Подкидной дурак

      Костёр, треская тлеющими ветвями, постепенно гаснет. От него всё ещё идёт приятное тепло, однако теперь оно едва спасает от холодного ветра, покалывающего щёки и губы. В уже слабеющих язычках пламени виднеются почерневшие толстые пластинки коры и ветки, надломившиеся пополам и мерно догорающие. Окружённый камнями и крупными кусками кирпичей, огонь никак не может перепрыгнуть на траву рядом: она такая близкая, что хватило бы одной случайной искры, чтобы она мгновенно вспыхнула, но сейчас огню едва хватает сил, чтобы разжевать толстую, пропитанную влагой берёзовую ветку. Она сгорела лишь наполовину, оперевшись на кирпич, и Данте, не боясь обжечься, закидывает её полностью в огонь. Пламя расходится с новой силой, но ненадолго: спустя пару минут оно снова ослабевает и становится практически невидимо.       Данте вздыхает и выпрямляется, лениво ища удобную позу. Он долгое время просидел на толстом бревне – ноги затекли, и сидеть стало совсем больно. Он приподнимается и протяжно потягивается, выгибаясь в спине. От напряжения широкие плечи мелко трясёт, и он широко зевает. Закрыв глаза, он ловит себя на мысли, что снова погрузился в раздумья слишком надолго. Возвращение в реальность подобно глотку прохладной воды.       Он открывает глаза. Напротив него на дереве, стволом прильнувшем к земле, сидят Пик и Куромаку. Пик с хмурым видом настраивает потрёпанную гитару: прямо перед походом лопнула струна, и он всё пытался вернуть инструменту прежнее звучание. Куромаку молча наблюдает за процессом, изредка подкручивая колки на свой вкус. Их тоже пришлось заменить: прежние совсем расхлябались и больше не держали натяжения. Это дело не доставляет обоим никакого удовольствия. Вместо душевных походных песен компания получила лишь недовольное расстроенное бряканье. Куромаку кажется совсем уставшим. Уголки губ направлены вниз, а из-за полуопущенных ресниц едва можно разглядеть серые глаза, не выражающие никаких эмоций. Его взгляд меняется только тогда, когда к ним, дрожа от холода, подходит Зонтик. Куромаку тут же распахивает плед и жестом приглашает его присесть рядом. В руках Зонтик держит мокрую стеклянную бутылку.       Данте слышит всплески воды: в нескольких метрах от них в реке плещется Габриэль. Он стоит по колено в воде, штанины высоко закатаны, но намокли уже до самых бёдер. Рукава рубашки кое-как завязаны на плечах. Широкими медленными шагами он бродит по воде, что-то пристально разглядывая на илистом дне. Темнеет, и в сумрачной дымке ему приходится щуриться и надолго останавливаться в одной позе. На берегу вровень с ним бегают Феликс и Вару, иногда спотыкаясь о собственную обувь, оставленную на земле у воды. Они, порой истерично перекрикивая друг друга, указывают Габриэлю, куда смотреть, но, не находя согласия, лишь путают его. Он, однако, казажется, даже не слушает их, следуя каким-то своим мыслям. Издалека, прислонившись к дереву, за ними наблюдает Ромео. В воду он залезть не решился и, получив пару мощных брызг, теперь сушит рубашку, обернувшись в плед и выпятив грудь.       Внезапно Габриэль напрягается, чуть приседает и резким движением погружает руки под воду до самого локтя. Феликс и Вару замирают, не дыша. Какое-то время Габриэль стоит в полусогнутой позе, а затем также резко вытаскивает из-под воды сжатые в замочек руки. Плотно зажатая между тонкими длинными пальцами, на него смотрит лягушачья морда. Ребята радостно кричат, почти оглушительно. Ромео с любопытством подходит посмотреть на добычу. Данте наблюдает за товарищами молча, со стороны. В руках он вертит маленький камешек кремня, сверкающий остриём в свете огня и уходящео солнца.       Костёр затухает.       – Я за хворостом, – Данте, оперевшись руками на колени, встаёт, кладя кремень в карман. Его товарищи никак не отреагировали, продолжая нетерпеливо дёргать струны. Зонтик лишь незаметно кивает и какое-то время не сводит с него взгляда. Данте размялся. Всё тело затекло от долгого сидения, и в руках и ногах покалывало. Немного пройтись точно не помешает. Только сейчас он понимает, как легко одет: растянутая домашняя майка, открывающая плечи, и широкие чёрные шорты на завязках легко пропускали прохладу. Он ёрзает ногами и крепче хватает пальцами ноги сланцы. Холода он не боялся. Его ветровка висит на ветке дерева вот уже несколько часов.       За их импровизированным лагерем простирается негустой, но большой лес, и Данте, осмотревшись, направляется в случайную сторону. Шурша опавшими листьями, он широкими медленными шагами продвигается всё дальше в чащу. Хорошие палки попадаются редко, так что скоро простая прогулка за хворостом быстро превращается в настоящую охоту, что, на самом деле, даже забавляет Данте. Он не боялся заблудиться, поскольку абсолютно уверен, что найдёт дорогу назад. Он идёт не оглядываясь, усердно всматриваясь в коричневый ковёр из листьев под ногами, пытаясь высмотреть под ними сухие ветки. Кое-где попадаются грибы, и Данте останавливается, раздумывая, стоит ли их брать. Что-то внутри него непременно хотело бы попробовать сорвать эти странные грибочки, гроздьями разросшиеся под пнём. Но он быстро останавливает себя – лень. Да и он наверняка знает – эти грибы ядовитые. Нет никакого азарта брать их с собой.       