Призрак Консерватории

***Начало сцены***

[Обстановка: Скудно обставленная спальня, залитая лунным светом. За открытым окном сверкает городской пейзаж Лондона, вдали видны маленькие точки огней. В воздухе чувствуется начало зимы. На кровати видны две фигуры: одна сидит в костюме, другая лежит ничком, обнаженная, если не считать простыни, обернутой вокруг талии.]       (ПРИЗРАК ГЛЭМ скользит       ладонями по спине и рукам ЧЕСА,       ощупывая пальцами акварели синяков,       чтобы проверить не сломаны ли кости,       пока он осторожно трогает их там и сям       прикосновениями целителя.       Несмотря на его тщательный уход,       ЧЕС все еще издает тихие звуки,       выражающие дискомфорт.)

ГЛЭМ

Еще немного. Я почти закончил.

ЧЕС

Знаешь, тебе действительно не обязательно это делать.

ГЛЭМ

Но я действительно хочу этого.

ЧЕС

О, брось. Сомневаюсь, что ты планировал провести ночь именно так. (Слабый смешок)

ГЛЭМ

Нет ничего другого, чем я бы предпочел заниматься. Кроме того, будет правильно, если я заглажу свою вину перед тобой после того... что случилось.

ЧЕС

Сколько раз тебе повторять, ГЛЭМ? Это была не твоя вина. (С горечью) Тебе незачем убирать за кем-то чужой бардак.

ГЛЭМ

Но я стоял и смотрел, как они причиняли тебе боль. Это делает меня таким же плохим, как и они, потому что я ничего не сделал, чтобы остановить это.       (ЧЕС пытается подняться, как будто       хочет возразить, но снова падает       навзничь с резким стоном боли, который       заставляет ГЛЭМА сочувственно зашипеть.) Возможно, будет лучше, если ты не будешь двигаться.

ЧЕС

(Зарывается лицом в подушку) Ты совсем не похож на этих животных. Они злобные, склонные к садизму... (Вздыхает) Ты бы никогда не поступил так, как они.       (У ГЛЭМА во время процесса       ком в горле, но он ничего не говорит.)

РАССКАЗЧИК

Чес и не подозревал о всей степени страданий Глэма. Чувство вины тяжелым грузом лежало у него в груди, холодное и острое, как камень, с каждым вздохом проникая все глубже. Казалось величайшей несправедливостью, что Чес лежит здесь, обессиленный болью, в то время как сам Глэм остался невредим. Он бы все отдал, чтобы поменяться с ним местами. Особенно учитывая, что именно он отправил его сюда. Именно череда его эгоистичных поступков, и не менее эгоистичныхбездействий, привели к нападению на Чеса.ЕгоЧеса. Единственного человека, о котором он заботился больше всего на свете, единственного человека, которого он хотел защитить больше всего на свете. И все потому, что он был настолько глуп, что спровоцировал Лео. Он никогда раньше не осмеливался бросить ему вызов, довольствуясь ролью добровольного сообщника, хотя бы номинально. Золотое братство служило идеальным алиби для его имиджа тихого и сдержанного Себастиана Швагенвагенса, позволяя ему проводить свои дни, не вызывая никаких подозрений в том, что у него на самом деле есть какая-то тайна. Но время, проведенное Глэмом в роли Призрака, и особенно теперь, когда Чес стал его музой, что-то изменило в нем. Старые роли были устаревшими и банальными, и теперь он жаждал большего. Быть кем-то большим, а не просто протеже нелюбимого отца, завидным женихом или даже одиноким ремесленником в маске, коротающим время в подвале консерватории. У него было лишь смутное представление о том, как будет выглядеть альтернатива, но все, что он знал, это то, что Чес сыграет в этом свою роль, будет на его стороне. Это было безумием, которое он не мог понять, но не осмеливался подвергать сомнению. Быть с Чесом — было сродни глотку крепкого вина. Это придавало ему смелости там, где ее не было, заставляя его испытывать головокружение от желания и азарта. И самоуверенность с чувством собственного достоинства. Теперь он хотел видеть Чеса, когда пожелает, днем или ночью. Инстинкт самосохранения до сих пор заставлял его быть благоразумным Себастианом. Но по просьбе Чеса он в тот же день отбросил всякую осторожность, чтобы насладиться простым удовольствием от того, что он рядом, слышать его голос и наслаждаться его теплом, когда они стояли рядом в оркестровой яме. Это было все, чего он хотел, и в то же время совсем недостаточно. Грех жадности затуманил его рассудок, и он был ослеплен чувством собственности и необходимостью показать всем, что Чес принадлежит ему. И ему было все равно, что люди думают по этому поводу. По крайней мере, так он говорил. Но это были всего лишь слова, осознал он с горьким осадком сожаления. А слова ничего не стоили. Теперь они звучали в его памяти уныло и пусто. Одно дело — объявить об этом в безопасной обстановке репетиции, вдали от конфронтации. Однако, когда Глэму необходимо было действовать и стоять на своем, он подвел. Подвел себя и Чеса. Мысль о том, что он предал своего лучшего друга, вызвала у него новый приступ сожаления, и он содрогнулся от сдавленного вопля. Слезы у него давно закончились, но глаза все еще щипало под маской, а сердце пело свою скорбную песнь.       (Припев) Озабоченный, ищет он мести, Чувствуя вину, стремится к лести. Ему надо за грехи расплатиться, Сразу раскаяние должно заслужиться.

