И нас пожирает пламя

      Как и все хорошее, единственное славное лето закончилось слишком быстро. Природа не иначе как отыгрывалась за него осенью, ворвавшейся с штормовым ветром и внезапными ливнями. Непогода бушевала каждую неделю, валя деревья, затапливая улицы, сметая остатки летнего тепла и настроения. Только к началу ноября все, казалось, начало наконец успокаиваться, будто капризный ребенок, выбившись из сил после бурной истерики. Переменчивая погода на несколько дней смилостивилась и сделалась почти по-летнему теплой и солнечной. В один из этих последних милых дней Азирафаэль сидел в шезлонге со стаканом холодного чая на веранде заднего двора, наблюдая за тем, как Кроули весело общался со своими друзьями, и усиленно думал.       Около недели назад они молчаливо сидели за ужином. Слишком уставшие даже для обычного обмена рассказами о том, как прошел день, который не отличался от тысячи других таких же. Кроули нарушил тишину, сказав, что у его начальника, его старого и едва ли не единственного настоящего друга, будет юбилей, и он не может его пропустить. — Ты пойдешь со мной? — спросил он.       Азирафаэль оцепенел на мгновение, после чего прожевал вместе с остатками ужина мгновенно всплывшие мысли, навязчиво предлагающие варианты отказаться, и сказал: — Не знаю. Я не очень хорошо себя чувствую в незнакомой компании. Тем более когда меня вроде как не приглашали. — Уилл сказал, что я могу прийти не один, если захочу. Он знает о тебе, как и все остальные, которые там будут. Идеальный повод познакомиться.       Азирафаэль вздохнул. Ему не слишком нравилась идея быть представленным, как «пара» Кроули. Он все еще боролся со странным чувством неловкости, когда они держались на людях за руки, его неуверенность в себе была такой же сильной и отравляющей его существование, как бы он ни старался ее подавить. Азирафаэль хотел всей душой не стыдиться себя и еще меньше хотел стыдиться их «мы», но преодолеть выстроенные годами, если не десятилетиями, барьеры оказалось гораздо сложнее, чем он предполагал. — Честно говоря, я бы предпочел не идти, — сказал он тихо, прекрасно понимая, что от него ожидалось услышать другое. — Почему? — недоумевал Кроули. — Они хорошие люди, тебе нечего опасаться, если проблема в этом. — Я в этом не сомневаюсь. Проблема не в них, а во мне. Что, если я им не понравлюсь? Ты же знаешь, я не силен в светских беседах. — Ерунда, — бросил Кроули. — Просто будь собой, и все будет хорошо. Если честно, мне все равно, что они о тебе подумают, хотя я уверен, что ты напрасно сомневаешься. Я только хочу, чтобы ты узнал людей, которым я доверяю свою жизнь каждый день, и которые доверяют мне свои. И если ты вдруг почувствуешь себя неуютно, мы всегда можем уйти.       Азирафаэль раздумывал, сверля взглядом стол. Ему хотелось попытаться. Исключительно ради Кроули. Потому что он знал, как это было для него важно. Он слышал это в его голосе, в почти умоляющем тоне, ему не свойственном. Кроули всегда был с ним терпелив. Гораздо больше, чем на что Азирафаэль мог рассчитывать, и больше, чем он заслуживал. Кроули никогда не давил на него, никогда ни на что не жаловался. Даже когда должен был бы, когда настойчивость была ожидаема, он давал ему время, и для Азирафаэля не было ничего более ценного.       Несмотря на все, что они пережили вместе, несмотря на все признания, на все объятия и поцелуи, на всю любовь, что неприкрытая и самая настоящая связывала их друг с другом, Азирафаэль так и не смог преодолеть себя, когда дело касалось близости. Он хотел ее все те месяцы, что они встречались, и еще больше, когда они почти жили вместе, но стоило их поцелуям начать заходить слишком далеко, что-то щелкало в нем, будто хлыст из прошлого, и он не мог. Кроули никогда не злился на него за это, наоборот, утешал его так, что ему хотелось исчезнуть, чтобы не портить своей странностью жизнь человеку, который очевидно заслуживал гораздо большего.       