Данте давно забыл чувство азарта или удовольствия. В компании друзей он прослыл всезнающим мудрецом, и титулом своим он гордился. В его голове, как казалось в том числе ему самому, прятались ответы на все вопросы, которые только возможно задать. А если ответа не находилось – он упорно искал его, забываясь, погружаясь в долгие раздумья и, сам того не замечая, надолго уходя из этого мира – и только в этом, если можно так сказать, он находил какое-то удовольствие. От ощущения ватной головы, от иллюзорной потерянности – но он-то знал, что он не потерян. Возвращаясь назад, он находил лишь разочарование. От ощущения ватной головы, от настоящей потерянности.       В последнее время Данте терзает вопрос. Он ещё не успел обрести окончательную форму, но вопрос, как острая заноза, засел где-то глубоко в подсознании и не даёт покоя.       Данте отряхивает очередную ветку от грязи и не замечает, как кладёт её под руку.       – Что ты думаешь о них?       Данте проснулся. В комнате было темно и холодно, окно настежь открыто. Вечерний ветер вздувал лёгкий тюль штор, и они натягивались и округлялись, как паруса. Данте поёжился на своём мешке.       Перед ним, присев на корточки, был Габриэль. Он держал в руках потрёпанный альбом на кольцах и как бы протягивал его Данте. В полумраке тот не сразу разглядел кривые рисунки человеческих фигур на листе.       – Кто это?       – Они для игры, это жители деревни Бакервуд.       Габриэль показал пальцем на несуразные фигурки. Это были круги, овалы, треугольники и квадраты разных цветов, с незамысловато, почти что одним движением, нарисованными палочками-ножками и палочками-ручками. Голубой узкий прямоугольник с непропорционально длинными конечностями – священник. Жёлтый круг, толсто обведённый по контуру – торговец овощами и фермер. Треугольник фиолетового цвета с неровными сторонами – местный правитель. Габриэль на несколько минут зашёлся рассказом о Бакервуде, об его устройстве – даже показал карту – о потайных ходах под городом и о каждом жителе этой фантастической деревушки, но Данте не слушал. В течение всего рассказа он немигающим взглядом смотрел на рисунок. Его мучил лишь один вопрос: почему земля на нём красная?       – Смотри, – Габриэль быстро перевернул страницу, не дав Данте времени сообразить, – это Га'Кхар.       На всём листе широкими живыми штрихами был вычерчен дракон. Внешне он напоминал помесь тигра и быка, его жуткая пасть скалилась множеством острых клыков, и Данте поёжился от вида чудища.       – Он обитает неподалёку от деревни... – продолжал Габриэль, но Данте его почти не слышал. Дракон тоже был ало-красный. Его грива острыми шипами топорщилась в разные стороны, придавая ему грозный вид. Широкие лапы застыли, растопырив когти. Среди множества линий было трудно рассмотреть его морду, и казалось, что у него вовсе не было глаз. И тем не менее, Данте был уверен – чудовище определённо тчоно смотрит на него.       На долю секунды вид чудища вызвал в душе Данте странный, неописуемый ужас, точно сам монстр был живым и вот-вот бы выпрыгнул с листа на него. Данте не успел понять, насколько нелеп его страх, всё больше погружаясь в холодящие тело рассуждения о предстоящей воображаемой угрозе.       – ... и все умрут, – Габриэль закончил рассказ.       Данте встрепенулся.       – Как умрут? – пытаясь скрыть удивление, спросил он.       – Их деревня сгорит.       – Как сгорит?       – Га'Кхар - красный дракон: у него огненное дыхание. Ты меня не слышал?       Данте нахмурился и отвёл взгляд. Он не слушал, но сейчас меньше всего ему хотелось в этом признаваться.       – Я слышал и слушал, дружок, – соврал он.       Габриэль пошатнулся и плюхнулся на пол, морщась и потирая ноги. Очевидно, он закостенел сидеть в одной позе.       С некоторым облегчением Данте наблюдал, как Габриэль наконец-то закрыл альбом и придвинулся ближе к нему, скрещивая ноги.       – Ты не ответил на вопрос, – ровным голосом, как роботизированное уведомление, сказал Габриэль.       Данте почувствовал в его словах укор. Он и не знал, что ответить. Не потому лишь, что не слушал большую часть его рассказа, а потому, что теперь казалось, что от ответа ничего не зависело. Перед глазами вновь предстало огненно-красное чудище, сжигающее прекрасную деревеньку дотла то ли по своей воле, то ли согласно страшному приговору неведомого существа, создавшего и решившего погубить свои творения.       