Долголетие

— Бляха муха, — в сердцах восклицает Антон, небрежно скидывая с плеча увесистую спортивную сумку и устало опуская плечи, — как же я уманделся.  Сумка с глухим шлепком встречается с полом, внутри что-то жалобно брякает. — Давай, конечно, перебей все банки, балбес. — Всё ещё не понимаю, на кой хуй мы их пёрли в город, чтобы сейчас привезти обратно, — ворчит Антон, но сумку с пола послушно поднимает и переносит на кухню. — А если бы мы решили отмечать Новый год дома? Опять бы ныл, что все огурцы на даче остались, — парирует Арсений. Антон в ответ удивлённо вскидывает брови. — Ага, щас. Велика радость — слушать бесконечные салюты и галдёж молодняка до пяти утра, когда у нас режим. Ну уж нет. Арсений на это благоразумно молчит, потому что вот так препираться они могут очень долго. Антон криво улыбается, резонно засчитывает очко в свою пользу, сбрасывает куртку и, не переодеваясь, шлёпает в сторону гостиной. Пробки, конечно, жутко утомляют. Ещё и Арсений, постоянно просящий сделать температуру в салоне то потеплее, то попрохладнее, а музыку то погромче, то потише. И вечно контролирующий наличие обеих рук строго на руле. Даже когда Антон просто хотел почесать нос. В общем, отдых он явно заслужил. Банки никуда не денутся точно. Гостиная встречает спёртым воздухом, запахом дерева и манящим мягким диваном, застеленным вязаным пледом. Предвкушая долгожданный покой, Антон глубоко вдыхает любимый аромат дома, блаженно прикрыв глаза, направляется к окну, чтобы немного проветрить, и едва успевает плюхнуться на диван, с облегчённым выдохом вытянув ноги, как тут же слышит громкий, привычно недовольный голос, доносящийся из дверного проёма: — Ну и чего ты развалился? — беспардонно нарушает его идиллию Арсений. — Давай, поднимай свою моржовью тушу и одевайся обратно. Мы едем на рынок. Нам нужна ёлка.  — Бля, тебе тех, что растут на участке, мало, что ли? — устало вздыхает Антон. — Нахуй нам ещё одна? И почему сразу не мог сказать, чтобы я на рынок зарулил? — Потому что он в другой стороне, а продукты и так долго были в тепле. И на кой мне твои ёлки сдались, если я хочу поставить её вот сюда? — возмущается Арсений, указывая пальцем в центр гостиной. — Или ты предпочтёшь пожертвовать одной из своих любимиц и хорошенько поорудовать пилой, м? — С тобой никакая другая пила не нужна, — недовольно бурчит Антон себе под нос.  — Что-что? Я не расслышал, — Арсений приподнимает бровь и укоризненно смотрит поверх очков. Не расслышал он, ну-ну. Антон обречённо выдыхает, и звук этот похож на отказавшийся заводиться старый дедов Запорожец. — Хуй с тобой, говорю. Поехали. Ездить за какими-либо покупками с Арсением всегда было крайне невыносимым занятием. К выбору всего, от чайных ложек до верхней одежды, он относится скрупулёзно, даже излишне придирчиво, готов часами отсеивать неподходящие варианты и в итоге выйти из магазина ни с чем. Поэтому Антон всячески старается такого досуга избегать, но сейчас у него просто не было выбора. Поэтому на второй час метаний от одного ёлочного базара к другому, выслушивания претензий в духе «эта плешивая, как наш продюсер», «эта кривая, как твоя осанка» и «эта вообще похожа на член» Антон сдаётся и просто ходит за Арсением хвостом, еле волоча ноги и пыхтя под нос мерзкие ругательства. От такой нагрузки колени начинают ныть, но Антон старается не обращать на это внимания, лишь молится всем богам, чтобы данная экзекуция поскорее закончилась. Когда Арсений всё же успокаивается и останавливает свой выбор на одной из первых увиденных ёлок, Антон с трудом сдерживает праведный гнев, но благоразумно решает промолчать. А то ещё спугнёт ненароком и пойдёт на третий круг, а ему вот этого всего не надо. Не без труда загрузив объёмное пушистое дерево в багажник пикапа, они наконец садятся в салон. Антон шумно выдыхает и заводит машину. Жмёт на газ, но понимает, что колёса безжалостно пробуксовывают. Кажется, они закопались в