ГЛЭМ

Я не позволю этому повториться.

ЧЕС

(Фыркает) Конечно. И как ты собираешься помешать кучке богатых придурков делать то, что они хотят? Как только взойдет солнце, тебя уже не будет.

ГЛЭМ

Я серьезно. То, что они сделали, непростительно, и я позабочусь о том, чтобы каждый из них заплатил за это.

ЧЕС

Только не говори мне, что ты на самом деле собираешься позволить своей темной стороне взять верх и начать убивать прямо сейчас.

ГЛЭМ

(Разочарованно) Неужели для тебя все должно быть шуткой? Я говорю серьезно.

ЧЕС

Я тоже. Послушай, я ценю твой героизм. Но говорить и делать — это две разные вещи.       (Отворачиваясь, ЧЕС не       видит, как ГЛЭМ съеживается в ответ.) У этих парней практически ключи от королевства. И, судя по всему, они тоже имеют довольно сильную власть над Себастианом.

ГЛЭМ

(Пауза) Ты его ненавидишь?

ЧЕС

Что?       (ГЛЭМ отрывает руки в перчатках       от тела ЧЕСА и с трудом сглатывает.)

ГЛЭМ

Ты ненавидишь Себастиана? За то, что произошло?       (На мгновение воцаряется тишина,       пока ЧЕС думает, ГЛЭМ не может удержаться       и хватается за свое правое запястье.)

РАССКАЗЧИК

Это была инстинктивная реакция, выработанная годами воспитания его отцом. За проступки он наказывал ударами линейкой по запястью, и они были неразрывно связаны. Теперь, в моменты сильного стресса, Глэм обнаружил, что его запястье начинает болеть без всякой причины. Он впился пальцами в выступающую плоть, пытаясь подавить призрачное жжение, ожидая ответа Чеса.

ЧЕС

На самом деле, я не знаю. Его не было с ними с самого начала, так что не похоже, что это была его идея. А когда он пришел, я думаю, он испугался. Как будто он не мог сказать им "нет". (Качает головой) Я знаю, это ничего не оправдывает. Но... все равно, это странно.

ГЛЭМ

Странно? Почему?

ЧЕС

Иногда мне кажется, что Себастиан тоже носит маску.       (ГЛЭМ перестает дышать.)

ЧЕС

Я знаю, это звучит нелепо. Может быть, я просто слишком много времени провожу среди театралов. Забудь.

ГЛЭМ

Нет. Это не нелепо. Пожалуйста, объясни мне, что ты имеешь в виду.

