И нас пожирает пламя

      Каждое начало лета Кроули, не веря в другое время ни в одного из богов, молился им всем, чтобы они смилостивились, и ближайшие месяцы не были слишком сухими и жаркими. Каждое лето они смеялись над его просьбами, но, как ни странно, сдерживались в своем пылу, находя его попытки забавными. По крайней мере, так Кроули это себе представлял. Он с содроганием вспоминал один год, тянувшийся как пять, когда повсюду горели леса, и он был на дежурстве без единого выходного на протяжении двух месяцев.       Экстренные службы собирали всех, кто только мог быть полезен, чтобы сдержать распространение огня в сторону населенных пунктов. Людей катастрофически не хватало. Каждый день был похож на войну. Каждый день был путешествием в ад и обратно. В лучшие из дней Кроули мог вернуться в хостел, где делил комнату вместе с другими членами своей бригады, чтобы привести себя в некое подобие порядка и вырубиться на пару часов на настоящей кровати. В остальные дни отдых был на вес золота. Спать приходилось как и где попало. Они работали на износ, часто на пределе возможностей и сверх него, и продолжали самоотверженно рваться в бой с уничтожающей все на своем пути стихией.       Кроули казалось, что то лето никогда не закончится, что рано или поздно весь мир будет гореть. Он старался избегать подобных мыслей, игнорировал обреченность, которую они с собой несли. «Это все усталость,» — успокаивал себя он. «Отчаянные попытки организма вырваться из того положения, в котором оказался, спастись. Не сейчас, приятель». В пылу сражения с безжалостным огнем его мысли были заняты исключительно работой и выживанием, у него не оставалось ни мгновения на рефлексию. Он думал обо всем этом намного позже, когда остатки выгоревших лесов перестали тлеть, воздух снова стал чистым от дыма, а он сам валялся без сил несколько дней дома, уставший настолько, что едва мог уснуть, ощущая каждой клеточкой своего тела тяжкое бремя бытия. Кроули никогда особо не любил лето, но тот год заставил его откровенно ненавидеть это время года.       У Азирафаэля хватало собственных причин не любить летнюю жару. Высокие температуры вели за собой значительное увеличение количества вызовов, а значит переработки и похожие один на другой случаи. Бессознательные состояния различной степени тяжести, инсульты и инфаркты — все, с чем не хотелось сталкиваться в принципе, потому как каждый случай ставил на кон чью-то жизнь. Помимо этого были солнечные и тепловые удары, отравления из-за испортившихся быстрее, чем обычно, продуктов, и все прочее из ряда обычного, что становилось с жарой только хуже. Молодежь устраивала вечеринки на природе, бездумно потребляя алкоголь, люди целыми семьями отправлялись на переполненные пляжи вдоль любого, даже не подходящего для плавания водоема.       В общем, лето ассоциировалось у Азирафаэля с проблемами и морем работы. А он хотел увидеть совсем другое море. Настоящее. Хотя бы раз окунуться в соленые волны, пока вода была еще достаточно теплой.       Весь июнь Кроули был в напряженном ожидании. Погода становилась все теплее и теплее, и он думал, что, как это часто и бывало, к концу месяца станет совсем жарко и ему придется забыть о покое до середины осени. Июнь оказался на удивление неплохим. Солнечные дни чередовались с дождливыми, и все было относительно спокойно. Что, однако, не позволило Кроули расслабиться. Он все еще ожидал от природы какого-то подвоха и боялся сглазить своими надеждами первое за несколько лет лето, которое выглядело обещающим. К началу июля он уже по-настоящему расслабился и начал верить, что хотя бы на этот раз его мольбы были услышаны. Он осмелел настолько, что пробежался по его с Азирафаэлем расписаниям отпусков и приметил одну неделю в августе, которая была свободна для них обоих, и начал мечтательно перебирать варианты того, как именно они могут ее провести.       