Жёлтый цвет

Не теряй минут. Вот её слова.

Грёзы упорхнут. Поманив едва.

      За пару часов до того, как дофин налетел на Рене в Северной Галерее, она отдыхала в одной из парковых беседок вместе с фрейлинами. Прижавшись друг к дружке, они тихо обсуждали последние новости: Его Величество оказал честь мадемуазель де Фонтанж, пригласив составить ему компанию в охоте на оленей. Шляпки их при этом покачивались на ветру, словно головки тянущихся за солнечными лучами цветков, а едкий, вкрадчивый шёпот напоминал шипение голодных змей, завидевших добычу.       Воздух беседки, казалось, лопался от амбиций и желаний. Рене лениво обмахивалась веером, при этом старясь не упустить ни единого слова. Предмет разговора, прехорошенькая и совсем ещё юная Анжелика де Фонтанж, сидела поодаль с одной из главных придворных гадюк, мадам де Монтеспан. Та что-то объясняла своей подопечной, покровительственно приобняв девушку за плечи, а Анжелика испуганно кивала, опустив голову. Щёки её залились краской стыда и растерянности. «Наверняка живописует, какие все здесь завистливые злыдни», — подумала Рене раздражённо.       Мадемуазель де Фонтанж ещё не отрастила когтей, чтобы противостоять таким, как Франсуаза, имея при себе лишь бесхитростное обаяние и прелесть юности. Мадам де Монтеспан растерзает её, словно коршун, и едва ли для этого ей потребуется много усилий. Первое время Анжелика будет под защитой Его Величества, пока не прискучит ему, ну а потом… Настанет и её черёд отправиться в карете под покровом ночи в какой-нибудь отдалённый монастырь. С глаз долой, из сердца вон. Таков удел всех хорошеньких девушек, приглянувшихся королю: повторять трагически непримечательную для истории судьбу Луизы де Лавальер.       Губы Рене сжались в горькой усмешке. Она не забыла заплаканного лица бывшей фаворитки Людовика, с тихим всхлипом впившейся побелевшими костяшками пальцев в оконную раму кареты. Огромных трудов Рене тогда стоило не побежать следом, не подать попавшей в немилость Луизе руки на прощание. Та покидала двор одна, под молчаливое осуждение подданных, а виновник произошедшего даже не соизволил показаться на глаза.       — Каррр!       Огромная чёрная ворона плавно опустилась на землю и теперь ковыляла к Рене, явно ожидая подачки. В угольных зрачках птицы отразились отяжелевшие глазницы окон Версальского дворца. Памятника чужому тщеславию, украшенного золотом и разбитыми надеждами.       — Каррр! — настойчиво повторила ворона, распушив перья.       Мама любила птиц, говоря, что они приносят добрые вести. Прилетают ли они на её могилу? Мама, что ушла, забрав с собой вышедшее на цыпочках детство. Сердце Рене тоскливо сжалось. Нет, всё пустое.       — Кыш! — Она резко взмахнула рукой. — Прочь!       Не дождавшись заветных крошек, птица вперевалку прошлёпала дальше, скрывшись за стеной беседки. Мысли Рене вернулись к королю.       Людовик. Поутихший во время трапезы гневный зверь внутри вновь поднял голову. Портреты в галерее, пренебрежительные слова о Катерине, исчезнувшая Луиза, не ведающая своей участи Анжелика смешались у Рене в голове в ком бессильной ярости. Король никогда не сомневался в своей правоте и ни о чём не жалел. Если лишить его уверенности, бросить семена сомнений в благодатную почву, то, возможно, она сумеет что-то изменить.       Сомнения — те капли, что долбят камень, жучком заползают в плоть дерева, подтачивая его изнутри. Потеря доверия подданных способствует потере контроля. Потере власти. Не этого ли страшится Людовик? Ошибок дяди Рене повторять не собиралась, но паника Лу, уверенного в её стремлении организовать заговор, натолкнула мадемуазель де Ноай на одну идею. Грозен не монстр сам по себе, но тот, что нам видится. Смятенный разум может породить чудовище, которое, даже будучи лишь плодом богатого воображения, способно испугать по-настоящему. Покажи ребёнку тёмный угол, а уж клыки и острые когти он узрит сам.       