Время от времени в голове Азирафаэля звучало эхо слов, которые он услышал от одного из монахов, с кем он, будучи подростком, поделился терзаниями относительно своих небогоугодных мыслей. «Любить людей своего пола — не грех, Азирафаэль. Это испытание. Любовь, какой бы она ни была, дана от Бога. Соблазны и похоть — от Лукавого. Самое сложное — разобраться в том, что на самом деле ведет тебя. Но, когда ты разберешься, все ответы станут очевидными». Эти слова заставляли его думать слишком много и слишком тщательно, сомневаться. Он занимался этим всю свою сознательную жизнь.       Его неуверенность достигла своего пика, когда он жил вместе со своим единственным партнером. Их свело похожее воспитание, что, в общем-то, было частью проблемы. Его партнер жил в вечном страхе, что о его частной жизни станет кому-либо известно. Он заразил этим страхом Азирафаэля, внушил ему, что это единственное правильное чувство в их неправильной жизни. Их отношения были странными, их близость, помимо того, что была редкой, преподносилась как ничто более, чем утоление желаний плоти.       Азирафаэль начал осознавать суть их связи слишком поздно, когда то, что происходило между ними, уже незаметно стало частью него самого. Он пытался сделать из их совместной жизни что-то хорошее, что-то, что им не пришлось бы прятать, как грязный секрет. В тот самый момент, когда это казалось почти возможным, и когда он предпринял первые шаги в правильном направлении, его партнер сорвался, как напуганное хищником животное, сбежал от него, бросив напоследок, что их отношения были большой ошибкой, что все было ошибкой. Азирафаэль чувствовал себя совершенно ужасно, будто он подтолкнул его к тому, чего он не хотел, винил себя за поспешность и обещал себе, что впредь будет более внимательным и осторожным, игнорируя то, что вся эта ситуация сделала с ним самим.       Только годы спустя он начал пробовать завязать новые отношения, и каждый раз страх повторения, страх перед самим собой и неправильностью происходящего останавливал его. Он видел поднимающийся перед ним барьер и пытался преодолеть его. Безуспешно.       С Кроули он пытался как никогда. Потому что впервые за все это время вопрос «была ли это любовь?» не возникал в его голове. Он знал ответ с тех пор, когда они вместе наблюдали за звездами, когда одна ночь открыла ему глаза на то, что было действительно важно. И сейчас, думая об этом всем, о всем, что сковывало его, с чем он боролся, как ему казалось, всю жизнь, а на самом деле только сейчас и потихоньку, Азирафаэль думал, что время, когда нужно перестать бояться себя самого и самого искреннего и чистого, что было в его жизни, давно пришло. — Они мои единственные друзья, — добавил Кроули очередной аргумент. — Хорошо. Я пойду, — ответил Азирафаэль, приняв окончательное решение.       И вот в удивительно хороший ноябрьский день они оказались на заднем дворе дома начальника пожарной бригады, остальные члены которой занимались тем, что готовили все для последней в этом году барбекю-вечеринки. Кроули убедил Азирафаэля, что им не нужно заботиться о подарке, что каждый год после пятидесяти-пятилетия Уилла, когда он должен был уйти на заслуженный отдых, но предпочел остаться, ему на день рождения дарят символический коробок спичек. Это была достаточно давняя традиция на их станции: когда кто-то уходит на пенсию или решает покинуть ряды пожарных, им дарят спички, намекающие на то, что их пламя должно быть единственным, которое они увидят с того самого момента, как оставят службу. В случае с Уиллом Вуллом, это было скорее шуткой, чем серьезным намеком на то, что ему пора уйти. Поэтому, когда Кроули вручил ему крошечную коробочку, завернутую в подарочную упаковку с миниатюрным бантиком, Уилл цокнул языком и закатил глаза, после чего сунул коробку в карман и обнял его, от души похлопав по плечу. — Я рад, что ты пришел, — сказал он Азирафаэлю, протягивая ему руку в приветствии.       