В один из выходных Кроули потратил несколько часов, чтобы все организовать, и тем же вечером вручил Азирафаэлю таинственный конверт, в котором была открытка с живописным видом на меловые утесы на берегу моря. Азирафаэль долго разглядывал открытку и недоуменно смотрел на Кроули, не понимая, что он пытался этим сказать. Вспоминая все его размышления вслух о побережье, о морском бризе, маленьких курортных городах и пляжах с галькой, о том, как он никогда не видел ничего из этого, но всегда хотел увидеть, Кроули решил сделать ему небольшой сюрприз. Он забронировал целую неделю в скромном домике, чуть в отдалении от города, стоявшем неподалеку от прибрежного пути, ведущего к тем самым меловым утесам, изображенным на открытке. Вокруг было множество пеших троп, национальных парков, музеев и прочего, чем можно было при желании без особого труда занять всю неделю. Или не делать абсолютно ничего, наслаждаясь природой и свежим воздухом.       Когда он рассказал об этом Азирафаэлю во всех подробностях, то к концу своего рассказа обнаружил себя в крепких объятиях и почувствовал на своей щетинистой щеке прикосновение горячих губ. Азирафаэль сиял от радости, его мысли мгновенно наполнились яркими образами того, как они будут каждый день гулять по берегу, любуясь видами, как каждый вечер они будут проводить как-нибудь по-особенному, он не знал как именно, но был абсолютно уверен, что это будет незабываемо. Его мечтательные размышления мгновенно избавили его от тягостных мыслей после не самого приятного рабочего дня. И он, и Кроули вдохновились вырисовывающимися перед ними перспективами первого совместного путешествия в единственное за долгие годы лето, что было достаточно милостивым, чтобы не выжимать из них все соки, оставляя немного времени на отдых и планирование долгожданного отпуска.       За день до предполагаемой поездки, когда Азирафаэль проводил вечер, перебирая все вещи в шкафу, пытаясь выбрать, что взять с собой, и закончил тем, что взял практически все из своего скромного гардероба, Кроули зашел к нему домой. Едва Азирафаэль открыл дверь, ему стало очевидно, что что-то не так. Кроули прятал свои глаза за темными очками, он не улыбнулся при встрече и не отпустил какую-нибудь из своих обычных острот. Кроули выглядел таким печальным, каким Азирафаэль его давно не видел. Он коротко поприветствовал его и тут же прошел в гостиную, где увидел наполовину собранную сумку и почувствовал себя совершенно паршиво. Еще более паршиво, чем когда увидел, как обожаемая им улыбка сползла с лица Азирафаэля, стоило ему появиться на пороге его квартиры со своим угрюмым видом, не предвещавшим ничего хорошего. — Что случилось? — спросил Азирафаэль обеспокоенно.       Кроули тяжело вздохнул. — Тебе придется ехать одному, — выдавил он из себя. — Что? Почему? — искренне недоумевал Азирафаэль. — В соседней области горят торфяники. Они собирают волонтеров на помощь. Завтра утром мне нужно ехать туда.       Кроули продолжал выдавливать слова через силу и чувствовал себя все более отвратительно с каждым произнесенным звуком. — Но у тебя же отпуск, — отметил Азирафаэль. — Не может поехать кто-то другой вместо тебя? — Мой начальник записал меня в добровольцы, — сказал Кроули едва слышно, — у меня не было выбора. __________________________________________________       В последний день перед отпуском он считал часы и минуты до окончания смены. Он уже переодевался и не насвистывал от радости только чтобы не вызывать лишних вопросов, как вдруг Вельзевул позвал его к себе в кабинет. — Завтра в семь часов утра тебя подберут рядом с твоим домом, — сказал он сходу, — и ты на неделю присоединишься к группе волонтеров из северного региона. — Подожди, подожди, — прервал его Кроули, выставив руки перед собой, пытаясь сообразить, что вообще происходит. — О чем ты? — Ты слышал о том, что творится на северо-западе? Мне позвонили вчера и спросили, могу ли я послать кого-нибудь на помощь. Я сказал им, что ты к ним присоединишься.       Вельзевул звучал совершенно безмятежно, что само по себе раздражало Кроули. Он решил за него, не удосужившись даже спросить. — Я не могу! — возразил Кроули, с все возрастающим возмущением. — У меня отпуск! — Я знаю, как ты ненавидишь свои отпуска, — парировал Вельзевул все так же спокойно. — Это проблема?       