Arlequin

Ви приходит к Виктору в клинику почти каждый день: после смерти Джеки это единственное постоянное, что остаётся в его катящемся на всей скорости с американских горок в пизду мире. Обычно он держится лучше: шутит, разговаривает ни о чём, искренне интересуется происходящим у Виктора в жизни. Тот стабильно отвечает: – У меня всё хорошо, малыш, ты-то сам как? Виктор не смотрит на него как на смертника, этим и подкупает. Ви привык видеть эти взгляды от немногочисленных знающих людей за этот короткий промежуток времени от нормальной жизни до сейчас, но Вик не такой. Хотя как-то Ви смеётся припадочно, истерично, обессиленно сидя на полу, обнимая унитаз в своей квартирке в мегабашне после дикой попойки в погоне за забытием: кому как не Вику, собравшему его из мелких ошмётков, знать, что он однозначно не жилец. Сегодня по пизде пошло всё с самого утра, когда Джуди позвонила в панике, и он тут же понёсся к ней на всех порах. Увидел мёртвую Эву, держал её в своих руках. Увидел своё будущее. Ви плачет, не навзрыд, беззвучно, но очень горько, слёзы катятся безостановочно из его глаз, и Виктор, в клинику к которому он завалился, двигает записи, посылая извинительные смски следующим клиентам, устало отстёгивает фастекс на перевязи «ТравмаТим» с инструментами, кладёт её на стол, снимает экзоперчатку с руки, стетоскоп с плеч. Пальцами трёт глаза под очками, их снимает следом, аккуратно кладёт рядом. Только рядом с ним Ви может быть слабым, больше ему, в общем-то, не с кем. Вектор – семья, и Мисти, и Джеки тоже был когда-то. И Ви – однозначно смертник – рвёт Вектору сердце надвое, а затем каждый кусочек ещё надвое, и так до тех пор, пока у Виктора вместо полноценно работающего целого органа в грудине не остаётся истлевшая труха. Но Вик – боец, он блять, своими собственными руками и на ринге, и в грязном затхлом подвале клиники выцарапывал хороший финал для всех действующих лиц (на ринге, правда, для себя самого, но это так, мелочи жизни). Для Винсента тоже попытается. Вик спрашивает: – Ты ранен? – Кровь на одежде парня застывшая вся, хаотичная, скорее всего не его, но Вик не может сдержать своё беспокойство. Тот судорожно качает головой из стороны в сторону: не его, но говорить он об этом не может. Вик не тупой, складывать два и два в четыре умеет безукоризненно. Понимает, что это либо кто-то знакомый Ви, либо кто-то, кем он дорожил. И то и то паршиво на вкус Вика. Если бы это был кто-то с улицы, то парня не ломало бы так сильно. Ви сидит на его табуретке, голову наклонил между коленей, обхватил затылок руками. По инерции ещё качает головой из стороны в сторону. Виктору надо вытащить его из этого состояния, привести в чувство, не дать сломаться окончательно: Ви на грани, одна неверная мысль в таком состоянии и последствия могут стать печальными. У Вика есть средство, которое подействует со 100% успехом, ничего другого в голову не приходит, когда он видит такого Ви. Либо пан, либо пропал. – Малыш, – язык от этого обращения вяжет сейчас почти сразу же, – посмотри на меня. Ви не слышит, или не хочет слышать, Вик ждёт честно, снимая с себя одного ответственность за следующее, что произойдёт. Медленно шагает к нему, когда никакого ответа не следует. Движется уверенно: хищник на охоте, долго кружит вокруг добычи, присматривается, узнаёт повадки, ждёт подходящего момента слабости своей жертвы. Дождался, блять. Не так себе он всё представлял. Он, старый романтик, думал, мечтал, о том, что когда-то всё будет хорошо, не будет перестрелок, ранений после, переживаний. Что в какой-то момент настанет подходящий случай, и Ви увидит в нём кого-то, кроме своего друга, почти семьи. Ви – безрассудный доверчивый мальчишка, живой настолько, что кажется слишком лишним для этого давно мёртвого города. В такого невозможно не влюбиться, вляпаться по самые уши, вмазаться с разбегу, невозможно не чувствовать ничего к нему, когда он смотрит