ЧЕС

Ну, как будто он на самом деле не может показать людям, кто он такой. Как будто есть два Себастиана, и он еще не решил, кем из них он хочет быть. Со мной он... (Прочищает горло) Знаешь, он такой, какой есть. А для остальных он кто-то другой. Он притворяется. Думаю, я не могу ненавидеть его за это. В конце концов, я знаю кое-что о необходимости прятаться у всех на виду. Я просто хочу, чтобы он...       (Пальцы ГЛЭМА парят у спины ЧЕСА,       он хочет, но боится прикоснуться к нему.) Я хочу, чтобы он был самим собой со мной.       (Припев) Острый стрелы Купидона след, Чувства вспыхнули, любви ответ. Его уши звенят от благородного решения, Сердце тронуто его милостью проявления.

ЧЕС

Но шанс мал, что мы когда-нибудь снова поговорим. (Пожимает плечами) Он выбрал свою сторону, и это был не я. Посмотрим, не все ли мне равно.       (Тяжелый вздох ЧЕСА символизирует,       что его чувства по этому поводу       гораздо сложнее, чем он показывает.)

ГЛЭМ

А если он покается?

ЧЕС

Ты имеешь в виду, изменится... Эй!       (ЧЕС вскрикивает от удивления, когда       ГЛЭМ прижимается лбом к его спине       и что-то быстро и тихо бормочет.)

ГЛЭМ

Если бы он загладил свою вину перед тобой самым искренним образом, если бы он попросил прощения, если бы он изменил свое поведение, поклялся, что никогда больше не причинит тебе боли, умолял всей душой, чтобы ты ему поверил... ты бы простил его?

ЧЕС

(Бормоча) Может быть. То есть, я думаю, что да. Боже, Глэм, что на тебя нашло? Если это так много для тебя значит, прекрасно, да, я бы подумал об этом. Черт возьми, если бы Себастиан Швагенвагенс действительно умолял меня, то...

РАССКАЗЧИК

Глэм чувствовал себя так, словно его благословил сам Папа Римский. Его сердце трепетало. Еще не вся надежда была потеряна. Он совершил ужасный грех, но, подобно раскаявшемуся разбойнику рядом с Иисусом на кресте, ему был дан второй шанс на спасение. От него не ускользнула ирония в том, что именно он доставил Чесу страдания, а теперь, если повезет, дарует ему облегчение.       (ГЛЭМ достает из кармана маленький       стеклянный пузырек. Он откупоривает его,       и комнату мгновенно наполняет аромат       жасмина.)

ЧЕС

Что это у тебя? Пахнет... знакомо...       (Оглядываясь через плечо, ЧЕС останавливается       и таращит глаза, когда видит, что ГЛЭМ снимает перчатки.       Он сглотнул.)

ГЛЭМ

Что-то, что может помочь.

РАССКАЗЧИК

Многолетний опыт лечения собственных ран сделал Глэма опытным в искусстве врачевания, и во флаконе содержалось специальное масло, предназначенное для притупления боли и восстановления естественных ритмов организма. Его происхождение было утрачено со временем, это была всего лишь одна из многих полезных безделушек, которые он собирал на протяжении многих лет и хранил на своих полках, но его эффективность была неоспорима. С практической точки зрения, он знал, что это поможет Чесу выздороветь. Но, наливая жидкость себе на ладонь, он не мог игнорировать более чувственный подтекст этого действия. Это был первый раз, когда он прикоснулся к Чесу без перчаток. Отброшенные в сторону, они казались простыми кусками белого шелка. И все же они были непробиваемы, как выкованные из огня доспехи, важнейший компонент костюма Призрака. В конце концов, именно это и делало призрака призраком: способность перемещаться по этому миру, недоступному и отделенному от всего остального. Чес, однако, был тем, от чего Глэм больше не хотел отделяться.       (В тот момент, когда голые руки ГЛЭМА       соприкасаются, из горла ЧЕСА вырывается       непристойный звук, нечто среднее между       криком и стоном. ГЛЭМ отшатывается, как       от ожога.)

ГЛЭМ

Я сделал тебе больно?

