Жёлтый цвет

Не потерять бы в серебре

Её одну заветную

      — Вам какой больше по душе? — спрашивает Людовик.       Перед ним разложены пять париков, один пышнее другого — Его Величество в лёгком замешательстве. Вон тот, со светлыми буклями, отлично подойдёт к новому алому жюстокору, который доставили в гардеробную ещё рано утром, прямо из Парижа. Но и тёмно-русый хорош: в сочетании парика с изумрудного оттенка панталонами Его Величество будет неотразим — ни одна придворная дама перед Людовиком не устоит. Да, определённо тёмно-русый. Король косится на камердинера рядом: не утратил ли Александр проницательность, став губернатором?       — Я склоняюсь к этому варианту, сир, — спокойно произносит месье Бонтан, указывая на приглянувшийся Людовику парик. — Он составит достойный ансамбль с вашим новым костюмом.       — Вы, как всегда, правы, друг мой, — довольно улыбается Людовик: Александр в очередной раз доказал, что не зря занимает свой пост, — просто читаете мои мысли.       — Сир. — Александр наклоняет голову.       Читает его мысли. Ну разумеется. Более двадцати с лишним лет он проводит бок о бок со вздорным, капризным, непостоянным в своих привязанностях ребёнком, который — вот незадача — правит Францией. Александр усмехается. Тут хочешь не хочешь, а научишься по одному вздоху определять, куда ветер дует, если жизнь дорога. Людовику всё нипочём, данной ему властью он мог бросить вызов и законам природы: едва его макушка проявила склонность к оскудению волос, как он тут же ввёл моду на парики. Воистину спасение для всех лысеющих подданных, однако обладателям собственной пышной шевелюры пришлось несладко: попробуй упрятать копну волос под копну ещё большую и заставь её преть целый день, поминутно отирая пот с физиономии.       Недовольные шепотки, впрочем, подавлялись в зародыше: оскудение волос не есть оскудение мыслей — голова у Людовика оставалась светлой, пусть суждения порой и отличались некоторой эксцентричностью, а потому всех ропщущих немедленно призвали к порядку, пригрозив лишить привилегий. Александр с детства усвоил правила игры: любой толпой можно управлять с помощью кнута и пряника, — его и самого так воспитывали, вопрос заключался лишь в балансе поощрений и наказаний. Людовик мог похваляться сколько угодно и новыми туфлями, и новыми землями — на случай народных волнений у него и имелся камердинер.       В негласные обязанности месье Бонтану вменялось следить за людскими настроениями и ловко пресекать всевозможные возражения во избежание второй Фронды. Недовольным тут же предлагалось нечто приятное: приглашение ли на бал, пожалованное ли щедрой рукой государя поместье, очередной ли титул. В конце концов — и Александр честно себе в этом признавался, — от рождения Людовик обладал недюжинным обаянием, одна его улыбка могла умилостивить потребовавшего аудиенции хмурого маркиза, чьи права, так или иначе, были попраны. За проделками короля его камердинер наблюдал со снисходительностью и тайной гордостью родителя, чьё дитя выкинуло очередную шалость. И введение в обиход обязательного ношения париков едва ли претендовало на худшее из того, что случалось при дворе. «Вы великолепны, сир», — произнёс Александр и тут же добавил: — «Впрочем, как и всегда».