Рене не собиралась травить короля, для подобного она была слишком осторожной. Но пустить слухи, лишить Людовика покоя казалось ей вполне посильной задачей. Достаточно одного неосторожно сказанного слова, одного небрежного поворота головы.... Хищно улыбнувшись, Рене приблизилась к группке фрейлин. Разговор их вертелся вокруг предстоящего вечернего представления. Перебирали имена актёров, судачили о внезапно захворавшей мадам де Грамон.       — Княгине Монако, должно быть, будет грустно пропустить новую пьесу, — заметила одна из фрейлин свиты Марии Терезии. — Она давняя поклонница Мольера.       — Уж не любовь ли к Мольеру уложила её в постель? — хихикнула вторая. — Возможно, недомогание это особого свойства… Не далее как месяца три назад она жарко признавалась в любви к искусству в объятьях одного актёра. Что, если страсть дала плоды?       Её поддержали одобрительными смешками. Подавив омерзение, Рене вступила в беседу:       — Не хочется принижать роль искусства, — она выдержала паузу, — но что, если мадам и вправду вчера отравилась пирожными? Признаться, у них был странный прогорклый привкус. Я съела всего кусочек, и после чувствовала дурноту.       — Ах, и я, — тут же подхватила первая фрейлина. — Меня мутило полночи, но я считала виной тому арманьяк. Порой я позволяю себе капельку-другую для спокойного сна. Так думаете, дело в десерте?       Рене выразительно пожала плечами.       — Я не уверена, — произнесла она тоном, не допускающим возражений, — возможно, просто совпадение. Стоит спросить поваров.       — Теперь, когда вы упомянули об этом, — вступила в разговор третья фрейлина, — я хочу признаться, что и меня тошнило. Арманьяка я не пью, и вам не советую, — она метнула суровый взгляд в сторону собеседниц, — а потому сомнений нет: дело в десерте. Бедная мадам де Грамон! Нельзя этого так оставить.       Фрейлины зашумели, каждая норовила перекричать остальных, чтобы сказать своё веское слово. Рене между ними уже не было: никем не замеченная, она высвободилась из кружка дам и направилась во дворец. Что ж, первое зерно волнений посеяно. Придворные — народ мнительный, даже если никто из них и не испытывал проблем с желудком, к концу дня тяжесть в животе ощутит каждая вторая. Поварам, конечно, достанется, но Александр всё равно говорил о том, что пора расстаться с некоторыми из них. Или он говорил о поставщиках? В раздумьях Рене и не заметила, как врезалась в чье-то плечо. Столкновение вышло на удивление мягким, как будто Рене упала в заварной крем.       — Простите. — Рене подняла глаза на пострадавшего. — Я вас не зашибла? Ой!       На неё смотрел Лу.       — Я вас искал, — сказал он спокойно, — но вы куда-то исчезли после завтрака.       — Вот как. — С неохотой Рене отстранилась от Лу. — И зачем же?       — Мне показалось, что нас вчера прервали. — Он беспечно улыбнулся, и на щеках проступили ямочки. Премиленькие, надо заметить, ямочки.       — Разве? — Рене изобразила удивление. — По мне, так нет. Извините меня, месье, но я спешу.       — И куда же, позвольте поинтересоваться?       — К мадам де Грамон, — нашлась Рене. — Хотела справиться о её здоровье. И узнать средство для борьбы с веснушками.       — Но зачем? — Лу, казалось, искренне изумился. — Они вам очень идут.       Рене зарделась.       — Ну, если вы так считаете, — протянула она недоверчиво. — Но всё равно, мне нужно навестить Катерину.       И не дав Лу ответить, стремительно пошла по галерее, где её и потревожил дофин.

