Пионерский лагерь «Солнышко»

      Итак, в моём отряде вампир…       Мой план до неприличия прост — всюду ходить хвостом за Оладушкиным и подмечать странности в его поведении и реакциях. Я смотрел много фильмов о вампирах, читал книги о них, поэтому кое-что знаю о их слабостях. Самые главные — солнце и чеснок. Проверить первое не составило бы труда, но на следующее утро после Пашиной выходки с бубликами небо заволокли облака, временами даже накрапывал дождь, и мои исследования были приостановлены на неопределенный срок. Из-за непогоды мы много времени проводили в корпусе, где следить за Пашей было одновременно удобно и скучно — он чаще сидел на полу, прислонившись к окну спиной, и читал «Жребий Салема», или спал, или играл в карты в чужой комнате, куда путь мне был заказан…       Но вот наконец стоит погожий летний денёк. Три дня солнце пряталось за облаками, но жара и влажность не спадали, мучили нас с утра до ночи. Если раньше я не спал из-за мыслей, в которых увязал мой мозг, то теперь не могу уснуть из-за банального дискомфорта. Меня не спасали холодные мокрые платки на лбу, лежание в одних лишь трусах, без одеяла, прогулки по прохладному кафелю и вода. Я лежал и обливался потом, а кольцо духоты сжималось вокруг моего горла, не давая вдыхать. За эти три дня я израсходовал целых два баллончика ингалятора и выплакал от горя пять литров слёз.       Теперь же погода нормализовалась; мы пришли на пляж, солнце выглянуло и поджаривает нас до золотистой корочки.       Отдуваясь от прилипших к вспотевшему лбу прядей, я стягиваю футболку через голову, подкатываю красные плавки, превращая их в трусы, выдавливаю на ладонь солнцезащитный крем и с пошлым шлепком, от которого вздрагиваю, начинаю распределять молочную субстанцию по своим рукам. Я стараюсь не пропускать ни сантиметра, чтобы не обгореть. Когда руки оказываются под защитой, я выдавливаю ещё крема и начинаю намазывать ноги, распространяя по жаркой и душной округе запах мёда. Я стою недалеко от бетонного ската с навесами, чтобы сразу нырнуть в тень и никому не мешать своими процедурами, и чтобы никто на меня не смотрел.       Но где-то в моём безупречном плане, похоже, образуется дыра, потому что я ощущаю на себе взгляд. Пашин взгляд. Я как раз наклоняюсь, чтобы смазать щиколотки и ступни, когда меня укалывает электрическим током. Незаметно кошу глазами в его сторону. Он сидит в тени, в пяти метрах от меня, и смотрит на мою спину и задницу!       Извращенец! — обвиняюще произношу я, зная, что он меня слышит. Выпрямляюсь и упрямо смотрю на него. Паша делает такое обиженное лицо, словно я необоснованно обвинил его.       Я знаю, что ты подсматривал, — Я хмурю брови, в упор смотрю на него. — Не подсматривал! — грубо отрезает Паша.       Так подсмотри, — я демонстративно выдавливаю на руку ещё крема и начинаю распределять по груди. Если Паша ещё и гей, это для него двойная пытка — ни укусить, ни прикоснуться. Я вижу, как у него расширяются зрачки, раздуваются ноздри и дергается кадык, но он всеми силами старается делать вид, что ему всё равно, чем я тут занимаюсь. Но он смотрит на меня. Огромными, остекленевшими, дикими глазами.А я, похоже, пытаюсь его соблазнить…       Я медленно веду рукой по груди. Внутри всё жжётся и полыхает. Я больше не могу дышать носом и размыкаю губы, внезапно понимая, что уже несколько минут просто играю со своим телом, пока Паша таращится на меня огромными и блестящими синими глазами. Я ласкаю себя на пляже, наводненном людьми, потому что пытаюсь убедить Пашу, что он именно подсматривал за мной, пока я намазывал кожу кремом, и что подсматривать за людьми, когда они намазываются кремом — неприлично…       Ох, ч-чёрт… — Я нахожу на своём теле чувствительную точку, — затвердевший левый сосок, — прерывисто вздыхаю и издаю короткий удовлетворенный стон. Мои ресницы трепещут. Снова касаюсь этого места, и моя реакция острее — я зажмуриваюсь и отчаянно кусаю нижнюю губу, чтобы не быть слишком громким, поглаживаю и прищипываю. Внизу становится горячо и твёрдо. Я хочу сжать себя через плавки, но запрещаю себе это, довольствуясь лишь играми с соском. Когда сладкая судорога, прокатившаяся по телу, отпускает, я открываю глаза и натыкаюсь на безумный взгляд Паши. Лицо у него такое, будто я в праздник дрочил на Трафальгарской площади, и кончил кому-то на живот. Возможно, ему. Возможно, самому себе… Я опускаю взгляд сперва на Пашин живот, потом на свой, и проверяю это — нет, всё в порядке. Ну, кроме того, что плавки у меня теперь мокрые, а член изгибается дугой под тесной тканью… Я просто заигрался. Я просто… просто трогал себя, чтобы проучить Пашку. Просто играл с левым соском и стонал, и чуть не кончил и… мне это понравилось — касаться себя, видеть, как Паша таращится на меня, как дергается его тело, когда я издаю странные звуки удовольствия, как он уже на низком старте, чтобы присоединиться, но не может дотронуться до меня, потому что я запрещаю.       …Скажите мне, где я просчитался?       Я ощущаю, что моё лицо полыхает от стыда (левый сосок тоже полыхает, но точно не от стыда, а от нехватки прикосновений), отворачиваюсь от Паши и быстро намазываю грудь, показывая свой незатейливый стриптиз смятой серой футболке. Мне осталось намазать лишь спину и лицо. Щелкаю крышечкой солнцезащитного крема, хочу перевернуть бутылочку, но меня останавливают. — Эй, стриптизёр, — усмехается Паша, возникая за моим левым плечом и перехватывая моё запястье, — давай сюда. Сам всё равно не дотянешься. — Уж лучше сам, чем ты. — выплёвываю я. — О, да, — усмехается он, — у тебя прекрасно получается гействовать самому. Просто замечательно. — его скулы чуть покраснели, и я гадаю, виной тому солнце или мои прилюдные ласки. Хочу сказать, что он неправильно сказал слово «действовать», но понимаю, что он оговорился намерено. Паша делает шаг ко мне и я ощущаю его крепкую грудь своей лопаткой. — Просто помни, что в эту игру, — кончиком пальца Паша снимает капельку солнцезащитного крема с моего чувствительного левого соска, чуть надавливая на него, и я отзываюсь коротким грудным стоном, — можно играть вдвоём.       Я вздрагиваю. После контакта с Пашей сосок начинает нестерпимо зудеть — мне нужно либо почесаться либо ущипнуть его. Дотрагиваюсь до кожи пальцами, будто размышляя, сдавливаю его, и зуд становится терпимее.       Смотрю на Пашу с сомнением: — Ты сейчас предложил мне взаимную дрочку?       Паша беспечно улыбается и пожимает плечами: — Может быть? Как другу. — Мы — не друзья. И друзья не дрочат друг другу. — Я закатываю глаза аж до затылка. Вообще, у меня нет привычки закатывать глаза (и ласкать себя на людях, и устраивать из намазывания кремом стриптиз). Просто сейчас захотелось сделать именно так. — Стриптизёр, — снова позвал Паша, едва сдерживая подступающий хохот, — так что ты скажешь — нужна помощь? — капельку крема, которую он снял с меня, Паша втирает в позвонок на моей пояснице, надавливая на который, заставляет меня прогнуться, выпячивая живот, и податься лопатками и плечами назад, будто я собираюсь сделать «мостик». Если бы его действия были более настойчивыми, он бы уже уложил меня на лопатки. Есть ещё одно «если бы»: если бы я намазывался чем-то съедобным — сметаной, например, — Паша поднёс бы капельку к губам и слизнул, выразительно глядя на меня. — Нет, я сам. — Хочешь ходить полосатым? Ради Бога. — он вскидывает руки в примиряющем жесте и демонстративно отступает на шаг. У меня хорошее воображение, поэтому проблем с тем, чтобы представить свою спину полосатой, у меня не возникает. Думая наперёд, я понимаю, что в ближайший год может быть много моментов, в которые я буду ходить с обнаженной спиной — бассейн, раздевалка спортзала, улица, дача, море, — и что желания получать осуждающие взгляды из-за неравномерного загара на спине у меня нет. — Ладно, убедил. — ворчу я, протягивая ему бутылочку крема. — Но если будешь приставать — покусаю. Паша фыркает, выдавливая на руку крем: — Тогда превратишься в… — он резко замолкает, смотрит на меня в упор. — Ты знаешь, в кого. Ты ведь им меня считаешь, не так ли?       Я не отвечаю, стараюсь даже не думать. Паша понимающе кивает, коротко усмехается, а затем собственнически стискивает моё левое плечо, толкая вперёд, и приказывает: — Упрись руками. — Я где-то слышал эту подозрительную фразу, поэтому не спешу подчиняться и опасливо оглядываюсь на Пашу. — Ты слышал её в том БДСМ-порно с рыжей девахой, которую грубо имели в задницу. — подсказывает Паша, голодно глядя на мою спину. Я вылавливаю из памяти жесткую порнуху и понимаю, что Паша действует, как дом в этом видео, вытягивая из моей головы детали: левой рукой держит меня под живот, растопырив пальцы так, что мизинец почти дотрагивается до моей пульсирующей