ЧЕС

Нет! Просто... холодные руки. (Смущенно улыбается) Пожалуйста, не позволяй этому останавливать тебя.       (По его кивку ГЛЭМ продолжает, втирая       масло в израненое тело. Пальцы описывают       круги на руках ЧЕСА, разминают его плечи       и слегка надавливают на позвоночник.)       (Припев) Оглаживая нежно шёлковый рельеф, Чарующе следы оставляют пальцы в рефрене. Ему открывается чудо, страсть всё сильнее, Светом солнца кожа, в лунном свете он – королев.

РАССКАЗЧИК

Перемена в поведении Чеса произошла мгновенно. Глэм почувствовал, как напряженные мышцы Чеса расслабляются под его прикосновениями, и с безумным вздохом растворяются в простынях. В кои-то веки он обошелся без игривой остроты или шутки, вместо этого просто позволив себе насладиться этим подарком. В этой сцене было что-то, несомненно, притягательное для Глэма: Чес, открытый и уязвимый, полностью доверяющий себя его заботе, здесь, где темнота усиливала каждое ощущение. Глэм подумал, что Чес и так с легкостью отдавал все остальные части себя, безоговорочно делясь своим умом и музыкальными талантами. И это было не все, чем он был готов поделиться. Глэм все еще помнил, как прошлой ночью прижималось к нему тело Чеса, как его язык был у него во рту, как тепло в его брюках недвусмысленно говорило о том, чего он хотел. В то время Глэм сдерживался, отступая в более безопасную область поцелуев. Что-то большее было слишком чуждой концепцией, которая в равной степени пугала и интриговала его. Хотя для них обоих не было секретом, что Глэм хотел того же. Масло разогрелось под руками Глэма, скользкое и легко впитывающееся в кожу Чеса, позволяя ему безнаказанно ласкать обнаженное тело. Как будто это было его Богом данное право. Воодушевленный еще одним одобрительным движением тела Чеса во время массажа, он позволил своим пальцам скользнуть вниз, к изгиб ягодиц Чеса, вызвав удивленный возглас, который вызвал улыбку на его губах и огонь в пояснице.       (Припев) Озаряет любопытство, кровь бежит, Чувства проникают в тайные углы. Едва касаясь, пламя страсти дрожит, С игривым флиртом запретной игры.

ГЛЭМ

Теперь перевернись.       (На этот раз ЧЕС не решается подчиниться       и ерзает на месте. Он крепче прижимает к себе подушку,       покачивание его ягодиц только       усиливает растущее возбуждение ГЛЭМА.)

ЧЕС

(Шепотом) Должен ли я?

ГЛЭМ

Конечно. Как еще, по-твоему, я должен завершить осмотр?

ЧЕС

О, так вот как это называется?       (Его дерзость была встречена игривой щекоткой       его ребер, но, наконец, ЧЕС подчиняется и       поворачивается лицом к ГЛЭМУ. Даже в темноте       отчетливо виден его румянец, а также его эрекция,       натянутая под простыней на талии.)

ГЛЭМ

По крайней мере, мы знаем, что все в рабочем состоянии.

ЧЕС

(Смеется, отводя глаза) Что я могу сказать? У тебя такие нежные прикосновения, о которых я говорил. Надеюсь, я тебя не обижаю?

ГЛЭМ

Никогда.       (ГЛЭМ пытается казаться невозмутимым, но       трясущиеся руки выдают его. С каждым движением       вниз по груди и животу ЧЕСА они стягивают       простыню все ниже и ниже, пока Чес полностью       не обнажается. Спускаясь все ниже, они       приближаются к его центру, подпитываемые       любопытством и тайным, зарождающимся желанием.)

