешься здесь”... – Дзёно, это просто сон. Сайгику вздрогнул и повернул голову. Всего лишь Тэтчо. Да и кому тут еще быть, кроме него? Как бы Суэхиро ни раздражал, но сейчас от его присутствия становилось легче. Пусть уж он, чем вообще никого, особенно в такие моменты. Да, Дзёно испытывал к соседу по комнате некую толику отвращения, но, в то же время, был благодарен за многое, в частности, и за то, что тот из раза в раз старался его выгораживать из всех неприятностей. Кажется, он даже не поблагодарил за то, что Тэтчо и перед Фукучи его отмазал не так давно. Чёртов Накаджима, которого оба в роковой день не заметили, сдал их. Открутить бы голову этому уродцу, но уже поздно, да и смысла нет. Акутагаву нашли и похоронили, да и Накаджиме, который молчал так долго непонятно какого хрена, не лучше. Наверняка совесть мучает, а до этого мучила куда больше… От этих мыслей и ощущения мягко скользящей большой ладони Тэтчо по обнаженной коже спины стало легче. – Ага… Просто поганый сон. – Дзёно выдохнул и подвинулся ближе, положив голову на плечо Суэхиро. – Ненавижу это дерьмо. – Я буду рядом, сколько захочешь. Теперь Дзёно почувствовал ладонь Суэхиро уже на своих волосах. Это ощущение действительно было приятным. Тэтчо всегда так делал, когда пытался успокоить его после кошмаров: медленно и осторожно перебирал каждую прядь и тихо говорил что-то, во что Дзёно никогда не пытался вникнуть и даже прислушаться. Да и сейчас не собирался – ощущений было более чем достаточно. – Ладно… Тэтчо вместо ответа вздохнул, незаметно перебираясь от волос к шее и далее – ключице. Он всегда был таким – без слов понимал, как именно нужно успокаивать. Сайгику соглашался на это тем же молчанием, проявляя вялую агрессию в виде укусов и царапин на теле Суэхиро. Но это был единственный способ успокоиться, иначе снова начнется долгая бессонница, а за ней – приём более тяжелых препаратов, чего очень не хотелось. Так что желание было не самым важным аспектом – ради запланированного побега всё это, да и многое другое превратилось в частицы будничной обыденности. Даже какое-то удовольствие в этой успокоительной, если можно так выразиться, близости было, чего Дзёно и не отрицал. Уже находясь в горизонтальном положении и пытаясь отдаться ощущениям от более настойчивых ласк Суэхиро и слушая его шумное дыхание, Сайгику какого-то чёрта продолжал прислушиваться. Ощущения от действий Тэтчо в этот раз не давали привычного эффекта. Напротив, были слишком смазанными и не вызывали почти ничего, в отличие от того, как это было раньше. Скорее всего, страх после кошмара превзошёл все предыдущие, и это сказалось на состоянии. – Дзёно, ты должен расслабиться, а не… – Заткнись… – прошептал Сайгику и замер, уловив отдаленный звук, похожий на звон стекла или чего-то вроде. – Дзёно, я… – Да заткнись же. – вывернувшись и приняв сидячее положение, Дзёно продолжал настороженно прислушиваться. Нет, ошибки быть не могло: тот случайный звук повторился, а затем к звону битого стекла добавился ещё один звук, больше всего напоминающий шаркающие тяжелые шаги, как будто идущий прихрамывал. То, что это был кто-то из охранников, патрулирующих коридоры – исключено. Дзёно прекрасно мог узнать по шагам кого угодно, поскольку слух давно заменил ему отсутствующее зрение и сильно обострился. Он вздрогнул, всячески мысленно убеждая себя, что ему показалось. Этого просто не могло быть, или он сам не хотел верить, что это возможно. Шаги, которые уловил его чуткий слух, Сайгику предпочёл бы больше никогда не слышать. Ни в какой жизни. Тэтчо не стал задавать вопросов, всё и так