Жёлтый цвет

Клуб Романтики: Покоряя Версаль
Гет
Завершён
R
Жёлтый цвет
Поделиться
Содержание Вперед

Преступный

      — Цикута? — переспрашивает Лу, наморщив лоб.       — Анжелика говорит, что у пирожного был морковный привкус. — Рене расхаживает по комнате. — Она откусила где-то треть, и ей тут же стало нехорошо. Весь рот сразу покрылся волдырями. Мадемуазель де Фонтанж, по счастью, не успела ничего проглотить. После пирожное отдали аптекарям, и Гумберт сообщил, что в нём был яд цикуты.       — Вы подозреваете мадам де Монтеспан?       — Памятуя о нашем недавнем разговоре — да. Но как это доказать?       — А кто принёс пирожное?       — Никто не знает: когда Анжелика вернулась в комнату после прогулки, оно дожидалось её на кофейном столике. Рядом была записка якобы от короля.       — Хмм. — Лу вздохнул. — И неизвестно, заходил ли кто-то в покои к мадемуазель?       — Нет, Жюли говорила со служанкой мадемуазель де Фонтанж. Та не отлучалась от госпожи ни на мгновение. Они вместе с гувернанткой дофина гуляли по парку перед ужином.       — А что записка? Не удастся отыскать отравителя по ней?       — Увы. — Рене устало потёрла виски. — Мадемуазель тут же порвала её, не желая компрометировать короля.       Бедная Анжелика де Фонтанж. Задыхающаяся, покрытая красными пятнами, свистящим шёпотом она умоляла прибежавших на помощь не тревожить Его Величество подобными пустяками. Она просто подавилась. Ничего же страшного не случилось. Последние слова было едва слышно из-за надсадного хрипа.       — Мадемуазель, прошу вас! — Мягкий, как просеянная мука, голос Анжелики прорвался сквозь очередной всхлип. — Не беспокойтесь. Со мной всё будет хорошо.       Рене, к которой и обращалась мадемуазель де Фонтанж, заозиралась в поисках поддержки. Жюли было велено разыскать Александра и послать за доктором. С помощью чуть живой от страха служанки Анжелики Рене усадила девушку на постель, подложив под спину подушки, и после распахнула окна.       — Расшнуруйте ей корсет, — велела она, — да поживее. Воды, мадемуазель?       Анжелика взяла было стакан, но тут же начала кашлять. Взгляд Рене заметался по комнате, упав на написанный де Лафоссом портрет. Значит, король покамест не осмелился забрать его себе. На картине Анжелика казалась самим воплощением юности: искрящийся тихой нежностью взгляд, губы цвета спелой вишни, разрумяненные щёки.       «Шарль и правда очень талантлив, — подумала Рене с горечью, — был бы он не так спесив и охоч до денег».       Жюли всё не появлялась, и, взяв со служанки слово, что та не спустит с госпожи глаз, Рене устремилась прочь из комнаты. Как бы ни складывались ее отношения с Александром, как бы он ни был в ней разочарован, месье Бонтан точно знал, что и как следует сделать. Потому, найдя его и увидев холодный взгляд, сопровождаемый жестокими упрёками, Рене так разозлилась и пала духом. Ей, той, что искренне пыталась помочь, будто полоснули ножом по сердцу, и оно тут же закровоточило.       «Уехать, — тут же застучало в висках, — непременно уехать». Осталось два дня, а после она покинет Версаль. Она и Лу. Он обмолвился, что хотел познакомить Рене со своими родителями.       «Они славные люди. — Лу очаровательно краснеет. — Может быть, немного старомодные. Но вы им непременно понравитесь. В каждом своём письме отцу я упоминаю о вас, им не терпится с вами встретиться».       Она нервничает. Отец Лу намного старше её матери, но вместе с тем это не помешало им искренне любить и заботиться друг о друге. О них поговаривали как о паре чудаков, что не жаловали приёмы, а жили почти уединённо в своем родовом поместье, лишь изредка выбираясь в свет. Интересно, какие черты герцог Роган взял от отца, а какие — от матушки? Знакомил ли он со своими родителями кого-то ещё? Если они хоть немного похожи на Нанетту, то Рене готова была их полюбить в то же мгновение. И всё же мысль о предстоящем визите к родителям Лу волновала её, как и другие заботы. Ей следовало известить собственного отца о своём скором приезде в Париж.       С Лу маркиз де Лафайет встречался на одном из тех скучных приемов, что давала ее тетушка, но едва ли они сказали друг другу два слова.       «Как я показался вашему отцу?» — однажды поинтересовался Лу, и Рене не знала, что ответить. Papa наверняка не запомнил герцога Рогана — с годами память его хирела на глазах.       «Он очень приятный юноша, — отозвался Гийом де Ноай после нетерпеливого вопроса Рене о Лу. — И к тому же настоящий щёголь».       Рене с опаской посмотрела на отца, настороженная подобной характеристикой: маркиз модников не жаловал. Или с годами что-то изменилось? Но его лицо ничего не выражало, кроме равнодушного благодушия человека, который сытно пообедал и жаждал вздремнуть возле камина, и Рене решила повременить с расспросами.       Если бы рядом была мама… Заключённая в камень горечь наваливается на неё, сдавливая грудь. Образ матери, неизменно кроткой и ласковой, порой возникал у Рене перед глазами. В её воспоминаниях мадам де Ноай стоит возле открытого окна и кормит птиц, что облепили подоконник, усеянный хлебными крошками. Волосы её распущены по плечам, вместо домашнего платья на ней одна ночная сорочка, как будто мама только поднялась с постели.       «Помни, дитя моё, — шепчет мадам де Ноай Рене, — птицы приносят добрые вести. Они всегда помогут отыскать тебе дорогу к родному очагу».       После её смерти Рене возненавидела ворон. Вернуть маму они не могли и лишь раздражали своим хриплым карканьем. Одобрила бы та её избранника, знай она Лу? За размышлениями Рене доходит до беседки возле пруда. Здесь тихо и спокойно, лишь изредка издалека доносятся голоса гвардейцев, что рассказывают очередной пикантный анекдот или свежую сплетню. Потому так неожиданно услышать едкий шёпот почти у себя над ухом.       — Всё вышло как нельзя лучше. — В говорящей Рене тут же узнает мадам де Монтеспан. — Благодарю вас. Вас ждёт щедрая награда.       — Крайне неосмотрительно было приглашать меня сюда, — откликается её собеседница. — Нас могут увидеть, и что тогда?       Рене словно прирастает к месту. Ей знакомы эти медоточивые тягучие интонации. Катрин Монвуазен здесь, в Версале. Неужели они беседуют об отравлении Анжелики? Только бы её не заметили. Рене задерживает дыхание и осторожно приседает: густая зелёная изгородь укрывает её от мадам де Монтеспан и Катрин. Те стоят по другую сторону беседки, спиной к Рене так близко, что она чувствует удушливое облако духов мадам де Монтеспан. Лишь бы не чихнуть и тем самым выдать себя.       — Мои визиты на улицу Роз представляют еще больший риск, — возражает между тем Франсуаза. — Этот прохвост де Лафосс пытался меня шантажировать. Мне удалось склонить его к молчанию, но впредь ноги моей в вашей лавке не будет. Вы же лицо не столь приметное, я всегда смогу представить вас как свою новую горничную.       — Ишь чего удумали, — хмыкает Катрин, — горничную! Нет, мадам, пусть другие прислуживают, а мне по нраву моё ремесло.       Слышно, как Франсуаза издает раздражённое восклицание, затем шелестит складками платья.       — Здесь половина от ранее уплаченной суммы, — произносит она. Слышится звон монет. — Если нам удастся договориться на будущее…       — На будущее, мадам? — Катрин удивляется. — Разве вы не добились желаемого?       — Но ведь будут и другие. — В голосе мадам де Монтеспан звенит злоба. — Не пройдёт и месяца, как появится очередная юная фрейлина. Я должна быть готова ко всему.       — Вы знаете, где меня найти, — произносит Катрин.       Рене обхватила занемевшие колени. Так значит, это правда. Франсуаза получила цикуту у мадам Монвуазен и пыталась отравить Анжелику. Какая страшная женщина. Нужно обо всем рассказать Его Величеству, пока та не решила довести задуманное до конца. Раньше Рене, не колеблясь, сообщила бы услышанное Александру, но теперь, когда он посчитал её виновной, подобное не представлялось возможным. К беседе с Людовиком стоило основательно подготовиться и тщательно поразмыслить над тем, что должно быть сказано и о чём стоило умолчать. Король давно не благоволил к мадам де Монтеспан, и всё же его реакция могла оказаться непредсказуемой. Поверит ли он мадемуазель де Ноай, не сочтёт ли её слова желанием досадить Франсуазе?       Или же лучше вовсе ничего не рассказывать, а попытаться уличить мадам де Монтеспан самой? Одно ясно — действовать нужно быстро. Рене поспешно выбралась из беседки. Стоило ей подумать, что, возможно, она поторопилась — Катрин Монвуазен или Франсуаза могли её увидеть и догадаться, что их подслушали, как в нос ударил резкий, сладковатый запах, и мир померк.