на тебя пристально, смеётся с твоих слов и нелепых шуток, внимательно слушает твои истории, едва ли не открывая рот от удивления, приходит в любую свободную минуту просто узнать как дела. Вик – вмазался, но держал себя в руках до этого момента. Сейчас – с цепи сорвался. Хватает Ви за волосы, пучок ложится между пальцев, щекочет тыльную сторону ладони. Тянет наверх, поднимая и запрокидывая его голову назад, больно, не жалея. У Ви руки с затылка соскальзывают, опадают плетьми на колени, с колен. – Посмотри на меня, – голос меняется с привычного спокойно-размеренного на твёрдый, приказываюший. Такой ослушаться – иметь стальные яйца, у Ви сейчас их нет, и он смотрит ошалевшими не понимающими ничего глазами в его глаза: что происходит, Вик, что ты делаешь, Вик. Вик делает: в губы с размаха впивается, пробует на вкус, вылизывает их. Ви открывает рот от удивления и Вик касается чужого языка: неподвижного пока, ошалевшего, но мягкого, нежного. Он ласкает чужой рот, кончиками пальцев массирует кожу на затылке, будто извиняясь за уже причинённую боль, перемещается на шею, щекочет там против роста волос. Ви отвечает, внезапно шевелит языком, касается кончиком в ответ, закрывает глаза. Вик стонет коротко, отчаянно. Ви прерывается, лбом утыкается ему в живот, его тяжёлое дыхание чувствуется даже сквозь плотную рабочую рубашку, а влажные глаза и щёки явно оставляют следы на ткани. – Давно? – Хрипит Ви не открывая глаз, голос слабый, но звучит у Вика в голове будто набатом. Он не хочет никаких разговоров, особенно сейчас, особенно с таким Ви, поэтому пытается сделать хорошую мину при плохой игре и тянет самое глупое, что только можно сказать: – Не понимаю, о чём ты говоришь, – и получает слабый укус от Ви у нижних левых рёбер сквозь рубашку. – Вик, – тянет Ви и поднимает на него взгляд, смотрит, впервые за последнее время осознанно. Душу тянет из жалкой бренной оболочки, Вик чувствует себя разом на десяток лет старше, старее, бессильнее. – Давно, – бурчит он, отводя глаза. Ви задерживает дыхание на секунду, ещё через секунду – шумно выдыхает. Сияет глазами, когда Вик не удерживается и смотрит снова на него. – Я тоже. – Что? – Вик думает, что ослышался. Слуховые галлюцинации, с кем не бывает. Ви руки под рубашку его запустил, она вытрепалась из штанов в какой-то момент, огладил поясницу, задержал руки на боках, сжал слегка. – Я думал поговорить. С тобой, – Ви отводит на секунду глаза, будто не решаясь сказать следующее, но возвращает взгляд назад. – После того, как вернёмся с Джеки с задания. С Джеки я не вернулся. Ну и… Ты знаешь, – Ви пальцами крутит у виска, намекая на чип, – поэтому не сказал. У Вика в голове обезьянка в тарелки бьёт и ни единой мысли больше. В груди тяжело, не тепло разливается, как должно было бы, а тяжестью прибивает к одному месту, не шевельнуться. Вик думает: сука-судьба; Вик говорит: – Что сегодня произошло, малыш? – И видит как от этого обращения Ви глаза прикрывает в удовольствии, а руки на коже сжимаются сильнее. – Увидел что бывает после смерти, – Вик молчит, но обхватывает руками лицо Ви, разглаживает появившиеся морщинки у глаз, на лбу, в уголках рта. – И что происходит, когда особо некому о тебе горевать и беспокоиться. Вик затыкает ему рот поцелуем, опять, но в этот раз Ви отзывается сразу, целует в ответ, хватается за него, как раненный хватается за МаксДок. – Я буду тебя оплакивать, – шепчет Вик ему на ухо, видит, как Ви стискивает челюсть и горько закрывает глаза. – Я буду с тобой до самого конца, малыш. Больше они не разговаривают. Ви тянется в этот раз первым: встаёт с табурета и засасывает Вика, втягивает его язык в свой рот, ласкает его со всех сторон, поддаётся. Вик искренне хотел бы знать, если бы был в прежней своей физической форме, кто из них выиграл бы бой. Он видел, как Ви без особых усилий уложил трёхкратного чемпиона профессионального тяжёлого бокса, почти не вспотел при