понимая, как и то, что продолжать что-то бессмысленно. Не без труда уговорив Сайгику улечься, устроился рядом с ним, обняв со спины и укрыв обоих одеялом. – Я останусь. Дзёно нервно сглотнул, чувствуя тепло тела Тэтчо и отмечая, что собственное сердцебиение наконец-то начало выравнивать ритм. – Он тебя не тронет. Обещаю. Сайгику вздрогнул от знакомой фразы, которую слышал так часто, когда Суэхиро выгораживал его из всех передгяр в те времена, когда карцер был местом, откуда не факт, что вернешься живым. – Я знаю… Суэхиро не ответил, продолжая молча поглаживать Дзёно и прислушиваться. Когда дело касалось Сайгику, он не мог позволить себе ни единой слабости. И сейчас, ощущая, что дыхание Дзёно выровнялось и он наконец-то начал засыпать, Тэтчо и сам понемногу успокоился. Но спать он не собирался – не привыкать уже. Он не должен спать, особенно если Дзёно страшно, или он в опасности, и потому не изменит своим принципам, оставаясь рядом до самого утра. *** Мичизу после замены препаратов спал без снов. Правда, спал очень плохо – сон после всех событий стал ещё более чутким, чем был ранее. Если что-то изредка снилось, то видения были размытыми и совершенно не запоминающимися. Видимо, новый препарат притуплял сознание и блокировал эту ненавистную способность, потому как уже приличное количество времени Тачихара не видел ничего странного и, тем более, того, что недоступно всем остальным. Он даже радовался какое-то время, что вся эта дичь закончилась, однако то и дело проскальзывала мысль, что это не более чем очередная отсрочка. Обрывок сна, где он стоял в коридоре общежития и смотрел на неровно нарисованную, словно второпях, стрелку на стене, указывающую в противоположный коридор, какого-то чёрта въелся в мозг. Самое смешное, его разбудил даже не странный сон, или какой-то звук, а вполне себе естественный позыв организма. Ужасно не хотелось тащиться в санузел, который был в конце противоположного коридора, но никуда не денешься. Терпеть точно не вариант. Мысленно пообещав себе поменьше с Фукучи чаи по вечерам гонять, Тачихара, не утруждая себя натянуть пижамные штаны, соскользнул с кровати, решив, что в пятом часу утра вряд ли кто-то поинтересуется, почему он в боксерах и вьетнамках. Пижаму он не любил в принципе, предпочитая для сна минимум одежды, тем более, что казенная была так себе по виду, да и ткань у нее какая-то неприятно жёсткая. И это не говоря о подозрениях, что кто-то носил её до него. Вид у пижамы был таким, будто её хозяин менялся не один раз, так что было еще и брезгливо надевать. В коридоре было тихо, не считая похожего на жужжание осы треска одной из потолочных ламп. Стараясь не шуметь, чтобы не привлечь внимание и никого не разбудить, Тачихара почти дошёл до выхода из коридора и замер, когда прямо над ним противно мигнула лампа. Он невольно посмотрел на стену слева и отпрянул, чуть не упав: именно там же, куда он сейчас смотрел, была стрелка, которую он видел во сне. Идентичная, указывающая на противоположный коридор. Помотав головой и протерев глаза, он ещё раз посмотрел на стену – дурацкая стрелка исчезла. Списав на то, что не до конца проснулся, или же это вполне может быть остаточной галлюцинацией, махнул рукой и обвёл взглядом холл, к своему удивлению, не увидев ни одного охранника на этаже. В другом коридоре было так же тихо, но все лампы исправны – ничего не гудело и не мигало, зато в туалете какого-то черта горела одна единственная лампа, хотя ещё вечером, когда он заходил, чтобы подготовиться ко сну, работали все четыре. – Хрена с два я их все менять буду. Пусть сами