Пионерский лагерь «Солнышко»

      Мне нравились дискотеки. Хотя, по мне так и не скажешь, — я стараюсь лишний раз не показывать довольство. Не знаю, почему, — должно быть, привычка. Может, дело в том, что люди, узнавая о том, что ты любишь, всеми силами стараются насрать на это и похерить?       В центре лагеря была квадратная асфальтированная площадь общего сбора. Все называли её «Флагшток» из-за установленного в самом центре флагштока с российским флагом. Каждое утро мы, сонные и зевающие, растрёпанные чудовища бандитской наружности, собирались здесь на поднятие флага. Каждый вечер после мероприятия и дискотеки флаг опускали. Здесь находилась сцена с баннером лагеря, за которым располагалась диджейская. Каждый тихий час сюда бегали вожатые, чтобы застолбить за собой какую-либо песню и убедиться, что диджей нашёл то, что было нужно.       Сначала мероприятия были у младших отрядов — потому что они ложились спать на час или на два раньше нас. Затем была «взрослая тусовка». Она начиналась с длинного и занудного мероприятия, где мы показывали то, что успели подготовить за десять часов. Затем мы все строились в длинные и очень неровные линии, чтобы потанцевать лагерные танцы, после который официально начиналась дискотека.       У меня было три любимых танца: «Мальчики-чики-чики», «Цыки-цык» и «Пчеловод» — они были самыми простыми и классными. Я никогда не пропускал лагерные танцы. Это было для меня чем-то вроде традиции. Танцуя именно лагерные, я не обращал внимания на свою неуклюжесть — она словно переставала существовать на время, что звучала музыка. И ничего не было вокруг — только Анастасия Алексеевна — старший вожатый и руководитель музыкального кружка, лихо отплясывающая на сцене. И ещё — Ирина, подсказывающая движения. Вообще это было своего рода правилом в лагере — отправить к сцене вожатого, чтобы он показывал движения. Ирина не любила публичные выступления, но тут выкладывалась по полной: её щеки краснели, а выбившиеся из причёски короткие волосы липли ко лбу.       Когда начиналась сама дискотека, диджей включал прожекторы, и яркие цветные зайчики скользили по толпе, создавая волшебную, романтичную атмосферу. Поэтому, наверно, я часто натыкался взглядом на целующиеся парочки. Даже увидел как-то, как пацан моего возраста пригласил на танец Ирину. Тогда играла песня «Внеорбитные»… Они смотрелись вместе довольно мило: он — высокий, с отросшими чёрными или тёмно-каштановыми волосами, спадающими на лицо, и голубыми — туманно-васильковыми — глазами, с таинственной улыбкой, и она — нежная и легкая, как облачко, счастливо улыбающаяся… Потом мы узнали, что того парня зовут Максим, он из одиннадцатого отряда, и они с Ириной давно знакомы, живут рядом и дружат. Хотя — ВНИМАНИЕ: сейчас влезу в чужие дела! Никогда так не делайте! — их мечтательные и блестящие глаза скорее говорят о любви, чем о дружбе… но это уже не моё дело.       …После танца Максим робко дотрагивается до её щеки, убирает прядку тёмных волос, мягко улыбается и чуть склоняет голову, чтобы соприкоснуться кончиком носа с носиком Иры. А потом… Нет, нельзя так откровенно пялиться!.. Чёрт, но там слишком интересно!.. Он на мгновение отстраняется, смотрит на её шею и резко подаётся вперёд. Макс, должно быть, оставляет весьма болезненный засос на левой стороне Ириной шеи, ведь его руки сминают её светлое платье на уровне талии, — он привлекает её ближе к себе, а руки Иры, лежащие сейчас на его плечах, отчаянно стискивают красную футболку Макса. Это выглядит до того живо и интимно, что я ощущаю давление пальцев на своей талии и задыхаюсь от этих ощущений.       Потом, правда, им приходится разойтись, потому что ведущая наших дискотек, Алёна Андреевна, велит нам «вернуться в свои отрядные кружочки». Щеки Ирины полыхают, она всё время поправляет тёмные волосы, но похоже, что происходившее между ней и Максом видел лишь я. Думаю, тем лучше. Я сохраню этот секрет.       Перед тем, как встаю со скамейки, я вижу среди плавно двигающихся подростков один совершенно неподвижный силуэт. Паша. Он смотрит на меня в упор. Его верхняя губа снова припухшая, а щеки — надутые. Он хмыкает и скалится — криво и болезненно. В свете малиновых и зелёных огней я вижу его удлиненные, похожие на волчьи, клыки… Я зажмуриваюсь, считаю до пяти, открываю глаза. Паша танцует с какой-то светловолосой девочкой из другого отряда, при этом мило беседуя с ней. Всё выглядит невинно, поэтому я прихожу к выводу, что всё это мне снова лишь померещилось.       