***

      Он снится ей со вторника на среду — сон нельзя считать вещим. Жан-Рене де Ноай улыбается племяннице из мира грёз, ладонью закрывая рваную рану на шее, из которой сочится тёмно-бурая жидкость. Кровь. Кровь, что стекает по ладоням на пол, пачкая подол её платья. Рене в ужасе протягивает к несчастному руки и просыпается. Когда железные двери смерти с лязгом захлопнулись за спиной дяди, ей не исполнилось и десяти. Всё, что Рене о нём помнила — запах эля, густые усы, приятно щекотавшие щёку, когда тот прижимал её к себе, и крепкие руки, перевитые канатами вен. Казалось немыслимым побороть такого медведя, как он, но дядя сам проложил себе путь к плахе, пусть и взошёл на эшафот с гордо поднятой головой.       После казни имя Жана-Рене предали забвению, отец ни разу не упомянул о брате за всё то время, что они с Рене кочевали по домам родственников. Говорить ничего было и не нужно, молчание таило за собой страх. Клеймо племянницы фрондёра легло на Рене так же, как клеймо опального брата — на маркиза де Лафайет. Никто не хотел принимать семью изменника короны в своём жилище, и если бы не доброта и богобоязненность тёти Сюзанны… Рене вздыхает. Всё в прошлом. Она в Версале, в своей богато убранной комнате, бедность и голод остались позади, уступив место дорогим нарядам и пуховой перине.       Тогда почему ей снова снится дядя и смотрит на неё с осуждением? Как странно: он положил жизнь на борьбу с властью короля и проиграл, а она, Рене, греется в лучах сияния Людовика, без зазрения совести пользуясь теми благами, что предлагает ей жизнь при дворе, и не испытывает при этом мук совести. Или нет? Александр как-то бросил ей, что историю пишут победители, но каждый раз, вглядываясь в водянисто-синие глаза короля, Рене невольно задавалась вопросом: как долго будет улыбаться Его Величеству фортуна? Не суждено ли ему пасть от руки очередного заговорщика? Как долго солнце будет сиять над Версалем, и главное: что же делать ей? Сон мадемуазель де Ноай покинул безвозвратно, и она уселась на постели, раздумывая, не разбудить ли ей служанку и попросить принести из кухни стакан воды — в горле совсем пересохло.       — Мурр! — прервала её размышления Минэтт, ткнувшись мордочкой в живот хозяйки.       — Тебя не покормили, бедняжка? — Рене рассеянно погладила любимицу по шёрстке. — Сейчас мы это исправим.       Она дёрнула за шнурок над пологом кровати. Не прошло и минуты, как в комнату, потирая глаза, вошла Жюли.       — Госпожа? — Она неуклюже присела в реверансе. — Вы желали меня видеть?       — Да. — Рене как ни в чём не бывало откинулась на подушки, — Минэтт голодна. Получила ли она сегодня свою порцию форели со сливками?       — Дважды, — быстро ответила Жюли, метнув в сторону кошки недобрый взгляд, — из этих самых рук.       — Видимо, этого недостаточно. — Рене пожала плечами. — Принесите крылышко фазана, наверняка что-то осталось с обеда.       — На часах два пополуночи, госпожа, — осторожно заметила Жюли, — кухня закрыта. Я могу истребовать ключи от кладовой, если вам будет угодно. Но уверяю вас, кошку кормили достаточно, и я…       — Ну так сходи и принеси из кладовки! — вспылила Рене, раздосадованная своим промахом. Она совсем позабыла, что кухню запирали на ночь. — Да побыстрее. И прихвати стакан воды.       — Хорошо, госпожа, — кротко ответила Жюли и тут же вышла.       Рене судорожно выдохнула. И когда она успела стать такой нетерпимой? Нужно будет извиниться перед служанкой, когда та вернётся. Причина всему — треклятый сон с покойным дядей, не иначе. Непременно надо попросить у Жюли прощения и… Веки Рене сомкнулись, ускользнувший от неё было сон неожиданно вернулся. Через мгновение герцогиня Марли уже спала, одной рукой прижав к себе мурчащую кошку.       — Тьфу ты, боже, — только и сказала возвратившаяся Жюли, сердито поставив миску с фазаньим крылом на пол, — никакого покоя мне с вами нет.       Ответом ей было сладкое посапывание.