сугробе. Немудрено, учитывая, сколько снега ещё сверху навалило, пока Арсений не мог выбрать одну ебучую ёлку. Антон и влез-то на это место с трудом, неудивительно, что теперь не может выбраться. И вообще, зачем чистить парковки, если можно не. Арсения на них нет, он бы быстро всех построил и вручил в руки по лопате. Как обычно это делает с самим Антоном на даче, едва снег успевает припорошить дорожки. — Не хочу тебя расстраивать, — подаёт голос Арсений, — но, кажется, сами мы не вылезем. Нужно раскапывать. Антон коротко зыркает в ответ, одаривая Арсения уставшим взглядом, тяжело выдыхает и не без труда заставляет себя вылезти из нагретого салона. Хорошо, что лопата всегда с ним, зима в этом году выдалась снежная и ни в городе, ни на даче никого не щадит. Он неспешно начинает орудовать инструментом, периодически поглядывая на вальяжно рассевшегося на пассажирском сидении Арсения, и невольно закатывает глаза. Ну да, куда этому графу до плебейской работёнки. Он не для этого был рождён на свет божий, чтобы марать руки и дорогущее пальто в грязной снежной субстанции. Обойдя машину по кругу, словно проводит какой-то особый ритуал, и перебросив добрую часть снега под колёса соседнего внедорожника — ничего личного, но в условиях зимы каждый сам за себя — Антон разгибается, и в это мгновенье поясницу схватывает ранее не случавшимся спазмом, ещё и настолько сильным, что из уголков глаз рефлекторно брызжут слёзы, а картинка перед глазами смазывается и белеет. Антон пошатывается, хватаясь за капот, и усиленно пытается промограться. Это ещё что за новости такие. Глубоко вдохнув и резко выдохнув, он не без усилия наконец принимает вертикальное положение, трясёт головой и пытается слегка покрутить корпусом. В спине отдаёт неприятным напряжением. Приняв самый непринуждённый вид, на который только сейчас способен, он заползает в салон, аккуратно забираясь на водительское сидение, откидывает лопату назад и с силой стискивает руль слегка трясущимися руками. — Антон? — слышит он обеспокоенный голос, — ты в порядке? — Да, всё просто охуенно, — старается звучать ровно, но из-за перенапряжения голос сипит. — Не считая того, что я заёбся копать, аж спину свело. Арсений хмыкает, но больше ничего не говорит. — Ну, с богом, — бурчит Антон, надавливая на газ. Колёса вертятся вхолостую, бросая в воздух взбитую снежную жижу, а Антон, прищурившись, смотрит в боковое зеркало на это представление. — Ну давай же, старушка, поехали, — уговаривает он машину, сильнее нажимая на педаль.  — Крайне нелогично называть старушкой машину, которая втрое младше тебя, — комментирует Арсений, улыбаясь одним уголком губ. Антон фыркает в ответ. Наконец, с недовольным рычанием машина преодолевает препятствие и выкатывается на дорогу. Антон выдыхает и чувствует, как по виску стекает капля пота. Демонстративно тянется к магнитоле, чтобы пресечь дальнейшие разговоры, и делает музыку погромче. Из динамиков Юрий Антонов самозабвенно поёт «Я вспоминаю», и Антон, не удержавшись, начинает барабанить пальцами по рулю и подмурликивать слова себе под нос, игнорируя подколку в свой адрес. Ладно, про старушку было хорошо, один-один. Но он ещё посмотрит, кто кого. Разумеется, долгожданная встреча с любимым диваном вновь откладывается, потому что Арсений решительно настроен украшать дом вот прямо сейчас. Как же хорошо, думает Антон, что второй этаж ещё не достроен, и в их распоряжении находятся только гостиная, кухня и прихожая. Иначе он бы точно сошёл с ума или расплакался от бедственности своего положения. Тем не менее, он послушно вытаскивает ёлку из машины и ставит её в центре комнаты, игнорируя недовольства поясницы, пока Арсений разбирает увесистый мешок с ёлочными игрушками, который тоже притащил из города. На самом деле, Антон бубнит скорее машинально и чтобы Арсений не расслаблялся, но в глубине души он ему благодарен за то, что тот сотворил и продолжает творить с его дачей. До появления Арсения это был простой