Жёлтый цвет

      Король объявил о войне с Испанией. Новость прокатилась по дворцу с быстротой молнии, и после завтрака в Версале все только и делали, что переспрашивали друг друга: «Вы слышали? Вы знаете?». Известие застало Рене в саду, где фрейлины во главе с княгиней Монако играли в пэлл-мэлл.       — Нашим бравым гвардейцам ничего не стоит надрать задницы кому угодно! — выкрикнула Катерина, со всей силой ударив молотком по шару. — Им только попадись.       Сердце Рене тут же ушло в пятки. Взгляд испуганно заскользил по журчащим фонтанам, выбеленным голубиным помётом статуям и примятой влажной траве. Коснись их война, ничего от нынешнего уклада её жизни не останется. Последует спешный отъезд в Париж или, ещё того хуже, в какой-нибудь забытый богом угол, где придётся питаться хлебом и водой, растягивая порцию на несколько дней. Не видать ей ни пуховых перин, ни сладкого лимонада. С учётом аппетитов короля и его нестерпимой жадности, и без того худая казна истощится до невозможности. Сколько Франция уже должна? Рене мысленно простонала.       Ей срочно требовался дружеский совет или, на худой конец, хоть какая-то информация. Хорошо было бы отыскать министра финансов и выпытать у него истинное положение дел, но последний еще засветло отбыл из Версаля в столицу по поручению Его Величества. Не найдя Кольбера, Рене поспешила к Александру, обнаружив его возле одной из кладовых. Месье Бонтан инспектировал поставки на кухню, с нахмуренным лицом взирая на последнюю партию фазанов.       — Никуда не годится, — пробормотал он недовольно. — Слишком жёсткое мясо. Будет необходимо проститься с Этьеном.       Рене тихонько кашлянула, привлекая внимание бывшего наставника.       — Мадемуазель де Ноай? — Взгляд Александра оторвался от бледных птичьих тушек. — Чем могу быть полезен?       Все слова вдруг куда-то разом пропали. Рене замялась, опустила голову, принявшись рассматривать крохотные трещины на каменном полу кладовки.       — Если случится война, — спросила она медленно, с усилием проговаривая слова, — что нам всем делать?       — Ничего, мадемуазель. — Александр пожал плечами. — Войны были и будут ещё. Смерть — часть жизни.       — А вы? — Она, наконец, решилась на него посмотреть. — Присоединитесь к войскам?       — Я камердинер, Рене. — Патрон, казалось, удивился. — Едва ли кому-то из гвардейцев короля потребуется помощь в подтягивании чулок.       Рене, не сдержавшись, прыснула в кулак.       — Впрочем, — усмехнулся он, — стрелять я умею. Да и шпагой, смею надеяться, владеть не разучился.       — Вы служите на благо Франции, — протянула Рене с сомнением, — или готовы применить своё искусство фехтовальщика исключительно для защиты панталон Его Величества?       Мгновение Александр молча смотрел на Рене с непроницаемым видом. Она уже успела пожалеть о своей опрометчивости, как вдруг месье Бонтан издал странный гортанный звук. Плечи его затряслись, будто в лихорадке, руки конвульсивно дёрнулись. В тот же миг Рене с изумлением обнаружила, что Александр смеётся. Это был странный, невесёлый смех человека, который уже и думать забыл о шутках, но теперь словно пробудился ото сна. Раскатистое «ха-ха» пронеслось по галереям, напугав ворон, что снялись с места и с противным карканьем принялись реять над двором.       — У вас чрезвычайно острый язычок, мадемуазель де Ноай. — Смех прекратился так же внезапно, как и начался, лицо Александра посуровело. — Надеюсь, что однажды он не приведёт вас на плаху.       — Неужели вы будете по мне горевать? — с плохо скрываемым кокетством поинтересовалась Рене.       Кракелюры капилляров на носу патрона едва заметно запульсировали, свидетельствуя о душевном волнении.       — Учителю всегда неприятно видеть провал ученика, — сухо заметил Александр. — Это и его промах. А теперь прошу меня извинить, я должен заняться распределением провизии.       