Азирафаэль неуверенно пожал ее и почтительно улыбнулся. После того, что Кроули рассказывал ему о «Вельзевуле», он начал его заочно побаиваться. Однако, перед ним стоял вполне приветливого вида мужчина, в выражении лица которого не читалось ни намека на суровость. Хотя Азирафаэлю оказалось не так сложно вообразить, насколько устрашающим он мог быть в гневе.       Кроули представил Азирафаэля своим коллегам, подходя к каждому из них по отдельности. — Эрик Ньюборн, — представился самый молодой и стеснительный из всех, протягивая руку. Единственный, кого называли по имени. Судя по его смущенному лицу, он чувствовал себя почти так же неловко, как Азирафаэль, и так же старался спрятать свое напряжение за улыбкой.       Оставив Эрика заниматься нарезкой овощей, они подошли к веселой группе, которая распаковывала новенький гриль. — Ли Гур, — представился один из них, всего на пару лет младше Кроули. Он был высоким и крепко сложенным, и чисто внешне выглядел как человек, которому на роду было написано стать пожарным. — Джон Хастур, — тут же протянул руку другой. Чуть более худой и ниже ростом с волосами по светлости уступающими только волосам Азирафаэля. Он казался серьезным, немного мрачным. Но только с незнакомцами. Чуть позже, когда они сидели за одним столом, он тут же сделался мягче и шутливее. Первое впечатление, однако, было не самым позитивным. — Не обращай на него внимания, — шепнул Кроули Азирафаэлю на ухо, чуть приобняв. — У него есть дурацкая привычка пытаться выглядеть суровее, чем он есть.       Больше, чем о ком-либо еще, Кроули рассказывал об этих двух, называя их «сладкой парочкой» за то, что они делали все исключительно вместе. Вместе поступили на службу, вместе переезжали, вместе приходили на работу. Разве что жили по какой-то невероятной причине раздельно. В остальном они были совершенно неразлучны, будто близнецы. Азирафаэль так их и представлял, пока не увидел, что в реальности никто и никогда не подумал бы, что они могут быть братьями, разве что названными.       Последним из их команды был… — Ноа Дагон, — представился мужчина, стоявший чуть поодаль от остальных с сигаретой в зубах, глядя на них с ухмылкой.       Насколько Азирафаэль помнил, обычно именно он был в их бригаде водителем. Почти все умели водить, но он, по рассказам Кроули, делал это куда более мастерски, маневрируя в плотном городском потоке. Он выглядел так, будто ему было абсолютно все равно, где он находился, с кем здоровался, что делал. Он был будто где-то в своем мире, из которого выплывал в реальность, только когда к нему обращались напрямую.       После раунда приветствий все вернулись к тому, чем занимались прежде. Кроули то и дело поглядывал в сторону гриля с явным желанием поучаствовать в его сборке, но не смел оставлять Азирафаэля одного. — Да иди уже, — сказал Азирафаэль, чуть пихнув его вперед, усмехнувшись тому, как он изо всех сил сдерживался, чтобы не спрашивать разрешения, будто ребенок перед кондитерской, взглядом пожирающий все, что было отделено от него витриной.       Кроули улыбнулся и благодарно сжал его ладонь прежде чем быстрым шагом направиться в сторону, где происходило самое интересное.       Азирафаэль остался в одиночестве и не знал, чем себя занять, кроме как наблюдать за тем, как четверо взрослых мужчин борются за право собрать несчастный аппарат. Он не заметил, как сзади подошел Уилл и вручил ему бутылку холодного пива, игнорируя его протесты, которую он все же принял, как своего рода символ принадлежности к общей группе. — Он славный парень, — сказал Уилл, махнув своей бутылкой в сторону Кроули. — Я рад, что он больше не один.       Азирафаэль перевел взгляд с Кроули на Вулла и обратно. Эти двое были гораздо больше, чем просто друзьями, несмотря на то, что не были особо близки. Они делили почти полжизни, знали друг о друге то, что о них не знал никто другой. Азирафаэль видел в Уилле в некотором смысле отеческую фигуру. Что-то в его взгляде, в том, как он произнес эти слова, говорило о том, что Кроули был ему действительно дорог.       