Несколько долгих секунд Данте смотрел в потолок, будто пытаясь что-то там разглядеть при белом свете луны. Габриэль лишь выжидал.       – Деревня твоя прекрасна, дружок, – наконец произнёс Данте каким-то особенно уставшим, загробным голосом. – Но зачем ты спрашиваешь моего мнения, если всё равно ей конец?       – Я хотел знать.       – Неужели у них нет шансов?       Габриэль, казалось, задумался, не находя ответа. Данте потянулся за альбомом. Почему-то, он сам не понимал, ему было совсем не безразлична незавидная судьба нарисованных воображаемых человечков. Почему-то он почувствовал на душе груз огромной ответственности, точно от него здесь и сейчас зависела судьба сотен настоящих, живых людей. Возможно, даже всего мира.       – Смотри, – он поднял альбом и открыл его на странице с фигурками, – какие они беззащитные и слабые. Что есть крошка-священник против огромного голодного зверя?       – Ты начинаешь говорить странно.       Данте не слышал.       – Скажи, разве нет у них никакой защиты от опасности?       – У них есть лучники.       Габриэль приподнял страницу. На другом листе были нарисованы дугообазные линии.       – Лучники способны одолеть дракона?       Габриэль снова задумался.       – Нет.       – Их бог – разве они чем-то его разгневали, раз он решил навести на них беду? Или это кара лишь за сам факт их существования?       Габриэль помотал головой.       – Почему они должны умирать? Почему должна гореть их деревня, если ни в чём они не виноваты? За что такая судьба?       Голос Данте был спокоен; он говорил тихо и размеренно, однако в его душе сверкало настоящее пламя. Внезапно для себя он на доли секунды почувствовал щемящее чувство в груди. Он сам до конца не осознавал его и не понимал, откуда взялась эта боль, но на мгновенье он отчего-то вновь почувствовал себя живым, важным. Давно забытое чувство вспыхнуло, словно спичка, зажжённое колющими вопросами. И вскоре стало стремительно угасать под их тяжестью.       – Чего ты хочешь от меня? – немного взволнованно спросил       Габриэль, напрягшись всем телом.       – Это несправедливо, дружок, – Данте облокотился на руку, словно древнегреческий бог. – Неужели нет вариантов для них спастись?       – Всё зависит от команды. Если они решат помочь, то...       – Я повторюсь, – перебил его Данте, голос его похолодел, – они способны одолеть дракона? И вообще, решатся ли?       Габриэль пожал плечами. Не понимает, подумал Данте. Странное ожидание неизбежного охватило его, но всё, что он мог сделать – лишь наблюдать за исполнением несправедливого приговора судьбы. Куча переменных, море непрочитанных вероятностей – и человеческие жизни на кону. Пытаться договориться с вершителем судеб – всё равно что биться головой о бетонную стену. Тем не менее...       – Так нельзя, дружок, – голос Данте стал неожиданно мягким и тихим, почти что шёпотом, точно сейчас он передавал страшную тайну простому смертному. – Построй большие толстые стены вокруг деревушки. Научи лучших магов и лучников обращаться с монстром. Пусть вместе с командой героев жители деревни сражаются бок о бок против напасти.       – А что делать с героями? Их я не могу контролировать.       – Позволь им самим решать, что делать, – продолжал Данте. – Дай им возможность покалечиться, равно как и вылечиться от ран. Направляй их, но не будь им глазами.       – Но если в таком случае Га'Кхар всё же победит – зачем тогда всё это? Результат один и тот же.       – Правда, – Данте поёжился, – только ты упускаешь главное – надежду. Позволь им верить в лучший исход. Им всем. Потому что им всем нужно на что-то надеяться.       Данте внезапно ударяется лбом о дерево. Худая стопка веток градом сыпется на ноги. Сморщив нос, он недовольно потирает ушибленное место. Снова провалился в раздумья. В попытках нащупать вопрос и, возможно, намёки на ответ он, едва коснувшись искомого, тут же насильно был возвращён в реальность.       Ход его мыслей случаен. Он пытался обуздать этот неконтролируемый пожар, резко вспыхивающий где-то в глубинах создания и иногда выбирающийся наружу, но вскоре оставил любые попытки – бессмысленно. Это слово чаще остальных всплывало в памяти, поначалу каждый раз заставляя его легко вздрагивать, однако с прошествием времени и оно перестало его волновать. Когда подобные мысли приходят неоднократно, вероятно, есть повод задуматься – а может, правда?       Данте встряхивает головой, сгоняя остатки наваждения; его волосы растрепались. Он осматривается: вокруг ни души, только ухают вечерние птицы и где-то в траве по его ногами заходятся первые сверчки. Стремительно темнеет: ранее чёткие силуэты деревьев постепенно превращаются в зловещие тёмные пятна на горизонте. Где-то далеко за их очертаниями ещё виднеются розово-золотые лучи уходящего солнца. Данте прислушивается: далеко перед ним глухо раздаваются голоса и почти неслышно дребезжит гитара. Он не так уж далеко ушёл, подумалось ему. Холод ощутимо щипет ноги и плечи, но Данте лишь пару раз трёт руки ладонями и вздыхает – изо рта мелкими облачками вылетает прозрачный густой пар.       