Он был прав, Кроули ненавидел время отпуска. Он не знал, что делать со свободным временем, и старался избегать выходных, длящихся дольше, чем неделю. Но это было «до». — Вообще-то да, — воскликнул Кроули, до невозможности рассерженный тем положением, в которое его поставили. — У меня планы! — Знаю я твои планы, — отмахнулся Вельзевул.       Он бросил взгляд на Кроули, стоявшего напротив него со скрещенными на груди руками и серьезным лицом, которое говорило за него о том, насколько он был зол, ясно выражая все вертевшиеся на языке неприличные слова. — Погоди-ка, ты серьезно? У тебя правда были планы? — спросил Вельзевул, постепенно приходя к осознанию, какую ошибку он совершил. — У меня ЕСТЬ планы, — процедил Кроули сквозь зубы. — Черт. Прости. Я виноват, — извинился Вельзевул. — Ты никогда ничего не планировал на свой отпуск, и я подумал… — Почему ты не спросил?! — прервал его Кроули, вскипая от негодования. — Кроули, ты больше десяти лет не отклонял ни единого подобного предложения. Ты сам всегда просил отправить именно тебя. Я и представить не мог, что на этот раз может быть иначе. — Единственный раз, когда тебе стоило бы спросить, и ты этого не сделал, — бросил Кроули. — Я не могу поехать. Пусть отправится кто-то другой. — Никто другой не может. — Тогда едь сам, черт возьми! — Я и так еду. И уже обещал им двух человек, — ответил Вельзевул виновато. — Прости. Мне правда жаль, что я испортил твой отпуск. Если я что-то могу для тебя сделать… — Забудь. Ты уже все сделал, — махнул Кроули рукой, прежде чем выйти из его кабинета, хлопнув дверью. Все внутри него кричало. __________________________________________________ — Он думал, что делает мне одолжение, — сказал Кроули Азирафаэлю. — И еще пару месяцев назад он был бы прав. Откуда ему было знать, что все изменилось. — Думаешь, если бы он знал о том, что… что ты «занят», все было бы по-другому? — спросил Азирафаэль неуверенно.       Кроули пожал плечами, избегая прямого ответа. Он был уверен на все сто процентов, что если бы Вельзевул хотя бы догадывался, что его жизнь больше не представляет из себя один сплошной день сурка, что у него наконец-то появился смысл смотреть чуть дальше в будущее и строить планы, он никогда бы не сделал то, что сделал, не спрашивая. Но Кроули пообещал, что не станет никому рассказывать об их отношениях, по крайней мере пока что, и он его сдержал. Азирафаэлю нужно было время, чтобы привыкнуть к тому, что они действительно были «в отношениях». Ему было нужно время на многое, и Кроули никогда не ему не отказывал. — Прости, — произнес Азирафаэль тихо, оседая на диван рядом со своей сумкой с вещами, которая была ему больше без надобности. Он чувствовал себя виноватым. — За что? — спросил Кроули, подходя к нему. — Это мне нужно извиниться. Я должен был заранее дать понять, что в этот раз я действительно буду занят целую неделю. Но я даже предположить не мог, что так выйдет.       Он присел перед ним на корточки, чтобы увидеть его лицо.       Азирафаэль старался не подавать вида, но его расстройство было очевидно и совершенно понятно. Они не смогут вместе поехать в долгожданный отпуск, возможно единственный летний отпуск, обещавший хорошую погоду вдобавок ко всем прелестям самого лета, которыми они редко могли по-настоящему насладиться. Они будут порознь целую неделю и Азирафаэль не был уверен, будет ли Кроули время хотя бы написать ему, будучи очевидно занятым тяжелой работой.       Сердце Кроули болело так же сильно от одной мысли, что их первое совместное путешествие, на которое они так рассчитывали, о котором столько думали и на которое столько запланировали, придется отложить в долгий ящик. — Поезжай без меня, — сказал он, взяв руки Азирафаэля в свои и прижав их к щеке. — Ты заслужил этот отпуск. Тебе нужно немного отдохнуть от города. Я уверен, тебе там понравится. И, когда мы оба вернемся, ты расскажешь мне об этом так подробно, что я смогу представить, будто был там вместе с тобой.       Азирафаэль был убежден, что, как бы ни было хорошо в том милом домике на берегу моря, он, будучи в одиночестве, не сможет в полной мере оценить все то, что они планировали увидеть и сделать вместе, и будет скучать только сильнее. — Я не могу, — сказал он, вздохнув. — Что я буду делать там один? — Все то же, что мы делали бы вдвоем, — ответил Кроули спокойно, стараясь убедить его. — Какой в этом смысл без тебя?       