Азирафаэль почувствовал почти что зависть. У него не было никого, кто бы заботился о его благополучии. Никого, кому не было бы все равно, одинок ли он. Он не был ничьей гордостью и ничьим сожалением. Он почти привык к этому чувству горечи, растущему из самых глубин души, и пустоте, которую невозможно заполнить. Они ощущались острее, когда он видел счастливые семьи, гуляющие вместе в парке, или когда видел своих школьных друзей, которых родители забирали домой, в то время как он сам оставался до вечера на продленке, пока за ним и другими вроде него не приезжал старый автобус и не отвозил обратно в приют. С возрастом стало чуть проще, но иногда чувство тоски по тому, что у него могло бы быть и никогда не было, все же пробиралось на свободу.       Азирафаэль глотнул пива, которое никогда не любил, пытаясь проглотить жалость к себе, и поморщился от горечи хмеля. Уилл заметил его несчастное выражение лица и, положив руку ему на плечо, забрал у него бутылку и сказал: — Ладно, я вижу, что ты отказывался не из приличия. Хочешь что-нибудь покрепче?       Азирафаэль активно помотал головой. — Что-нибудь безалкогольное? Кофе? Сок? — Чай, — ответил Азирафаэль.       Чай всегда был для него чем-то успокаивающим, чем-то знакомым, чем-то, что ощущалось как «дом». — Думаю, у меня найдется пачка черного чая, если тебя устроит.       Азирафаэль кивнул и, улыбнувшись, проследовал за Уиллом на кухню. У него и правда нашлась не начатая пачка хорошего ассама. Азирафаэль решил вместо одной чашки заварить целый чайник, и, пока ждал, когда закипит вода, подумал, что в такой теплый солнечный день можно сделать холодный сладкий чай. С разрешения хозяина дома он обыскал холодильник и, на свое счастье, обнаружил половинку лимона и даже кусочек имбиря. — Давно вы работаете вместе? — спросил Азирафаэль, пытаясь завести легкую беседу в ожидании, когда будет готова заварка. — О, ну Кроули я знаю… — Уилл постучал пальцем по лбу, отматывая время назад и считая все годы, пробегающие перед глазами, — уф, больше двадцати лет. Гур и Хастур… лет десять точно. Но кажется, что они всегда были частью бригады. Дагон перевелся к нам тоже около десяти лет назад, вроде как на время, но так и остался. Об Эрике я всегда думаю, как об одном из «новеньких», но он с нами уже целых шесть лет. Да, как-то так.       Двадцать лет. Азирафаэлю оставалось только гадать, что они вместе пережили за это время, и почему Кроули никогда особо не делился этим, и упоминал Уилла, преимущественно называя его «Вельзевулом». — Кроули говорил, что вы знаете друг друга очень давно, — сказал Азирафаэль стеснительно, — но я не думал, что настолько давно. Он мало рассказывает о прошлом.       Уилл провел рукой по подбородку и опустил взгляд. Для него это не было неожиданностью. Он хорошо знал «почему». Так же хорошо, как знал, почему после стольких лет они не смогли стать настоящими друзьями. То самое «прошлое» стояло между ними непреодолимой стеной, и с этим ничего нельзя было поделать. — У него есть на то причины, — ответил он, не глядя на Азирафаэля. — Не принимай это на свой счет. Я уверен, что когда-нибудь он тебе обо всем расскажет. Просто дай ему время.       Азирафаэль почувствовал, как кровь приливает к щекам. С самой первой встречи он догадывался, что существовало нечто, чем Кроули не хотел делиться. Он видел тень старой боли, углубляющей морщины на его лице, делающей взгляд необъяснимо печальным. Азирафаэль не смел спрашивать. Сам он рассказал Кроули абсолютно все, не оставив абсолютно ничего — ему было важно, чтобы он понимал, почему он такой, какой есть.       