Долголетие

Истоптав, кажется, весь снег на участке — удобно, и чистить потом не понадобится — и изрядно намёрзшись, Антон возвращается в дом. По телевизору Шастумник продолжает бессовестно строить глазки Арсению, а тот радостно вовлекается в эту игру. И ведь нигде ничего не ёкает, ну разве ж так можно? Десять лет душа в душу, и вот те нате, приплыли. За столько лет такого беспредела не было. Ну куда это годится? Тьфу, какое бесстыдство. Потеряв нить повествования в происходящем на экране, Антон не сразу замечает, что пришло время того самого вопроса. — Как называется русский традиционный пирог?— вещает Шастумник из экрана. Антон прекрасно знает и варианты ответа, и что за ними последует. —Вариант А. Расстегай, вариант Б. Выпори, вариант В. Отлупи, вариант Г. Забей… — Пока это звучит как ваши планы на сегодняшний вечер. — В таком случае вариант Г там явно был бы лишним. Жаль, но ваше предположение неверно. — О, ну это достаточно легко исправить. Главное, не есть пироги в одиночестве. Антон снова кривится от этого диалога. Всё так же плохо, ещё и в монтаже оставили. Видимо, все кругом посходили с ума, не иначе. — Приму к сведению. Я так понимаю, вы тоже любите расстегай? — Ну что вы, я предпочитаю что-то понежнее. Домашнюю шарлотку, например. В любом случае, главное, чтобы все были довольны. — Если мы так и дальше продолжим, то есть риск, что оба получим вариант В от руководства. Поэтому предлагаю всё же вернуться к вопросу. Антон часто моргает, пялится в экран с открытым ртом и не может поверить своим ушам. «Домашняя шарлотка»? «Предпочитаю что-то понежнее»? Серьёзно? Арсений действительно это сказал? И где был Антон в тот момент? Ах, да. Накручивал себя из-за расстегая и затюкал несчастный новогодний колпак, который теперь валяется на заднем сидении его пикапа немым напоминанием о том ужасном дне. И ведь Арсений сказал правду. Действительно, никаких «расстегай», «выпори» и «отлупи» у них никогда не было. Не в том возрасте они сошлись, чтобы увлекаться подобным. А вот нежность и правда была. Причём в достатке. Та самая, когда уже не надо никуда спешить, растить детей или думать о том, как устроиться в жизни. Та, которую могут подарить друг другу два взрослых, повидавших многое в этой жизни человека, накопившие её сполна и не успевшие растратить. Тихая, слегка ворчливая, но по-своему уютная. Что в самом начале достаточно сильно удивило Антона, ведь в момент их первого знакомства он думал, что более отстранённого и эмоционально закрытого человека найти сложно. И тем не менее, с ним Арсений раскрылся с совсем другой, недоступной для простых телезрителей стороны. Ещё и шарлотку вспомнил. Антон и правда любит её печь, когда яблок плодится неприлично много. Ну, не выбрасывать же, в самом деле. Какая же несусветная глупость произошла, и как же по-идиотски было на старости лет повести себя, как несмышлёный мальчишка. Кризис среднего возраста, что ли, огрел по голове? Или для него уже поздновато? Да и не похуй ли, что это было, когда гораздо важнее то, что с этим теперь определённо нужно что-то делать? Антон обязательно ему позвонит. Не сегодня, тридцать первое декабря всё-таки, он, наверное, занят, вряд ли же он будет встречать Новый год в одиночестве. Это Антон избрал для себя такую участь, а Арсений явно не будет тосковать непристроенный. Вон, есть тот же Шастумник, например. Да, видимо, на съёмках Антон действительно перегнул палку, но за месяц с небольшим всё и правда могло обернуться вот так, неспроста же Арсений настолько долго не выходил на связь. И сейчас наверное сидит где-нибудь у него дома, смотрит этот же выпуск и вспоминает, как удачно легли карты. От одной только всплывшей картинки перед глазами Антон морщится. Тьфу, ну куда его опять понесло. Нужно просто позвонить. Завтра. Или, послезавтра, нечего первого января по таким вещам беспокоить. Но точно-точно надо. Процесс принятия неизбежного прерывает стук в дверь. Робкий и настолько тихий, что Антону думается, что с крыши наверняка просто упала