Пионерский лагерь «Солнышко»

      Когда я вернулся из вожатской, бублики уже раздали. Максим сжевал свои и уже смывал перед зеркалом кисломолочные усы и чистил зубы. Паша сидел на кровати и рассматривал свою руку с кольцами бубликов. Их было четыре. Я посмотрел на свою тумбочку и обнаружил лишь стакан с кефиром. Стиснув зубы, я подошёл к Паше. — Классные кольца. — я кивнул на его пальцы и ревностно заскрипел зубами, когда он сжал руку в кулак, будто превращая кольца в кастет, и поглаживая бублики подушечкой большого пальца, — боялся, что он разломает их на части.       Паша поднял на меня выразительный взгляд и протянул руку так, словно я должен был припасть к ней губами, как рыцарь, целующий кисть принцессы. Я представил эту картину, и меня передёрнуло. Да никогда в жизни я не коснусь губами руки парня!       Я зло сжал его запястье левой рукой, а правой снял два бублика, положенных мне по закону. Со стороны было похоже, что я с ним развожусь. — Зачем ты их взял? — грубо бросил я. — Для тебя. — последовал ответ. Пашка беззащитно моргнул по-детски искренними электрическими глазами, снял с пальцев оставшиеся два бублика, вложил в мою ладонь как отступное, сжал мой кулак, накрывая его своей ладонью, и мне стало совестно, что я так наехал на него. — Извини. — прошептал я, постыдившись. — Макс решил, что ты не придёшь за сонником, и хотел попросить Алексея Олеговича отдать оставшиеся бублики ему. Я его переубедил. — …но почему ты отдаешь свои мне? — Ешь, Вань, — мягко сказал Паша, — а то выглядишь как голодающий Поволжья. — Спасибо. — произнес я через силу, опускаясь на свою кровать. — Я… люблю бублики. Но зачем ты нацепил их на пальцы?       Лицо Пашки сделалось дьявольски весёлым. Глаза лихорадочно блеснули, рот искривился в довольной усмешке, обнажившей ряд ровных зубов и… острые кончики клыков. Сейчас мне не могло показаться! — Захотелось. — Пашка пожал плечами, хитро улыбаясь и весело поморщив веснушчатый нос. Я оставил бублики на тумбочке, собрал всю смелость, которую только мог найти, встал и приблизился к нему. К вампиру.       Опустившись перед ним на колени, внимательно заглядывая в электрические глаза, я спросил: — Почему ты не снимаешь бандану? — я положил ладони на матрас, недалеко от бёдер Паши, чтобы иметь опору и ощущать иллюзию контроля над ситуацией. При упоминании платка, Пашка дотронулся до своего лба и, надавливая, потёр его пальцами. — Я видел твой шрам, — продолжил я, — когда ты вышел в коридор прошлой ночью. Почему ты прячешь его? — Ты видел не только его, — пробормотал Паша, упрямо и выразительно глядя на меня, — верно же? — его улыбка стала дьявольской, кончики клыков обнажились. — Тебе понравилось, не так ли? — он прищурился, прижался кончиком языка к левому клыку и склонил голову к правому плечу, хитро улыбаясь. — Прикасаться ко мне здесь. — Паша провел кончиками пальцев от основания шеи к плечу, оттягивая горловину футболки так, чтобы я видел его ключицы и следы своих пальцев. Я едва не взвыл от тоски и желания снова надавить на его плечи. — Хочешь ещё раз? — это звучало как утверждение.       Мне понадобилась вся выдержка мира, чтобы выплюнуть, пренебрежительно сплюнув в сторону: — Пошел ты, Оладушкин.       На мой выпад Пашка хрипло рассмеялся: — Да брось! — он накрыл мою кисть своей, похлопал по моей руке. — Я сохраню твой секрет. — Во-первых, у меня нет секретов. А во-вторых, мне нечего предложить взамен, ведь твой секрет я расскажу всем. Я знаю, кто ты.       