Жёлтый цвет

      В лавке темно и очень тихо. Половицы поскрипывают под ногами при каждом шаге. С вбитых в стены крюков свешиваются пучки трав. В воздухе витает горьковатый запах полыни, смешанный с чем-то более приторным. Рене опускает накидку как можно ниже, скрывая лицо. Если её здесь увидят… впрочем, кому какое дело до служанки, что остановилась поглазеть на бутылочки со снадобьями и разложенные на лотках коренья. Стороннего покупателя едва ли что-то смутило бы: обычная лавка с неказистой вывеской над входом. Сокровища Катрин Монвуазен.       Претенциозность названия только подчеркивала убогость обстановки: рассохшиеся от времени стены, куча тряпья по углам и лёгкий душок затхлости. В Париже нашлась бы сотня других мест куда как привлекательнее заведения мадам Монвуазен. Глядя на вялый кустик полыни, Рене начинает сомневаться в правильности адреса: уж не обманула ли её Жюли. Но нет, в потайном кармашке на груди с изнанки платья лежит нацарапанный на клочке бумаги адрес: улица Роз, 25. Пусть и пахнет тут отнюдь не розами.       — Спросите Катрин, — шепчет Жюли Рене накануне, поправляя госпоже накидку. — Якобы у вас к ней дело деликатного свойства. Скажите, что мадам однажды помогла вашей подруге, мадемуазель Бланш, так вы о ней и узнали.       — А мадемуазель Бланш тоже понадобилась спорынья? — напряжённо спрашивает Рене.       — Да, мадам. — Жюли на миг краснеет. — Средство проверенное. Только напрямую его не достать, вот и пришлось просить у мадам. До того Бланш муж опротивел.       Рене хмурится, и Жюли сбивчиво поясняет:       — У меня семья дружная, а у Бланш всё не так. И муж у неё хуже отчима. Пятеро деток, она не хочет больше, а он…       Жюли всхлипнула. Рене стиснула руку служанки.       — Прости меня, я не знала.       От одного взгляда Жюли тянуло давним, тщательно запрятанным горем, горем, выпестованным и непреложным. Кому-то на роду написаны страдания, и ничего-то нельзя с этим поделать. Рене вспоминает Бланш — худенькую, тихую, как мышка, прачку, чьи задубевшие от непрестанной натуги и влаги пальцы в первую встречу так поразили Рене. Та старалась слиться со стеной, стоило к ней обратиться, и стать ещё неприметней. Гнев привычным уже комом подкатывает к горлу. Пятеро детей, столь же тихих, как их покорная, забитая мать. Воистину, опасен может быть мужчина, примени он свою силу не во благо.       — Чего вам, мадемуазель? — От размышлений Рене отвлекает голос из-за прилавка. На неё, чуть скосив глаза, недружелюбно смотрит девочка лет двенадцати в поношенном переднике. Рене прочищает горло.       — Я хотела бы увидеть мадам Вуазен, — говорит она хриплым от волнения голосом. — У меня к ней дело… личного характера.       — Мадам вас ожидает? — Девочка прищуривается и окидывает Рене подозрительным взглядом. Волосы цвета воронова крыла падают на лоб, прихваченные тугой косынкой. Из-под чёлки сверкают зелёные глаза, придавая девочке сходство со змейкой, готовой в любой момент укусить.       — Нет, но мадам, возможно, помнит мою подругу. — Рене откашливается. — Мадемуазель Бланш.       Девочка фыркает:       — У мадам много посетительниц, почему она должна помнить вашу подругу?       Рене беспомощно разводит руками. Эта неприветливая девочка пугает её.       — У неё есть дети, — произносит Рене невпопад, — старшая примерно твоего возраста.       — И сколько ж, по-вашему, мне лет? — На лице девочки первый раз мелькает что-то похожее на заинтересованность.       — Четырнадцать?       Лучше назвать возраст постарше, дети часто хотят казаться взрослее, чем они есть.       — Ха! — Снова презрительный смешок. — Да ничего подобного.       — Маргарита! — раздаётся из темноты низкий, похожий на мужской, голос. — С кем это ты разговариваешь?       — Мама! — Девочка разворачивается к Рене спиной. — К тебе мадемуазель…       Она выжидающе смотрит на Рене.       — Руж, — выпаливает та, прежде чем успевает как следует подумать.       — От мадемуазель Бланш, — с усмешкой поясняет Маргарита.       — Вот как. — Катрин Монвуазен наконец выходит из темноты комнаты. — Это интересно.       