Жёлтый цвет

      Холодно. Это первое, что думает Рене, когда открывает глаза. Каменный пол. Она лежит на каменном полу со связанными за спиной руками и ногами. Малейшая попытка пошевелиться отдаётся резкой болью в мышцах. Рене затихает, приноравливаясь к скудному освещению и внимательно изучая комнату. Вокруг валяются мешки и коробки вроде тех, что используют для поставки провизии на кухню. Она что, в кладовке? Изловчившись, Рене приподнимает голову. Свет проникает сюда сквозь узкие окна под самым потолком. Комната почти пуста: в ней нет мебели, и всё её убранство, помимо уже увиденных мешков и коробок, составляет странное сооружение в центре — большой деревянный валик, соединённый с колесом.       «Жёрнов!» — осеняет Рене. Так вот где она — внутри старой мельницы в леске возле бывшего охотничьего домика. Когда-то здесь прятали дофина, и тогда лишь чудом удалось его разыскать. Мысленно призвав на помощь остатки смелости и пообещав себе не раскисать раньше времени, Рене попыталась дотянуться ногой до одного из ящиков. Если сейчас она сумеет его подвинуть и лечь так, чтобы узел, что удерживает её запястья, пришёлся на острый край ящика, то можно попробовать разрезать верёвку. С трудом перекатившись на бок, Рене уже почти осуществила задуманное, как хлопнула дверь в дальнем углу. Поток света ворвался в помещение, рассыпавшись янтарными брызгами, и тут же притух.       Рене быстро, как только могла, вернулась в исходное положение и смежила веки. Интуиция подсказывала, что притвориться спящей лучше для её же блага. Вошедший в комнату человек был ей незнаком. Высокого, если не сказать, гигантского роста, с длинными, мышиного цвета волосами, он выглядел болезненно худым и измождённым. Незнакомец шагнул было к лежащей без движения Рене, но увидев, что она по-прежнему не пришла в себя, отвернулся и грязно выругался. Выговор выдавал в нём скорее торговца, чем дворянина.       «Подручный Катрин? — лихорадочно гадала Рене. — Наёмник или помощник?». Если первое, то было бы разумным с ним заговорить, посулив щедрую награду за своё освобождение. С другой стороны, окажись верзила прислужником мадам Монвуазен, положение Рене разом бы ухудшилось. Наверняка Катрин или Франсуаза увидели её выходящей из беседки и усыпили с помощью какой-то дряни из коллекции мадам. А после приволокли сюда, но зачем? Неужели Катрин могла опуститься до убийства невольного свидетеля, хотя Рене знала смехотворно мало? Почему тогда её не убили сразу?       Вновь хлопнула дверь, и появилась та, о ком Рене только что размышляла. Не мешкая, мадам Монвуазен тут же направилась к Рене.       — Мадемуазель Руж, — сладко тянет Катрин, — как приятно снова с вами встретиться. Ну же, откройте глаза. Я вижу, что вы не спите. Жаль, что нам приходится беседовать в столь непритязательной обстановке.       — Зачем вы меня сюда притащили? — Рене пытается говорить сердито, но вместо злости слова звучат по-предательски жалобно.       — Мне показалось, что полученные вами сведения не предназначены для чужих ушей, — усмехнулась Катрин, — а вы — лицо крайне неблагонадёжное. Вдруг вам захочется поделиться своими соображениями с кем-то ещё? Скажем, с герцогом Роганом или даже с самим королём?       — Вы хорошо проинформированы, — с деланным равнодушием замечает Рене.       За время их разговора мужчина за спиной Катрин не произносит ни звука, но внимательно за ними наблюдает.       — Не только вы любите прогулки по потайным ходам, — улыбнулась Катрин, — мадам де Монтеспан узнала много любопытного благодаря своей привычке совершать променад перед сном, пусть и в кромешной тьме. Не говоря уже о том, что вам достало наглости явиться ко мне в лавку.       Медовые ноты исчезают — теперь в голосе мадам Монвуазен одна глухая злоба.       — Герцогу Рогану будет неприятно узнать о той щекотливой ситуации, в которой вы оказались, — шипит она Рене в лицо.       Так вот, значит, почему она тут. Франсуаза и Катрин решили потребовать за неё выкуп, раз она всё равно попалась в ловушку. В случае неверия Лу от Рене потребуют написать послание о том, что она еще жива. Ну а после… Дальше думать не хотелось. Вероятнее всего, ей станет известен способ, с которым мадам Монвуазен расправлялась с неугодными или чересчур болтливыми заказчицами. Удивительно, как быстро пускает корни зло — не успеешь оглянуться, а оно уже цветёт пышным цветом, отравляя всё вокруг.       — Ваша дочь, — голос Рене звучит глухо, — во всём помогает вам?       — Из Маргариты со временем выйдет хорошая ученица. — Монвуазен задумчиво смотрит на мадемуазель де Ноай. — Но знать всё ей пока ещё рано. Впрочем, довольно болтовни. Отдыхайте, мадемуазель. Лесаж!       Впервые за весь разговор долговязый мужчина приближается к Рене. Одно мгновение — и знакомый сладковатый запах отправляет её в небытие.