меняют. – проворчал Мичизу, бросив на тёмные не горящие лампы недовольный взгляд и, сам не понимая, зачем, покосился на зеркало, в котором увидел своё отражение. Помятый и взъерошенный, что вполне понятно, а за спиной – отражение части санузла с кабинами. Вроде все как обычно. Так и должно быть, а если что-то кажется, то это уже паранойя, ну или глюки. Лишний раз мысленно упомянув вечерние чаепития недобрым словом, Тачихара сфокусировал взгляд на стене, к которой примыкал унитаз, на автопилоте ткнув кнопку слива. – Это еще что за хрень?! Чуть выше, примерно на расстоянии метра над бачком по стене расползлась приличная трещина, из-за которой раскололась и старая плитка, от которой отошло и упало несколько внушительных кусков. – Тут что, махач был? – Мичизу в задумчивости коснулся трещины. – Херня какая-то… В принципе, драки между учащимися в “Сонной тропе” были явлением привычным, правда, в последнее время, довольно редким. Если кого-то здесь и приложили головой, то, судя по размеру трещины на стене, хотя бы кровь должна остаться, а этот несчастный наверняка должен находиться в медблоке. Но вчера было тихо и никого в медблок не забирали – о подобном происшествии Мичизу, как правило, узнал бы одним из первых, поскольку был до позднего вечера на побегушках у Мори и Йосано. И, раз уж никто не пострадал, возможно, стена отсырела настолько, что пошла трещинами, но тогда, по логике, разрушение началось бы сверху, а не почти посередине… Дойдя до раковины и помыв руки, Тачихара с некоторой опаской посмотрел в зеркало, стараясь уловить в отражающейся там части помещения что-то подозрительное. Где-то внутри продолжало шевелиться предчувствие чего-то очень и очень паршивого. Но вокруг ничего не менялось, было тихо и антураж оставался таким же. Видимо, как подумалось Мичизу, и правда мерещится всякое, да ещё и заклинило на этой стене какого-то чёрта. Хрен бы с ней, да и с остальным. В конце концов, пансион старый – рано или поздно рухнет и развалится на кирпичики. Возвращаясь обратно, Тачихара приостановился у комнаты Гоголя, услышав с внутренней стороны какую-то возню и, кажется, бормотание. “Опять обдолбался что ли? И когда успел?”– мелькнуло в голове, а внутри отчего-то начало разрастаться беспокойство, да и поганое предчувствие начало набирать оборот. В конце концов, хуже не будет, если зайдёт и проверит. Тем более, что Гоголь явно не спит. Мичизу осторожно постучал в дверь: – Коль, нормально все? В ответ было что-то больше похожее на скулеж, чем на нормальный человеческий ответ. – Я зайду, хорошо? Вместо ответа тот же непонятный сдавленный звук. Открыв дверь, Тачихара шагнул внутрь, оставив на всякий случай дверь открытой. Гоголь и правда не спал, пребывая в шоковом состоянии. Он вжался в угол на своей кровати, завернувшись в одеяло с головой, дрожа и всхлипывая. Кажется, у него был нервный срыв с истерикой: когда Мичизу подошел ближе, коснулся его и снова позвал, Николай ошалело уставился на него и громко заорал. Правда, Тачихара почти мгновенно зажал ему рот ладонью, присев рядом на кровать: – Тихо, тихо. Это я, успокойся. Гоголь отчаянно замотал головой и замычал. – Спокойно, здесь только я. Никаких монстров, чертей, или на что там тебе под травой приглючило, – понимая что к чему, мягко сказал Мичизу, а затем осторожно убрал руку. – Т…Тачи? – Коля удивлённо заморгал – Естественно, я. А ты кого ожидал увидеть? – Ты..