В конце дискотеки мы становимся в «орлятский круг» и подпеваем «Прекрасный сон» нестройными голосами. Я чувствую себя очень неловко, потому что моя правая рука обнимает за плечи Артёма, а левая лежит на талии Юрки. Будь вместо них хоть Таня и Карина, я бы всё равно хотел быстрее вырваться из круга и залезть на дерево. Не люблю я все эти касания! …К тому же пальцы Артёма больно впиваются мне в бок. Я смотрю на его лицо — напряженное и отрешенное одновременно. Похоже, Артём глубоко задумался. Его губы едва шевелятся, проговаривая какие-то слова — точно не концовки сток песни.       Чтобы отвлечься, начинаю пробегать взглядом по лицам соотрядников, и вдруг останавливаюсь на одном. Пашка. По его правую руку качается в такт словам наш Максим, по левую Ирина. Ощутив на себе взгляд, он поднимает глаза и мгновенно находит меня. Я снова ощущаю на шее давление.       Разрывать «орлятский круг» нельзя — таковы правила. Это что-то вроде предательства, так как «орлятский круг» символизирует круг друзей, а тот, кто его разбивает — …лох. Но я готов был пару дней походить с этим прозвищем, только бы снова вдохнуть полной грудью прохладный летний воздух, напитанный запахом ночи и магии, которую дарят цветные зайчики прожекторов. Я повисаю на плече Юры. Он тут же сигнализирует Ирине, которая отцепляет от себя Пашку и тащит меня на лавочку. «Калуга» соединяет правые руки, положив их друг на друга, качает ими вверх-вниз и кричит: «Всем назло, всем назло, чтоб нам завтра повезло!» В воздух в салюте взлетает почти сорок рук.       Ведущая мероприятий желает всем спокойной ночи, и отряды нестройной кучей плетутся в свои корпуса. Наш Максим начинает крик: «Рос-тов-ский Сель-маш!» Его инициативу тут же подхватывают остальные, и «Калуга» возвращается в корпус под громкие возгласы и хлопки. — Вань, тебе нехорошо? — Ирина садится слева от меня и мягко обнимает мои плечи. Её белое платье с рисунком цветов граната треплет ветерок. Когда я не отзываюсь, её горячие колени легонько толкают мои, привлекая внимание. — Может, в медпункт сходим?       Я провожу рукой по лицу и с ироничной усмешкой отмечаю, что весь взмок под взглядом Пашки. Мне не нравится, как на меня влияет его демонический взгляд. В груди всё ещё чувствуется сдавливание, поэтому я достаю из кармана ингалятор. Я его всегда ношу с собой. Более того, у меня в каждых штанах и шортах обязательно есть карманы, а в карманах — ингаляторы, а в чемодане лежит кожаная аптечка на молнии, битком набитая баллончиками для ингалятора. — Я в норме. — произношу через силу и пытаюсь успокаивающе улыбнуться. — Просто… — я отвожу взгляд от её взволнованного лица и тёмных волос, прилипших к шее, и, рыская взглядом по сумрачной округе, натыкаюсь на тёмную фигуру по ту сторону площади. Кто-то смотрит на меня, да так, что становится жутко. — …переволновался. Давай уйдём отсюда. — прошу я так тихо, как только могу — мне кажется, что нас даже так могут услышать. — Идём. — она отзывается шепотом.       Я заливаюсь краской и утыкаюсь лицом ей в шею. — Вань. — в её голосе сталь. — Ир, спрячь. Умоляю. — шепчу в тёплые локоны. Она прикусывает губу, просовывает руку под мою и обнимает меня за талию. Я цепляюсь за её худые плечики и стараюсь не подволакивать ноги при ходьбе, чтобы не наваливаться на неё. Пока мы не добираемся до поворота к нашему корпусу, я не высовываю носа из шелковистых волос, пахнущих ромашками и почему-то металлом.       Мы садимся на лавочку перед входом и она серьёзно спрашивает: — Скажешь, в чём дело? — Мне кажется, что… — я запинаюсь, собирая в голове детали пазла, — что Паша… что Паша… — вампир.       Когда это слетает с языка, на меня обрушивается такое облегчение, словно все эти шестнадцать лет у меня на плечах была скала, которую я почему-то не замечал. Или я хранил чей-то тёмный секрет, и мне, наконец, разрешили его рассказать. Когда я произношу слово «вампир», всё сразу встаёт на места. — Вампир? — она уточняет на всякий случай. Я киваю. Ирина вздыхает, но я не даю ей сказать то, что должен сказать ребенку любой взрослый человек (смешно, она лишь на четыре года старше меня): «Ванечка, вампиров не бывает». — Я знаю, как это звучит, — будто я спятил. Но, пожалуйста, выслушай!       