Слова, тронувшие Кроули до глубины души. Азирафаэль мечтал о море, делился своими мечтами, самозабвенно описывая их в мельчайших подробностях. Кроули хотел сделать все это явью, втайне от него продумывая план, по которому они бы шли, воплощая каждую его идею и любое желание в реальность. Он не мог даже предположить, что для Азирафаэля куда важнее было разделить эти моменты вместе с ним. Азирафаэль путешествовал прежде в одиночестве, и как бы сильно ему ни нравились места, в которых он бывал, его всегда не покидало гнетущее чувство отсутствия чего-то важного, неполноценности получаемого им опыта. Ему не хватало рядом кого-то, с кем он мог делиться моментальными открытиями и новыми впечатлениями, вместо воспоминаний о них. По этой причине он оставил многие из своих желаний неисполненными, откладывая их на подходящий случай в надежде, что таковой когда-нибудь представится.       Кроули поцеловал его на прощание, прежде чем уехать, и взял с него невыполнимое обещание не тосковать слишком сильно. Это была всего лишь неделя. Азирафаэль прижал пальцы к губам, пытаясь сохранить стремительно ускользающее тепло поцелуя. Он хотел выбежать за Кроули следом и умолять его остаться, как бы глупо это ни было в своем отчаянии, поцеловать его еще раз, даже если он все равно уйдет, чтобы убедиться, что он обязательно вернется. Он не знал, откуда в нем взялась эта безысходность, что заставляла его чувствовать себя так, будто они расставались навсегда, будто они были вместе не какие-то несколько месяцев, только начиная всерьез привыкать друг к другу, а прожили целую жизнь, полную событий, связавшую их навечно.       Они даже не жили толком вместе. Кроули любил свою квартиру, но она, при всем его желании, не могла вместить и половину книг, которые хранились дома у Азирафаэля. Азирафаэль, в свою очередь, не был готов к тому, чтобы всерьез съехаться и снять общее жилье. Поэтому они оставались друг у друга время от времени. По большей части у Кроули, квартира которого все же обзавелась книжной полкой, заполнившейся почти моментально. И никто из них не мог толком вспомнить, как появились два горшка с цветами дома у Азирафаэля. В целом их устраивал такой порядок вещей. Они старались не менять в своей жизни слишком много и сразу, привыкая ко всему происходящему постепенно.       В тот же день, когда Кроули уехал, Азирафаэль провел еще пару часов в его квартире, в которой не мог найти себе места. Достаточно часто бывало, что он оставался там один в ожидании, когда Кроули вернется домой, проводя время за книгой или готовкой. Сейчас все было будто бы иначе. Азирафаэль смотрел на смятую кровать и думал о том, как в предыдущий вечер они лежали в ней вместе, обнимаясь, и уснули в этих объятиях, которые не хотелось прерывать. Он смотрел на кухню, где в раковине стояла чашка из-под кофе, который Кроули выпил перед тем, как уйти. Он окинул взглядом пространство, в котором он ощущал себя как дома только с Кроули рядом, и ему стало невыносимо тоскливо.       В итоге он решил вернуться к себе, в свою маленькую уютную нору, которую он годами превращал в место, где он будет чувствовать себя максимально расслабленно и спокойно. Его квартира напоминала книжный магазин, не продавший за все время ни единого экземпляра, своего рода библиотека, из которой не разрешалось ничего забирать с собой. Она была музеем одиночества: крохотное пространство, кое-как удобное для одного, вместо дивана — кресло, каждый предмет посуды в единичном экземпляре и полутороспальная кровать с одиночными комплектами белья в довершение. Азирафаэль пришел домой, сел в свое любимое кресло, посидел немного и почувствовал будто возвращается к тому, как все было раньше — до того, как он встретил Кроули. Он проговаривал про себя вновь и вновь, что это только на неделю, но никак не мог избавиться от этого ощущения. Он чувствовал себя ребенком, которому дали конфету и отобрали вновь, едва он успел ее распробовать.       