ч-чт-то зд-десь д-делаешь? – Отлить ходил, возвращался уже обратно и услышал возню какую-то из твоей комнаты, ну и решил на всякий проверить. – Там… ты там был?! – без того большие глаза Гоголя расширились от ужаса. – В толчке? Ну понятное дело, отлить-то надо было. Толчок не снесли, если ты за это переживаешь. – Мичизу усмехнулся. – Не знаю, чем ты таким забористым укурился, но… – Я не укурился! Там было что-то, – за стеной, где кабины! Я не вру! Что-то шарило, скреблось, а потом… потом начало ломиться, я думал, что стену проломит… – Гоголь снова тихо заскулил, продолжая дрожать и стучать зубами. – Да нет там никого, разве что… – Что? – еле слышно спросил Коля, мертвой хваткой впившись в запястье Тачихары. – Да ничего такого. Опять лампы менять, – быстро отмазался Мичизу, сообразив, что если ляпнет про трещину на стене, Гоголя накроет новая волна истерики. Меньше знает – крепче спать будет, как говорится. – Точно? – Да, все нормально там, исключая то, что толчок старый и добитый, и опять лампы бракованные всобачили. Тебе успокоиться надо и завязывать с дурью. – он призадумался, понимая, что уходить, оставляя Гоголя в таком состоянии, будет весьма некрасиво, даже если этот идиот в отходняке после неудавшегося кайфа. – Слушай, может, я Йосано позову? Гоголь отрицательно замотал головой: – Нет! Я тут один не останусь! Пожалуйста, побудь здесь! – Да у тебя крыша в штаны стечёт, если меры не принять. – Мичизу тяжело вздохнул и предпринял попытку встать, но Гоголь впился в его руку как тренированный терьер и потянул обратно. – Не уходи! Я…я не хочу! Не хочу тут один быть! Если это опять… опять ломиться будет… Останься, прошу-уу! – Ладно, давай я тебя в медблок отведу хотя бы. Коля всхлипнул, а затем неуверенно кивнул, ослабив хватку. Тачихара и представить не мог, что ночной поход в туалет обернется вот так. Но в любом случае хорошо, что додумался зайти к Гоголю. Неизвестно, что было бы с этим травокуром под утро, если бы Мичизу не дёрнуло до санузла пройтись и затем привычно прислушаться на обратном пути оттуда. И без того печального случая с Танидзаки, а затем и с Твеном на всю жизнь с головой хватило. Не хватало ещё, чтобы Гоголь учудил нечто подобное… Поднявшись, наконец, с гоголевской кровати, Тачихара вспомнил, что он, скажем так, почти в неглиже. Конечно, ситуация серьезная и отлагательств не терпит, да и Йосано его, извините, на осмотре вообще голым видела, так что ей как бы не привыкать. Но все равно было как-то неловко в таком виде вваливаться. – Колян, извини за наглость, – Тачихара указал на висящие на спинке стула полосатые штаны, – можно я их одолжу ненадолго, чисто до медблока. Николай вяло кивнул. Он даже подарить Мичизу эти штаны готов был, только бы тот не оставлял его одного в этой комнате, и был неимоверно благодарен за предложение отвести в медблок. По крайней мере, там будет безопаснее – рядом всегда находится докторша, а охраны больше, чем на этаже общежития. Передав все еще трясущегося от страха Гоголя из рук в руки недовольной заспанной Йосано, которая явно не ждала сегодня столь раннего пробуждения, Тачихара вернулся на третий этаж, придерживая штаны. И так понятно, что они были ему велики, но когда он их надел, даже завязки не спасали, потому дурацкие полосатые шаровары то и дело соскальзывали. И ладно бы только с талии неприлично съезжали – по росту Тачихара Гоголю значительно уступал, а подворачивать штаны уже черт знает в какой раз было лень. Спасибо, что Йосано мгновенно на Гоголя переключилась и спровадила, не обратив никакого внимания на слишком неуставный вид. Выйдя в холл, Мичизу завернул в коридор, собираясь зайти в пустующую комнату Гоголя и снять уже с себя наконец-то эти шаровары, но споткнулся, наступив на штанину и чуть не рухнул на