Она вскидывает руку, не давая мне вставить слово. — Ир… — Не здесь. — объясняет она. — Он же мог не пойти со всеми, так? Может, он совсем рядом. Пойдём в корпус. — Я тебя люблю. — восторженно выдыхаю я, сжимая её кисть своими пальцами. — Да-да, все вы так говорите. — она ворчит, когда я открываю перед ней дверь в корпус.       Мы поднимаемся на второй этаж. Вожатые раздают сонник — сегодня это бублики с кефиром. Ирина отводит меня в девчачью вожатскую, указывает взглядом на противоположную от своей кровать, предлагая сесть, и выжидающе смотрит на меня. — Несколько дней назад, когда я стоял у окна, он подкрался со спины так, что я не услышал. — начал рассказывать я. — Было темно. Но я отчетливо видел его глаза. По-моему, они светились!.. — я взлохматил волосы. — Кажется, его ноги были в грязи или типа того. А потом он вдруг исчез, и я даже не заметил, пошёл ли он в нашу комнату или ещё куда… Это произошло внезапно — вот он есть, а вот — уже нет. — прошептал я, опуская подробности моих внезапных и необоснованных прикосновений к нему, наших объятий и сжигания чёрной вдовы. — А ещё у него на лбу была глубокая царапина — я увидел её, когда он подошёл к окну. Такая жуткая! — я думаю, он прячет ее под банданой. Когда он исчез, я зашёл в нашу комнату. От окна к двери тянулась цепочка следов. А когда я проснулся утром — их не было!..       Стоит отдать Ирине должное — она выслушала мою ересь с очень внимательным и серьезным лицом.       Она нахмурилась и обняла подбородок пальцами, взвешивая мои слова. — И ты решил, что Паша — вампир. — Ирина подвела итог. — Да! — я с облегчением улыбнулся, уверенный, что вожатая поверила. — Вань, а ты видел, чтобы он, — она выразительно отвела правую руку от лица открытой ладонью вверх, — ну, не знаю, … кого-то кусал? Пил кровь? Превращался в летучую мышь? Шипел? Дымился под лучами солнца? Шарахался от чеснока? Делал то, что обычно делают все вампиры? — Ну… — я залился краской, — вообще-то, нет, но я… не то, чтобы я присматривался… — я зарываюсь пальцами в лохматые волосы и превращаю их в соломенное гнездо. — Так. — она мягко прервала меня. — Давай ты сначала найдёшь доказательства… — Стой, я видел его клыки! Во время дискотеки. И… и он не отражается в зеркале! — …серьёзные доказательства, — строго сказала вожатая, — а потом мы придумаем, что делать, хорошо? — Но… — я тяжело вздохнул, — тут такое дело… Ир, я не могу дышать, когда он на меня смотрит. Меня словно начинают душить. А когда он отводит взгляд — всё проходит. Можно… можно мне поменяться с кем-нибудь комнатами? — Ваня, — она села на кровать рядом со мной и взяла мои руки в свои, — они почему-то были уже не такими горячими, как до этого, — если ты найдёшь того, кто захочет поменяться — ради бога. Но может… может, ты просто… ну, влюбился в Пашу? — она выразительно посмотрела на меня и смущённо улыбнулась. Я вздрогнул, и попытался выдернуть пальцы из её рук, но Ирина крепко сжала их своими. — Всё хорошо. — она легонько погладила тыльную сторону моей кисти. Я слышу два слова и вздрагиваю. Их сказал мне Паша, когда успокаивал в коридоре. — Вань, в этом нет ничего плохого.       Пока она не начала рассказывать, что в природе такое бывает, что сейчас полно людей с нетрадиционными любовными вкусами и что к ним относятся куда терпимее, чем лет тридцать-сорок назад, что на костре меня не сожгут, я решил, что должен оправдать себя, как натурала, причём сию секунду. — Я уверен, что не влюблён в него. — отрезал я. — Я по… — хотел сказать «по девушкам», но что-то заставило меня подавится собственными словами. Несколько мгновений я обдумывал, тянет ли меня вообще хоть к какому-то полу, но пришёл к выводу, что нет, не тянет… — Мне никто не интересен. Не знаю, как это называется. — Асексуал. — тихо подсказала Ирина. — Хорошо, — с нажимом проговорил я, сердясь, — значит, я — асексуал. А Паша — вампир. — Вань, это очень серьёзное обвинение. Ты мог ошибиться. Найди доказательства, и мы поговорим ещё раз, и решим, что делать. Прошу тебя, не делай поспешных выводов и не начинай охоту на ведьм. — На вампиров. — бурчу я, исправляя её. — Ваня. — строго произносит она. — Ир… ты мне не веришь, да? — Вань, я смотрела все сезоны «Сверхъестественного» и «Битвы экстрасенсов», поэтому допускаю, что в мире полно необъяснимых вещей, и вполне возможно, что где-то есть ведьмы, русалки, водяные, вампиры и прочая нечисть. Но мне нужны серьёзные доказательства. Найди их. — тихо велела она.