На вид ей около сорока. Пышная, как хорошо пропечённая булка, с неестественно-ярким румянцем на щеках, мадам Монвуазен с любопытством рассматривает Рене, которая так низко надвигает накидку на лоб, что виден лишь кончик носа.       — Пойдёмте-ка в комнаты, милая, — грохочет Катрин, — там всё и расскажете. Маргарита, присмотри здесь.       Девочка кивает с важным видом. Рене следует за мадам Монвуазен по тускло освещённому коридору вглубь лавки, стараясь случайно не задеть свешивающиеся с потолка мешки с травами. Запах постепенно меняется: вместо затхлости Рене улавливает амбру и мускус. Ароматы становятся всё удушливей, обнимают плотным коконом, а коридор всё не заканчивается. Мадам Монвуазен ведет посетительницу, как бороздящий мутные воды корабль, выставив вперёд тяжёлую грудь и размахивая руками.       — Не отставайте, дорогая, — бросает она через плечо, и голос кажется Рене рокотом волн в бескрайнем море.       Комната, куда они попадают, обита кроваво-красным штофом. Повсюду расставлены вазочки, колбы, статуэтки охваченных экстазом влюблённых, что сливаются в жарких объятиях перед взором коварных сатиров. В дальнем углу Рене видит зеркало в тяжёлой оправе, наполовину прикрытое тёмным покрывалом. Стекло мутное и даёт искажение: у зеркальной мадемуазель де Ноай крошечная голова и огромные руки. Черные витые свечи в бронзовых канделябрах довершают обстановку. Рене передёргивает: увиденное похоже на обитель колдуньи, а не на жилые комнаты.       — Снимите накидку, дитя моё, — говорит Катрин, — я привыкла видеть своих просительниц. Лицо может многое сказать о человеке.       Рене нехотя исполняет просьбу. Как только ткань спадает с плеч, Катрин приветливо улыбается.       — Вот так гораздо лучше. Вы очаровательны, мадемуазель Руж. Или вернее будет называть вас мадемуазель де Ноай?       Рене столбенеет. Дьявол. В висках растерянной птичкой бьется мысль: надо же было так глупо попасться.       — Не бойтесь, мадемуазель, — сладко тянет Катрин. — Я не имею привычки выставлять тайны своих визитёров на всеобщее обозрение без веской на то причины. В Версале часто прибегают к моим услугам. Среди знатных особ немало тех, кто мне обязан.       До чего же гипнотизирующий у неё голос. Мягкий, глубокий, в нём так и норовишь увязнуть, как муха в сиропе. Или всё дело в ароматах, что плотным облаком нависли над Рене? Она трясёт головой, пытаясь справиться с внезапно подступившей слабостью.       — Я уповаю на вашу деликатность, мадам. — Вместо голоса выходит какой-то мышиный писк. — Дело очень важное.       — Ну разумеется, — соглашается Катрин, небрежно перебирая складки своего платья. — Что с вами приключилось, мадемуазель? Любовное томление? Удачливая соперница? Нежеланная беременность?       При последних словах Рене несмело кивает.       — А вы можете и соперницу устранить? — спрашивает она с плохо сдерживаемым любопытством.       — Могу. — С лица Катрин не сходит улыбка. — Совсем недавно одна знатная особа как раз просила меня о подобном. Какой у вас срок, мадемуазель? Беременность покамест совсем незаметна.       — Небольшой, — врёт Рене, — но доктор уже подтвердил мое положение, и мне не хотелось бы медлить.       — Понимаю, это нежелательно. Что ж, мадемуазель, вы обратились по адресу. Цена вам известна?       — Да, мадам. — Рене поспешно протягивает туго набитый мешочек с монетами. — Вот, возьмите. Можете пересчитать.       — В этом нет необходимости, мадемуазель, — возражает Катрин. — Я привыкла доверять своим клиенткам. В любом случае я знаю, где вас искать.       И с этими словами она вручает Рене баночку из тёмного стекла.       — Выпейте залпом на ночь, — говорит Катрин, — да смотрите — не переусердствуйте. Если переборщите с дозой, может сделаться совсем дурно. Тошнота, лёгкие судороги ожидаемы. Когда всё закончится, не забудьте избавиться от остатков отвара.       — Я поняла. — Рене стискивает тару и прячет через прорези платья в подвесной карман. — Благодарю вас, мадам.       — Мы должны помогать друг другу. — Катрин подмигивает Рене. — Разве не так?       