пол. Вернее, рухнул бы, если бы ему кто-то, по случайности тут оказавшийся, не помог удержать равновесие. – Ты… почему здесь? Мичизу удивленно посмотрел на сонно моргающего Чую, который с не меньшим удивлением рассматривал его нижнюю часть тела. Бросив взгляд вниз, Тачихара тихо выматерился и подтянул штаны, которые съехали, открыв взору внезапного встречного важную часть тела, к счастью, хотя бы скрытую чёрными боксерами. – Прогуляться решил. А ты какого тут шатаешься? – быстро вывернулся он, придерживая штаны и понимая, что придётся вернуть их позже. – Соседу кошмар приснился. Он так вопил, что я подорвался и чуть не обоссался нахрен. А почему ты… в штанах Гоголя? – Могу снять, если тебе так предпочтительнее, – Мичизу усмехнулся, видя, как от его наглого заявления Накахара смутился и отвернулся. – Да иди ты… куда шел. – Тебе того же, придурок. – Тачихара отвесил ему легкую, больше похожую на дружескую, затрещину. Чуя что-то буркнул и наверняка собирался задать вопрос, но торчать здесь дальше Мичизу не хотелось. Оттолкнув Накахару, он добрался до пятой комнаты и стащил штаны, аккуратно сложив и повесив их на спинку стула. Уже начинало светать, так что ложиться досыпать смысла не было. Потому, натянув родные спортивные карго, закинув на плечо полотенце и прихватив зубную пасту и щётку, Тачихара направился обратно в противоположный коридор, мысленно надеясь сегодня вечером лечь пораньше. Чуя на несколько минут завис в коридоре. В его голове в принципе не укладывалось, что, чёрт возьми происходит. Сначала Тачихара его открыто чморил, затем игнорировал, потом вдруг переобулся в маску дружелюбия, а теперь шляется по ночам в чужих штанах и подтрунивает. Кажется, с психикой у бывшего соседа по комнате всё гораздо хуже, чем указано в карточке… Потупив, Накахара вернулся в свою комнату, заметив, что Ацуши, вроде бы, успокоился. – Эй, ты как там? – осторожно поинтересовался он, но Накаджима, не удостоив ответом, отвернулся к стене. Да и хрен с ним. Подобная реакция была ожидаемой, поскольку сосед с ним по сей день не разговаривал, а если это редкое явление и бывало, то ограничивался шаблонными фразами. Плюхнувшись на кровать, Чуя завернулся в одеяло и попытался уснуть, но как назло, сна не было ни в одном глазу. Еще и образ Тачихары со съехавшими штанами отчего-то назойливо засел в голове. “Блять, какого хрена?!”– подумал Накахара, стараясь прогнать навязчивый образ, а затем ощутил реакцию собственной нижней части тела, которая с момента заселения в пансион по утрам вообще не реагировала из-за постоянных стрессов и дурацких лекарств, которыми его пичкали. “Сука, только этого не хватало!” Вздохнув и, понимая, что уже не уснёт, он выпутался из одеяла и сел на кровати, опустив ноги на холодный пол и продолжая улавливать приятное тянущее ощущение внизу живота. С этим надо было что-то делать, и лучше всего принять холодный душ до того, как в душевую выстроится очередь из одногруппников. Кажется, это было самой поганой за сегодняшнее недоброе утро идеей, потому что, зайдя в душевую, Чуя вновь наткнулся на Тачихару. Только теперь на нём и штанов не было, вернее, нижнюю часть тела скрывало обмотанное вокруг бедер полотенце. Мичизу в удивлении поднял бровь, заметив еще одного посетителя душевой и, ничего не сказав, повернулся спиной и стащил полотенце, небрежно бросив на скамью, а затем, красиво изогнувшись, дотянулся до полки, где лежали штаны и нижнее бельё. Чуя в этот момент чуть не сдох, вернее, уже мысленно этого сам себе пожелал, понимая, что тело реагировало, в подобном случае и при его ориентации, как