В один день он нашел в себе смелость, чтобы поделиться самым тягостным и мучительным из своего прошлого, и встретил внезапное сочувствие, заставившее посмотреть на то, что терзало его долгие годы, под другим углом, и ужаснуться тому, чего не замечал прежде. Азирафаэль хотел, чтобы Кроули доверял ему так же абсолютно, тем не менее прекрасно знал, что есть вещи настолько тяжелые, настолько вросшие в саму твою сущность, что их невозможно просто вытащить наружу, чтобы поделиться с кем-то. Но Вельзевул явно знал гораздо больше, и Азирафаэль начал неизбежно по-новой строить предположения о том, что это могло быть. Ему было почти стыдно за свое неуемное желание докопаться до сути очевидно болезненного секрета. Он всего лишь хотел помочь Кроули освободиться. Протянуть ему руку, чтобы он не был один в своей боли. — Задам встречный вопрос, — сказал Уилл, пытаясь увести разговор в другое русло. — Как долго вы вместе?       Вопрос застал Азирафаэля врасплох. По какой-то причине он был уверен, что начальник пожарной бригады был в курсе того, как именно им довелось познакомиться. — Эм… Кроули не рассказывал? — спросил он неуверенно. — Он сказал, что вы встретились на курсах первой помощи, — ответил Уилл с сомнением. Выражение лица Азирафаэля озадачило его. — Мне казалось, что это должно было быть достаточно давно.       Азирафаэль усиленно думал над ответом. Он не привык откровенно врать, а для того, чтобы говорить полуправду, он не знал, как много на самом деле Кроули рассказал. И почему он не сказал сразу? Может, и ему не стоило бы… — Так и есть, — ответил Азирафаэль. — Пару лет назад я вел курс первой помощи, который он посещал. Но мы вряд ли встретились бы вновь, если бы не инцидент.       Он решил сказать почти прямо, прикинув, что это не может принести большого вреда. В конце концов, они взрослые люди и не сделали ничего, достойного осуждения. — Инцидент? — спросил Уилл, сдвинув брови, что едва ли не мгновенно разлетелись в стороны и подскочили вверх, как только его настигла догадка. — Ооо… Ты тот медик, которого он вынес из горящего дома…       Он произнес это тихо, почти сдавленно. Две недели, что Кроули по его приказу провел дома, он сам провел в размышлениях. Вельзевул думал о том, не стоило бы ему уволить его вместо этого «отпуска». Это было бы не так сложно с точки зрения закона, но гораздо сложнее в плане объяснения остальным, почему это было необходимо. Он видел в этом спасение. Думал, что убережет мальчишку, который слишком давно играет в героя и явно заигрался, пока не стало слишком поздно.       В то же время он прокручивал в голове вновь и вновь тот день, каждый шаг, что они предприняли и что могли бы предпринять, сделай они что-то иначе. Это было почти привычкой, особенно когда что-то шло не так. Анализируя произошедшее, учитывая каждую минуту, потраченную на необходимые действия, Вельзевул пришел к неутешительному для себя выводу, что в тот день, не иначе как по воле высших сил, Кроули принял единственное правильное «неправильное» решение. Вместе с этим он решил, что никогда не признается ему в этом. Потому что это было чистой воды везение. Никак иначе он не мог это объяснить. В их работе удача — плохой друг. Он не мог позволить Кроули думать, что ему будет везти всегда. Теперь перед ним стояло живое доказательство того, что риск был оправдан. Человек, который был жив только потому, что Кроули поступил так, как считал нужным, вместо того, чтобы сделать, как должно. — Да, это был я, — ответил Азирафаэль смущенно, дотронувшись до своего предплечья скорее по привычке — оно уже давно не болело. Он окинул взглядом кухню в попытках зацепиться за что-то и остановился на заварочном чайнике, в котором чаинки кружились, оставляя темные следы в прозрачной воде. — Черт… — выдал Уилл.       В нем боролись сложные чувства. Он не считал, что был неправ, в то же время ему было стыдно, что он отчитал Кроули, едва не уволил, вместо того, чтобы хотя бы в тот единственный раз сказать, что он сделал что-то достойное, что-то, чем стоило бы гордиться. Если бы он мог, он никогда не стал бы «Вельзевулом», он остался бы просто Уиллом. — Не удивительно, что Кроули не стал рассказывать об этом, — сказал Уилл, потирая лоб рукой. И, заметив вопросительное выражение лица Азирафаэля, добавил: — Я отправил его в вынужденный отпуск за то, что он действовал вопреки инструкциям. — Он упоминал что-то об этом, — ответил Азирафаэль. — Мой начальник тоже не был в восторге от того, что я оказался в той ситуации.       