очередная глыба льда или спрессованный пласт снега. Его в этом году навалило по самое не хочу. Но стук повторяется, становится более настойчивым, и Антону ничего не остаётся, как пойти и проверить, кто решил подшутить над несчастным стариком в канун Нового года. Наверняка молодёжь издевается, ничего святого в них не осталось. С кряхтением он поднимается, сгребает небрежно отброшенные на дальний край стола очки, нацепляет их, не с первого раза попадая дужками за уши, вставляет ноги в тапки и шаркает в сторону входной двери. Накидывает на плечи только недавно выведенную на прогулку дублёнку, распахивает дверь, настроенный отчитать нарушителей его спокойствия, и ошарашенный замирает на месте с открытым ртом, так и не успев ничего произнести. В горле пересыхает, на лбу проступает испарина, а желудок неприятно скручивает. Антон искренне надеется, что это от волнения, а не очередной приступ хронического гастрита. Хотя ему бы он удивился гораздо меньше, чем тому, кого видит сейчас на пороге. — Арсений? Тот стоит, слегка подрагивая от холода. Кончики его ушей покраснели — ну разумеется, шапки-то он всегда отрицал, мол, из-за них волосы электризуются и вообще — а обветренные руки плотно вцепились в полы абсолютно неуместного в текущих климатических условиях пальто. Одеваться по погоде он так и не научился. «Зато красиво, Антон, не то что эти твои куртки уродливые. Что люди подумают, если увидят меня в таком мусорном мешке? Это же несолидно», — всегда был его излюбленный аргумент. И как он вообще дожил до своих лет? Услышав чужой голос, Арсений поднимает взгляд на его источник и совершенно неэлегантно шмыгает носом.  — Впустишь? — выдавливает он из себя дрожащим голосом, и в вечерней тишине можно даже услышать, как стучат от холода его зубы. Антон несколько раз растерянно хлопает глазами, но быстро спохватывается и шире открывает дверь, жестом приглашая Арсения внутрь. Тот проходит мимо него и направляется прямиком на кухню. Антон запоздало вспоминает, что именно у него включено в телевизоре, но быстро осекается: сейчас это явно меньшая из проблем. Когда Антон входит следом, то видит, что Арсений сидит на табуретке, сжавшись и нахохлившись, как воробей, сильнее кутается в своё тоненькое пальтишко на рыбьем меху и смотрит немигающим взглядом в одну точку на полу, изредка продолжая шмыгать носом. Эта картина оказывается настолько неожиданной и обезоруживающей, что от растерянности Антон не находит слов. Так и стоит молча, не решаясь подойти ближе. Когда Арсения в очередной раз передёргивает от холода, он спешно стягивает с плеч дублёнку. Антон предполагает, что тот скривится от её поеденного молью вида, но зато так должно быть теплее. Он тихонько, чтобы не напугать, подходит ближе к Арсению, всё ещё игнорирующему его присутствие, и, не говоря ни слова, накидывает дублёнку ему на плечи. От этого действия Арсений вздрагивает, поднимает пустой расфокусированный взгляд в сторону Антона, слегка встряхивает головой и наконец смотрит прямо в глаза. — Чаю? — решает наконец прервать эту немую сцену Антон. Ну, как может, так и прерывает. Других слов в моменте катастрофически не находится. — Да, давай, — хрипло отвечает Арсений и прочищает горло. Переводит взгляд с Антона на телевизор и удивлённо вскидывает брови. — Не ожидал, что ты будешь это смотреть. Антон, копошащийся возле плиты в поисках спичек, подскакивает и резко оборачивается. Арсений смотрит на него с робкой улыбкой, но в глазах фонит липкая тоска. — Да вот, знаешь, включил на фон, чтобы хоть какой-то бубнёж был. Решил, что это достаточно забавно. — Достаточно забавно… — вторит ему Арсений, и у Антона от этого сердце начинает трепыхаться сильнее привычного. Хоть бы не тахикардия, только её сейчас не хватало. — Да, достаточно забавно, — в голове всё ещё пусто, а нормальные слова куда-то в панике разбежались. Антон их понимает и не осуждает. Разве что самую малость. — Я тут вчера разбирался дома и нашёл это, — Арсений резко меняет тему разговора, которого, впрочем, особо