положено. Забежав за покрытое плиткой перекрытие, которое скрыло его выше пояса, Накахара в один прыжок оказался в душевой кабине и крутанул вентиль, включив слишком мощный напор воды. Он даже ойкнул довольно громко, когда его обдало ледяным потоком. С другой стороны, взбунтовавшийся организм мгновенно успокоился. Тачихара же, вообще никакого внимания не обращая, оделся и покинул душевую. Чуя, переключившись на душ, даже не заметил, как Мичизу ушел, и изо всех сил старался выбросить из головы еще одно непрошеное воспоминание, которое наверняка долгое время не будет давать покоя. *** Утро, как выяснилось, добрым с самого начала не было. Крик Хигучи разорвал тишину и долетел даже до третьего этажа, где располагалось общежитие. Тут же пансион наполнился топотом спешащих на помощь охранников, что разбудило учеников окончательно. Ичиё, как и полагается, вставала раньше, чем был официальный подъём у учеников. Умывшись и приведя себя в должный вид, администратор по привычке направилась на кухню, чтобы проверить запасы и сделанные поварами заготовки на утро. Дойдя до кухни Хигучи замерла перед дверью, услышав, как там что-то с грохотом упало на пол – вроде бы кастрюля, судя по звуку. Решив, что опять крысы или еноты какие из леса притащились, ну или кошка бродячая, Ичиё толкнула дверь и замерла в ужасе. Вся кухня была разворочена, будто в ней всю ночь происходила оргия демонов: кастрюли перевернуты, их содержимое смешалось в одно непонятное месиво на полу, несколько пакетов с крупами и мукой разорваны в клочья, а на двери морозильной камеры красовалась внушительная вмятина, будто по ней битой несколько раз ударили, или ломом. Но страшнее было другое – рядом с дверью лежал один из охранных псов пансиона. Живот несчастной собаки был разорван, а внутренности будто нарочно растащили от одного конца кухни до другого. Также стена, ближе к которой лежал мертвый пёс, была вся забрызгана кровью. Скорее всего, бедное животное с силой швырнули, а затем распотрошили… – Ичиё! Ичиё, успокойся! – подоспевшая Йосано оттащила пошатнувшуюся и не реагирующую на раздражители администраторшу от дверного проёма, а маячившая с другой стороны Озаки помогла отвести Хигучи в холл и усадить в кресло. – Акико, отведи ее в комнату, или лучше в медблок. Я пока сообщу Фукучи. Детей сюда нельзя на пушечный выстрел подпускать. – Думаешь, это не кто-то из них? – Я понимаю, о чем ты. Конечно, все мальчики тут проблемные, но не до такой степени, чтобы сотворить подобное. – Ну-ну, тебе виднее, – недоверчиво хмыкнула Йосано, делая Хигучи успокоительный укол. Коё ничего не ответила – ей сейчас было не до споров с докторшей. Фукучи, оценив уровень звездеца, приказал всем охранникам оцепить периметр и не включать сирену, оповещающую подъём, более того, никого с третьего этажа не выпускать. Понятное дело, что любопытствующим ученикам, почти все из которых проснулись, услышав крик, такой расклад не нравился. Некоторые пытались спорить, но когда явился Фукучи вместе с Фукудзавой, ученики замолчали и разбрелись по комнатам. Другая часть охранников прочесывала периметр вокруг пансиона и участок леса за территорией. Завтрак у учеников был позже обычного, к тому же, весьма скудный. Несколько поваров, узрев, что произошло на кухне, потребовали рассчитать их одним днем. Так что дела в пансионе стремительно катились на дно. Более-менее все устаканилось лишь после обеда. Как раз в это время прибыл почтовый грузовик, припарковавшись на заднем дворе. Сигма помог Муситаро с посылками и письмами, затем, уточнив, сколько еще они тут пробудут, отпросился