***

      Стоило всем троим войти в комнату, как навстречу им кинулась зарёванная Мари.       — Должно быть, мадам бредит, — прошептала служанка, испуганно косясь на сидящую на полу Катерину. — Она уверяет, что я хотела её отравить, но клянусь вам, что я бы никогда не посмела…       — Лгунья! — проскрежетала Катерина и попыталась приподняться на локтях. — Я видела, как ты что-то подмешивала в мою чашку с водой.       — Не сойти мне с места! — Мари умоляюще сложила руки перед оторопевшими визитёрами. — Мадемуазель, месье, прошу, поверьте мне. Я и близко к чашке не подходила.       — Мы верим вам, — закивал Лу. — Мари, пошлите за доктором. А вы, Ваша Светлость, разыщите графа де Гиша и позовите его сюда. Мадам совсем плоха.       Не дожидаясь дальнейших указаний, Мари проворно выскользнула из комнаты. Дофин последовал за ней.       — Почему здесь столько баночек? — недоуменно спросила Рене, помогая Лу усадить обмякшую на руках Катерину в кресло.       — Она бы их украла. — Бледное лицо Катерины излучало страдание. — Моя служанка… Я хотела всё перепрятать.       Рене и Лу обменялись тревожными взглядами. Мадам де Грамон и правда была не в себе.       — Это белила? — Мадемуазель де Ноай с опаской коснулась баночки.       — Из Венеции. — Катерина слабо улыбнулась. — Отменное средство.       — У вас частый пульс. — Лу осторожно дотронулся до горячего запястья княгини Монако. — Вам нужно прилечь. Где же Валло?       — Давайте, я помогу расшнуровать ваш корсет, — предложила Рене. — Месье Роган не станет смотреть.       — О, почему вы обо мне заботитесь? — Катерина безразлично махнула рукой. — Вы же меня терпеть не можете…       — Что вы такое говорите? — изумилась Рене.       — Или это я вас терпеть не могу? Вы та ещё лисица, мадемуазель. Плетёте свои интриги с гвардейцами... — Катерина издала невнятный смешок и закрыла глаза.       — Катерина! — Рене в отчаянии потрясла её за плечи. — Господи Иисусе, она меня не слышит. Катерина! Сделайте что-нибудь, Лу.       Дверь комнаты отворилась, впуская Армана, месье Валло и выглядывающую из-за его спины Мари, не уступающую по бледности своей госпоже. Жестами месье Валло приказал всем выйти, позволив остаться только графу де Гишу. Рене всхлипнула, руки её тряслись.       — На вас лица нет. — Лу участливо протянул ей платок. — Уверен, что доктор во всем разберётся. Позвольте, я провожу вас.       Рене только устало кивнула. Слова Катерины не давали ей покоя. Интриги... Какие ещё интриги с гвардейцами? Неужели мадам де Грамон подслушала её разговор с Оливье до отбытия последнего из Версаля? В той беседе ничего не было, кроме пожеланий поскорее вернуться живым и здоровым, и просьбы о передаче любых сведений о ходе сражений, чтобы уж наверняка знать, когда стоит бежать без оглядки подальше от Версаля. Пусть в ту же Бретань. Катерина всё поняла неверно. И что она делала тогда в саду?       До комнаты они дошли в тишине.       — Мадемуазель де Ноай, — начал Лу, останавливаясь перед входом в покои Рене, — я хотел извиниться за ту настойчивость, что проявил ранее. Уверяю, что больше не посмею требовать у вас ответа.       Милый, добрый Лу. Даже сквозь плёнку усталости и разбитости Рене видит, с какой теплотой и нежностью он на неё смотрит. Внутри всё обрывается и летит в пустоту. Приказав себе ни о чём не думать, она первой срывает с Лу шейный платок, отодвигает в сторону ткань сорочки и приникает к ямке между ключицами, где неровно и громко бьётся пульс. Лу не отстраняется, не вскрикивает в удивлении, но мягко поддерживает её за талию. Словно боится, что Рене сейчас передумает, упорхнёт из рук, как птица-феникс, оставив на коже ожоги.       Но Рене не уходит. Она скользит пальцами по матовой коже век Лу, по пухлым губам, по чёткому абрису подбородка, пытаясь впитать в себя каждую мелкую чёрточку, каждую незначительную деталь. Ещё утром Рене не знала, что ему ответить. Да что там утром, ещё час назад не представляла. Но теперь, когда он смотрит на неё столь нежно, что к горлу подступает ком, знание входит в неё лезвием ножа, одним плавным движением. Он нужен ей. Лу, с его абрикосовыми веснушками и янтарными кудрями. С ямочками на щеках. С глазами, что неотступно следуют за ней, куда бы она ни отправилась.       Их поцелуй поначалу нежен и невесом. Поначалу. А после становится тяжёлым, мглистым, яростно требующим ответа. Рене прижимается к Лу так, словно завтра уже не будет. Словно ещё миг, и они оба исчезнут, растворятся во мраке, будто ветер подхватит их, как бесполезные песчинки, и сотрёт с лица земли. Мир замирает, и вокруг нет ничего, кроме золотистого сияния волос и тихих счастливых вдохов у впадины милого горла. Ничего, кроме отпечатка губ на загорелой коже, отмеченной россыпью оранжевых веснушчатых звёзд, что счастливо смеются вместе с их обладателем. Ничего, кроме блаженного кокона тишины, где сплетаются руки и сердца. Кожа к коже. Ладонь к ладони.       А потом всё заканчивается: грёзы тают под звук чужих тяжёлых шагов, и когда Рене поднимает голову, то видит Александра. Он, должно быть, давно стоит в галерее и, не мигая, смотрит на них. Ничего не говорит. Просто смотрит.       — Месье. — Лу делает шаг вперёд. — Я могу…       — Вас желает видеть король, — перебивает его Александр, обращаясь к Рене. — Немедленно.