Пионерский лагерь «Солнышко»

      Я мог бы списать ночные события на усталость и недосып, и двигаться вперёд, — честное слово, я так и собирался сделать, — но потом стала происходить какая-то чертовщина.       …Например, я увидел синяки и царапины от своих пальцев под футболкой Паши. Синяки были овальными и тёмно-синими, а царапины — вишнёво-бордовыми. И как-то слишком интимно и пошло выглядывали из-за широкого ворота его футболки. Паша словно выставлял их напоказ. Мне напоказ. Будто говорил с хитрой, подкалывающей улыбкой: «Погляди, Вань, какая прелесть! И это оставили на мне твои руки.» …Синяки напоминали засосы. …А царапины — следы горячей связи. От стыда у меня запылали уши, дыхание оборвалось, в груди неприятно, тоскливо заныло, а низ живота болезненно свело судорогой, которая заставила меня поморщиться.       За час до дискотеки Максим наряжался перед зеркалом, вмонтированном в дверцу шкафа, укладывал волосы и проверял, не появились ли у него прыщи. Я был уверен, что у этого человека в принципе не могло быть прыщей — его кожа была гладкой, как у младенца. Хорошая генетика. Когда Макс отошёл от зеркала, я решил тоже бросить мимолётный взгляд на своё отражение. Нет, я ни в коем случае не собирался прихорашиваться. Нет, я не собирался с кем-либо танцевать. Нет, я не собирался целоваться. Я вообще собирался свинтить домой, когда запахнет жареным. Поэтому мне, в общем-то, незачем было смотреться в зеркало. Но я посмотрелся. Просто, чтобы узнать, как я выгляжу. В это время из ванной (в каждой комнате был квадратный совмещенный душ и туалет) вышел Паша. Я коротко глянул на него и обомлел — до того хорошеньким он выглядел без всей этой пыли на футболке и песка в волосах. На голове снова была бандана — на этот раз, чёрная. Нет, он определенно прячет что-то под тканью!.. Шорты те же — горчичные, но они стали как будто короче. Я присматриваюсь и замечаю аккуратные подвороты. Пашка зачем-то укоротил шорты, чтобы они прятали его на пять-шесть сантиметров ниже ягодиц. Пожимаю плечом — «Какая разница? Может, нравится ему, когда на его длинные ноги смотрят?»       Паша подходит к окну, встаёт на цыпочки и выглядывает на асфальтированную дорожку, прилегающую к корпусу: его икры напрягаются и мышцы рельефно выступают под кожей, — вижу это боковым зрением. Смотрю на себя в зеркало — для этого приходится согнуться пополам, чтобы вблизи рассмотреть своё лицо… — и не вижу в отражении Пашку… Снова оборачиваюсь — Паша стоит всё там же, его ноги напряжены, ягодицы, которым позавидует любая девчонка, — они у него идеально круглые как половинки персика, — пошло очерчены горчичной тканью. Мне даже кажется, что шорты впиваются в него… И тут Паша отлипает от окна и подтягивает их. Они врезаются ему между ягодиц, но ему словно так привычнее, потому что больше он их не поправляет. Паша одергивает белую футболку, и когда её ткань чуть прикрывает его зад, я понимаю, что какого-то неладного задержал дыхание, глядя на его идеальные ягодицы.       Мысленно ворчу и снова поворачиваюсь к зеркалу.       