Он резко выпрямился, затем взял мои руки, лежащие по обе стороны от его бёдер, в свои и сжал, произнося с сочувствующей улыбкой: — Ванечка, — он пропел моё имя так нежно, что я на секунду испугался, что Паша хочет сказать, что я нравлюсь ему, — нихера ты не знаешь. — Знаю. — отрезал я. — Я буду следить за тобой и найду доказательства. — отчеканил я и, выпутавшись из прохладных пальцев, пошел обратно к своему спальному месту. — Ха-ха, удачи! — невесело рассмеялся Паша. — Ты помнишь, что я сказал тебе в тот раз?.. Не подходи близко. — Ты имел в виду паука. — Я лениво растягиваюсь на матрасе, надеваю на указательный палец бублик и покручиваю его как кольцо. — Я говорил не только о нём. — глухо отозвался Паша. — А что, если подойду? — упрямо выплевываю я, сжимая челюсти. Прикрываю глаза, чтобы моргнуть, а когда открываю, Пашка уже нависает надо мной, упираясь руками в подушку по бокам от моей головы. — Если подойдёшь?.. — спрашивает он задумчивым шёпотом. — Ну, даже не знаю… — тянет он и наклоняется к моей шее. — Я могу тебя… укусить! Ам! — громко рявкает он и, прижавшись зубами к коже, несильно прикусывает. Я вскрикиваю, хватаю его за плечи и пробую оттолкнуть, хотя бы отстранить от себя, но он сильнее меня в сто, в тысячу раз. Отталкивать его — всё равно, что пинать гору.       Пашка содрогается от смеха, валясь на меня и вдавливая в матрас. Его нос, губы и кончики клыков щекочут мою шею, колено прижато к моему паху. От контакта с Пашей меня морозит, я дрожу от страха, боюсь открыть глаза.       Щёлкает замок на двери в ванную, и из маленькой комнатушки вываливается Максим. Я распахиваю глаза в немом ужасе. Паша резко замолкает, приподнимает голову, и глядит на Макса, не мигая. Максим задумчиво смотрит на две постели и чешет затылок. — Только что ведь тут были… — он ложится на кровать и залипает в телефон. Паша поворачивает голову в мою сторону и прикладывает указательный палец к губам, призывая молчать. Я кусаю губы и всхлипываю. Паша зажимает мой рот ладонью, прижимается лбом к моему правому виску и шепчет: — Если будешь шуметь, мне придется тебя укусить. Ясно?       У меня из глаз бегут слёзы. Я задыхаюсь. Мне очень страшно. Тело Паши всё ещё прижато к моему. Я хочу позвать на помощь. Но тогда он может порвать мне глотку клыками. И Максим может этого не заметить. Я не знаю, что сделал с ним Паша — загипнотизировал или внушил, что нас нет, — но Макс определенно не видит того, что происходит сейчас на соседней кровати…       Взвесив все эти вводные, я киваю.       Мы проводим в таком положении около двух часов: я — лёжа на кровати и сжимая в кулаках низ своей футболки, с бубликом на указательном пальце, Паша — нависая надо мной, вжимая меня в матрас от живота и ниже, и тесно прижавшись правым бедром к моему паху, а левым — к моему правому бедру. У нас не ноги, а какой-то пошлый бутерброд: моя нога, его нога, снова моя, и снова его. Паша выглядит как статуя — окаменевшие мышцы, остекленевшие глаза, напряжённое выражение лица, повернутого к Максу. Его ладонь всё ещё на моих губах, тесно прижата к ним. Мне тяжело дышать, ноздри горят от густого и близкого запаха Пашиной кожи — тёртая малина с сахаром и гвоздика, я чуть размыкаю губы и мычу Паше в ладонь, привлекая внимание. Он поворачивает голову и я указываю взглядом вниз — туда, где наши бёдра тесно прижаты друг к другу.       Давай же! Там мой ингалятор.       Паша отнимает ладонь от моих губ и лезет в карман моих шортов, извлекая ингалятор. Я хочу забрать его из руки Паши, но он с сомнением прищуривается, отводя руку в сторону. Наверно, думает, что я могу брызнуть ему в глаза. Да я лучше голову об стену разобью, чем буду расходовать пшики на такую херню! — Дай мне. — говорит он. Мне не остаётся ничего, кроме как кивнуть, соглашаясь, или задохнуться. Паша подносит ингалятор к моему лицу, я размыкаю губы, про себя подмечая, как пошло, должно быть, это выглядит… особенно когда я быстро обвожу их языком, чтобы не потрескались, а Паша проталкивает мундштук мне в рот и я отзываюсь коротким стоном, смыкаю вокруг него губы, и Оладушкин предупреждает, что нажмёт на кнопку на счёт «три». Я чуть киваю и готовлюсь вдохнуть, когда он произносит «два».       Он вынимает мой ингалятор медленно, миллиметр за миллиметром, — будто вытаскивает член изо рта сосавшей ему девушки, — задевая пальцами мои губы, и я гадаю, успею ли укусить его за палец и закричать, чтобы Макс обратил на меня внимание, прежде, чем Паша укусит меня…       Внезапно Паша запрещающе прикладывает указательный палец к моим губам и в упор смотрит на меня: — Даже не думай кусаться. — приказывает он. Похоже, он читает мои мысли… или на моём несчастном лице всё написано… — Я уберу руку, но если ты будешь тихим.       