Они обменялись взглядами и внезапно рассмеялись. Почти истерически. — У жизни своеобразное чувство юмора, — сказал Уилл уже более спокойно и расслабленно. — Значит, вы вместе с тех пор? — Более или менее, — ответил Азирафаэль. — Теперь все сходится, — сказал Уилл, кивая. — Честно говоря, видя, как он изменился в последние месяцы, я наивно полагал, что могу считать это своей заслугой, думал, что он наконец-то прислушался к моим словам, и был несказанно рад этому, но теперь понимаю, что все это — твое влияние. Я не могу вспомнить, когда видел его таким беззаботным, можно сказать, счастливым.       Уилл смотрел в окно, выходящее на лужайку, где вся дружная компания уже собрала наконец гриль и праздновала свою маленькую победу, что-то обсуждая и смеясь. Азирафаэль бросил взгляд в ту же сторону и увидел Кроули. Широко улыбающегося, полного жизни, увлеченно рассказывающего какую-то шутку своим друзьям, которые внимательно его слушали и искренне смеялись. И не мог не улыбнуться сам. Азирафаэль любил его. Всей душой. Не имел ни малейшего понятия, как он мог об этом сказать и стоило ли. Он мог только смотреть на него, немой в своем благоговении, с надеждой, что Кроули знает.       Закончив с приготовлением чая, они вышли на улицу, чтобы присоединиться к остальным. Эрик успел нарезать овощи и выложить их на тарелке в своеобразном орнаменте, и теперь, довольный результатами своей работы, он сидел за столом, наблюдая за остальными со стороны. Уилл вынес заранее приготовленное мясо, которому нужно было немного побыть снаружи, прежде чем отправиться готовиться. Оставалось только разжечь гриль. Хастур засыпал уголь. Кроули стоял наготове с жидкостью для розжига и пачкой длинных каминных спичек. Он обильно полил ровный слой угля. Слишком обильно. Как только зажженная спичка соприкоснулась с жидкостью, столб огня рванул вверх со взрывом, заставившим Азирафаэля вздрогнуть. Непроизвольный звук, похожий на тихий крик, сорвался с его губ. Гур и Хастур отшатнулись чуть в сторону, после чего расхохотались. Дагон все так же стоял чуть в стороне, без единой эмоции на лице. Эрик недовольно помотал головой, почти так же, как это сделал Вельзевул.       Азирафаэль смотрел на пламя, не испытывая настоящего страха, скорее тревожность, от которой хотелось спрятаться. Его ужаснуло то, как близко к огню был Кроули и как равнодушно он отнесся к произошедшему. Он лишь чуть дернул головой, не вздрогнул, не отшатнулся, не отошел ни на шаг, будто ему было решительно все равно. В его глазах играл дикий огонь. — Не переживай, — сказал Уилл, подойдя к Азирафаэлю и положив руку ему на плечо. — Он пусть и кажется неосторожным, но знает, что делает. — Да уж, — фыркнул Эрик. — Никогда не знаешь, это он тянется к опасности или опасность липнет к нему. — Эрик! — твердо остановил его Уилл. — Прости, я… — виновато протянул он, глядя на Азирафаэля, — я не имел в виду ничего такого. Просто он всегда бросается вперед головой туда, куда никто другой даже не подумает сунуться. Он отличный товарищ, и он мне как брат, но… — Ты не знаешь, о чем говоришь, сынок, — сказал Уилл, недвусмысленно намекая, что ему пора бы заткнуться, пока не ляпнул того, о чем будет жалеть. — Ты еще многого не видел и надейся, что никогда не увидишь.       Эрик виновато взглянул на него в ответ, извинившись, сделал вид, что ему что-то понадобилось на кухне, и направился в сторону дома. — Кроули, может, и отчаянный, — обратился Уилл к Азирафаэлю, смягчив тон своего голоса, — и не всегда его легко остановить, когда он рвется в самое пекло, но он никогда не рискует впустую.       Он остановился, осознав, что и сам сказал слишком много, видя каким напуганным и хмурым сделалось лицо Азирафаэля. Уилл взял со стола стакан и наполнил его чаем. — Знаешь, забудь все, что я сказал, — произнес он, вручая Азирафаэлю прохладительный напиток. — Это все часть этой чертовой работы. В мое время говорили, что «пожарным не страшен ад, потому что они бывали в нем не раз». Такое не проходит бесследно. Так что не обращай внимание на мое старческое ворчание.       