***

      Когда она вновь открывает глаза, на мельнице темно. Не горит ни одна свеча, и Рене вновь приходится привыкать к мраку. Должно быть, уже наступил вечер. Стоит напрячь слух, и начинает казаться, что за окнами стрекочут сверчки. Руки и ноги совсем занемели, похитители и не подумали ослабить верёвки или оставить немного еды. Лесажа нигде не видно — значит, её бросили тут одну, надеясь, что она проспит до утра. Или просто не рассчитали дозу снотворного. Если записка с требованием выкупа написана и отправлена Лу, то есть вероятность, что её уже ищут. Хотя герцог Роган мог спохватиться и раньше, когда не застал её в комнате в условленный час. Что же теперь делать?       На ощупь Рене пытается найти тот ящик с острым краем, о который можно перерезать верёвку, но он куда-то подевался. Остаётся только уповать на Господа, в которого Рене перестала верить после смерти матери. Мама… Хорошо бы ей не видеть с небес, как дочь, совершенно беспомощная, лежит кулём на холодном полу заброшенной мельницы и чуть не трясётся от страха. Жаль, Рене не колдунья, иначе наслала бы на Монвуазен и мадам де Монтеспан проклятие, обратив их в болотных лягушек — никакому принцу не расколдовать. Надо же было так глупо попасться. В животе жалобно урчит. Она с самого утра ничего не ела. Если так пойдет, то Лу может и не спешить с выкупом — Рене умрёт здесь от голода, прежде чем вернётся Катрин или этот мерзкий Лесаж.       — Помогите! — кричит она сиплым голосом, вдыхая пыль и гнилостный запах болот неподалеку. — Кто-нибудь!       Тишина в ответ. Скорей бы Лу её нашёл. Милый, милый Лу. Рене нужно верить, что он отыщет её прежде, чем вернутся недруги.       Весёлый мертвец — пастырь чёрных овец, собрал он вольный сброд…       Глаза Рене в изумлении распахиваются. Не может быть. Она, скорее всего, бредит. А звонкий мальчишеский голос, между тем продолжает:       И вдаль он погнал их по волнам ветер вольных вод.       Дофин. Если она не сошла с ума, обессилев от голода, и разум не обманывает её, то она слышит маленького Луи, беззаботно распевающего старую пиратскую песенку.       — Йо-хо, чёрт ждал нас у адских врат, — безбожно фальшивит дофин где-то совсем рядом.       — Луи! — Рене кричит так, что звенят стёкла. — Луи, я здесь!       — Йо-хо, прочь от песни, что поёт пират...       Голос дофина становится глуше, и Рене громко стонет от отчаяния.       — Луи! — Ещё одна попытка. — Луи!       — Йо-хо, громче черти…       Дофин вдруг затихает и вслушивается в тишину. Ему показалось, или он слышал чьи-то вопли?       — Я здесь! — звенит в воздухе. — Скорее, сюда!       — Ты кто? — хмурится дофин, оглядываясь вокруг.       — Мадемуазель де Ноай! Меня заперли на старой мельнице. — Рене пытается подползти к стене с окном поближе. — Мне нужна помощь.       — Голос похож, — соглашается дофин осторожно, — но вдруг ты — злой дух?       Рене вновь стонет, на сей раз от досады. Совсем не время для детских игр.       — Злой дух? — переспрашивает она. — Что ещё за злой дух?       — Что завлекает уставших путников в ловушку и питается их костями, — радостно сообщает дофин. — Мне мадемуазель Жаксон рассказывала.       — Дьявол! — срывается с губ Рене.       — Нет, не дьявол, а дух леса, — услужливо поправляет дофин.       — Как мне сделать так, чтобы вы мне поверили? — устало спрашивает Рене.       — Ну, не знаю, — дофин погружается в раздумья, — скажи то, что может знать только мадемуазель де Ноай.       Рене тяжело вздыхает. В памяти мелькают всякие глупости: сливы, игра в прятки, спасение дофина из холодной воды канала, лодки. Лодки!       — Месье Олоне! — восклицает она. — В ваших силах проявить благородство и спасти прекрасную принцессу из рук презренных пиратов и разгромить Гибралтар!       — Мадемуазель де Ноай! — радостно отзывается дофин. — Это вы!       Хвала небесам, она угадала. Однажды мальчик поделился с ней заветной мечтой: повторить судьбу флибустьера Франсуа Олоне и снискать славу, взяв штурмом Гибралтар. Правда, Луи был свято уверен, что Олоне — пират, а не флибустьер. Разница, впрочем, если подумать, не так уж и велика.       — Чем я могу вам помочь, мадемуазель?       — Во весь опор бегите во дворец и приведите месье Рогана, — просит Рене, — вам нужно спешить.       — Я к вашим услугам! — обещает дофин. — Положитесь на меня, мадемуазель!       Голос затихает вдали. Рене в изнеможении закрывает глаза. Ей остаётся только ждать.

