Шесть зерен граната

***

      Колин сделал долгий глоток виски из бутылки, которую держал в руках, и поморщился, от того как оно оседает у него в горле. Он уже почти сделал все, что мог, потратив на это целый день. Чем меньше времени он тратил на собственные трезвые мысли, тем лучше. Иначе казалось, что ненависть к себе поглотит его целиком. Колин поднес бутылку к губам и сделал еще один глоток, заметив, что теперь она кажется пустой. Он потряс бутылку, надеясь, что в ней есть хоть капля, которую он пропустил, и только потом нахмурился, увидев, что она действительно пуста. На долю секунды его охватила ярость, и он швырнул бутылку через всю комнату, где она ударилась о стену и разбилась вдребезги.       Черт.       Блядь.       БЛЯДЬ.       Колин, пошатываясь, сел на ближайший стул, положив голову на руки. Он был чертовым идиотом и не знал, что делать дальше. Последние несколько недель были одними из самых мучительных и прекрасных в его жизни — от тоски по Пенелопе до того, как она наконец согласилась выйти за него замуж, и до того, как он все испортил своими грубыми словами.       Правда, он не имел их в виду — знал, что Пенелопа недостаточно осведомлена о сексуальных отношениях, чтобы заманить его в ловушку. Даже если она и была образована в этом смысле, она была не из тех, кто способен на такое. Она даже была готова выйти замуж за другого мужчину, пока он не помешал ей. Однако он хотел сделать ей как можно больнее, и повторение слов ее матери показалось ему лучшим оружием.       Через несколько секунд после того, как эти сорвались с его губ, он почувствовал мгновенное сожаление, но упрямо отказался взять их обратно, желая, чтобы она знала, как он расстроен. Он должен был знать, что это так сильно затронет Пенелопу. Он рос в семье, в которой нередко один из братьев и сестер Бриджертонов в гневе говорил друг другу что-то столь резкое, будучи уверенным, что брат или сестра знают об их любви и смогут извиниться позже.       Но Пенелопа была не из такой семьи. Ее семья была из тех, кто говорил такие жестокие вещи и имел их в виду. И для Пенелопы, которая вступила в этот сезон в надежде вырваться из семьи через брак, вступление в отношения с таким же человеком стало бы худшим кошмаром. При этой мысли он почувствовал, как в нем поднимается знакомый гнев, и схватив ближайшую к нему лампу, швырнул ее через всю комнату, она ударилась о ту же стену, что и бутылка.       Колин должен был это знать, но он был охвачен праведным гневом — чувствовал себя преданным, ревновал и смущался одновременно. Его мысли неслись вскачь, мгновенно переключаясь с одной эмоции на другую. Как он мог не заметить, что самая остроумная женщина, которую он знал, была той самой женщиной, которая очаровала светское общество под псевдонимом? Как мог он, третий сын без цели, быть достойным жениться на такой великой особе, как Пенелопа? Он так увлекся собой, что не заметил, как Пенелопа переживает трудности, и жестоко принизил ее.       — Сэр, — прервал его голос Данвуди. — Я слышал громкий треск. Вы в порядке? Колин поднял голову и посмотрел на дверь, где стоял Данвуди, критически осматривая угол комнаты, усыпанный осколками стекла.       — Да. Я… уронил бутылку, когда она выскользнула у меня из рук, и лампа тоже разбилась. Вы можете попросить кого-нибудь из горничных убрать это? — спросил Колин, протирая глаза рукой. Данвуди бросил на него недоверчивый взгляд, явно не веря, что повреждения возникли из-за того, что бутылка выскользнула.       — Я могу, сэр. Но я считаю, что вам лучше выйти из комнаты, чтобы вы не поранились случайными осколками, — сказал Данвуди. — Может быть, пора удалиться в свою спальню?       Колин быстро покачал головой.       — Нет. Эта спальня не будет использоваться до возвращения Пенелопы, — сказал Колин. — Пусть горничные ежедневно убирают ее, но в остальном она останется закрытой.       Данвуди быстро кивнул.       — Понял, сэр. Может, пока переоборудовать одну из гостевых спален под вашу новую спальню? — предложил Данвуди.       — Нет, — мягко ответил Колин. — Я буду спать на диване возле нашей старой спальни.       Данвуди вздрогнул.       — Сэр! — запротестовал он. — Вы не можете этого делать. Это будет ужасно для вашего тела — спать на таком маленьком диване. У нас более чем достаточно комнат на ваш выбор.       Колин снова покачал головой. Он знал, что Данвуди прав — правильнее всего будет найти другую спальню, пока Пенелопа не вернется. Но он хотел спать на диване — на том месте, где он занимался любовью со своей прекрасной женой до того, как все было разрушено. Действительно, подумал Колин, как он мог обвинить ее в том, что она заманила его в ловушку, когда именно он привел ее в дом и занимался с ней любовью?              Он был хамом самого худшего сорта.       Колин сглотнул, промочив внезапно пересохшее горло. Он увез Пенелопу от жестоких слов ее матери, занимался с ней любовью, а спустя всего несколько дней бросил эти же слова ей в лицо. От одной мысли об этом щемило сердце.       — Понял, сэр, — нерешительно сказал Данвуди. — Вы уверены, что не хотите, чтобы мы перенесли сам диван в одну из гостевых спален?       — Нет, — задумчиво ответил Колин. — Оставьте все как есть, пока не вернется моя жена.