***

      — Они угрожали мне! — Людовик теребит перстни на пальцах. — Мне! — повторяет он с нажимом и затравленно смотрит на Александра.       — Сир, — сдержанно отзывается тот, — подарок мадемуазель де Фонтанж, был сделан, несомненно, с целью очернения вашего доброго имени. По счастью, сейчас мадемуазель чувствует себя хорошо. Она не остается без присмотра ни на минуту.       — Да-да. — Людовик нетерпеливо машет руками. — Я очень рад за неё. Но что делать мне? Сперва мадам де Грамон, потом Жак-Бенинь, теперь вот фрейлина…— Он морщится, будто учуял запах протухших овощей. — А ваша хвалёная шпионская сеть никого до сих пор не смогла отыскать. Как это понимать?       — Сир. — Александр мысленно призывает всю свою выдержку. — Если позволите, я бы не связывал эти три случая. Виной плохого самочувствия мадам де Грамон стала церуза, тогда как мадемуазель де Фонтанж пострадала от цикуты. Мне видится, расчёт был на то, что девушка не преминула бы попробовать угощение, присланное именно вами. Отравитель знал о…       Александр прочистил горло…       — О деликатном характере ваших отношений. Месть отвергнутой женщины здесь более вероятна, нежели покушение на вашу жизнь.       — Чепуха! — отрезал Людовик. — Нас с мадемуазель ничего такого не связывало. Подумаешь, пара любезностей. Этак можно представить заговор с моей супругой во главе: сейчас, пока она носит под сердцем наследника, она особенно уязвима и не ведает, что творит. Найдите отравителя или отравительницу, Бонтан! Не испытывайте моё терпение!       Кулак Людовика опустился на подлокотник кресла с глухим стуком.       — Да, монсеньор. — Александр кивнул.       Ярость в голосе короля его не пугала, сквозь нотки нетерпения явственно чувствовалась паника. Таким взвинченным Александр не видел Людовика со времен Фронды. Страх точил его подобно жуку-короеду, отравляя всё существование, мешая насладиться и любовными утехами, и изысканными блюдами. Ещё немного, и король зайдёт в своих подозрениях столь далеко, что попросту сживёт всех со свету. А он, Александр, ни на шаг не приблизился к разгадке дела об отравленном пирожном.       Тяжело вздохнув, камердинер вышел из королевских покоев. Впервые за много лет в его голове мелькнула соблазнительная мысль о побеге из Версаля на юг Франции. Там, у самого моря, его дожидалось купленное когда-то поместье с раскинувшимся вокруг виноградником. Никаких интриг. Никаких заговоров и нахмуренных лиц. Когда-нибудь, если прежде его не разобьёт апоплексический удар, Александр непременно туда уедет.       — Месье Бонтан!       Александр удивлённо поднимает голову. Лу де Роган разве что не приплясывает на месте от волнения.       — Мадемуазель де Ноай пропала! — выпаливает он тут же. — Ее никто не видел после обеда. Дозвольте мне дать команду гвардейцам для её поисков.       Александр хмурится:       — Вы собираетесь искать даму, которую не видели пару часов, Луи? Не кажется ли вам это несколько поспешным?       — Нет, не кажется! — Лицо Лу пылает. — Мадемуазель могла узнать нечто важное касательно отравления Анжелики де Фонтанж, и я полагаю…       Александр предостерегающе прижимает палец к губам.       — И у стен есть уши, — говорит он холодно. — Не стоит обсуждать дела у всех на виду. Расскажете, что вам известно, у меня в комнате.       Они идут по галерее, и Лу с трудом сдерживается, чтобы не накричать на Александра: до того медленно двигается губернатор Версаля. Испытывает? Дразнит? В комнате Александр всё с той же раздражающей неспешностью ставит на огонь чайник и пододвигает к сидящему как на иголках Рогану фарфоровую чашку.       — Цейлонский. — В его голосе слышится плохо скрытая гордость, — Попробуйте.       — Да не хочу я чай! — срывается Лу и разве что не роняет от злости чашку.       Александр чуть заметно пожимает плечами: мол, ну что поделаешь, если природа обделила человека вкусом, — и готовится слушать.
Вперед