головки, — он настолько близко, что я начинаю скулить и ёрзать, чтобы Паша хоть мимолётно, хоть на долю секунды коснулся меня мизинчиком, — и тянет меня к себе, чтобы прижать мою задницу к своим бедрам, а правой рукой вцепляется в волосы и надавливает кулаком на затылок, чтобы я опустил корпус и сильнее раскрылся для него. Мне приходится упереться предплечьями в скат, чтобы не разбить себе лоб. Я свожу лопатки вместе и оглядываюсь через плечо, когда Паша спускается прохладной скользкой ладонью по моей спине и чуть стягивает шорты, оголяя треть моей задницы. Я дёргаюсь и недовольно ворчу. — Да успокойся ты, не стану я тебя трахать средь бела дня! — говорит Паша с возмущением. Это вот вообще не успокаивает — я же знаю, что он может внушить людям, что нас тут вовсе нет. Вопрос лишь в том, сможет ли Паша внушить это всему пляжу. — Предлагаешь проверить мою силу? — Оладушкин смеётся, надавливает мне на плечи обеими ладонями, а затем, схватив левой рукой мою шею, пихает меня вперёд так, что я сдираю кожу на щеке о бетон и с шипением выплевываю воздух сквозь стиснутые зубы. Его правая рука ходит по моей спине грубо и жестоко, будто Паша дерёт меня в задницу. Дважды я даже ощущаю грубые и резкие возвратно-поступательные движения его крепких бёдер. — Нет! — вскрикиваю я. — Как хочешь. — судя по звучанию голоса, Паша пожимает плечами. — Ты же сам хотел побольше узнать обо мне. — Не таким образом. — рычу я, выгибая спину колесом. — Не кипятись, а то станешь ленивым вареником. — он, надавливая, ведёт от лопаток к копчику, и я податливо прогибаюсь, как потягивающаяся кошка, потому что это прикосновение мне приятно. — Ты мажешь меня кремом от солнца, трахаешь или делаешь массаж? — едко бросаю я, стараясь звучать возмущённо, а не со сладким придыханием и удовольствием. — Зависит от того, чего ты хочешь. — отзывается Паша, снова мягко покачивая бедрами. Эти легкие толчки и притирания куда приятнее грубых и резких движений.       Боже, да!.. Вот так… продолжай. — мысленно шепчу, прикрывая глаза от удовольствия. — Ничего я не хочу. — тихо и напевно отвечаю я, покачиваясь от Пашиных прикосновений то вперёд, то назад — к нему. — Дурак. Хочешь, очень хочешь. Просто запрещаешь себе даже помыслить об этом. Поэтому ты врешь тому, кто читает твои мысли. — выдыхает Паша, отнимая руки от моей спины. Очень вовремя, стоит признать, потому что я уже чувствую, что к глотке подступают громкие утробные стоны, а внизу становится горячо и твёрдо. — Кстати, Вань, — зовёт Паша. Я разлепляю сонные веки насколько позволяет сабспейс — моё одурманенное Пашиным доминированием состояние. Оладушкин щелкает пальцами, словно вспоминает о чём-то важном, — я и правда могу сделать тебе массаж, если хочешь. Мне не жалко, а твой спине — полезно. — он пожимает плечами и дружелюбно улыбается. Так, словно не он только что толкал меня вперёд так, будто не мажет кремом, а натурально трахает в задницу. Так, словно не его я захотел ощутить… Так, словно не он мастерски погрузил меня в сабспейс, даже не трахая.       При взгляде на Пашу мои губы против воли растягиваются в помятую улыбку. — В чём подвох, Оладушкин? — В том, Сырников, что я делаю это лишь друзьям. — Мы не друзья. — напоминаю я, постепенно возвращаясь из пограничного состояния. — Вот незадача, да? — Паша нервно усмехается и забирается на скат, прячась в тени, а я задумываюсь, успел ли он оказаться под лучами, пока растирал крем по моей спине.       Забравшись на скат, я упираюсь локтями в подрагивающие колени и смотрю на воду, слепящую меня солнечными зайчиками. Горячие лучи согревают мои глаза и погружают в сон. Я наклоняюсь вперёд…       Холод окутывает моё тело приятным коконом. Болезненные ощущения от сдавленного плавками паха отступают под ласковой прохладной рукой. Я приоткрываю почти невидящие глаза и минуту спустя распознаю лицо Паши. Я сижу у него на коленях, а он почему-то укачивает меня в своих уютных объятиях и прикасается губами к моей макушке. Я пытаюсь отстраниться, вырваться, но как-то вяло, потому что жутко хочу спать. Паша поглаживает меня по руке, успокаивая: — Тише-тише, Ванечка… нас не увидят. Засыпай. — Пусти. — бурчу я. — Тогда ты упадёшь. — возражает Паша.       Перспектива снова удариться о камни меня совсем не прельщает. — …тогда… тогда держи и не отпускай. — отзываюсь я и, прикрыв глаза, прячу нос под его ключицей и засыпаю.