Долго еще? — мысленно спрашиваю я, проверяя свою догадку о чтении мыслей. — Пока Макс не уснёт. — шепчет Паша.       Проходит ещё час, в течение которого в мою голову лезут сумбурные, вязкие мысли. У меня разрывается мочевой пузырь. Я сжимаю челюсти, прижимаю правую руку ко рту, чтобы не заскулить от боли и давления, выгибаюсь дугой, пытаясь высвободиться. Паша, похоже, воспринимает мои потуги как флирт, мольбы о прикосновениях, потому что прижимает ладонь к моей груди и придавливает, запрещая двигаться. Он подносит левую руку к лицу и прикладывает к своим губам указательный палец, призывая к тишине. А затем он замечает моё «кольцо», прижатое к губам. — Дай-ка мне один. — просит он едва слышно, отстраняет мою кисть от лица и, удерживая за запястье так, чтобы мне было видно, касается прохладными губами точки под моим указательным пальцем. Осторожно сомкнув зубы на бублике, Паша тянет его вверх по моему пальцу, удерживая мой взгляд. Его нижняя губа оставляет на моей коже влажные мазки. Когда бублик оказывается снят с пальца, Пашина губа ещё цепляется за меня, спотыкаясь на сухой подушечке. Когда она отклеивается от меня, я вздрагиваю. Паша широко ухмыляется, держа бублик зубами. Его язык проскальзывает в дырку бублика, и он наконец оказывается у Оладушкина во рту.       Я чувствую безмерное облегчение, когда эта сцена внезапного эротизма завершается, и очень вовремя вспоминаю, что мне срочно нужно в туалет.       Паша! — мысленно умоляю я, — Я сейчас обоссусь!       Он перестаёт хрустеть бубликом и смотрит на меня с ошеломлением, — видимо, и впрямь решил, что своими жалкими вымученными звуками я заигрываю с ним, — медленно опускает взгляд на своё колено, давящее на меня, мои шорты, под которыми уже подрагивает от напряжения пах, и я чувствую, что вот-вот не сдержусь. Мне кажется, я уже намокаю. Боже, пусть Макс уже уснёт!..       Паша прикладывает ладонь к моему животу и закрывает глаза. Я скулю, потому что давление на мочевой пузырь такое, словно мне на живот положили «Титаник», хочу ударить его по руке, но напоминаю себе, что он может меня укусить. И что я, скорее всего, тогда точно обоссусь. И когда я думаю об этом, тянущая боль исчезает под Пашкиной ладонью. Я смотрю на него неверяще и ошеломленно. Если это — не доказательство, что Паша — вампир, я не знаю, что ещё мне нужно на него нарыть.       Что ты сделал? — спрашиваю я. Пашка лишь пожимает плечом, глядя на меня как-то странно — как будто нежно и снисходительно. Как на дурака. Или ребенка. Или?.. — Или кого? — подначивает Паша. Я хочу ответить грубостью, но слова застревают в горле, когда я слышу Максиков храп. Похоже, он заснул, лёжа на спине. Я приподнимаю голову и корпус — для этого приходится привстать на локтях и почти коснуться Пашки плечами. Да, так и есть, — Максим уснул на спине. Я облегчённо вздыхаю, — но не слишком облегчённо, потому что это может стоить мне облегчения прямо под себя. Паша тихо опускает ноги на пол и идёт к своей кровати. Я на цыпочках крадусь в туалет, включаю свет, запираю дверь, и тут меня скручивает такой судорогой, что я едва могу стоять и держать свой причиндал, чтобы попадать упругой струёй в унитаз. Когда я избавляюсь от жидкости, давившей изнутри три часа, то не могу сдержать блаженный стон.       Вытирая руки о полотенце, я боюсь открыть дверь. Паше ведь ничего не стоит укусить Макса, так ведь? Вдруг, когда я открою дверь, они вдвоём нападут на меня?.. Сколько там должно пройти времени, чтобы человек обратился? …Но ведь сидеть в туалете до конца смены — тоже не вариант. Я набираю воздуха в грудь, чтобы успеть вскрикнуть, выхожу из ванной и вижу три пустые кровати из четырёх. (На четвертой спит Максим. Живой и, вроде, здоровый).       Паши в комнате нет, и я не горю желанием узнавать, где он. Я намерен сперва узнать о его вампиризме побольше, и лишь потом ловить с поличным.       …С другой стороны, пока я буду копать под него, он может перегрызть половину лагеря… Что же мне делать?..