Азирафаэль неуверенно кивнул и сделал большой глоток холодного чая, который вышел на удивление хорошим. Позже они сидели все вместе за столом, наслаждаясь едой и компанией. Кроули сел рядом с Азирафаэлем, прошептал ему на ухо извинения за то, что оставил его одного, и нежно сжал под столом его ладонь. Азирафаэль улыбнулся, взглянув на него, без слов отвечая, что все в порядке.       Ужин был замечательным. Азирафаэль не чувствовал себя изгоем, делясь историями так же, как и все остальные, шутил и смеялся вместе со всеми, будто знал этих людей целую вечность. Никто не осуждал его за то, что он вместо пива пил свой чай, или за то, что смеялся слишком громко, или за то, что все еще не знал, как правильно обращаться с приборами. Он ощущал себя почти что в семье.       После ужина все, включая Уилла, который сетовал на свой возраст, и Дагона, который все еще был самым тихим и незаметным, решили немного размяться игрой в мяч. Той же самой, какой иногда занимали себя на заднем дворе пожарной станции в хороший день, когда сирена почти не звенела, и у них было время и силы на что-то несерьезное. Азирафаэль вежливо отказался и расположился в шезлонге под крышей на веранде.       Его голова полнилась размышлениями. Прежде занятая разговорами за ужином и освободившаяся теперь, она дала дорогу всем сомнениям и страхам, что Азирафаэль подсознательно отложил на потом. Его никак не могло отпустить то, как Уилл назвал Кроули «отчаянным», и как Эрик сказал, что он «тянется к опасности». Азирафаэль знал, что Кроули достаточно беспечный, чтобы не дожидаться зеленого сигнала светофора, или, срезая путь на прогулке, залезать куда-нибудь, где легко можно подвернуть ногу или упасть. Он никогда не смотрел на это, будто он делает это нарочно, ища проблем на свою голову. Он никогда не видел в нем так называемого «адреналинового наркомана». Но в его голове снова и снова звучали слова, сказанные людьми, которые знают его гораздо дольше и лучше него, и не знал, что об этом думать.       Азирафаэль видел множество шрамов, разбросанных по всему телу Кроули. Разных размеров и формы. О каких-то он рассказал сразу во всех деталях, о каких-то он будто бы не помнил или же сухо говорил, что получил их в армии или на службе. Азирафаэль знал, что его работа опасна, знал, на что он сам соглашался, когда влюблялся в Кроули все больше и больше и не хотел отпускать. Он знал, на что соглашался, когда Кроули рассказывал ему, как тем кошмарным летом, находясь в самом эпицентре горящих лесов, он несколько раз был слишком близок к смерти. Он знал, на что соглашался, когда Кроули вернулся домой с глубоким порезом, прошедшим в миллиметрах от артерии, повреждение которой поставило бы его жизнь под угрозу. Азирафаэль знал все это и думал, что готов.       Время шло, дни были буднично-невыдающимися, и чувство, что что-то рано или поздно действительно может произойти, притупилось, в то время как Кроули стал для него в высшей степени важен. Азирафаэль не задумывался или скорее старался избегать мыслей о чем-то плохом. Но сейчас… По злой иронии, в самый светлый из дней под конец осени, после ужина, каких у него не было очень давно, если бывали когда-либо, он ярко представил себе, что что-то может случиться с Кроули, что в один из дней он не дождется его дома, и ему стало по-настоящему страшно. Работа пожарным была опасна сама по себе, он прекрасно понимал это, но он хотел знать наверняка, что Кроули не станет нарочно рисковать, что все, что сказали его коллеги, его друзья — неправда. От одной мысли, что любимый им человек может пострадать, его сердце болезненно сжималось в груди, не давая дышать. Азирафаэль сидел в шезлонге, крепко сжимая стакан со своим холодным чаем и думал о том, что он сделает все, что в его силах, чтобы этого никогда не произошло.