***

      «Мой любезный друг Александр! Сердечно благодарю вас за чай! Он решительно отбивает всякую охоту ко сну и пробуждает невиданные доселе силы. Во мне теперь кипит жажда садоводства. Уму непостижимо, что может сделать чашка горячего цейлонского напитка с настроением бедной вдовы. Если раньше я бледной тенью скользила по поместью из одной комнаты в другую, сетуя на свою горькую участь, то сейчас душа моя жаждет резать, копать, сажать и выращивать. Начать я решила с маленькой клумбы возле центрального входа, наудачу бросив в землю семена маргариток. Здешний садовник смотрит на меня как на чокнутую, но я делаю вид, что не замечаю его молчаливого неодобрения. Пусть все в округе знают, что Катерина де Грамон не боится замарать руки и готова рыхлить почву и бегать с лейкой.       Да-да, вообразите удивление моего брата, который, приехав, обнаружил дорогую сестрицу в старом платье, грубых башмаках и с лейкой в руке. Он просто дар речи потерял: стоял и беззвучно открывал рот, ну точно как рыбка из фонтана. А потом, когда я взяла ножницы и принялась стричь кусты, он чуть не преставился. Вот так, дорогой Александр, я едва не лишилась горячо любимого родственника, и всё из-за вашего чая. Надеюсь, вы в скором времени навестите теперь уже не столь безутешную, но всё ещё вдову, и оцените её скромные усилия в садовой архитектуре.       Наслышана о переполохе в королевских покоях: правда ли, что кто-то пытался отравить прехорошенькую Анжелику? Говорят, король едва с ума не сошёл от страха? И что с моей любимой Нанеттой, от чего она так поспешно сбежала в Париж? Поговаривают, что её стремительный отъезд стал причиной безутешного горя одного хорошо известного нам гвардейца. Бедный Оливье! Возможно, вы сочтёте меня лицемеркой, но уверяю вас в искренности своих слов. Когда-то (ах, кажется, что очень давно) я была почти околдована этим юношей, прелестным, как первый подснежник. Признаться, я подозревала его в симпатии к вашей мадемуазель де Ноай. Да-да, милый мой Александр, не отпирайтесь, я видела, с какой тоской вы смотрите на свою подопечную. И меня злило это, не скрою. Поначалу потому, что она отнимала у меня Оливье, который мне не принадлежал. После совсем по иной причине… Ну вот, я почти проговорилась.       Сменим тему. Новости в мою глушь доходят с опозданием, и хоть теперь все прелести садового искусства предстали предо мной во всем своем блеске, порой я грущу без суеты двора и сплетен. А ещё — без вас. Арман смеётся, когда видит, как вспыхивают мои глаза, стоит мне узреть в его руке знакомый белый конверт — весточку от вас. Но слов мне мало, я жадная и наглая женщина. Мне нужны вы сами — ваша улыбка, ваш голос, ваши невозможные ваниль и корица. Приезжайте скорее. Ваш верный друг, Катерина де Грамон».