Жёлтый цвет

      — Присмотреть за Марией Терезией? — Рене не верит своим ушам. — Но я не понимаю…       Она в замешательстве смотрит на непривычно несобранного Александра, который с полчаса назад заявился к ней в комнату с хмурым видом передать просьбу (читай: приказ) короля.       — Его Величество опасается, что мадам может себе каким-то образом навредить. — Месье Бонтан пристально рассматривает орнамент на стоящей рядом с ним китайской вазе.       — И я должна буду помешать ей? — ядовито интересуется Рене. — Выхватить у неё из рук злополучную склянку и разбить? Или закричать и вызвать вас?       — Рене, послушайте…       — Нет, месье! — яростно обрывает его Рене. — Не стану я вас слушать. Король не желает держать себя в узде, это ясно. Я не верю в его светлые чувства к мадемуазель де Фонтанж. И вы не хуже меня знаете, насколько они надуманны и фальшивы. Рушить чужую жизнь я не вправе, и не просите.       — Хорошо.       Удивлённая поспешностью ответа, Рене вскидывает голову:       — Я не ослышалась? Вы со мной согласны?       — Я всего лишь передаю пожелания Его Величества, мадемуазель. Оценивать их мне не требуется. Равно как и спорить с ними.       — Иными словами, я могу действовать на свой страх и риск?       — Нет. — Лицо Александра мигом каменеет. — Не можете. Рене, вы мне по-своему дороги. Зовите это привычкой, слабостью, сентиментальной привязанностью, если вам так угодно. Я прошу вас, не делайте ничего, что может быть истолковано как предательство короны.       — О чём вы…       — Я не прошу вас переубеждать Марию Терезию, прими она решение относительно ребёнка, но умоляю — не помогайте ей осуществить содеянное, если она попросит у вас помощи. Пообещайте мне, Рене. Прошу вас.       Ещё никогда она не видела Александра таким серьёзным.       — Обещаю, — произнесла она несмело.       Тот, казалось, с облегчением выдохнул:       — Вот и славно. Поймите меня правильно: мадемуазель де Фонтанж — хорошая девушка, ваша о ней забота — одно из приятных воспоминаний того дня, когда состоялась лотерея. Если бы в моих силах было обуздать желания Его Величества, я не допустил бы ни её возвышения при дворе, ни её падения. Но я не имею такой власти.       — Я понимаю, месье.       Они помолчали.       — Как поживает мадам де Грамон? — Рене тоже заинтересовалась орнаментом на вазе.       — Вам известно о переписке? — Брови Александра чуть приподнялись в удивлении.       — Вы сами учили меня, месье. — Рене не сдержала улыбки. — Я просто следую вашим заветам. Вижу, княгиня Монако по достоинству оценила творение Милло.       — Вероятно, но, в отличие от месье Рогана, ей не довелось опробовать его советы на практике.       Рене вспыхнула:       — Вы забываетесь…       — Но я ведь не о вас, мадемуазель. Поинтересуйтесь у герцога о его визите к принцу Орлеанскому. Доверие — очень тонкий инструмент, Рене. И очень хрупкий.       С этими словами Александр вышел из комнаты, оставив Рене в совершеннейшем раздрае.