Данте ворошит ногой упавшие ветки – с таким уловом определённо точно нельзя возвращаться: хорошего костра не выйдет. Снова вздыхая, он собирает ветки в охапку и зажимает их под мышкой. Глаза уже хорошо привыкли к темноте, так что он без труда прокладывает себе путь дальше.       Уже виднеются первые звёзды, самые яркие и крупные, как драгоценные камни. Данте невольно замедляет шаг, случайно замечая их блеск на тёмно-синем полотне неба.       Где-то над ним, в кроне деревьев, шуршит когтями грузная невидимая птица.       В тот вечер во всём доме отключили свет. Квартира погрузилась во тьму почти мгновенно: ещё несколько секунд старая люстра в зале светила тусклым тёплым светом, но вскоре и она погасла.       Данте совершенно не заметил этого. Сбивала с толку лишь подозрительная тишина, но и её изредка перебивали голоса из соседней комнаты. Из коридора виднелся тусклый жёлтый свет: друзья собрались все вместе и зажгли одну-единственную свечу. Со своего места Данте слышал их слова лишь частично, однако быстро догадался, что они, вероятно, играют в «Города», коротая время. Кто-то всё никак не мог придумать город на букву «М» и недовольно рычал.       На балконе стояла высокая худощавая фигура. Облокотившись на подоконник, она смотрела в широко раскрытое окно куда-то вверх. Данте резко встал и потянулся, тут же пошатнувшись: от резкого подъёма потемнело в глазах. Ноги были ватными и непослушными: вероятно, из-за выпитого ранее алкоголя. Хотя он не был пьян, голову вело сильнее обычного. Неровным шагом, всё ещё с лёгкой темнотой в глазах, он направился к балкону. В комнате становилось душно, хотелось поскорее выйти на свежий воздух.       Зонтик обернулся, когда скрипучая дверь балкона открылась и послышались тяжёлые шаги босыми ногами на холодных половицах. Подойдя к окну, Данте медленно лёг на подоконник широкой грудью, свешивая руки вниз. Он почувствовал, как холодная рука крепко сжала его футболку на шее.       – Не выпаду, не бойся, – с хрипом сказал он. – А выпаду – не поймаешь.       Данте выпрямился, расправляя плечи и разминая шею. Приятный хруст раздался в его ушах и прошёлся от головы до таза. Рука всё ещё не отпускала его, лишь немного ослабив хватку. Холодный сладкий воздух постепенно прогонял остатки спирта и прояснял спутанное сознание. Зонтик пристально наблюдал за ним, не говоря ни слова. Снова громко хрустнув шеей и зевнув, Данте посмотрел наверх: на небе сияли сотни звёзд, точно градинки в невысокой траве. Чем дольше он смотрел на них, тем больше, казалось, их появлялось. Данте застыл в одной позе. Мысль о далёких газовых титанах, казавшихся сборищем белых пылинок, заставила его съёжиться от едва осознаваемого ужаса.       – Всё хорошо? – обеспокоенно спросил Зонтик, наконец, разжимая руку.       Данте не ответил. В глазах снова потемнело, и сквозь темноту пробивался лишь свет крупной яркой звезды. Шальная идея заставила его улыбнуться.       – Ты глянь, это же Бетельгейзе! – Данте не понял, насколько наивно и по-детски прозвучал его голос, совершенно не похоже на него самого. Алкоголь развязал язык.       – О, правда? – удивлённо встрепенулся Зонтик. – Хотя да, наверное, она. Я плохо пока разбираюсь.       – У Ориона, прямо у него на плече, – темнота ушла, и Данте снова почувствовал отрезвляющую ясность. В его голосе на секунду зазвучал несвойственный ему энтузиазм, но он поспешил поправить себя: – видишь?       Зонтик сощурил глаза, но едва мог разглядеть очертания созвездия.       – Нет, прости, – Зонтик виновато опустил взгляд, – не вижу. Только Бегтебе... – он быстро закрыл рот рукой, мгновенно сгорая от стыда.       Зонтик замолчал. Большими влажными глазами он смотрел то на Данте, то резко по сторонам, будто нашкодивший ребёнок.       – Прости, – спустя секунды тишины сказал он тихо, – глупость сморозил, да?       – Если мы перестаём делать глупости, – усмехнулся Данте, – значит, мы состарились.       Зонтик наигранно улыбнулся.       Несколько недель назад его охватила новая страсть: его тянуло к звёздам, к планетам, к галактикам, ему хотелось непременно как можно больше знать об этих далёких землях. Данте находил его увлечение крайне очаровательным и щемяще трогательным. Очаровательным, поскольку само стремление к запредельному и бескрайнему роднило с Зонтиком – это приятное, хрупкое, колыхающееся чувство ютилось в груди, словно маленький костёр касался язычками пламени рёбер. Щемяще трогательным – поскольку увлечение не имело смысла. Мало что имело смысл в глазах Данте, и чем больше он осознавал это, тем сильнее холодело у него внутри, точно мучительно больно потухал последний уголёк. Смесь этих чувств порождала волнение. Волнение – порождало идею.       – Пойдём на крышу? – сказал Данте заговорщицки тихо, будто боясь, что кто-то посторонний его услышит.       Зонтик напрягся всем телом. В полутьме его округлённые глаза заблестели, как огромные капли росы. Он уже готов было замотать головой в стороны, но, не дождавшись ответа, Данте аккуратно взял его за руку и повёл в сторону выхода, идя на носках, будто никто не должен был знать о его намерениях.       Выходя из квартиры в кромешную тьму подъезда, Зонтик успел лишь наскоро накинуть на себя старый халат. В глубоких карманах что-то легонько ударило его по бедру, но он не заметил этого. Прогулка по темноте казалась мучительно долгой. Закрыв дверь квартиры, они заметно замедлили шаг, но даже так Данте уверенно шёл вперёд, точно видел всё как при свете дня. Ни на секунду не отпуская руку Зонтика, он неспешно, под скорость друга, поднимался по лестнице, свободную руку выставив вперёд. Почувствовав ладонью металлический холод, он, наконец, остановился и отпустил Зонтика. Последующие несколько секунд тот слышал лишь зловещий лязг железа, эхом откликавшийся где-то внизу, и тихие хрипы и ворчание Данте. Зонт чувствовал, как душа медленным водопадом уходит в пятки, а тело начинает дрожать. Ещё пара мгновений, и тревога полностью бы овладела им, если бы его не ослепил холодный белый свет луны: усилиями Данте люк над ними был открыт, и тьма слегка рассеялась. Данте наклонился в люк и протянул Зонтику руку. Мощный и в то же время осторожный рывок – и вот они оба уже на крыше.       С высоты пяти этажей открывался вид на соседние дворы. Весь район был погружён во тьму, не горели даже уличные фонари, отчего казалось, что там, внизу, не было ничего кроме глубокой тёмной бездны. Где-то на горизонте виднелись жёлтые огни города, но они сияли так далеко, что были едва различимы.       Какое-то время Зонтик с испугом смотрел вниз, не решаясь пошевелиться. Он застыл, в ужасе осознавая, возможно, что тьма не собиралась уходить ещё долго. Его дыхание сбилось и стало тяжёлым. Крупная дрожь прошлась по всему телу, когда подбородок обхватила горячая широкая ладонь и нежно заставила посмотреть наверх.       Зонтик задержал дыхание. Наверху кромешную, густую темноту освещали тысячи звёзд. На секунду Зонтик даже был готов поклясться, что слышал лёгкий звон, доносящийся эхом с неба. Долгое время не выдавалось безоблачных ночей. В середине осени всё чаще шли дожди, и на небе нельзя было разглядеть ни одной звезды. Зонтик с волнением ждал любой возможности посмотреть на звёзды хотя бы немного, но не мог. Он хотел было оставить любые надежды, но в тот день, казалось, невидимый покровитель услышал его.       – Красиво... – с трудом проговорил он на глубоком вдохе.       – Красота, – Данте потянулся рукой в карман халата Зонтика и достал оттуда потрёпанные очки. Аккуратно, будто чтобы не спугнуть, он надел их ему на лицо, – в глазах смотрящего. Свободной рукой Данте указал на крупную сверкающую звезду. Через очки Зонтик теперь чётко видел её красноватое мерцание.       – Бетельгейзе, – пояснил Данте. – Теперь видишь?       – Да… – прошептал Зонтик как-то испуганно, будто боясь расстроить другим ответом.       – Левое плечо Ориона, – Данте очертил пальцем изогнутую линию вокруг звезды, – а правее – Беллатрикс – его правое плечо. В правой руке он держит щит. Ниже пояс Ориона – видишь те три звезды в ряд? А внизу – Сайф и Ригель – его ноги. Видишь?       Зонтик не мог отвести взгляда.       – Вижу! – его голос звучал восторженно.       Благодаря книгам Зонтик довольно много знал об Орионе. Однако именно сейчас он смотрел на знакомую фигуру на небе с радостью первопроходца, окидывающего взглядом только что обнаруженный новый континент.       – Не знал, что ты тоже увлекаешься астрономией, – Зонтик улыбнулся и посмотрел на Данте. Тот, сурово нахмурившись, не отрываясь, смотрел в небо.       Данте лишь хмыкнул. То, что Зонтик назвал астрономией, было ничем иным как простым наблюдением. Данте прекрасно понимал – никакая это не наука. Его знания – всего лишь крохи крох того огромного необъятного, что может изучить и понять человек. Они «домашние»: понятные и простые, умещающиеся в слова и предложения. Вселенная – никогда не понятная. И оттого бессмысленно даже пытаться её осознать.       – Со мной всё ясно, – сказал Данте. – А с тобой – почему астрономия?       Зонтика смутил его серьёзный тон.       – Ну… – он замешкал. – Это интересно. Звёзды красивые, да и потом… Должно же у меня быть хоть какое-то увлечение. Данте снова стало необъяснимо больно. Сердце тревожно затрепетало и стало жарко колотиться о грудь.       – Да и знать что-то о мире было бы здорово, – продолжал Зонтик. – Иногда задумываюсь и даже стыдно становится – как много мы не знаем того, что известно всем остальным.       – Гораздо больше риска в приобретении знаний, чем в покупке съестного, – в душе Данте холодело. – Ты точно уверен, что хочешь этим заниматься?       – Уверен, – без колебаний ответил Зонтик. – Зачем ты вытащил меня сюда, если собираешься отговаривать?       Данте ничего не ответил, потупив взгляд. Зонтик был прав: он сам подтолкнул его ближе, а теперь, испугавшись последствий, пытался отступить. Последствия, правда, были очевидны пока что только ему самому. Данте посвятил всю свою жизнь, всего себя, что он ещё не успел забыть, на поиск тайных знаний. Зародившееся когда-то красивое тёплое пламя грело его изнутри, словно пылающее чрево локомотива заставляло двигаться многотонный поезд... И вскоре сожгло его до тла, ослепив ярким светом, заставив искать, постоянно искать и не находить ответов. Периодически старое пламя вспыхивало с новой силой, но едва ли огня хватало, чтобы снова разогнать поезд, который теперь никуда не шёл, лишь медленно бессмысленно волочился по рельсам. Данте знал, насколько это больно – медленно тлеть, изнуряя себя пустыми поисками. Тихо терять всякое желание жить, всякую радость, с каждым днём всё более осознавая невозможность распутать огромный клубок мыслей. Позволить Зонтику так же истлеть казалось преступлением, но если это то, чего он дейтвительно хочет... Если это и правда – его выбор...       Зонтик завертелся на месте, взглядом ища что-то на небе.       – О, вот это я знаю! – Зонтик указал пальцем на огромный «ковш», расположившийся прямо над ними. – Большая Медведица, так?       Данте усмехнулся. Сомнений больше не было – они разлетелись песчаным пеплом в его душе.       – Всё верно, – сказал он. – А там слева – её сестра – Малая Медведица. Видишь у неё на хвосте Полярная звезда?       Зонтик кивнул.       – Её легко найти, – продолжал Данте, – если проведёшь линию от плеч Большой Медведицы – Мерака и Дубхе – дальше вверх. Обязательно упрёшься в хвост, а уж по Полярной звезде легко найти север. Так никогда не потеряешься.       Зонтик как-то загадочно-грустно улыбнулся. Он тяжело вздохнул, и Данте показалось, что в свете луны в его глазах засверкали маленькие дрожащие звёзды.       – А если я не найду Медведиц? – спросил он по-детски наивно. Данте задумался.       – Тогда, – сказал он, – ищи Южный Крест. По нему всегда найдёшь юг. Крест прямо под копытами Хирона.       – Кого?       – Кентавра, – усмехнулся Данте. – Хирон отдал своё бессмертие, чтобы спасти Прометея из оков...       – Расскажи ещё.       Данте говорил тихо, едва шевеля губами. Чем больше он говорил, тем глубже в дебри, казалось, заходил. И вёл за собой Зонтика. Тот, без тени страха на лице, с озорным огоньком в глазах, зачарованно смотрел вверх, жадно хватая каждое слово Данте. Изредка разговор прерывался долгими паузами, казавшимися Данте не то благословлением, не то наказанием. Он всё думал, не совершил ли ошибку. Правильно ли сделал, заставив Габриэля изменить ход игры? Правильно ли сделал, показав Зонтику звёзды? Почему?...       В одно мгновение внизу ражглись сотни огней: наконец-то вернули электричество. Послышались радостные крики из ближайших домов. Звезды покрылись светлой дымкой и теперь были едва различимы.       Зонтик хотел было что-то сказать, но Данте жестом остановил его.       Небо заволокло полупрозрачными тучами. Сквозь них едва пробивается звёздный свет, и только это заставляет Данте наконец оторваться от созерцания светил.       Снова он погряз в мыслях настолько, что не заметил, как собрал приличную стопку хвороста. Ветки холодно колят голые руки, и Данте решает выбросить несколько из них, чтобы облегчить ношу. Он шумно выдыхает, пуская носом густой пар и оглядываясь по сторонам.       Только сейчас он замечает, что окончательно стемнело. Если бы не тусклый лунный свет и привыкшие к темноте глаза, то Данте не мог бы видеть во мраке практически ничего. Как далеко он ушёл? Данте застыл на одном месте, пытаясь всмотреться в темноту вокруг и обнаружить, на худой конец, собственные следы, но тщетно – они пропадали в опавшей листве. Как долго он уже бродит? Данте снова смотрит на небо, иссиня-чёрное, как копоть. Солнце уже давно за горизонтом, не видно ни едного его следа, будто никогда его и не было. Он надеется разглядеть заветный «ковш» и хвост младшей Медведицы, но свет звёзд теперь едва пробивается через дымку облаков. Данте отходит немного в сторону, наклоняя голову и пытаясь рассмотреть небо через когтистые чёрные верхушки деревьев, но безрезультатно – ничего не видно.       По спине пробегают мурашки. В голову закрадываются неприятные, тёмные мысли. Не может такого быть, чтобы он заблудился. Это невозможно. Данте ловит себя на мысли, что он вовсе не уверен, с какой стороны пришёл. Юг? Запад? Север? Медведицы не помогут.       