ненадолго пообщаться с ребятами из пансиона. На самом деле же Сигма беспокоился за лучшего друга. Колина вредная привычка и без того напрягала, а уж когда кто-то из ребят сообщил, что Гоголь с нервным срывом в медблоке, не оставалось сомнений, почему и из-за чего это произошло. Повезло, что Йосано, хоть и была слишком нервной, беспрепятственно впустила в палату. Гоголь, видимо, находясь под действием успокоительных, крепко спал. – Коля, ну что же ты… – Сигма вздохнул и присел рядом. – Говорил же я тебе, что эта дрянь до добра не доведет, а ты слушать не хотел. Было даже несколько совестно, ведь с момента ссоры они толком не помирились, и сейчас хотелось даже извиниться за собственное упрямство. Все-таки Гоголь если и бросит дурную привычку, только в случае, если сам захочет. Уговаривать его, спорить и, уж тем более, принимать меры, как практика показывала, было делом бесполезным. Но была надежда, что, раз такое с другом произошло, хотя бы оно подействует на него в положительном ключе, и с травой Коля завяжет наконец-то. – Надеюсь, ты меня слышишь. Извини, что… ну, может, слишком резко тогда с тобой разговаривал. Просто я правда переживаю за тебя и не хочу, чтобы ты свою жизнь пустил под откос. – Сигма мягко коснулся кончиками пальцев упавшей на лицо Гоголя светлой пряди и осторожно убрал ее, слегка коснувшись затем тыльной стороной Колиной щеки. То ли Гоголь уже был в полудрёме, то ли и правда его услышал: он медленно открыл глаза, заморгал и, понимая, что находится в реальности, а не во сне, подорвался и заключил друга в объятия: – Сигма! О боже, Сигмааа! Ты пришёл! – Да, да, пришёл. – Сигма позволил себе улыбнуться. – Я так скучал и… извини, что сорвался тогда. Мне тебя чертовски не хватало все это время! – Настолько, что угодил в медблок? – Нет, я не поэтому. Тут опять… – Гоголь запнулся, не зная, стоит ли говорить другу о том, что он слышал ночью. Наверняка не поверит. – Что опять? – Чертовщина какая-то. Ночью кто-то пытался пробраться в пансион. – Коля не мог молчать. Он вообще не мог в себе долго что-то держать, особенно такое, как то, что произошло с ним ночью. – О, господи! – Сигма закрыл лицо ладонью, понимая, что сейчас будет очередной поток бреда, которого он и так от Гоголя на три жизни вперед наслушался. – Ты опять укурился? – Нет! Я не курил! – Не врешь? – Совсем чуть-чуть, – врать Сигме тоже не хотелось. – Последние две затяжки. Нет у меня больше травы, если ты об этом. – Коля насупился, отстранившись. – И хорошо, что больше нет. Уж не знаю, что ты там дунул такое, что у тебя уже слуховые галлюцинации начались. Коль, прошу тебя, завязывай с этим. – Сигма погладил его по плечу, но Гоголь сердито стряхнул его руку. – Да говорю тебе, я слышал. Я не придумываю! – Пожалуйста, не начинай. Я не хочу с тобой снова ссориться. – Клянусь, я не придумал это! Я не вру! – Гоголь вновь был в отчаянии и почти сорвался на крик. Сигма не знал, что сказать, но дальше и говорить ничего не пришлось, потому что Йосано, находившаяся все это время неподалеку, повернулась в их сторону и ответила: – Он и правда не врёт. Кто-то сегодня пробрался в пансион, устроил погром в кухне и пытался взломать кладовую. – вздохнув, она вышла. Сигма проводил докторшу взглядом и теперь серьезно и несколько испуганно посмотрел на друга. – Вот видишь, даже Йосано верит, а ты нет! А я говорил! – Коля почувствовал облегчение от того, что наконец-то появился шанс того, что Сигма ему поверит, раз уж Йосано подтвердила его слова. И, раз докторша подтвердила, выходит, тот, кто копошился в заброшенном крыле, пробрался в пансион…