Глядя на его склонившуюся над запасами еды спину, Рене вздохнула. Как бы ни была забавна картина, где её наставник со рвением орудует шпагой, не подпуская неприятеля к дряблым ягодицам короля, сама возможность подобной ситуации отнюдь не радовала. Людовику с его взрывным темпераментом ничего не стоило объявить войну хоть всему свету, а после запереться в натёртой до блеска спальне, предоставив другим расхлёбывать последствия своих решений. Рене, в отличие от Александра, не испытывала столь тёплых чувств к Его Величеству, но отчаянно боялась за себя и отца, не желая даже думать о сражениях. Война означала потери и разрушения, а она, Рене, ещё в детстве познала, что такое утраты, с неё довольно. Разграбленное поместье маркиза де Лафайет порой снилось ей, заставляя просыпаться по ночам в холодном поту и судорожно хвататься за кошелёк.       Хотела бы она знать, что чувствовал Александр, когда будучи юношей укрывался вместе с Людовиком в Пале-Рояль от разгневанных фрондёров. Было ли ему так же страшно, как ей, когда мародёры разоряли их дом? Рене с трудом подавила желание кинуться вслед за Александром во тьму кладовой, вцепиться в его сухую, жилистую руку и потребовать, чтобы он заверил её: Версаль в безопасности, им ничего не угрожает. Не будет ни изуродованных тел, через которые придётся переползать, чтобы пустить по врагу последнюю пулю из мушкета, ни скорби по погибшим.       Усилием воли ей удалось сдержаться. Не для того Александр её учил, чтобы Рене обременяла его своими заботами и тревогами. Месье Бонтан — верный рыцарь Его Величества с замёрзшим сердцем под заржавевшими доспехами, едва ли он будет снисходителен к одной чрезмерно впечатлительной фрейлине. Для Александра переживания Рене — сплошные сантименты, в нём ничего не осталось, помимо полуистлевшей преданности королю. И что за глупости ей лезут сегодня в голову.       Рене обратила взор на небо, где в апельсиновом свете полуденного солнца неслись кудрявые, похожие на барашки, облачка. Их подбрюшья мерцали то бледно-жёлтым, то нежно-оранжевым, и сама мысль о том, что эта мирная картина может быть нарушена, казалась нелепой.       — Мадемуазель де Ноай!       К ней, запыхавшись, приближалась Нанетта.       — Вы слышали, что король объявляет войну Испании?       — Мы как раз обсуждали с месье Бонтаном эту новость.       — А что же говорят на совете? — перебила Нанетта в нетерпении. — Когда армии прикажут выдвигаться?       — Совет собирается завтра. — Рене всмотрелась во взволнованное лицо собеседницы. — Но почему вас так это заботит? Разве кто-то из вашей семьи рекрутирован?       — Ах, нет. — Нанетта дёрнула плечиком и тут же отвернулась. — Из моей семьи никого.       Ну конечно. Ей следовало догадаться раньше. Взгляды украдкой, заплаканные глаза и всхлипы в подушку.       — Вы волнуетесь за Оливье, не так ли? — мягко произнесла Рене.       — Откуда вы?.. — Нанетта закрыла лицо руками. — Это столь заметно?       — Заметно для тех, кто прицельно наблюдает. — Рене ласково взяла девушку за руку. — Не тревожьтесь. Он сумеет за себя постоять.       — Должно быть, вы скверно обо мне думаете, — с горечью произнесла Нанетта. — При живом муже заглядываться на другого… Я и сама не рада.       — Ну что вы, право. Не мне осуждать чужие чувства.       — Вы были влюблены?       — Как и любая. Сладостная отрава и яд, что нежно убивает.       — И кто же ваш избранник?       Рене запнулась. Что ей ответить? Поймёт ли Нанетта, когда и сама Рене пока понять не в силах, что она чувствует. Всё совершенно перепуталось, ещё и мысль о войне и возможном расставании тягостным бременем легла на сердце.       — Не сейчас, мой друг, — просительно сказала она. — Я не готова.       Нанетта испуганно закивала. Заплутавший солнечный луч ворвался в галерею и заплясал по рыжим кудрям Рене и Нанетты. Смеясь, Рене достала карманное зеркальце и, словно расшалившееся дитя, принялась пускать солнечные зайчики.       — Дамы, могу я к вам присоединиться?       Зеркальце дрогнуло в неверных пальцах и упало на пол, рассыпавшись осколками. Нанетта охнула и тут же воскликнула:       — Братец!