Данте останавливается, застывая, словно статуя, и прислушивается. Лес шуршит листьями на ветру, который где-то в вышине еле слышно, утробно завывает. В ветвях шоркают странные тени. Краем глаза Данте замечает сидящего на дереве ворона: его глаза пугающе мерцали, отражая блеклый лунный свет. Ворон молчит. Данте показалось, что птица с нечеловеческим голодом сверлит его взглядом, держа наготове острый клюв. Данте вздрагивает, когда ворон, резко сорвавшись с места, хлопает чёрными крыльями и исчезает во тьме.       Данте трясёт головой, прогоняя пугающие мысли. Нет, он точно найдёт дорогу назад. Нельзя паниковать. Надо только понять, куда те...       –... перь мне идти?       Данте в очередной раз вздохнёт, протирая барную стойку. Его гость, как назло всё ещё трезвый, будет лежать на столе перед ним, спрятав лицо. Его несчастный вид, вероятнее всего, вызовет в Данте какое-то неясное чувство стыда, колющее живот, и он решит предложить ему выпить. Чтобы расслабиться. Он ловким движением достанет из-под стойки обычный гранёный стакан, наполнит его наполовину метаксой и с намеренным вызывающим грохотом поставит выпивку прямо у рук гостя.       – За счёт заведения, – скажет он, улыбаясь.       Гость, он же Зонтик, медленно поднимет голову. Его лицо будет выражать усталость и в то же время отчаяние. Глаза красные от слёз, и капельки всё ещё дрожат в уголках глаз; на щеках застывшие мокрые следы. И он шмыгнет носом и с недоверием и непониманием посмотрит на стакан.       – Не бойся, – пояснит Данте, – это сок. Яблочный.       Зонтик ничего не ответит. И он придвинет стакан поближе к себе, всё ещё не решаясь выпить, лишь медленно вертя его из стороны в сторону, рассматривая желтоватую жидкость. Данте будет тепеливо ждать.       Лишь только Зонтик решится поднести стакан ко рту, как губы снова мелко задрожат и скривятся. Слёзы пойдут с новой силой, а руки затрясутся, и он, громко всхипывая, со стуком поставит стакан и закроет лицо руками.       – Да ты пей! – будет настаивать Данте. – Промочи горло. Столько плачешь – иссохнешь весь скоро.       Зонтик лишь тихо замычит, подобно терзаемому надоедливым насекомым телёнку. Но руки его послушаются, и он, трясясь, всё же сделает глоток. Его лицо тут же сморщится от горечи, а из горла донесётся сдавленный хрип.       – Данте, это не сок! – кашляя, прошипит он.       Лицо Зонтика загорится новыми эмоциями, которые, Данте не уверен, он ещё никогда не показывал. И всё же, сознание чуть прояснится.       – Извини, – скажет Данте, ласково улыбаясь, – должно быть, глупость сделал?       – Ещё какую! – голос Зонтика зазвучит веселее. – И всё же, что мне делать?       Зонтик придёт сюда не просто так. Гонимый внутренним острым горем, он не сможет найти никакого другого выхода, кроме как начать скитаться. И он придёт к Данте, будто по велению инстинкта, но куда идти дальше? Где он обретёт покой?       – Да не молчи же ты!       Данте будет молчать. Долго молчать, мучительно долго для Зонтика.       Едва успеет Зонтик снова загрустить, а его глаза наполниться слезами, он всё же скажет:       – Делай, что считаешь нужным.       Ответ остро обожжёт Зонтика страшным равнодушием, и он обиженно притихнет. Данте это знает, но также знает, что совершенно не желает ему зла.       – Это будет долгий, трудный путь, – Данте нагнётся ближе к нестчастному, – но все мучения рано или поздно заканчиваются. Per aspera ad astra.       Едва Данте успеет сказать эти слова, как его крепко обнимут, перегибаясь через стойку, обхватив длинными тонкими руками. Зонтик шумно выдохнет, уткнувшись ему в плечо, и наконец успокоится.       Данте снова мотает головой. Это было совершенно лишним. Странное чувство охватило его, будто вместо воспоминания перед ним явился никогда не снившийся сон.       Он мотает головой быстрее, пытаясь прийти в себя. Тьма сгущается вокруг, и он уже слабо отделяет реальность от вымысла. Быть может, ему действительно явилось видение? Однако никакого смысла это не имеет. Он заблудился, пропал во тьме и не знает, как выбраться. Задумываться о вещах, которые даже никогда не происходили – последнее, чего ему сейчас хочется, но первое, что на самом деле происходит.       Данте хватается руками за голову. Хворост с тихим грохотом, царапая колени, падает на землю. Нужно искать выход. Как угодно – искать выход. Тело его понимает, что он заблудился, но голова пытается всё отрицать. Он точно знает путь, он точно выберется, но страшная мощь инстинкта пугает его до глубины души. Сердце бешено стучит в груди, становится невероятно жарко, как под десятком шертсяных одеял, хотя холодный ночной ветер пробирает кости.       Данте снова судорожно смотрит по сторонам, надеясь разглядеть хотя бы что-то знакомое, но во тьме все фигуры сливаются в единую бесфоренную тёмную мазню.       