Шесть зерен граната

***

      Возможно, это еще одна часть запланированной тобой ловушки.       Возможно, это еще одна часть запланированной тобой ловушки.       Возможно, это еще одна часть запланированной тобой ловушки.       Эти слова повторялись в голове Пенелопы снова и снова, как будто это было какое-то болезненное стихотворение.       Возможно, это еще одна часть запланированной тобой ловушки.       Колин думал о ней так низко, что ему казалось, будто она заманила его в ловушку. Колин, мальчик, в которого она была влюблена с детства, считал, что она настолько бессердечна и зла, чтобы так поступить с ним. Что все эти годы она, как злодейка, пыталась заманить его в ловушку. Одинокий всхлип застрял у нее в горле, и Пенелопа попыталась отдышаться.       Опустошение было похоже на зияющую дыру в ее сердце, грозящую поглотить ее целиком изнутри. Мечта, которую она считала явью с того момента, как Колин сел в карету, стремительно превращалась в кошмар. Какую бы боль она ни испытывала раньше, она не могла сравниться с ней сейчас. Как бы ни была она нежеланна раньше, это не могло сравниться с тем, что она чувствовала сейчас. Даже мысль о том, что остаток дней она проведет под маминым кровом, неуслышанная и нелюбимая, меркла перед тем отчаянием, которое она испытывала сейчас.       Этого нельзя было допустить. Этого не должно было случиться. Она этого не допустит.       При всех своих недостатках, при всех своих проступках она никогда не хотела причинять боль людям, о которых заботилась. А она, похоже, только на это и была способна. Может быть, в ней текла кровь ее матери — она не умела проявлять любовь иначе, чем причиняя боль. Может быть, именно поэтому все в светском обществе относились к ней так, как относились. Они смотрели на нее и могли сказать, что она — чудовище, не способное разделить действие любви и разрушения.       Пенелопа сильно прикусила губу, чтобы отвлечься от тоскливых мыслей. Будет время поразмыслить и после — оплакать то, что могло бы быть. Она проведет остаток своей жизни в скорби. Но сейчас было время действовать. До свадьбы оставались считанные дни, и она не могла больше предаваться размышлениям.       Она должна была придумать, как освободить его. Потенциальный ущерб ее репутации не имел никакого значения; ее сестры счастливы в своих браках, а она сможет обеспечить своей матери кругленькую сумму денег для ее комфорта. Конечно, оставался вопрос о том, что будет с ней, но, как всегда, она отодвинула собственное благополучие на задний план.       Она медленно поднялась с кровати, конечности были тяжелыми, словно налитыми свинцом. С каждым шагом к письменному столу она чувствовала себя одновременно и идущей к свободе, и тонущей. Наконец она села и начала писать.