этом. Восхитительный, хрупкий сейчас, мальчишка. Вик тянет его футболку из узких джинс, Ви тут же перехватывает её за край и снимает через голову, бросает куда-то вглубь клиники. – Ви, – Вик пытается остановить парня хоть на секунду, но получает новый поцелуй, отчаянный, мокрый, длящийся почти вечность. Всё-таки отрывается сам и останавливает Ви, – ровно секунда, я закрою клинику. Ви дрожащими руками пытается расстегнуть ширинку на своих джинсах, Виктор тянет «тшшшш», останавливает его руки, переплетает пальцы. Ви запрокидывает голову: Вик сразу вылизывает шею, прослеживает языком сонные артерии, оставляет засосы на коже, извиняется за это нежными поцелуями. Ви снова руки под рубашку запускает, касается разгорячённой кожи, проходится по прессу кончиками пальцев, спускается к кромке штанов, где лобковые волосы виднеются. Вик вылизывает ключицы, языком до сосков ласкает нежную кожу, но тормозит, когда чувствует пальцы Ви внизу живота. – Стой, – Ви будто тоже дорвался, будто контролировать себя сейчас совсем не может, поднимает на Виктора взгляд побитой собаки. Существа, которого давно не существует в Найт-Сити. Виктор нежно целует его в губы, не углубляя поцелуй, отрывается, чмокает в кончик носа. Он тянет Ви за руку в глубины клиники, туда, где старый ветхий диван доживает свои последние деньки. Вик иногда спит на нём, когда после поздней операции нет совершенно никаких сил. Иногда на нём сидел Джеки, неудержимо болтая ногами и попивая банку пива, Ви тоже сидел, замотанный с ног до головы в чистые, свежие бинты после очередной неудачной перестрелки, отходил от анестезии. Сейчас Ви, раскрасневшийся, с тяжёлым дыханием и горящими глазами, сидит, откинувшись на спинку дивана, а Вик на полу, между ног у него. Спина завтра спасибо за это не скажет, но Виктор удержаться не может, руками гладит бёдра, внутренню сторону, колени, спускается ниже, к расхлябанным коричневым сапогам. Сосредоточенно начинает развязывать шнуровку сначала на левом, затем на правом сапоге, стягивает за пятку сначала один, потом второй, в самом конце – носки. Ви думает, что Виктор сейчас поднимется с колен, поцелует, прижмётся всем собой, расстегнёт его джинсы, стянет их, да как трахнет его на этом диване и в миссионерской, и раком, и на боку. Вик не делает ничего из ожидаемого, так и сидит на коленях перед ним, пальцами легко гладит подъём ступни, выпирающую кость, слегка нажимает на мышцы и связки, прослеживает их строение. – Вик, – Ви тянет, не жалобно, нет, но голос у него слабый, будто неверящий. Вик коротко глядит на него и думает: пиздец красивый – от кончиков пальцев ног до топорщящихся в беспорядке волос. – Виктор! – Ви ахает, когда Вик поднимает слегка его ногу, склоняется, целует у основания стопы, берёт в рот большой палец, выпускает, берёт снова. – Пиздец… – он стонет в голос, запрокидывая голову на спинку дивана, прикрывает глаза предплечьем, – что ты творишь… Виктор смеётся куда-то Ви в штанину, распрямляет уже тянущую спину и коротко чмокает в подбородок — первое, до чего сумел дотянуться. Опирается одной рукой о спинку дивана у головы Ви, другой расстёгивает его ширинку, просовывает руку под резинку трусов. Своим твёрдым членом трётся о колени Ви при каждом движении рукой. Упивается непрекращающимися стонами. Ви рот на замке держать не может, когда Вик рукой в его трусах двигает не прекращая: выворачивает запястье насколько может, гладит головку, щекочет уздечку. Ви не выдерживает: приподнимает ягодицы с дивана, стягивает мешающую джинсовую и хлопковую ткань с жопы, чуть приспускает её по бёдрам. Он почти голый, Виктор – нет, всё ещё одет в свою рабочую форму, только выглядит неопрятнее из-за высвобожденной рубашки и топорщащихся палаткой штанов. Из-за этого Ви возбуждается ещё сильнее, хотя, казалось бы, уже некуда. Виктор опять на колени опускается, склоняет покорно голову над его пахом, ладонями руки Ви по бокам фиксирует, локтями – бёдра, а сам член в рот берёт, сжимая запястья почти до боли. Ви пошевелиться не может, хотя очень хочет толкнуться мужчине в рот, оказаться в самой глубине. Всё что он может – это стонать в голос, поэтому он ни в чём себе не отказывает. Виктор сам стонет ему в лобок, когда пытается насадиться глубже, пускает вибрацию по его члену, вырывает ещё больше разнообразных звуков из его рта. Вик отпускает руки Ви, которые тут же путаются в его причёске (её отсутствии), гладят и ласкают, не давят, усиливая ощущения. Всего и так слишком много, и, глядишь, ещё секунда – и плеснёт через край. – Хватит, – Ви тянет Виктора за волосы вверх, пытается оторвать того от самого вкусного леденца в его жизни, отчётливо слышит «хлюп», с которым чересчур возбуждённый член выскальзывает из влажного рта. Ви наклоняется и вылизывает рот Вика, сцеловывает свой вкус, не брезгует совсем, отчего у Вика совершенно крыша съезжает и тот резко оказывается сверху, а голова Ви и всё остальное тело – горизонтально на диване. Вик распрямляется, оставив перед этим ещё один засос на шее, отходит куда-то к столу. Ви слышит звук открываемых и закрываемых ящиков и тихое чертыхание мужчины. Прикрывает глаза и выдыхает через рот, стараясь хоть немного успокоиться. Слышит неспешные шаги и чувствует нежное касание на своих губах. Рядом с головой тихо падает тюбик какой-то смазки. Первый палец – больно, несмотря на сильное возбуждение и полное доверие. Вик целует его, гладит другой рукой, отвлекает сладкой речью, но Ви стонет от дискомфорта и ещё долго не может расслабиться. Когда Виктор несмело предлагает сегодня не заходить так далеко, а остановиться на минете или дрочке, то Ви натурально рычать от недовольства начинает. – Я смогу, Вик, просто дай мне ещё немного времени, – тому кажется, что он видит отчаяние в глазах Ви. Всё что он может сказать, это: – У тебя вообще хоть кто-то был? – И по тому, как съёживается Ви под его взглядом, он понимает: в таком смысле у него ещё никого не было. Вик молчит долгое мгновение, так и не вынув пальца и всё ещё пытаясь делать возвратно-поступательные движения. – Я могу быть снизу. У Ви глаза округляются, а челюсть натурально отвисает, но он мотает из стороны в сторону головой: – Я хочу тебя сверху, особенно сейчас, – Ви сам пытается подаваться навстречу, но морщится и останавливается, кулаком надрачивает член, чтобы возбуждение не спало, – но когда-нибудь… Я запомнил твои слова. Виктор смеётся, искренне. И дальше всё идёт как по маслу: Ви принимает первый палец, второй, течёт от возбуждения и дикого желания. Виктор в его предэякуляте смазывает пальцы, вставляет три, и Ви матерится, уткнувшись лбом в обивку дивана. Через несколько минут всё хлюпает, а Ви стонет «пожалуйста» и «пожалуйстапожалуйста» и «блятьВикдадада», когда Вик меняет пальцы на головку своего члена и тяжело скользит внутрь. Виктор трахает его нежно, размеренно, вылизывает плечи, шею, целует вдоль позвоночника. При каждом толчке Ви трётся членом о диван и этого в какой-то момент становится слишком много. Он был так перевозбуждён, и то, что он продержался столько, а не кончил ещё на вылизывании ступней или минете – уже чудо. Оргазм у него тихий, он не стонет, не кричит, не царапает спину, лишь закусывает свою губу, оставляя на ней кровавую лунку от зубов, и почти не дышит, когда тело сотрясает от волн удовольствия. Пачкает семенем обивку дивана, а Вик, успевший выйти из Ви, пачкает его спину, додрачивая рукой. Ви, отдышавшись, пихает рухнувшего на него Виктора в бок. Хихикает, как последняя тварь, когда тот устало поднимается и садится куда-то в ноги: – Ты, блядь, так и не разделся, трахнул меня, а ни штанов, ни носков не снял! – Когда-нибудь можешь поступить со мной так же, – Виктор сыто улыбается, делая вид, что поправляет съехавшую на один бок рубашку и подтягивает штаны. И ещё не знает, что это пресловутое «когда-нибудь» никогда не наступит.