Ромашковый гербарий

             — Так вот почему вы вели себя сегодня так странно… Надо же, ерунда какая: поверили что я — принц.       мягкая усмешка, две ложки сахара, варенье в изящной пиале       В библиотеке пахнет малиной — ярко, настойчиво, напоминая о царящих летних днях, отголоски которых проникают в открытое окно вместе с роем мелких мотыльков — те кружат на границе света керосиновой лампы, бросая рваные тени на широкую столешницу, неуловимые и неутомимые, компаньоны до самого рассвета, если чаепитие в библиотеке затянется.       Из узкого носика металлического чайника тянется белесая спираль, особенно заметная на контрастном фоне округлого окна, в котором виднеется вечер — расцветший и раскинувшийся плотным полотнищем: приглушённо-бархатная россыпь сомкнувшихся бутонов, шелест-шёпот яблоневой листвы, сквозь которую мелькает небо — по-особенному непроглядное и тёмное, когда на него смотришь из наполненной теплом и светом комнаты.       Нюша отводит взгляд в сторону — спасительно находит грубовато-потрёпанную обложку, вглядывается в неразборчивые буквы на корешке переплёта, и только тогда отвечает с пеленой пристыженности за наивность:       — Ну почему бы и нет? Рассказчик из Карыча отличный, а выдумщик так вообще превосходный, ничего удивительного не вижу.       — Пусть так, но как же вы можете быть такой доверчивой? — Лосяш качает головой, удивлённый абсурдностью ситуации, но губы его окрашивает тень улыбки, когда Нюша с театральной обиженностью скрещивает руки на груди.       — А мне нравилось думать, что ты — принц, — твёрдо заявляет, встречая смущённой пылкостью глаз чужие омуты: там ореховые оттенки переплетаются с нотками веселья и интереса — Нюше нетрудно догадаться, что Лосяшу этот странный разговор приносит удовольствие, сравнимое с её собственным: несмотря на неловкость времени и места; несмотря на её наивность, взращенную на сказках; несмотря на удивительность этой вечерней беседы, которая состоялась после её непонятного поведения и его приглашения на чай с вареньем.       Беседы, которая не должна отличаться как-то от всех остальных, сотнями мелькнувших в их жизнях, но почему-то отличается — и одним из основных факторов становится вопрос:       — Почему? — Лосяш спрашивает с искренним интересом: резковато-целенаправленным, созерцающе-мягким — как умеет только он.       — Потому что мне было бы не так одиноко, — ответ звучит в воздухе слишком быстро, чтобы его можно было посчитать обдуманным — но в то же время после достаточной паузы, чтобы можно было назвать его импульсивным; Нюша торопливо добавляет: — Меня ведь до сих пор считают «принцессой» нашей Долины. Так уж с детства прижилось. И у нас наконец-то появился бы принц.       У меня появился бы.       Чай обжигает им язык одинаково: Нюша глотает душистый напиток, чтобы смыть поспешно-неуместные слова; Лосяш оттягивает момент неизбежного ответа — такого же странного, как и весь этот разговор, как и вся сегодняшняя ситуация, как и всё происходящее.       — У принцев, как и у всех титулованных особ, существуют обязанности, требующие их внимания: внешняя политика, войны, мирные переговоры, торговля, внутриполитические конфликты, подготовка к престолонаследию — задумчиво роняет он, выбирая для себя единственную доступную тактику: подыгрывание этим правилам и рациональное объяснение того, что в объяснении не нуждается — тон у Лосяша серьёзный, профессорский, но привычно-добродушный, словно ему не ново рассуждать на тему того, почему он не может быть принцем.       — И всё же у них находится минутка на принцесс? — несмело раздаётся из глубин широкополой чашки: Нюша прячет лицо, и над керамическим ободком виднеются только глаза, блестящие и смягченные вечером.       Сердце трепещет в такт мотыльковым теням, когда Лосяш смотрит на неё по-особенному задумчиво и неясно.       — Наверняка находится…