летний домик без отопления и с удобствами на улице, куда Антон приезжал исключительно в период с мая по сентябрь, занимался рассадой и собирал урожай. Но вот в его жизни замаячил некий придирчивый сноб, и большая стройка стала вопросом времени. Когда спустя два года с момента начала их отношений Антон после долгих уговоров всё же затащил городского до мозга костей Арсения в своё гнёздышко, первое, что тот сделал — это скривился при виде деревянной кабинки очевидного назначения, громко заявил, что срать он там не намерен, придирчиво осмотрел весь участок и пришёл к логичному заключению о необходимости капитального ремонта.  Антон долго упирался, и потребовался не один год, чтобы он наконец созрел и принял предложение Арсения. Изменения всегда ему давались сильно непросто, он привык к стабильности и рутине, но раз уж в его жизни случилась такая кардинальная перемена в лице Арсения, всё остальное на её фоне казалось крайне незначительным. Поэтому он согласился. Едва ли не со слезами смотрел, как сносят его любимый домишко, сравнивают с землёй покосившуюся от времени баню и злополучный уличный туалет, и не без труда отвоевал свою теплицу, встав за неё грудью и грозясь ночевать в ней в качестве протеста. Арсений поначалу был непреклонен, но Антон своим экспрессивным выступлением убедил в жизненной необходимости грядок с помидорами и кабачками, поэтому он сдался, но взял с Антона обещание отказаться хотя бы от картошки. Всё-таки в предпенсионном возрасте стоять жопой кверху — себя не уважать. От варианта привозить в помощь на картошку всех девочек, которых Антон упорно зазывал на дачу в своей передаче, благоразумно было решено отказаться. Сто лет не водил девок в дом, нечего и начинать.  В какой-то момент Арсений настолько заморочился, что даже нанял ландшафтного дизайнера, так что теперь у них на участке разбиты аккуратные клумбы и растут ухоженные яблони. Сейчас они достаточно вымахали, так что будущим летом Арсений планирует растянуть между ними гамак.  Так, спустя несколько лет кропотливой работы дача заиграла новыми красками, да и называть её просто дачей теперь язык не поворачивается. Это полноценный загородный дом, в котором можно жить круглый год, со всеми коммуникациями и туалетом внутри — а не промёрзшей будкой на улице, — горячим душем, камином и постоянным ощущением тепла и уюта.  Как раз с целью создания такового Антон закидывает дрова в уже разгоревшийся камин и улыбается своим мыслям, пока Арсений шуршит мишурой и развешивает на ёлку украшения, аккуратно разворачивая бережно завёрнутые в газету советские игрушки. Языки пламени отбрасывают завораживающие блики на стены, согревают промёрзшие руки и заставляют щёки наливаться румянцем. Антон поправляет поленья кочергой и аккуратно распрямляется. Не хочется снова скрючиваться от боли в спине, а ещё сильнее не хочется, чтобы Арсений заподозрил неладное. Ни для кого не секрет, что Антону уже давно не двадцать, но всё же. К тому же, сейчас он с этим ничего не сделает, толку сотрясать воздух. Вот вернутся в город, и тогда уже можно будет подумать об этом более предметно. Возможно. В зависимости от ситуации. — Антон, ты чего там завис? — прерывает Арсений поток размышлений. — Давай закругляйся, я там борщ погрел, остынет. — М-угу, — мычит Антон и слышит, как живот жалобно урчит, отзываясь на озвученное название блюда. По всему дому разносится невероятно аппетитный аромат любимого супа, который у Арсения получается просто отменно. Не как мамин — хотя его вкус за столько лет уже начал потихоньку забываться, оставаясь в памяти лишь приятным ностальгическим пятном, — но по-своему хорош, и Антон плетётся в сторону кухни, сглатывая обильно накапливающуюся слюну. День выдался активный, он, оказывается, страшно проголодался. Антон подходит к плите, приподнимает крышку огромной кастрюли, и его тут же обдаёт концентрированным запахом борща и горячим паром, аж стёкла очков запотевают. Он хватает