РАССКАЗЧИК

Под маской загадочности Глэм все еще оставался подростком. И, как мальчик-подросток, он был подвержен капризам тела. Неожиданные набухания, ночные поллюции и другие постыдные вещи были ему знакомы. Пуританский характер его воспитания пытался подавить любой плотский аппетит, но это только усилило страстное влечение Глэма. Поэтому, естественно, он не мог не пялиться, что было достаточно легко сделать под защитой теней и маски... и, судя по расслабленному телу Чеса, раскинувшемуся на простынях, с его полного одобрения. Член Чеса, покрытый густыми темными волосами у основания, гордо стоял, подпрыгивая на животе в такт сердцебиению. Он был коренастее, чем у Глэма, и темнее, что, как отметил Глэм, соответствовало характеру его владельца, хотя, как он сказал себе, это было всего лишь медицинским наблюдением, хотя его учащенное сердцебиение было далеко не равнодушным. На его кончике заблестела жемчужина жидкости, и Глэм почувствовал внезапную, необъяснимую жажду. Он облизал губы. Погруженный в свои мысли, он слишком поздно осознал, что его реакция не осталась незамеченной. Когда он поднял взгляд, то обнаружил, что Чес наблюдает за ним.       (Улыбка ЧЕСА — озорная и радостная,       дерзкая и приглашающая, когда он опускает глаза       и снова поднимает их. ГЛЭМ подходит ближе,       очарованный…) Чес положил руку на ладонь Глэма, где она замерла рядом с его пульсирующим членом, не притягивая и не надавливая. Просто давая ему понять, что он в этом не одинок. Он встретился с ним взглядом, и страстный шепот сорвался с его языка: — Ты можешь, если хочешь… Глэм моргнул, чтобы снова сфокусироваться на этой сцене.       (Дубль II: ГЛЭМ подходит ближе, очарованный       безмолвной песней желания ЧЕСА.)       (Соло Чеса) Грозный ангел, путь освети, чтоб не споткнуться, Ласковые руки, вперёд, старайтесь не увернуться. Энергия желанья во мне пробуждается чистой, Моя плоть умоляет о любви, такой игристой.

РАССКАЗЧИК

Желание Чеса было написано так же ясно, как музыкальная партитура; мелодия чужая, но ноты знакомые, так и просящие Глэма сыграть. Ему нужно было только посвятить себя разучиванию этого нового произведения с тем же энтузиазмом, с каким он работал над каждой композицией. Сердце Глэма заколотилось, когда он прижался к Чесу, любуясь его взъерошенными волосами и раскрасневшейся грудью, которая трепетала от с трудом сдерживаемого дыхания. Неземные ветры присоединились к музыке, возвещая о начале сегодняшнего представления. [Декорации: Спальня исчезает прямо на глазах у зрителей, мебель разбирается и уносится за кулисы с помощью магии театрального искусства. Звездный пейзаж Лондона простирается из открытого окна на весь задник, заполняя комнату. В центре сцены Наших Героев освещает единственный прожектор. Оркестровый номер разрастается.]

РАССКАЗЧИК

Рука Глэма двигалась сама по себе, поглаживая невидимые струны тела Чеса в страстном глиссандо, чувствуя, как они оживают под его пальцами. Вниз по центральной линии груди Чеса. К впадинке его пупка. По низу живота. И когда Глэм обхватил рукой это напряженное, тяжелое место между бедер, он заглушил поцелуем вступительную арию Чеса.       (Соло Глэма) Освободи уста, руки сплетём, Чувства тесно свяжем, в пылу сольём, Единым жаром хочет пламя разгориться, Скользким и горячим желаньем поделиться.

РАССКАЗЧИК

Прикоснуться к нему было равносильно игре на изысканной скрипке, и Чес отзывался на каждое движение смычка. Глэм лишь мельком слышал голос Чеса в песне, но он казался гораздо более лучезарным, когда его тембр наполнялся эротичностью. Глэм задавал высоту звука, баланс, артикуляцию и пульс, доводя до совершенства этот концерт, и они создавали приятную музыку. Но Чес опередил его, когда запустил свою руку Глэму в брюки спереди. Схватил его. — Боже, с тобой так хорошо, — прорычал он.       (Соло Чеса) Грациозно обниму, ловкость и благодать, Лихорадочный твой ритм позволь мне узнать. Это всё, что ты дал, я возьму без остатка, Мастер твоей страсти, словно жажды взрывчатка.