Два дня Азирафаэль старательно занимался делами. Убрался дома, наведя порядок, занялся несрочной бумажной работой, пытался гулять и делать все, что делал прежде. Но все ощущалось не так, неправильно. Будто он ходил задом наперед. На третий день он сдался и решил попробовать все же съездить в тот прибрежный городок, где его все еще ждал арендованный дом и море. Он собрал вещи на день, на случай если он вдруг решит заночевать там же, и на следующее утро первым поездом отправился к побережью.       К его прибытию город уже проснулся и потихоньку начал открывать свои кофейни, многочисленные торговые лавки и магазины. Город встретил его истеричным криком чаек и приятным теплым ветром с едва уловимым ароматом морской воды. Недолго думая, Азирафаэль направился к берегу. Море было почти спокойным, только у самого берега пенились волны, разбиваясь о гальку. Лучи утреннего солнца отражались от темной водной глади, ослепляя. Азирафаэль зажмурился, но не отвел взгляда, и представил Кроули в его любимых темных очках, с которыми не расставался даже в пасмурный день.       Он не спеша прогулялся вдоль набережной и спустился вниз на пляж, подойдя почти к самой воде, снял ботинки, подвернул брюки и осторожно прошелся по гальке, зайдя на пару шагов в море. Вода была слишком холодной для купания, но приятно освежала. Азирафаэль простоял так несколько минут, оглядываясь вокруг, наслаждаясь окружавшими его звуками, запахами и ощущениями. Он видел птиц, похожих на чаек, расхаживающих по пляжу в поисках еды, и самих чаек, качающихся на волнах и мечущихся по небу. Азирафаэль подумал, что Кроули рассказал бы ему все о тех птицах, что он видел, чем они похожи и чем отличаются друг от друга. Он почти слышал в своей голове его мягкий голос, и его снова окутала печаль. Азирафаэль вышел из воды и еще немного прошелся босиком по пляжу, с осторожность делая каждый шаг, испытывая смешанные чувства относительно того, что ощущали его ступни. Он вышел на променад и шел дальше уже обувшись.       Он проходил мимо цепочки ларьков, в которых продавалась всякая всячина, в основном для туристов вроде него самого. Где-то были браслеты из ракушек, где-то были открытки и магнитики, где-то продавалась сахарная вата и мороженое, и много всего другого. Азирафаэль на мгновение остановился рядом с ларьком, в котором купил ванильный рожок. Чуть ближе к пляжу стоял ряд шезлонгов, смотрящих в сторону моря. Он расположился в одном из них, пока ел свое мороженое. И вновь думал о Кроули.       Азирафаэль усмехнулся, представив в мельчайших подробностях, как он нарочно облизывал бы свой любимый клубничный сорбет на палочке самым вызывающим образом, делая вид, что в этом нет ничего особенного. Азирафаэль любил, когда он делал что-то забавное, даже если это было немного глупо и не совсем уместно. Никто не мог его рассмешить так, как это делал он. Кроули в свою очередь утверждал то же самое относительно него. В их жизнях было не слишком много поводов для смеха, поэтому каждый момент, когда они могли заставить друг друга улыбнуться, был особенно ценным.       После ларьков улица, идущая вдоль набережной, начинала пустеть. На ней было все меньше примечательных мест и все больше частных домов и небольших гостиниц. Азирафаэль дошел до самого конца набережной, где улица заворачивала в сторону центра города, а вдоль берега продолжала идти гравийная пешая тропа, по которой он и пошел дальше. Через примерно двадцать минут он уже подходил к тому самому скромному, но милому домику, в котором они должны были остановиться на неделю, одиноко стоящем буквально в пятидесяти метрах от берега. Азирафаэль открыл его ключом, оставленном в металлической коробке с кодовым замком, и зашел внутрь.       В доме пахло деревом и самую малость водорослями, на столе хозяйка оставила приветственную записку и бутылку с минеральной водой, а на кровати на отельный манер лежали конфетки. В целом все в нем было достаточно просто, но чисто и вполне уютно. Азирафаэль с легкостью мог представить, как они провели бы там целую неделю вместе с Кроули, завтракая на веранде с видом на море, и заканчивая день на большой мягкой кровати уставшие, но счастливые. Азирафаэль сел за стол и провел ладонью по лицу, потирая пальцами виски. Возможно, в его представлении все было гораздо более романтично и слишком идеально в сравнении с тем, как все было бы в реальности. Возможно, они могли бы попытаться сделать все это в другой год. Но никакие доводы, что подавало ему рациональное мышление, не могли избавить его от печали, не могли помочь унять кислые мысли о том, что все то, что он испытывает, было бы несравненно лучше в присутствии Кроули. Азирафаэль безмерно скучал по нему, как верный пес скучает по хозяину, и чувствовал себя из-за этого еще более несчастно и уязвимо.       