***

      Очередной спектакль завершается салютом в честь закрытия театрального сезона. Повсюду звучат залпы, взрываются хлопушки, засыпая публику бумажным конфетти, играет оркестр. По парку кружатся пары, на Большом Канале организовали катание на гондолах.       — В полночь зажгут фонарики. — Нанетта и сама сияет, подобно огоньку. — Можно будет спустить их на воду и загадать желание. Идёмте, Рене. Скорее, иначе места не хватит.       Нанетта тянет подругу за руку, ведёт сквозь толпу из фрейлин, слуг и прибывших ещё утром гостей к лодкам с энтузиазмом ребёнка, мечтающего первым добраться до сладкого. Сегодня она чудо как хороша в лимонно-жёлтом платье с подборами. На шее Нанетты красуется изящная подвеска в форме малиновки, придавая принцессе Субизской сходство с птичкой, что лишь на миг опустилась на ветку и готова вот-вот улететь. Весь вечер она смеётся, хлопает в ладоши, танцует и весело смотрит по сторонам, с восторгом встречая каждый новый фейерверк. Видел бы её Оливье… Нанетта на секунду замирает, словно вспомнив о чём-то грустном, ищет кого-то среди придворных и никак не может отыскать. Но печаль её мимолётна: спустя мгновение улыбка вновь появляется на хорошеньком личике, а ноги сами пускаются в пляс. Будто кто-то коснулся принцессы Субизской волшебной палочкой, наградив лихорадочным весельем.       «Для Нанетты всё в новинку», — догадалась Рене. Она и сама, впервые увидев пышность версальских празднеств, была поражена их размахом и оробела бы, не помоги ей тогда Александр. Нет, она не станет осуждать Нанетту: невинной душе немыслимо отрекаться от никогда ранее не испытываемых соблазнов.       — Мадемуазель де Ноай?       Рене вздрогнула. Вспомни чёрта, он и появится — перед ней стоял месье Бонтан.       — Позвольте ненадолго украсть вашу спутницу, — сказал он Нанетте, и та, растерянно кивнув, исчезла в толпе.       — Что случилось? — Рене невольно напряглась. — Скверные новости?       — Нет, отнюдь. — Александр позволил себе лёгкую улыбку. —Окажите мне честь — подарите один танец.       — Что? — Рене была ошеломлена. — Вы отыскали меня только для этого?       — Что странного в желании мужчины находиться в обществе прелестной женщины?       — Ничего, месье, но я знаю вас достаточно давно, чтобы предположить: за каждый ваш комплимент после взыщется немалая плата.       — Неужели я настолько коварен? — Александр вновь улыбнулся.       — И даже больше. — Рене протянула руку. — Однако я с радостью станцую с вами.       — О, но мы уже начали, не так ли? — Александр ловко профланировал с подопечной между гостями. — В пируэтах вам нет равных, из вас вышла отменная партнёрша.       — Ушам своим не верю, вы наконец-то признали меня равной, месье? — Рене принуждённо рассмеялась. — Неровен час, и вы откажетесь от роли покровителя.       — Боюсь, нет, мадемуазель. — Александр ловко повернул её вокруг себя. — Никогда. И смею надеяться, что вы выслушаете своего учителя.       — Ну вот вы и выдали себя, — заметила Рене, приподнявшись на носочки. — О чём же пойдёт речь?       — Герцог Роган чрезвычайно озабочен вашей низкой лояльностью к Короне, — губернатор выдержал паузу, но Рене молча смотрела на него во все глаза, — и мне хотелось бы предостеречь вас. Будьте осторожны, Рене. Прошу вас, не делайте глупостей.       — Не понимаю, с чего бы Лу так думать.       — Лу? — Александр горько усмехнулся. — Не отнекивайтесь, мадемуазель. Герцог Роган совсем не дурак, кто бы что ни думал. Если он решил, что вы неблагонадёжны, значит, его что-то сподвигло на подобные мысли.       — Вот и спросите его. — Рене капризно дёрнула плечиком. — Не меня. Чужая душа — потёмки, месье. Об умозаключениях других мне знать не дано.       — Вы совершенно несносны! — процедил Александр.       — О, вот теперь узнаю своего патрона! — воскликнула Рене. — Всё тот же старый добрый месье Бонтан. И сразу никаких любезностей, все позабыты.       — Любезности оставьте тем, кто едва знаком, — заметил он едко. — Любые отношения начинаются с того, что люди говорят друг другу приятное. И этим же заканчиваются. Но вы, Рене, послушайте старого друга. Не делайте ошибок. Версаль их не прощает.       — А вы? — Она вдруг остановилась. — Прощаете ли вы?       — К чему подобные расспросы?       — Хочу знать, что ждёт меня, если я оступлюсь.       — Я… — Александр замялся. — Боюсь, что всё зависит от величины ошибки, мадемуазель. Но утративший моё расположение теряет его навсегда.       — Спасибо за честность, месье. — Рене выпустила его руку. — Я это запомню.       — Рене, что вы себе придумали, я не…       Но толпа уже отрезала её от Александра. Серебристое платье мадемуазель де Ноай мелькнуло между речных огней и тут же исчезло. Людской поток увлёк Рене на берег, где теснились жаждущие кататься по каналу.       — Рене, идите сюда! — Она обернулась на зов: из лодки ей махали Нанетта и Лу.       — Слава богу! — выдохнула та и принялась энергично работать локтями, прокладывая себе дорогу по направлению к судну. Ей удалось успеть: через минуту лодку оттолкнули от берега. Шлёпнули по воде вёсла.       — Вы будете запускать фонарики? — спросила Нанетта, как только Рене, расправив платье, села рядом. — Здесь хватит на всех. Нужно загадать желание. У вас же есть заветное, правда?       Рене перехватила пристальный взгляд Лу, взяла в руки фонарик.       — Да, — ответила она медленно, — разумеется.