Жёлтый цвет

      — Вы не поранились? — Лу тут же кинулся на пол к злополучным осколкам. — Нетти, осторожнее.       — Благодарю за беспокойство. — Рене аккуратно переступила через остатки зеркала и теперь насмешливо смотрела на Лу. — Если б не ваше внезапное появление, оно осталось бы целым.       — Вас так легко напугать, мадемуазель? — тут же нашёлся Лу. — Я думал, вы не из робких.       — Ох, да перестаньте же! — плачущим голосом воскликнула Нанетта. — Не будем ссориться из-за пустяков. Зеркала к беде бьются.       — Кто говорит об испуге? — словно не слыша её, продолжала между тем Рене. — Мне досадно, что я лишилась прелестной вещицы. И будьте сами осторожнее, ради бога. Еще уколете руку и снова сляжете в постель.       — Это всего-навсего зеркало, а не отравленное веретено. — Лу ссыпал осколки в платок. — Вряд ли мне грозит забыться сном на веки вечные.       — Если вы хотите повторите судьбу спящей красавицы, то кто же будет принцем? Не Филипп ли Орлеанский?       Лу покраснел.       — Перестаньте, право! — Нанетта с осуждением развернулась к Рене. — Зачем вы так?       — Нет-нет, я заслужил насмешки, Нетти, — возразил Лу. — Мадемуазель де Ноай еще добра ко мне. Я и так достаточно времени провёл в праздности. Пора возвращаться в строй.       — Причиной тому была болезнь, а не леность или прихоть! Рене, прошу вас…       — Ну полно, полно вам! — воскликнула Рене, коря себя за несдержанность. — Я признаю свою неправоту. Пусть отсохнет мой язык за злословие. Выбросьте осколки, Лу. И не держите на меня обиду.       — Я не сержусь на вас! — с пылом заметил Лу.       — Вот и чудесно! — Нанетта захлопала в ладоши. — Идёмте же в сад. Его Величество обещался устроить представление с танцами.       — Накануне военных сборов самое время поплясать напоследок, — не преминула сьязвить Рене. — Приятнее получить мозоли на ногах, танцуя севильяну, нежели штурмуя горный хребет.       — Не могу не согласиться, мадемуазель, — подхватил Лу. — В предыдущей кампании я бы многое отдал за пару новых башмаков, мои совсем пришли в негодность.       — А что же в этот раз, вы заказали несколько комплектов заранее?       — В этот раз я остаюсь в стороне от битв. — Лу усмехнулся. — Немилость короля как нельзя кстати. Он против моего участия. Во славу Людовика могут сражаться только самые достойные.       — Вот и хорошо, — облегчённо выдохнула Нанетта, — я не желаю тревожиться о вас, братец. И если ценой моему покою станет отсутствие благосклонности Его Величества, то так тому и быть.       Рене промолчала. Её взгляд заскользил по многочисленным портретам Людовика, что украшали галерею. Король взирал на зрителя с полотен, не скрывая презрения и самодовольства. На миг Рене представила равнодушный серый камень с коротким именем на нём, так похожий на камни вокруг. Могилу её матери засыпало листьями, мир забыл о ней, как забывают о растаявшем прошлогоднем снеге, время стёрло буквы с надгробия. Память о мадам де Ноай еще жила в дочери, но её образ постепенно выцвел, зарос мхом и плющом. Все, что осталось неизменным — хладный серый мрамор. Неужели это ждёт каждого, кто уйдёт, неужели, отправься Лу сражаться, его постигнет та же участь, а в качестве награды безутешным родственникам предложат ещё одну ленту на груди Людовика?       — Рене? — Нанетта тихонько дотронулась до неё. — Вам нехорошо? Вы побледнели.       — Пустое, — пробормотала она, — сейчас пройдёт.       И решительно пошла вперёд, обгоняя своих спутников. Портреты на стенах насмешливо смотрели Рене вслед.