Едва выбравшись из лавки всё по тому же тёмному, бесконечно длинному коридору, Рене с наслаждением вдыхает парижский воздух: смесь пряностей, тины, лошадиного навоза и рыбы. После тяжёлого духа комнаты мадам Монвуазен он кажется квинтэссенцией чистоты. Рене садится в карету и в изнеможении откидывается на спинку сиденья. Поездка далась ей куда тяжелее, чем ожидалось. Мадам Монвуазен сродни чудовищу. Кажется, что она играет с собеседницей, как кошка с мышью. И этот тягучий, обволакивающий голос… Брр. Рене передёргивает.       После она задумывается о Маргарите: насколько девочка посвящена в дела матери? По нраву ли ей такая жизнь? За этими мыслями Рене не замечает, как погружается в сон, и приходит в себя, только когда карета в сумерках подъезжает к Версальскому дворцу. Уставшая с дороги, Рене проходит в свои покои и тихо зовет верную Жюли, но комната встречает её тишиной, лишь Минэтт доверительно трётся об ноги, выпрашивая лакомство.       — Да где же она? — Рене в сердцах дёргает за шнурок возле кровати. — Жюли!       — Она не придёт, мадемуазель.       Звук этого голоса Рене слишком хорошо знаком. Комната наполняется запахом ванили и корицы.       — Александр? — Она всматривается в полумрак. — Если хотите застать меня врасплох, то смените парфюм. Из-за ваших пристрастий любой преступник способен вас вычислить.       — Я учту ваши пожелания. — Александр выступает из темноты со свечой в руке. — А теперь, мадемуазель де Ноай, покажите то, за чем вы отлучались в Париж.       Кровь приливает к лицу.       — Я не понимаю, о чём вы.       — Прекрасно понимаете. Наверно, вы забыли, Рене, но я вам напомню: позади вашей комнаты есть потайной ход. Неразумно обсуждать планы со своей служанкой, да ещё так громко, возле самой его двери.       — Так вы подслушивали!       — Это не было моей целью. Король приказал мне проследить за осмотром комнат возможных отравителей Жака-Бениня. И тут вы громогласно оповещаете о желании отправиться к шарлатанке Монвуазен. Признаться, мне не хватило силы воли не слушать далее.       И снова отравители. Не она ли бросила зерно сомнений, пустив слухи о возможном покушении на жизнь придворных? Рене покаянно опускает голову.       — Вы сердитесь?       — Сержусь? — Александр грустно усмехается. — Отнюдь. Мне горько оттого, что вы нарушили данное мне обещание не содействовать королеве. Вы ведь приобрели снадобье, не так ли?       Рене молчит.       — Рене! — В голосе Александра зреет угроза. — Не вздумайте мне врать хотя бы теперь. Приобрели?       — Да. — Она едва сдерживает подступающие к горлу слёзы.       — Дайте сюда, — мягко приказывает месье Бонтан, — ну же.       Негнущимися пальцами Рене выуживает злополучную баночку из корсета и подаёт Александру.       — Спорынья? — Он со знанием дела разглядывает содержимое при свете свечи. — Ловко придумано.       — Я предала ваше доверие, — начинает говорить Рене, — но клянусь, что…       Александр останавливает её нетерпеливым взмахом руки:       — Достаточно, мадемуазель. К концу недели вы покинете Версаль.       Глаза Рене в изумлении расширяются.       — Простите?       — Я не стану говорить о преступлении против короны в обмен на ваш отъезд. Навсегда.       — Вы не вправе мною распоряжаться! — По щекам текут непрошеные слёзы. — Когда мы стали врагами, месье?       Александр холодно смотрит на свою бывшую подопечную:       — Я не терплю предательства, мадемуазель.       Он поворачивается и уходит, тихо прикрыв за собой дверь. Рене плачет, уже не стесняясь. Утративший моё доверие теряет его навсегда. Не это ли сказал ей месье Бонтан в тот вечер, когда дофин едва не утонул? И сразу же на ум приходит неосторожно оброненное ею Лу: «Между долгом и вами я выберу вас». Получается, что и его она обманула, поставив долг фрейлины королевы и её искреннюю симпатию к Марии превыше собственных чувств.       Не могла же Рене и вправду думать, что ей всё сойдет с рук, как сходило до сих пор? Что теперь будет? Оказался бы сейчас рядом Лу… Но Лу рядом нет, Рене не видела его с самого завтрака, и слова Александра о визите её возлюбленного к принцу Орлеанскому колют иголками. Неужели это ядовитая змея ревности вползла в сердце и надежно там угнездилась? Нет, Рене не опустится до подобного. Лу бы с нею так не поступил. Завтра она обо всем подробно его расспросит и решит, что делать. Рене опускает голову на подушку.       