Скажу честно, мне очень не нравится то, что я вижу в отражении. У меня карие глаза непонятной смеси оттенков орехового, янтарного и зеленого с тёмными крапинками, под которыми пролегли фиолетовые мешки от многолетних проблем со сном, волосы цвета песка или пшеничных колосьев кажутся тусклыми и запылёнными (как будто меня вываляли в пыли на дороге) — потому что я за ними должным образом не ухаживаю. На подбородке свежий прыщик, головку которого я немедленно сколупываю, выдавливаю его и расчёсываю ногтями до здоровущей красной блямбы. Плохая генетика. Моя одуванчиковая футболка выглядит так, будто я в ней спал (так и было, но другие все грязные или мокрые, поэтому выбирать не приходится). Я смотрю на свои ноги и вспоминаю ноги Паши — «на которые хочется смотреть,» — и почему-то то, как он подтянул шорты, и они вонзились в него швом…       Прикусываю губу и подворачиваю свои облегающие джинсовые шорты так, чтобы штанины не доходили до середины бедра несколько сантиметров, а затем чуть подтягиваю их, чтобы облегали меня также, как Пашу. Вечерний ветерок проникает в окно и холодит открытую кожу. Чувствую себя голым, на пах и ягодицы увеличилось давление и трение, но я стараюсь не думать об этом …слишком много.       Когда я закрываю дверцу шкафа и поворачиваюсь к мальчикам, Максим присвистывает, глядя на мои подкатанные шорты. Когда я перевожу взгляд на Пашку — просто чтобы узнать, смотрит ли он, — он смотрит, он ещё как смотрит! — то начинаю задыхаться. Мои бусы из прозрачных пластиковых бусин-кубиков с белыми буквами врезаются в горло. Меня будто тянут за них, чтобы задушить. Я не могу стоять и позволять этому происходить со мной. …снова. Я подлезаю пальцами под бусы и дергаю их. Шнурок развязывается (я переделал завязку, чтобы можно было легко выскользнуть из них и остаться в живых. Просто боюсь однажды залезть на дерево, зацепиться ими и повеситься. Это будет самый нелепый несчастный случай за всю историю несчастных случаев), но ощущение давления на шее не пропадает. Я вытаскиваю из кармана ингалятор, засовываю его мундштук в рот и вдыхаю, нажимая на кнопку. — Ты в порядке? — взволновано спрашивает Максим, дотрагиваясь до моего плеча. — Может, Ирине сказать?       Когда Пашкин взгляд становится пустым и незаинтересованным, я снова могу дышать. — Нет. Я в норме. — И это получается у меня довольно шумно. Настолько, что я снова привлекаю его внимание. Вернее, не совсем я, а мои разбитые колени с недавними ссадинами и старыми шрамами. Вот буквально вчера, спускаясь с крыльца на обед, я зацепился ногой за свою ногу и упал с лестницы, разбивая колени. Пашка прищуривается и тихо усмехается — на моих ногах нет живого места. Мне следовало бы спрятать их под длинными трениками или наколенниками (вообще, если по чесноку, мне следовало бы спрятать всего себя в пупырчатую плёнку и приклеиться к дивану в комнате с мягкими стенами, чтобы больше не травмироваться… хотя, даже при таком раскладе я набью себе шишек…), но… я этого не делаю — будто бросаю ему (и всему миру) вызов: «Гляди, Паш, я совсем их не стыжусь!»… На самом деле — стыжусь, и сильно. Потому что они буквально кричат: «Посмотрите все! — Иван Сырников чертов растяпа! Он неуклюжий, как слон в посудной лавке! У него не ноги, а разваренные спагетти!»       Мои уши пылают, но этого не видно из-за отросших пшеничных волос. Максим подходит ко мне и предлагает помочь с причёской. Я лишь безразлично пожимаю плечом, а потом благодарю, когда он расчёсывает их пальцами, придавая моим волосам немного живости и объёма. Потом Максим тихонько шепчет мне на ухо: — Под глазами жуткие синяки! Вань, ты похож на восставшего из мёртвых! Зачем прыщик расцарапал? Он теперь как фонарь. Хочешь, попросим Дашу замазать?       Даша — его девушка из соседнего отряда. Она живет на втором этаже, всего в нескольких дверях от нашей комнаты. Она пугающе активная, рыжая, но корни волос у неё каштановые, глаза зелено-карие, выразительные, поджигающие, — ведьмины. — Не хочу. — отрезаю я, сжимая кулаки и бросая убийственный взгляд в сторону тихо усмехнувшегося Пашки, складывающего свою высохшую голубую футболку.