***

      — Мама, а почему покойники не падают на землю?       Мария Терезия вздрагивает:       — Что, милый?       Дофин прыгает вокруг неё на одной ноге, вовсю размахивая руками.       «Совсем как его отец», — с болью в сердце думает Мария Терезия.       Маленький Луи жестами и повадками пошёл, увы, не в неё. Порой и в интонациях его голоса, капризного и полного нетерпения, она улавливает отзвуки воспитания Людовика. Или, скорее, его отсутствия.       — Ну, Жак-Бенинь говорит, что после смерти Господь зовёт праведников на небеса. — Дофин с любопытством смотрит в приоткрытое окно. — А если так, то почему эти люди не сваливаются вниз? На небесах есть полы? Но если б там был пол, то как бы птицы летали: через щели в досках? Как там все держатся, за облака, что ли?       Мария Терезия кротко вздыхает. Порой её сын задаёт вопросы, на которые у неё нет ответа. Она ласково гладит Луи по торчащим во все стороны кудряшкам: волосы мальчик унаследовал от неё, такие же непокорные, доставшиеся самой Марии от своей прабабки. Говорят, она слыла при дворе чуть ли не колдуньей, и все её боялись. О Медичи вечно болтали всякое. Другое дело она — все знают, что госпожа королева и мухи не обидит, даром, что тёзка Марии Медичи. Тихая, покорная овечка, вон, даже кудряшки имеются.       — Мааам, — тянет дофин, дёргая её за подол платья, — так почему?       — Я не знаю, дитя моё, — кротко улыбается Мария Терезия. — Наверно, это волшебство Господа нашего.       — Ууу, понятно, — разом скучнеет Луи, но затем вновь оживляется: — Можно, я поиграю с Николя и Венсаном? Мы собирались ловить лягушек.       — Только недолго, — разрешает Мария, — и не подходи близко к воде, иначе опять свалишься.       — Да, мадам! — Дофин принимается скакать по комнате. — Как скажете, мадам.       — Возьми сачок, — советует Мария Терезия.       Может, всё бросить и отправиться вместе с ребятами? Мария Терезия представляет лица фрейлин, увидь они её возле канала с задранными юбками, с азартом выискивающую кузнечиков, лягушек и прочую живность. Как скоро Людовик приставит к ней доктора, который осторожно начнёт расспрашивать её о самочувствии и озабоченно щупать лоб? Доктор… Веселье тут же испаряется. Она вспоминает деликатные прикосновения Валло к животу, его напряжённый взгляд. Мадам, вы давно в положении, вам следовало известить меня раньше…       Мария Терезия молчит. Излишне сообщать доктору, что она надеялась избежать визитов врача. Сколь часто она наблюдала, как беременность заканчивалась ничем. Несколько лет назад ей и в голову не могло прийти, что она не захочет детей, но теперь… Если Луи она носила с гордостью и надеждами, то сейчас, при виде сияющей юной Анжелики, что заливалась краской на каждое обращение к ней монаршей особы, всё внутри неё противилось желанию иметь с королём хоть что-то общее, даже если этим чем-то оказывалось собственное дитя. Мучиться на глазах у всех, цепляясь от боли за безвольное покрывало или вялую холодную руку пришлой акушерки с рыбьими глазами лишь для того, чтобы впустить в мир ещё одно существо, которое и само будет страдать — от равнодушия отца ли, от придворных ли интриг. Разница не столь велика.       Здесь всё чужое и неприветливое: от фривольных фасонов платьев, носить которые, не сгорая от стыда, Мария Терезия так и не научилась, до предпочтений в том, что считать красивым. В жаркой Испании само солнце любовалось смуглой кожей будущей королевы, здесь же её за глаза называли дурнушкой. Тут всё чужое, и что ей остаётся, кроме игр в карты да любви к шоколаду. И ещё — к маленькому Луи, но и он уже от неё ускользает: много ли надо мальчишкам, чтобы отринуть материнскую ласку, променяв её на забавы с друзьями?       — Мадам королева?       Рене де Ноай стоит в дверях, с почтительным вниманием ожидая приказов. Одна из немногих фрейлин, что была добра к бедняжке Марии, и ни разу не позволила себе присоединиться к обсуждениям в кружке известных при дворе сплетниц, возглавляемых мадам де Монтеспан. А ведь было время, когда её супруг заглядывался на мадемуазель де Ноай, да только ничего не вышло. Рене изящно отвергла ухаживания Людовика, чем укрепила симпатии Марии Терезии. И к Луизе мадемуазель была добра. Сущий ангел, а не девушка.       — Рене. — Мария застенчиво улыбается и первой пересекает залу навстречу фрейлине. При ходьбе королева смешно переваливается с боку на бок, как утка с подрезанным крылом, и Рене невольно сглатывает растущий в горле колючий ком.       — Вы, должно быть, догадываетесь, почему я вас позвала?       Мария Терезия смущённым жестом кивает на проступающий через ткань живот.       — Мадам. — Рене опускает очи долу .       Ни да, ни нет. Пусть королева сама начнёт разговор на столь деликатную тему.       — Боюсь, что мне не к кому больше обратиться. — Голос Марии дрожит. — Вы одна из тех, кому я доверяю. Мадемуазель де Ноай, если я попрошу вас достать мне немного спорыньи?       — Мадам, — повторяет Рене участливо.       О, она знает, что среди свойств спорыньи есть и способность прерывать беременность. Порою вовремя остановиться и лишить себя наслаждения — непосильная задача. Однажды Рене самой пришлось опасаться нежданного ребёнка, но всё тогда разрешилось благополучно. Как раз в то время она проводила ночи в компании Филиппа с шевалье. И после совершенно неконтролируемого испуга и отчаяния Рене при мысли о возможности оказаться в положении, их встречи прекратились. Ни принц Орлеанский, ни шевалье Филипп ни о чем не подозревали, и она не сочла нужным их как-то уведомить. Взяли бы они на себя заботу о малыше? К счастью, Рене не пришлось воспользоваться приобретённой из-под полы спорыньёй. Она и сама не была уверена, хватило бы ей мужества не отступить в последний момент, не дрогнула бы её рука?       — Вы поможете мне, Рене? — Глаза цвета талой воды полны слёз.— Мне больше некому довериться.       Доверие — хрупкий инструмент, Рене. Обещайте, что вы не нарушите слова. Пообещайте же. Если бы я мог противиться воле короля… Людовик, вечный Людовик с его капризами, не считающийся с чувствами других. Все они зависят от прихотей короля.       В окно вдруг настойчиво стучится ворона. Птицы всегда были добрыми вестниками — так говорила ей мама. И Рене решается.       — Да, моя королева, — произносит она. — Я вам помогу.