половник, зачерпывает со дна побольше мяса и овощей, наливает в огромную миску и ставит на поднос. Рядом кладёт пару ломтиков чёрного хлеба. Сидеть в одиночестве на кухне не хочется, да и дом пока не прогрелся, зябко, поэтому он решает пойти трапезничать в гостиную. Арсений явно будет недоволен, но когда Антона это вообще ебало, верно? К тому же, он не может отказать себе в удовольствии ещё немного того побесить. Когда Антон входит в комнату, взгляд сразу цепляется за Арсения. Тот сидит в кресле, накрывшись шерстяным клетчатым пледом — мёрзнет, как всегда — и неотрывно со сложным лицом смотрит на пляшущие огоньки камина. Всполохи пламени танцуют в отражении прозрачных стёкол его пижонских очков, и зрелище оказывается настолько завораживающим, что Антон едва не роняет поднос с тарелкой борща на пол. Арсений за это ему точно откусит жопу — а может и что-то ещё, не зря же он так долго выбирал этот турецкий безворсовый ковёр, — поэтому в последний момент он спохватывается и удерживает всё содержимое на месте, не проронив ни капли. Антону нестерпимо хочется освободить руки, подойти и разгладить нахмуренный из-за крайней сосредоточенности лоб пальцем. И всё же приходится сдержать столь сентиментальный порыв, поэтому он минует кресло, подходит к разложенному дивану, садится поверх покрывала и, приваливаясь спиной к стене, удобно размещает тарелку супа на своём животе, отставляя поднос с хлебом в сторону. Окунает ложку в ярко-бордовый бульон, подцепляет побольше наваристой гущи и нежного мяса со дна и с удовольствием отправляет всё это великолепное варево в рот, закусывая хрустящей горбушкой. Сдержать блаженное мычание не выходит, но, честно говоря, он не то чтобы старается. Борщ и правда в этот раз получился удивительно хорошим.  — Антон! Ну опять в постели будут крошки! — со стороны кресла тут же прилетает очевидный комментарий. Лучше бы приятного аппетита пожелал, ей-богу. Приходится отвлечься от столь долгожданного приёма пищи и перевести усталый взгляд на Арсения. Тот хмурится ещё больше, недовольно морщит нос и явно ждёт реакции на свои слова. — Ты ёбу дал? Бля, да я крошек сто лет уже по постелям не вожу, — не удерживается от подколки Антон и попутно отправляет ещё одну ложку супа в рот, неотрывно смотря в глаза напротив. Арсений хмыкает, и левый уголок его рта предательски ползёт вверх, хотя он очевидно пытается выглядеть грозно. Ещё одно очко в пользу Антона, да сегодня определённо его день! — Возмутительно! — недовольно покачивает головой Арсений, хотя улыбка уже занимает добрую половину его лица. — То есть, хочешь сказать, что я уже не котируюсь? — А что, хочешь, чтобы я тебя называл крошкой? — сально улыбается Антон, нелепо играет бровями и складывает губы, имитируя слюнявый поцелуй. — Фу, умоляю, избавь от такой чести. Совсем уже сбрендил на старости лет. И вообще, ешь давай быстрее, крошка, и будем валяться. Отрастил себе столик, поглядите на него.  — Это достаточно удобно, не завидуй, — вальяжно парирует Антон и демонстративно звонко сёрбает супом, предварительно подув на ложку. И совсем неважно, что за время транспортировки с кухни и их крайне увлекательного диалога борщ уже успел сто раз остыть.  Закончив трапезничать и не проронив ни капельки на диван — разве что на свою майку, но её не жалко, она домашняя, — Антон отставляет пустую тарелку на поднос и убирает их на пол. Потом отнесёт на кухню, сейчас невероятно лень. Он жестом подзывает Арсения к себе. Тот с кряхтением приподнимается из кресла, переползает на диван и ныряет в объятия, устроившись головой на чужом плече. Антон аккуратно приобнимает его и ласково чмокает в макушку. Хорошо. Ёлка переливается сотнями маленьких огонёчков гирлянды, бросая отблески на разноцветные игрушки, за окном крупными хлопьями падает снег, камин потрескивает в тишине гостиной, и Антон, окутанный чувством дома, покоя и умиротворения, прикрывает глаза, прикорнув на удобно подставленной копне волос Арсения.