и не было, и выкладывает на стол листовку. Ту самую, из «Московского долголетия». Мало было поводов для переживаний, он ещё и этот позор притащил, ну какой же бессовестный. Антон молча берёт осточертевшую бумажку двумя пальцами, прекрасно зная её содержание от и до. Видит свои пометки ручкой, в которых он для надёжности зафиксировал дни недели и часы занятий, чтобы не забыть, а ещё перечень необходимого инвентаря, и комкает её. Помятый листок бумаги летит на пол прямо к ногам Арсения. Антон сейчас тоже ощущает себя таким же помятым и так же хочет упасть к его ногам, но сдерживается. Колени ему этого не простят, равно как и оставшиеся крохи собственного достоинства. Тем не менее, густую красноту от смущения он сдержать не может.  — И зачем же ты пришёл? — тихо на выдохе спрашивает Антон и устало прикрывает глаза. — Поизголяться над пенсионером и членом программы блядского долголетия? — Я хотел попросить прощения, Антон, — так же тихо, с горечью отвечает ему Арсений, — за всё, что наговорил тогда. За своё поведение извиняться не буду, не мне тебе объяснять, что такое шоу, но вот за это… Ты правда занимаешься? — Угу, — мычит Антон, не в силах выдавить из себя что-то более развёрнутое. — И давно? — С лета. — Блять, — сокрушается Арсений, прикрывая глаза. — И почему ты мне ничего не сказал? — Струсил, — честно признаётся Антон, хмуро глядя в ответ. — Хотел, но не знал, как. Сам понимаешь, наверное, не так просто признаться, даже самому себе, что тусуешься с бабками и три раза в неделю занимаешься по программе «Здоровая спина». Да это ж даже звучит по-уёбски. — Нормально звучит, — возмущается Арсений. — И на дачу ты поэтому так часто ездил? — Да, — кивает Антон. — Не хотел светить ебалом перед теми же самыми бабками. Как-то позорно. Поэтому накупил сюда… всякого и мотался заниматься по компьютеру. Надеялся, что ты не заметишь. — Пиздец, — выдыхает Арсений, возводя глаза к потолку. Общение с Антоном сильно раскрепостило его в плане употребления обсценной лексики, конечно. — Я же правда ничего не знал. А ты молчал, как партизан. Думаешь, я не поддержал бы тебя? Ты правда за столько лет не понял, что я бы тебя никогда не засмеял? Неужели я вообще похож на такого человека? — Не похож, — сконфуженно бурчит Антон, не зная, что ещё на это можно ответить. — Поверить не могу, я столько всего тебе наговорил, а ты ни слова не проронил. Но в любом случае, увы, меня никак не оправдывает. Я сильно перегнул палку. И то, что ты мне не соответствуешь — это неправда. Я так не считаю и никогда не считал. Сам не знаю, зачем это сказал. Я был зол. Прости. Антон широко распахивает глаза и впивается взглядом в лицо напротив. — Кто из нас двоих должен извиняться, так это я. Не сказал тебе нихуя, надумал себе чёрт-те что, вывалил свои обиды и необоснованные претензии, ещё и сбежал сюда, как несмышлёный мальчонка. И с каждым днём только больше думал, как всё тупо проебал, но не мог заставить себя поговорить с тобой. Страшно было до жути. А сегодня вон, ящик включил и весь вечер в голове мусолю, как всё нелепо вышло. Мне так жаль, Арсений, просто пиздец. — Мне тоже, Антон, — шепчет Арсений, вставая, наконец, с табуретки, и медленно приближается к Антону. — Ты бы знал, насколько. Антон не выдерживает, первым сокращает оставшуюся дистанцию и сгребает Арсения в объятия. Тот от неожиданности рвано выдыхает, но быстро спохватывается и смыкает руки за чужой спиной, утыкаясь носом в плечо. Антон прикрывает глаза, зарывается в тёмных волосах на макушке и глубоко втягивает любимый запах. Где-то на фоне Шастумник и Арсений поздравляют телезрителей с наступающим Новым годом. — О доверии, видимо, мы поговорим в другой раз, — подытоживает Арсений после недолгой паузы. — Никаких больше подобных фокусов, ты меня понял? — Да, господин ведущий, — из-за переполняющих эмоций не удерживается от идиотского ответа Антон, за что получает тычок в бок. — Ай! — Не паясничай, — парирует Арсений. Оба тихо посмеиваются, отпуская, наконец, давящее