РАССКАЗЧИК

Всю свою жизнь Глэм был лучшим в своем классе, бесчисленные часы посвящая оттачиванию мастерства виртуоза. Но здесь он был новичком, и его собственное выступление провалилось с треском. От того, как Чес держал его член, Глэм потерял всякое самообладание, его рот приоткрылся, издавая бессвязные стоны. Он оседлал Чеса, голова его безвольно свесилась между вздрагивающими плечами, и хватка ослабла, когда Чес сжал и погладил его. Полный решимости он не хотел уступать пылу Чеса, если не в мастерстве, то в желании, уткнувшись лицом в изгиб шеи Чеса, тяжело дыша, и выгибая бедра под крепким сжатием его кулака. Очень скоро под умелым руководством Чеса зазвучали первые ноты кульминации. Теперь он был дирижером этого произведения и с легкостью, не требующей усилий, достиг крещендо наслаждения Глэма, в то время как Глэм изо всех сил старался не сбиться с ритма. Темп нарастал все быстрее и быстрее, ноты приобретали все более сложные аранжировки, изобилуя легато и джете, арпеджио и флейтандо, переходя в ликующую каденцию… Он издал жалобный стон, пот стекал по его носу. — Чес, Чес! — Это было все, что он смог сказать, его сосредоточенность пошатнулась, и его рука сбилась с ритма на члене Чеса, когда он… [Декорации: Сцена светлеет, ослепительный свет окутывает персонажей, пока их фигуры, кажется, сливаются в одно целое.]

РАССКАЗЧИК

Песня стремительно приближалась к финалу, каждая нота, сыгранная на каждом инструменте, была ослепительно яркой, безумное буйство без ритма и шаблона… Чес, тяжело дыша, прошептал ему на ухо: — Еще немного. Не останавливайся. Почти...

РАССКАЗЧИК

Это было великолепно. Это было потрясающе. Это было уже слишком… — Чес! Подожди!       (Дуэт) Души в вихре симфонии затеряны, В руках на счастье гармонии нацелены. Озарение экстаза душу ввысь несёт, Единым и мощным в триумфе отдает. [Место действия: Небеса. Чистые, неподдельные небеса.]