Сон настигает почти сразу: ей видится дядя. Жан-Рене де Ноай сходит с портрета, того самого, что когда-то был растерзан лошадиными копытами, и прикладывает к губам указательный палец, призывая племянницу к молчанию. Рене покорно всматривается в полузабытые черты дядиного лица, пытаясь понять, что тот хочет ей сказать. Губы его размыкаются: «Всё перед тобой». «О чём ты? Я не понимаю», — безмолвно вопрошает Рене. Жан-Рене взмахивает рукой: вокруг него и племянницы кольцом начинают кружиться вороны, оглашая воздух надсадным простудным карканьем.       Много-много птичек запекли в пирог: семьдесят синичек, сорок семь сорок. Странная детская считалочка, что мама любила читать ей на ночь. Как же там было дальше? Побежали люди в золотой чертог, королю на блюде понесли пирог. Рене оборачивается и видит Людовика: король откусывает большой ломоть от лежащего перед ним пирога, изо рта его торчит вороново крыло. Крики птиц становятся всё громче. Где король? На троне пишет манифест. Королева в спальне хлеб с вареньем ест.       Мария Терезия появляется из-за плеча Людовика, подол её жемчужно-серого платья измазан малиновыми пятнами. Кровь или клубничный конфитюр? Птицы сжимают кольцо всё плотнее. Фрейлина стирает ленту для волос. У неё сорока отщипнула нос. Рене в ужасе кричит, напуганная предсказанием, и кидается к дяде в поисках защиты. Но тот вдруг исчезает, а потом пропадает и само видение, словно его никогда и не было.

***

      — Покинуть Версаль так скоро? — не веря, переспрашивает Лу в отчаянии. — Но почему?       Нанетта грустно улыбается:       — Супругу хочется вернуться в Париж. Он присмотрел один из особняков на юге Маре, и желает его приобрести. Завтра я отправлюсь с ним на осмотр, и если дом придётся мне по вкусу, то мы там и останемся.       — Ты не ответила, Нетти, — замечает Лу.       — Ты и сам знаешь ответ, братец.       В голосе Нанетты сквозит печаль. За последние несколько дней она осунулась, под глазами залегли непривычные тёмные полумесяцы. Яркие платья сменились нарядами в мрачных тонах: черный бархат облегает фигуру Нанетты, как ладно скроенный доспех, и делает её старше, а ощетинившийся кружевной воротник подчеркивает бледность лица. Что-то неуловимо изменилось в облике принцессы Субизской, словно ей пришлось повзрослеть за одну ночь. Видеть сестру такой больно. Лу берет её за руку:       — Ты можешь пока не ехать.       — Нет. — Нанетта не отрывает руки, но избегает взгляда. — Так нужно. Я всегда мечтала о собственном доме. Чем скорее, тем лучше.       — А он? — тихо спрашивает Лу. — Обещалась ли ты писать письма?       — Нет, — в тон ему отвечает Нанетта, — не обещалась. К чему длить страдание и мучить и себя, и его? И Франсуа… Он хороший человек, это было бы нечестно по отношению к нему. Я всё рассказала.       — Ты… что? — изумляется Лу.       — Я призналась мужу, что здесь, в Версале, встретила сердечную привязанность, и она до сих пор живёт в моём сердце. Мне показалось правильным начать супружество, не прибегая к недомолвкам и обману.       — Ох, Нетти! — Лу обнимает сестру. — Ну а он?       — Сказал, что восхищён моей честностью и готов быть мне верным другом.       — Как благородно с его стороны.       — Да. — Нанетта слабо улыбнулась. — После его речей я поняла, что Франсуа заслуживает только самого лучшего, и в моих силах его осчастливить. В конце концов, разве не для того дана нам первая любовь, чтобы извлечь из неё урок и впредь обуздывать свои чувства?       — Единожды обжёгшись… — понимающе произносит Лу и горько вздыхает. — Уедешь не попрощавшись?       — Я встречусь с ним сегодня. — Нанетта намеренно не произносит имени любимого. — Если говорить о честности, она не должна быть выборочной и доставаться одним, минуя других, верно?       — Верно, душа моя. — Лу с грустью гладит сестру по руке.       Какая тонкая у неё, оказывается, кожа, вот-вот порвётся под пальцами. Голубые нити вен похожи на сапфиры, что Нетти носит с грацией королевы. Знал бы Франсуа, каким баловнем судьбы он оказался.       Так они и сидят, закутанные в кокон скорби, склонив друг к другу головы и переплетя пальцы: нахохлившийся воробышек Нанетта и её поникший брат.