Жёлтый цвет

      Людовик хмурится и вновь перечитывает письмо маршала Люксембургского. «Ваши враги сражались превосходно, Ваши войска — ещё лучше. Что же касается меня, сир, то я просто выполнял Ваши приказания. Вы приказали мне дать бой неприятелю — я его выиграл». Армия возвращается домой с победой, королю бы возрадоваться и объявить о пышном приёме по случаю укрепления мощи Франции. Но лицо Его Величества мрачнее тучи. Маршал Люксембургский. Тот самый маршал, что скакал на коне во главе фрондёров на пару с принцем Конде, вынуждая Людовика укрываться в стенах Пале-Рояль. История имеет свойство повторяться, и теперь, когда по бульварам Парижа бродят уличные артисты и распевают песни, где славят вышеупомянутого маршала, Людовику тревожно. Его прекрасное государство ещё слишком молодо, не так много лет прошло с того времени, как первый принц крови привёл испанцев к воротам французской столицы. Слишком блестящая слава его сторонников пугает: приспешникам ничего не стоит переметнуться к неприятелю или же вовсе занять его место, уверовав в собственную неуязвимость.       Добавлял тревог и внезапно воссиявший Филипп, проявивший неожиданный военный талант в текущей кампании. В ушах зазвучал бархатный голос месье Бонтана, принёсшего дурные для короля вести: «В Париже чествуют вашего брата, сир. Толпа скандирует: "Да здравствует месье, разбивший врага!"». Больше никогда он не повторит ошибки, не доверит командование армией своему брату. Капетинги — не Стюарты, отцеубийство у них не в чести, вряд ли стоит ожидать, что его любимый сын поднимет руку на Короля-Солнце. Их родовым проклятием всегда были младшие братья. Пусть Филипп развратничает и далее со своими миньонами, пусть кутит с ночи до утра, но ни одно войско за собой он больше не поведёт. Что же касается маршала Люксембургского, то ему суждено расплачиваться за уроки Фронды, пусть знает своё место.       Людовик нервно вздохнул. Одно волнение за другим. Ещё и эти не пойми откуда поползшие слухи об отравлениях… Поначалу мадам де Грамон, слёгшая в постель с неясной хворью и до сих пор толком не оправившаяся, после Жак-Бенинь, что устроил целое представление… Лицо короля исказила судорога. Проповедник трясся, как заливное на столе, вещая о том, что его пытались умертвить. В дрожащей руке его трепыхался бокал с мутной жидкостью и хлопьевидным осадком на дне.       — Сир, это заговор! — сипел Жак-Бенинь, а три его подбородка и живот так и ходили ходуном. — Я вернулся после прогулки, желая благословить Господа Нашего и вкусить пищи, и увидел это… Яд, Ваше Величество. Происки Дьявола!       С большим трудом удалось забрать у Жака бокал и выпроводить его восвояси. Как только проповедник удалился, король вызвал Гумберта, главного аптекаря. Сухонький, аккуратный отец Николя, чья худосочность и вытянутое лицо придавали ему сходство с королевской борзой, бережно взял провинившийся бокал и часто-часто закивал: «Подвергнем тщательному изучению, монсеньор, всё будет исполнено, монсеньор». Людовик выдохнул. Гумберту он пока что ещё доверял. Человеком тот слыл вполне добропорядочным, в скандалах незамеченным, и дело своё знал хорошо. Возможно, его можно было упрекнуть в суетности, озабоченности выгодой и неумеренной услужливости, но считать подобное за сильные прегрешения едва ли стоило.       История с несостоявшимся отравлением Бениня требовала действий. В иное время Людовик и внимания бы не обратил на жалобы духовника, но не далее как вчера, придворные фрейлины почти все разом пожаловались на странную тяжесть в желудке после трапезы. Сам Людовик чувствовал себя превосходно, однако что, если имела место попытка массового отравления? Может, поварам просто не удался паштет из индейки (говорил же он Александру разобраться с Этьеном), а может, дело было в чём-то ином.       Сплошные расстройства. Нет, нелегко всё же быть королём. Отпустив Гумберта, Его Величество огляделся по сторонам, ища поддержки, и словно в ответ на его молитвы в зале появился Александр. Людовик подозревал, что у месье Бонтана внутри были часы, которые давали бой каждый раз, когда король в нём нуждался.       — Сир? — Александр неслышно проскользнул на место рядом с троном и выжидательно взглянул на правителя. Бесшумный, преданный Александр. Людовик вдруг почувствовал приступ нежности к своему камердинеру и непреодолимое желание его осчастливить. Вот уж кто точно его никогда не предаст. Пора одарить его королевской милостью.       — Я подумал, друг мой. — Людовик ласково глянул на голову, склонённую в почтительном поклоне. — Почему бы вам не жениться?       — Жениться, монсеньор? — вздрогнул Александр.       — Вы теперь губернатор. — Король потер рубиновый перстень на указательном пальце, и тот тотчас налился красным, сделавшись похожим на кровавый пузырь. — Человек видный и уважаемый. Не пристало интенданту Версаля ходить в холостяках.       — Как скажете, сир, — пробормотал Александр, не поднимая головы. — Могу ли я попросить вас об одной милости?       — О какой же? — приподнял брови Людовик.       — Дозвольте мне самому выбрать невесту.       — Ба, да у вас есть некая мадемуазель на примете? — воскликнул Людовик, чрезвычайно гордый тем, как всё успешно складывается. — Тем лучше. Признаться, я не ожидал от вас подобной прыти, вы никогда не выказывали особой склонности ни к одной из мне известных дам. Даю вам полное свое согласие.       Александр промолчал. Взгляд его упорно избегал встречи с королём, блуждая по обтянутым пурпурной камчатой тканью стенам, золочёным каркассонским столам и стульям и китайским фарфоровым вазам.       — Кто же она? — Людовик подался вперёд. — Что за счастливицу мне благословить?       Александр тихо назвал имя. Повисло глубокое молчание. Лицо короля исказилось от недовольства, словно он проглотил по ошибке целый лимон.       — Нет. — Рука его ударила по трону. — Не она, и не просите.       — Слушаюсь, монсеньор, — тусклым голосом произнёс Александр. — Мне горестно от мысли, что я расстроил вас своим выбором.       — Среди всех дам вы предпочли… О! — Король, казалось, был готов задохнуться от возмущения. — Её! Да весь Версаль побывал в её постели. Её репутация безнадëжно испорчена, союз с ней уронил бы и вашу. Нет, нет и нет. Ступайте.       Александр выскользнул из залы. Подумать только, его любимец, его отрада, месье Бонтан так его огорчил. Сделать дамой своего сердца эту интриганку и прелюбодейку. Людовик уже давным-давно присмотрел для Александра подходящую партию в лице мадемуазель Боск, старшей дочери одного из своих советников, девушку на редкость смышлёную и при этом скромную. Словом, ту, что могла составить счастье сдержанного и осмотрительного Александра. Мадемуазель де Боск с её живостью расшевелила бы холодного месье Бонтана, не став при этом влезать в его дела. В глубине души Людовик надеялся на то, что Александр и сам заприметил очаровательную Клод-Маргариту, будучи способным предугадывать желания своего короля, и вот тебе, пожалуйста, какой конфуз.       Катерина де Грамон. Вдова графа Карладе, чья любовь к хорошеньким актрисам и холодность к жене ни для кого не была секретом. Распутный даже по Версальским меркам образ жизни свёл князя Монако в могилу от апоплексического удара в возрасте сорока лет, оставив мадам де Грамон почти без гроша в кармане. Благо её брат, граф де Гиш, поспособствовал прибытию сестры в Версаль из Монако и выхлопотал для неё место фрейлины в свите Филиппа Орлеанского. Катерине бы сидеть тихонько и не высовываться, как предписывают безутешной вдове правила приличия, но мадам де Грамон была далека от подобных мыслей. Её вульгарность, эксцентричность и полное нежелание соблюдать придворный этикет обнаружили себя достаточно быстро. Будь она просто глупенькой резвушкой, Людовик простил ей и дерзость, и пренебрежение протоколом. Но в тёмных, похожих на вишни, глазах светился ум, сочетание которого с нежеланием повиноваться король вынести уже не мог.       К тому же блиставшая в те года красотой Катерина оказалась дерзкой не только на словах: несколько ночей с Его Величеством убедили Людовика в огненном темпераменте вышеозначенной особы. Там, где другие потупили бы очи долу, мадам де Грамон проявила неслыханную раскованность. Мнивший себя искусным в постели, король был неприятно поражён тем, что его старания, казалось, княгиню Монако ничуть не впечатлили. Там, где девушки дарили ему влюблённые взгляды и купали в фонтанах восхищённых слов, Катерина ограничилась вежливой улыбкой и ничего не значащей благодарностью за уделённое ей внимание, чем навлекла на себя государев гнев. Он не отослал княгиню Монако вон, опасаясь быть подвергнутым остракизму со стороны придворных, но всячески норовил подпустить шпилек и поддеть мадам при случае.       Негласная война, где Катерина неизменно проигрывала, порой даже приносила Его Величеству удовольствие. Своим равнодушием мадам де Грамон оскорбила в нём не короля, но мужчину, и тем приятнее было наблюдать за тем, как стремительно портился её вкус — любовь Катерины к гвардейцам и заезжим актёрам только подтверждала при дворе её статус парии. И вот теперь Александр, редкостный умница, просил у короля благословления на брак с этой женщиной? Неслыханно. Людовик устало потёр виски и вызвал одного из слуг.       — Отыщите мадемуазель де Фонтанж, — приказал он.— Я буду ожидать её в красной гостиной.