***Конец сцены***

Ленивая струйка дыма поднялась к потолку, и Чес, еще раз затянувшись самокруткой, наблюдал, как она расплывается на фоне выбеленных балок. Сама бумага была плохо скручена, но содержимое было хорошим: крепкая, мускусно-травяная смесь с привкусом гвоздики и родины, которую ему удалось тайком пронести в консерваторию. Возможности выйти за пределы территории и найти поставщика в городе были редкостью, и никто из других студентов, куривших на переменах, никогда не поделился бы с ним своим дорогим табаком купленным в магазине. Поэтому он решил ограничить свои запасы, приберегая их на черный день. Или на какой-нибудь праздник. И сегодняшней ночи было более чем достаточно, чтобы отпраздновать. Сигарета закачалась вокруг его улыбки, когда он удовлетворенно вздохнул, вытягивая руки вверх и закидывая их за голову. Жасмин смешивался с гвоздикой, каждый дюйм его кожи был пропитан сладко пахнущим маслом, которое согревало его с головы до ног, словно невидимое, но вездесущее объятие. Он чувствовал себя очищенным как изнутри, так и снаружи, невосприимчивым к холодному ночному воздуху. Даже боль в конечностях утихла до незначительной. На смену ей пришла непоколебимая уверенность, которая пришла с осознанием того, что о нем лелеял кто-то другой. Порыв ветра разогнал дым, и Чес повернулся, чтобы посмотреть на открытое окно. Глэм сидел на подоконнике, удобно прислонившись спиной к раме. Его лицо в маске вырисовывалось на фоне светлеющего неба, где истинная ночь сменялась оттенками серого, предвещая приближение рассвета. Легкий ветерок развевал подол его плаща и играл с волосами, но в остальном он был неподвижен, безмятежен и отрешен от этого мира. Это был разительный контраст с тем запыхавшимся, взъерошенным созданием, каким он был всего несколько минут назад, с трясущимися губами и заикающимися извинениями. Рука все еще легко обхватывала член Чеса, он только слабо кивнул, когда Чес отстранил его, поцеловал в щеку и со смешком сказал, что он все уберет. После этого он замолчал, хотя Чес не знал, от задумчивости это было или от стыда. — Все в порядке? — Он перевернулся на бок, подперев голову рукой. — Это первый снег, — сказал Глэм, не оборачиваясь, и Чес заметил, как снежинки оседают на кончиках волос Глэма. Они образовали хрустальный ореол. — Я это вижу. Я имел в виду тебя. — Ой. Д-да, — пробормотал Глэм, глядя в пол. — Тогда было... это было... — Он не закончил, но застенчивая улыбка, которой он одарил Чеса, довершила остальное. — Спасибо. — Очень приятно, — промурлыкал Чес, наслаждаясь тем, как его двусмысленность заставила Глэма смущенно отвернуться. Чувственный массаж и импровизированная мастурбация были последним, чего он ожидал сегодня вечером. В конце концов, это был первый раз для Глэма, это все, что он мог сказать. У него было непомерное рвение и сверхчувствительность девственника. Потребовалось совсем немного времени, чтобы довести Глэма до кульминации, и когда он излился, то издал такой страстный крик, что Чес выплеснулся следом за ним. Одно это воспоминание вызвало волну возбуждения в члене Чеса, и он слегка дернулся от интереса. Не обращая внимания, Глэм продолжал смотреть в окно. — Этот вид невероятен. Чес фыркнул. — Ага. Мне действительно повезло с этим местом, — произнес он с немалой долей сарказма. — Лучшая комната в общежитии. Одного взгляда на его жилище было достаточно, чтобы понять, в каких ужасных условиях он живет. Даже такой эксцентричный человек, как Глэм, который жил в затопленном подвале, не мог не признать этого. Однако Глэм, поднимаясь на ноги, сохранял тактично нейтральное выражение лица. — Тем не менее, у тебя здесь есть что-то необычное. Я бы с удовольствием остался и насладился этим... — Но тебе придется уйти, — закончил за него Чес, и это заявление с горечью застряло у него на языке. Он раздраженно водил пальцем по дырке в простыне, борясь с разочарованием. Больше всего на свете ему хотелось затащить Глэм обратно в постель. Поцеловать его в губы и снова почувствовать, как он дрожит от удовольствия. — Но сначала... — Глэм встал перед ним, протягивая небольшой сверток. — Тебе нужно кое-что новое из одежды, — объяснил он, прежде чем Чес успел спросить. Благодарный, но немного смущенный, Чес сел, взяв брюки и аккуратно сложенную рубашку. Они были холодными на ощупь, как будто их несколько часов пролежали у окна. — Ты действительно все видел, да? — сказал он, выдавив из себя сухой смешок. Все еще было больно думать о том, что произошло в ванной, не говоря уже о том, что Глэм был свидетелем этого, но чувство унижения, стоящее за этой болью, с тех пор прошло. Он отошел от этих эмоций, чувствуя, что