напряжение. Пружина, сидевшая на этот раз внутри них обоих, звонко разжимается, упруго выскакивая на долгожданную свободу. — Слушай, а как ты вообще понял, что я тут? — глухо, прямо в макушку спрашивает Антон, не разрывая объятий. — А были другие варианты? — фыркает Арсений в ответ. — Ты же, чуть что, сразу сюда мчишь. Это же очевидно, тут и помощь зала не нужна. — И почему приехал только сегодня? — робко уточняет Антон, не понимая, хочет ли знать ответ. — Злился на тебя, сильно. Потом подумал, что перебесишься и сам вернёшься, — бубнит Арсений в чужое плечо, — А потом как-то… не знаю. Понял, что ты от меня бегаешь, и стал злиться ещё сильнее. Ждал, что ты выйдешь на связь, раз сам это всё заварил, но ты упорно молчал. Решил посмотреть, насколько тебя хватит. А вчера нашёл листовку. — А если бы со мной что-то случилось? — картинно возмущается Антон. — Я всё-таки уже не молодой. — Ой вот только не надо давить на жалость, и так тошно, — бурчит Арсений. — Я регулярно заходил в Вотсап и проверял, был ли ты в сети. Так и подмывало написать, но… — А я с каждым днём всё больше боялся тебе звонить, — выпаливает Антон. — Вот мы два старых дурака. — Да, это точно, два старых дурака, — на выдохе вторит ему Арсений, — но ты старее. Антон крепче смыкает руки на чужой талии. Неужели всё и правда закончилось хорошо? Да быть того не может, тут точно затесался какой-то подвох. — И что, правда никаких Шастумников? — решает всё же нарушить сложившуюся идиллию Антон. За формулировку вопроса стоило побороться, но уже поздно. — Ещё хоть один подобный вопрос, и, клянусь, до глубокой старости ты не доживёшь, — в голосе Арсения прорезаются привычные ворчливые нотки, и Антон внутренне ликует. — Сдался мне этот Шастумник! Мне, знаешь, твоё мягкое пузико и очаровательное недовольное бухтение дороже крепкого молодого тела, высокого интеллекта и симпатичной мордашки. Тем более, если тебя это успокоит, у него тоже кто-то есть. Ну и на кой мне весь этот геморрой на старости лет нужен. Геморрой всё ещё больше по твоей части. — Эй! — Заметь, не я это начал, — Арсений скользит ладонью и легонько прихватывает Антона за то самое пузико. Пузико. Слово-то такое, кошмар. Они стоят так какое-то время — то ли пару минут, то ли пару вечностей, уже и не разобрать — и совсем не замечают, как новогодний выпуск «Кому плевать на миллион» сменяется музыкальным «Новогодним перепевом», а на сцене энергично скачут, заводя наряженную публику, Прайс и Попой. Более органичный и блестящий дуэт ведущих, если честно, подобрать было сложно. По правде говоря, практически невозможно. Слепят так, что хочется зажмуриться. До Нового года, тем временем, остаётся чуть меньше двух часов. — Значит, — глухо бубнит в плечо Арсений и поднимает взгляд с хитрым прищуром прямиком на Антона. Ну точно сейчас что-то ещё спизданёт, — «Московское долголетие»? — Ой, иди в пизду, — демонстративно недовольно выдыхает Антон, пытаясь скрыть просящиеся на волю смешки. Плечи Арсения тоже бесшумно содрогаются от смеха. И правда получилось достаточно забавно.  Наконец Арсений размыкает объятия и отстраняется, окидывая взглядом кухню. — Надеюсь, у тебя есть хоть что-то кроме несчастного недоеденного бутерброда, иначе нам придётся в ночи тащиться до ближайшего сельпо. — Боюсь, оно уже закрыто, а продавщица радостно уговорила вторую бутылку шампанского, — озвучивает свои опасения Антон. — Но у меня есть оливье. Какое-никакое, настругал зачем-то на скорую руку. И, вон, шампанское. — Ужас, Антон, оно же тёплое! Ну-ка срочно запихивай в морозилку. И колбасы ещё нарежь, у тебя она точно должна быть. И ещё хотя бы гирлянду повесить надо, я привёз, знал же, что ты ничего делать не будешь. Достань из сумки, а я пока… — суетится Арсений, и Антон не может стереть умилённую улыбку с лица. Да, всё действительно закончилось хорошо.  Настолько хорошо, что с этого момента даже изрядно повидавший жизнь заядлый скептик Антон Огуревич поверил в новогоднее чудо. Никак иначе это не назовёшь. Да оно ему и не надо.