***

      За несколько часов до состоявшегося разговора Александра с королём Катерина де Грамон открыла глаза и с усилием приподнялась на подушках. Взору её предстали не родные покои, а незнакомая доселе комната с обитыми бело-золотым штофом стенами, украшенными картинами на античные сюжеты достаточно фривольного содержания. Взгляд Катерины остановился на обнажённом Аполлоне, что, смеясь, прижимал к стволу дерева беспомощную Дафну. На лице нимфы застыл неприкрытый ужас. Катерина поморщилась: своими чертами Дафна показалась ей похожа на Анжелику де Фонтанж, и отвела глаза, сосредоточившись на рассматривании стоявших по углам комнаты ваз в китайском стиле и камине с затейливой лепниной прямо напротив постели.       — Вам не по душе работы Миньяра?       От окна вдруг отделилась фигура в сером жюстокоре и шагнула к её постели. Воздух тут же наполнился ароматом ванили и корицы. Из всех обитателей Версаля только один любил эти пряности.       — Месье Бонтан! — Катерина попыталась улыбнуться. — Прошу простить меня за неподобающий для дамы вид. Я в гостевом крыле?       — Здесь останавливаются артисты, когда дают представления. — Александр повернулся к камину. — Как видите, отделка велась с учетом вкусов актёров. Не желаете ли чаю?       Катерина кивнула.       — Не пила чай около семи лет, — произнесла она. — Возможно, стоит вспомнить старые привычки.       Слова прозвучали двусмысленно, и она неожиданно смутилась. Её последнее чаепитие состоялось в ту ночь, когда Александр искал утешения в её объятиях. С тех пор Катерина предпочитала вино. Месье Бонтан, если о чём-то и вспомнил, то не подал вида. Отточенными движениями он подвесил на крюк возле камина пузатый чайничек, подтолкнув его кочергой к огню, расставил чашки на приставном столике и положил на блюдце рядом несколько кусочков сахара.       Катерина невольно залюбовалась гибкими пальцами Александра, что с должным изяществом передвигали предметы, словно исполняя выученный в совершенстве танец. У обычно нравящихся ей юношей были тонкие, похожие на девичьи, руки с узкими запястьями, грозящими рассыпаться при сильном нажатии. Ладони же Александра говорили о физическом труде: их обладатель явно не раз держал в руках не только блюдце, но и не чурался тяжёлой ноши.       — Вы предпочитаете чай со сливками?        Из размышлений её вывел голос месье Бонтана. Окутавшее было наваждение тут же развеялось.       — Нет, я люблю покрепче. — Катерина взяла чашку. — Это же цейлонский?       — Да, мадам. — Уголок губ Александра приподнялся в мимолётной улыбке. — Мне удалось найти хорошего поставщика. Сам махарадж пьет такой же.       — Сидя на слоне и обозревая чайные плантации? — пошутила Катерина. — Я предпочту собственную кушетку.       — Могу только согласиться с вами, — заверил Александр. — Эти животные никогда не вызывали у меня доверия. Пожалуй, даже пугали. В самой Индии это священные звери, и их нельзя принуждать к работе. По слухам, они на редкость упрямы и обидчивы. Их довольно тяжело содержать.       — На редкость упрямы и обидчивы, говорите? — промурлыкала Катерина кокетливо, и тут же закашлялась. — Прямо совсем как вы. Не верю, что вы чего-то боитесь.       Александр недобро усмехнулся.       — Мы все чего-то боимся, мадам, — заметил он холодно. — И я не исключение. Не далее как сегодня утром опасение вызывало ваше состояние.       — Сейчас я чувствую себя довольно сносно. — Катерина отхлебнула из чашки. — Что говорит старик Валло? Приказал Жаку-Бениню готовиться к моему отпеванию?       — Месье Валло и несколько других врачей, которых я позволил себе пригласить в Версаль, склоняются к мысли о хроническом отравлении.       — И чем же? — поинтересовалась Катерина, промокнув губы салфеткой. — Здешними ядовитыми сплетнями?       — Они затрудняются с определением источника. — Александр подлил себе чай. — Но вполне вероятно, что причина в вашей косметике, мадам. В венецианской церузе.       — Вы полагаете, что во всем виноваты итальянцы? Дело пахнет дипломатическим скандалом.       — Я полагаю, что виноваты не сами белила, а их неумеренное использование, мадам. — Александр пристально посмотрел на Катерину. — Ещё Парацельс говорил о том, что в разных дозах одна и та же субстанция может быть и ядом, и лекарством.       — Неумеренное использование, — протянула Катерина, тут же покраснев, — едва ли. Моя служанка пыталась подсыпать мне что-то в чашку.       — Это могло быть видением, — возразил Александр. — Но если вы не доверяете Мари, я постараюсь подыскать ей замену. Если хотите знать моё мнение, вам лучше на некоторое время покинуть Версаль. Для вашей же безопасности и возможности набраться сил.       — И тем самым дать повод для слухов и сплетен? — воскликнула Катерина раздражённо. — Наверняка обо мне и так уже болтают прескверные вещи.       — Увы, мадам. — Александр развел руками. — Вы правы. Не лучше ли будет дождаться в Монако, пока они сойдут на нет?       — Ну уж нет. — Катерина с грохотом поставила чашку на столик. — Я не покину Версаль, зная, что меня считают не то жертвой отравления, не то жертвой несчастной любви. По мне лучше, когда о женщине болтают, упоминая её коварство, чем когда принимаются жалеть на все лады, причитая о поруганной добродетели и увядшей красоте.       — Иными словами, вы уедете, если только о вас распустят сплетню пикантного характера, в которой вы выступите как виновница скандала?       — Именно так, — подтвердила Катерина.       — Что за странная гордость, — пробормотал Александр. — Я подумаю, что можно сделать, мадам.       Последовавшее за этим разговором предложение короля жениться подбило его на мысль рискнуть и одним выстрелом убить двух зайцев: отвадить Людовика от подобных желаний кандидатурой неподходящей невесты, пусть и вызвав при этом государево недовольство, и помочь Катерине скрыться в Монако с высоко поднятой головой, дабы прийти в себя. Покинуть Версаль в качестве женщины, что приворожила королевского камердинера, и тем вызвала гнев Людовика с последующей ссылкой, было предпочтительнее слухов о случайной беременности или истории с отравлением.       В том, что Его Величество прикажет Катерине немедленно уехать, Александр не сомневался: натуру монсеньора он изучил едва ли не лучше собственной. Что же до себя самого, гнев короля его не страшил: Людовик был вспыльчив, но отходчив, и, отказав Александру в браке с мадам де Грамон, не рискнул бы заниматься сватовством, будучи заложником обещанного слова. Потому, услышав крики Людовика, месье Бонтан поздравил себя с успешным разрешением вопроса и поспешил убраться восвояси. Ему ещё предстояло выяснить, кто пытался отравить Жака-Бениня. На галерее Александра настиг шум: бросив взгляд во двор, он увидел, как королевская стража, приветствуя кого-то, строилась по обе стороны от галереи. Стоял ясный день, и лучи солнца играли на трёхцветных плюмажах солдат и орденских лентах. В Версаль вернулись гвардейцы.