Услышав зловещее карканье ворона, Данте, не в силах больше стоять на месте, повинуясь страшной воле инстинкта, бегом пустился прямо. Он не знал, бежит ли он в нужную сторону, как и не знал, зачем бежит. Ноги сами несли его вперед, руки резались о голые ветви кустов, плечами он врезался в стволы деревьев, спотыкался, но продолжал бежать, охваченный ничем иным как первобытным ужасом. От яростного бега с ног слетели сланцы, и он бежал абсолютно босой по холодной земле, громко кряхтя и рыча. Данте не знает, сколько времени он уже бежит, но ноги начинали путаться сильнее. Дыхание сбилось, бока остро колет с двух сторон, и постепенно сбавляя ход, Данте, наконец, останавливается. Он шумно выдыхает, с грузом опираясь на колени и дрожа всем телом то ли от страха, то ли от холода, то ли от усталости. Сердце колотиться в груди, как птица в клетке, эхом глухой стук отдаётся в ушах.       Он тяжело дышит. Запрокидывает голову вверх, сдувая пропитавшиеся потом мокрые волосы. Мысли сбились в неразберимую кучу, лавиной создавая лишь белый шум. Где-то в глубине этой лавины острой стрелой засверкала мысль «Это конец».       Данте в последний раз окидывает взглядом местность вокруг себя, но больше ничего не видит, но не из-за темноты. Он окончательно потерялся, без надежды выбраться, и одна лишь мысль об этом яркой вспышкой ослепила его.       Резко выгибаясь в спине, запрокидывая голову, он громко, рычаще кричит. Этот протяжный, полный отчаяния вопль, разносится на долгое расстояние вокруг, расстворяясь в ночной тишине. Данте не умолкает, пока крик не переходит на тихий хрип, а в голова не начинает кружиться.       Опустошённый, скованный, он падает на спину.       Приземившись на землю, он чувствует, насколько тяжело его тело. Долгие минуты, хотя он не мог бы сказать наверняка, он лежит на холодной земле, не в силах пошевелиться, точно прикованный огромной крепкой цепью. Сухая трава больно колет шею и спину. Он сбивчиво дышит, жадно глотая воздух ртом и резко его выплёвывая. Ноги мелко трясёт, и дрожь постепенно охватывает всё тело.       Данте смиренно ждёт.       Спустя долгое время жар постепенно уходит, сердце замедляет темп. Ладонями Данте нащупывает траву, колкую и сухую, густую и приятную на ощупь. Он крепко хватаеся за неё и тут же отпускает, почувствовав лёгкео жжение на пальцах. Тревожный комок мыслей распутывается, исчезая, оставляя после себя лишь хрупкие хлопья пепла.       Данте смиренно ждёт.       Спокойствие пришло постепенно, неожиданно, но будто бы закономерно. Иного исхода он и представить не мог. Вместе со спокойствием пришли и ответы на несуществующие вопросы, как обычно и происходит с людьми на смертном одре. Вместе с ними внезапно обросло смыслом его существование. Охваченный когда-то чувством отрешённости, он, сам того не замечая, позволил себе утонуть в самоубийственных мыслях.       «Зачем я здесь? Почему я здесь?» – это и был, вероятно, тот самый неосязаемый вопрос, который он пытался нащупать всё это время. Здесь, неизвестно где, вдали от своих друзей, он внезапно для себя осознал – для них, для них он здесь. Если их появление вместе не было случайностью, то и он здесь не просто так. Он нужен? Если своим присутствием он хоть на толику зажигает в них надежду, если его советы и учения хоть немного помогают им, то значит, всё не зря. Значит, он нужен.       Жаль, что осознание пришло слишком поздно...       Данте закрыл глаза.       Сквозь белый шум в голове он услышал приглушённые, далёкие крики, будто доносятся они из уходящего сна. На секунду помутнённое сознание Данте даже уловило, что кричат будто бы его имя.       Данте вздрогнул.       Кричат действительно его имя. Очень далеко и глухо, едва разборчиво, но его зовут. Кричат что есть сил, но он никак не может ответить: изо рта вырываются только гулкие хрипы.       Он приподнимается на локтях. Над кроной деревьев, где-то далеко впереди себя он видит едва различимую толствую полосу чёрного дыма – его маяк.       На шатающихся ногах он поднимается с земли. Надо как-то дать знать, что он их слышит, что он здесь. Он поднимает с земли сухую кривую палку и судорожно шарит в карманах шорт. Кремень остался там даже после безумного бега. Обрадованный, он обматывает конец палки шматком сухой травы и высекает искру. Трава медленно разгорается и спустя несколько секунд огонь освещает ему путь. Обеими руками Данте крепко вцепился в импровизированный факел, поднимая его выше над собой и размахивая.       Зов не прекращается ни на секунду.       Данте медленно, устало передвигая больными ногами, с теперь уже настоящим огнём в руках и в сердце, взявшись за бок, поплёлся в сторону криков.       На мгновение ему показалось, что далеко впереди среди стволов деревьев, будто звёзды, шастают маленькие красно-жёлтые огоньки.       В душе загорелась надежда, сбрасывающая все оковы.