пережитое сблизило его и Глэма, как двух солдат, выживших в битве. — Не знаю, подходят ли они тебе по размеру, но это все что было у меня под рукой. Это была явная ложь, подумал Чес, прижимая рубашку к груди и понимая, что она сидит идеально. Увидев его недоверчивый взгляд, Глэм пожал плечами. — Новичку везет, — бросил он через плечо, направляясь к гардеробу. — Мне жаль только, что я не смог найти для тебя подходящую куртку, — Он коротко кивнул на грязную одежду, все еще валявшуюся на полу, прежде чем распахнуть дверцы, не забывая о расшатанной петле. — Может быть, у тебя есть что-нибудь на замену? — Ты и так уже сделал для меня более чем достаточно. Возможно, я даже успею пообедать, прежде чем Ровд Разгневанный накажет меня за нарушение дресс-кода. Заглянув внутрь, Глэм снял с вешалки вышитый жилет. — Этот подойдет? — Сомневаюсь. Если только ты не думаешь, что консерватория нуждается в напоминании о том, что мне здесь не место. — Чес пожал плечами, пытаясь сделать вид, что его сердце не забилось сильнее при виде того, как Глэм обращается с одной из его самых интимных вещей. Если бы кто-нибудь другой прикоснулся к жилету, Чес вырвал бы его у них из рук, готовый скрыть или отрицать его происхождение. Но Глэм — это совсем другое. Нежно, почти благоговейно, он с восхищением прошелся по вышивке жилета бисером. Он был таким во всем, что касалось Чеса. В то время как все остальные высмеивали его за то, кем он был, Глэм был единственным, кто относился к его ромским корням не как к позорному знаку, а как к чему-то, чем стоит дорожить. — Возможно, ты не вписываешься, — тихо начал Глэм, задумчиво поджимая губы, — только потому, что тебе суждено было выделяться. Пепел посыпался с кончика сигареты, когда Чес с благоговением уставился на него. В этот момент он понял, что влюбился. Пока Чес сидел, ошеломленный, Глэм вернул жилет и закрыл шкаф. — Это особая вещь, предназначенная для особого случая. — Он подошел к Чесу, и от кокетливой ухмылки, которой тот одарил его, у него пересохло во рту. — И я буду считать, что мне посчастливилось быть здесь и увидеть его. Чес успел только моргнуть, когда Глэм поставил колено на матрас и аккуратно вытащил погасшую сигарету из его обмякших губ. Он уронил ее на пол. — Когда я это сделаю, я обещаю тоже рассказать тебе кое-что особенное, — пробормотал Глэм, заменяя горечь трав вкусом своих губ. Нежный и сладковатый, и гораздо более невинный, чем обычные увлечения Чеса, этот поцелуй все равно заставил его голову закружиться, а нервы взвинтиться. Пока скрученная из бумаги сигарета шипела на полу, он откинулся на матрас, ощущая на себе вес Глэма как успокаивающую ношу, которую Чес нес с удовольствием. Одна рука обхватила затылок Глэма, другая — его фарфоровую щеку, Чес был слишком доволен, чтобы обращать внимание на то, что его нос задевал маску при каждом соприкосновении их губ. Как странно,— подумал он с веселой досадой, —что я дотронулся до члена парня, даже не узнав его в лицо. Он заскулил, когда Глэм прервал поцелуй слишком рано, и схватился за его манжету, внезапно испугавшись потерять его. Его мольба сорвалась шепотом с губ Глэма. — Ты останешься? Пожалуйста? Сон уже пытался завладеть им, заставляя его разум погружаться в водоворот впечатлений от приближающихся грез. Но он отогнал его, тряхнув головой, когда его глаза тщетно искали Глэма под маской. — Чес... — Пока я не засну, — быстро добавил он. Нежная улыбка Глэма была достаточным ответом, но он все равно расстегнул свой плащ и накинул его на плечи Чеса, темная ткань была тяжелой, теплой и пахла им, пахла жасмином. Таким образом, Чес позволил себе погрузиться в страну грез, сопровождаемый ободряющим присутствием Глэма рядом с ним и приятным фальцетом в его ушах. Он проснулся спокойным, привлеченный первыми лучами раннего утреннего солнца. На подоконнике открытого окна блестела горстка снега, а пара певчих птиц, весело щебеча, носились в воздухе, играя в догонялки. Откуда-то доносился запах свежеиспеченного хлеба. Комната, конечно, была пуста. Но тепло, вызванное визитом Глэма, все еще согревало сердце Чеса. Когда он сел, то обнаружил у себя в руке маленький клочок бумаги. Он сразу понял, что это, распознав на ощупь, но его подозрения подтвердились, как только он развернул его. Перепачканный золой, но не сгоревший, он не знал, как Глэму удалось достать его из камина директора, но все равно нежно улыбнулся, прочитав буквы на его лицевой стороне. Они запечатлелись в его памяти с тех пор, как он написал их в первый раз почти две недели назад. Только теперь они были украшены новым дополнением, сделанным почерком, который не принадлежал ему: чЕс ♡ ГлЭм