***

      Катерина с наслаждением откинулась на подушки. Спина нещадно ныла из-за тугого корсета, что весь день немилосердно стягивал тяжёлую грудь, уже утратившую девическую упругость. Последние несколько лет мадам де Грамон всё с меньшим желанием смотрелась в зеркало, до того нелестным ей казалось собственное отражение. Вот и сейчас она с явной неохотой подошла к потемневшему от времени трюмо, чтобы поправить растрепавшуюся причёску, и с нескрываемой досадой принялась себя разглядывать. Равнодушное стекло явило Катерине женщину с напряжённым и вместе с тем осунувшимся лицом. Белила, нанесённые неумелой рукой новой служанки, только подчёркивали все неровности кожи, от глаз к вискам веером расходились противные мелкие морщинки, прибавляя возраст.       «Так вот как выглядят стареющие примы», — горько заметила Катерина и с поспешностью отвернулась от зеркала. Ей хотелось забыться сном, но стоило смежить веки, как натянутые нервы принялись звенеть, точно струны расстроенной арфы, и княгиня Монако вновь открыла глаза и зашагала по комнате. Она ждала гостя. Ещё утром Катерина передала со служанкой второпях нацарапанную записку, где шутливым тоном приглашала одного из особенно полюбившихся ей гвардейцев навестить её, как только стемнеет. Послание было вручено адресату, а потому мадам де Грамон вот уже час не могла найти места, пытаясь усмирить любовное томление.       «Он придёт, — твердила она себе, расхаживая из одного угла спальни в другой, — он не может не прийти». Где-то скрипнули половицы, засмеялись горничные. Послышался стук каблуков по брусчатке — должно быть, какая-нибудь фрейлина спешила на свидание к возлюбленному. Катерина затаила дыхание в надежде различить скрежет ногтя по двери тайного хода: так истомившийся кавалер оповещал избранницу о своём появлении. Но весь Версаль, казалось, замер в предвкушении ночных забав. Все звуки затихли. Катерина закрыла глаза, и тут же, нарушив тишину, хлопнула дверь, впуская посетителя и холод.       — Оливье? — Она вскочила с постели, торопливо приглаживая волосы. — Я уже думала, что вы…       Слова замерли у неё на губах. Перед Катериной стоял хмурый Арман.       — Брат! — Она с трудом выдавила непринуждённую улыбку. — Что привело вас ко мне в столь поздний час?       — Ваше письмо. — В руке графа де Гиша мелькнул клочок бумаги. — Вы отдали его утром своей служанке. Дорогая сестра, вы так желаете себя скомпрометировать?       — Что плохого в невинных развлечениях? — промурлыкала Катерина и требовательно вытянула руку: — В Версале можно умереть со скуки. Отдайте же его мне.       — Таких ли уж невинных? — Арман разорвал записку. — Вам мало того неприятного случая с актёром?       — Вы о том досадном происшествии с юношей из труппы Расина? — Катерина пожала плечами. — Право, не понимаю шумихи.       — Мадам. — Сквозь белила на лице Армана проступили красные пятна гнева. — Будьте серьёзней! Королю не нужны лишние скандалы. Помните о том, что вы — вдова. От вдов требуют благовоспитанности и…       — Давно ли вы стали поборником морали, мой друг? — холодно осведомилась Катерина. — Вам ли рассуждать о приличиях. Неужели Людовик стал терпимее к итальянским грешникам?       — Катерина…       — Нет, ничего не желаю слушать. Вам угодно развлекаться, так извольте не мешать и мне. Или то, что я женщина, не даёт мне права получить толику наслаждений?       — Ваша репутация…       — Давно и безнадежно испорчена. И как бы вы ни старались её обелить, брат, ничего у вас уже не выйдет. Так оставьте же меня.       Она не на шутку разозлилась: ноздри гневно раздулись, пушок над верхней губой ощетинился. Всем своим видом мадам де Грамон напоминала сейчас ослеплённую яростью лошадь, готовую скинуть незадачливого седока и затоптать насмерть, упади он ей под ноги. Прежде чем Арман сказал хоть слово, Катерина метнулась вон из комнаты, с треском захлопнув за собой дверь.       Путь ее лежал к караульному помещению, где за выпивкой и игрой в кости коротали время гвардейцы. Его окна приветливо светились в полночной тьме, изнутри доносились голоса. Катерина оправила юбки. От быстрой ходьбы её волосы окончательно выбились из причёски, грудь тяжело вздымалась. Она уже приготовилась постучать и вызвать Оливье под любым благовидным предлогом, как внимание Катерины привлёк доносящийся из-за деревьев шорох. Недолго думая, княгиня Монако присела, прижавшись к стене караулки, и замерла.       — …И вашей матушке, — раздался над ухом знакомый женский голос, — и вашим брату с сестрой.       Рене. Кто бы мог подумать, что герцогине Марли не спится, и она проводит вечера в мужской компании. Уж не положила ли мадемуазель де Ноай глаз на одного из гвардейцев?       — Благодарю вас, — отвечал ей другой голос, — вы так добры. Ваше поручение будет исполнено.       Катерина ахнула. Оливье. Вне всяких сомнений это он. Неужели Рене и впрямь осталась неравнодушна к чарам юноши?       — Как скоро будет известно… — продолжала между тем Рене.       — Непременно передам вам, — подхватил Оливье. — Доброй ночи, мадемуазель.       Он прошёл совсем рядом с притаившейся Катериной. Хлопнула дверь, вошедшего приветствовали радостные возгласы товарищей, затем все стихло.       Мадам де Грамон медленно поднялась из укрытия. Губы её сжались в узкую линию. Значит, у её избранника на редкость дурной вкус. Предпочесть ей дочь разорившегося маркиза, что попала ко двору исключительно благодаря Александру… Рене с её почти скандальной язвительностью и вкрадчивым голоском. А ведь она понравилась Катерине при знакомстве, и после снискала одобрение Армана. Видеть её в качестве соперницы было крайне неприятно. «Вы хотите сражений, мадемуазель? — мысленно усмехнулась Катерина. — Что ж, будут вам сражения».       Где-то протяжно ухнула сова, словно в подтверждение её слов. С лёгкой улыбкой мадам де Грамон поспешила вернуться в спальню.