***

      — Герцог Роган, — мурчит принц Орлеанский, потягиваясь на простынях с довольным видом сытого кота, — весьма польщён вашим визитом. Решили навестить старого друга?       Лу осматривается. В покоях Филиппа полумрак и всюду чёрный цвет: на покрывалах, занавесях и на обивке кресел. И свечи, много свеч. Темно, и душно, и Лу так хочется прилечь на холод простыней, разнежившись и позабывшись. Призвав к порядку волю и запретив той паралич, Лу словно меч выхватывает в споре и держит слово:       — Мой принц, я говорить хотел о барышне одной, которой…       — Вы влюблены теперь, мой друг?       — Отчаянно, мой принц.       — Ну а она?       — Чрезмерно смущена вашим вниманием и лаской. Вы игры предлагали ей.       — Какого рода, мон ами?       — Всего лишь в карты. Польщён я зваться вашим другом, и всё ж недугом полагаю я заблужденье ваше относительно нее.       — Я повторюсь — какого рода? Той истинной любви, что не дано, увы, постичь вашему покорному слуге, мешать не стал бы я, поверьте.       — Что ей приятны ваши ласки. Но вы смущаете её, и только. Измерьте глубину моей печали. Совсем недавно мы узнали цену доверия и близости с ней. И нарушать сей хрупкий дар прошу покорно я, не нужно.       — Оставить вас вдвоём для наслаждения лишь обществом друг друга и избегать сих приглашений впредь?       — Коли вам будет так угодно.       Филипп заливисто смеётся, перекатываясь с одного бока на другой:       — Мой дорогой герцог, мне безмерно жаль, что своим дружеским приглашением я невольно оскорбил вас и вашу даму. Я за свободу в любви и привязанностях и никого ни к чему не стану принуждать. Хотя…       Принц оглядывает наряд Лу, и в глазах его вспыхивает лукавый огонёк:       — Клянусь, моя бы воля и я бы снял ваши кюлоты. Прятать такую красоту под тканью — почти преступление.       — Прошу вас, — бормочет сконфуженный Лу, — не стоит.       — Я говорю о ваших оленьих ногах, мой друг. — Смех Филиппа похож на раскат грома. — Такие же стройные и грациозные. О чём только думала мать-природа, создавая настолько совершенное творенье.       Филипп с томным видом вздыхает.       — Не хотите ли взглянуть на мой портрет? — понижает он голос. — Месье де Лафосс взялся написать меня а ля натюрель. Получилось очень похоже. То были чудесные сеансы.       — Как-нибудь в другой раз. — Лу пятится к двери. — Благодарю вас за беседу.       — Ах, ладно. — Филипп с досадой машет рукой. — Бегите к своей избраннице. Надеюсь, она понимает, что за сокровище ей досталось. Ваша кожа, ваши прелестные ягодицы… Они напоминают мне о сливах, такие же упругие и твёрдые.       — Прошу меня извинить, — выпаливает Лу и вылетает из покоев принца Орлеанского, едва не сбив с ног вездесущего месье Бонтана.       Камердинер короля одаривает Лу одним из своих хмурых взглядов и, не сказав ни слова, исчезает в глубине галереи. Лу переводит дух ровно для того, чтобы спустя мгновение натолкнуться на дофина. Последний с заговорщицким видом крадётся по проходу, прижимаясь к стене.       — Месье Роган! — восклицает дофин и стискивает кулачки.       — Вы затеваете какую-то шалость, монсеньор? — интересуется Лу простодушно.       — Нет-нет. — Маленький Луи с неохотой показывает ладони. — Я просто гуляю. Не желаете ли сливу? Очень сочные.       Лу нервно сглатывает. Что-то подсказывает ему, что ни одной сливы он никогда более съесть не сможет.       — Пожалуй, откажусь, — говорит Лу и почти бегом направляется прочь.