Он вышел из домика, решив, что не станет оставаться на ночь, и направился в сторону берега. Теплый ветер сдувал с его ресниц проступившие слезы. Азирафаэль прекрасно знал, что у него нет причин настолько расстраиваться, но ничего не мог с собой поделать. Он хотел в первый раз увидеть море вместе с Кроули, рассказывая, как сильно ему нравится свежий бриз, несущий с собой ни с чем не сравнимое множество запахов, как сильно он хочет окунуться в завихряющиеся волны, какими бы холодными и неприветливыми они ни были. Он хотел, чтобы они вместе сидели на пляже и кидали камушки в воду, ели что-нибудь из тех туристических магазинчиков с завышенными ценами, и вместе наслаждались простыми вещами. Но это все, возможно, еще будет. Возможно, в другом месте, еще более теплом, где вместо гальки на пляже будет мелкий песок. Возможно где-то, где они осуществят все, что запланировали, и многое другое.       Азирафаэль прошелся по пляжу в поиске какой-нибудь красивой ракушки, чтобы отдать Кроули в качестве доказательства, что он хотя бы пытался. Он нашел одну, которая была чуть больше других: округлая с рельефными полосами и розовым перламутром внутри. Удовлетворенный своей находкой, он подумал, стоит ли ему идти в сторону того самого мелового утеса с открытки и решил оставить это на другой раз. На тот раз, когда Кроули будет рядом, чтобы увидеть его впервые вместе с ним. Азирафаэль вернулся назад, неторопливо пройдя тот же путь обратно, поужинал в прибрежном кафе, любуясь красками уходящего дня, и отправился на поезде домой.       Следующие три дня он старался занять себя чтением, погружаясь в вымышленные миры, изо всех сил пытаясь не давать тоске свободы. Вечерами было труднее всего. Ему приходилось обманывать себя, убеждая, что он ложится спать, просто не дождавшись Кроули, и просыпается, когда он уже ушел. Будто все было, как обычно. Неделя, проведенная в разлуке, дала Азирафаэлю понять многое, чего он не замечал, со временем привыкнув к этому и воспринимая как данность. И планировал рассказать об этом Кроули сразу, как только они вновь встретятся.       Кроули сидел в машине, везущей его домой, прислонив голову к окну, и мечтал о нормальном душе, о кровати с хорошим матрасом, о кофе из зерен вместо гранул, о всем, что ждало его дома, но больше всего о том, чтобы крепко обнять Азирафаэля и не отпускать, пока руки не занемеют и не разомкнутся сами по себе. Каждую ночь после тяжелого дня, когда каждая мышца тела гудела, не способная расслабиться, он лежал на раскладушке во временном лагере, и думал об Азирафаэле. Фантазировал о том, чем он занимался сегодня, что видел, что ел, о чем думал. Эти мысли были единственным, что позволяло ему уснуть и проснуться на следующий день не абсолютно разбитым. Каждый день, что подвигал его ближе к возвращению, когда он смог бы узнать были ли какие-либо из его мыслей верными. Каждый день ближе к тому, чтобы быть с Азирафаэлем рядом.       В любой другой раз Кроули принимал усталость, которая впивалась в него, пробирая до самых костей, как признак того, что он провел время не зря, что несколько дней его жизни чего-то стоили. Теперь он думал о ней, как о помехе. Он сделал то, что было нужно, но он хотел вернуться домой, не валясь с ног в изнеможении. То, с чем он легко справлялся раньше, с возрастом становилось все тяжелее и оставалось с ним гораздо дольше в виде эха тупой боли, растянутых мышц, и, что было еще хуже, осознания того, что он уже не тот, что был раньше, и рано или поздно ему придется это признать и уступить место более молодым и сильным.       Кроули подходил к двери своей квартиры с сомнением, гадая, что будет его ждать за ней. С одной стороны, он хотел увидеть Азиарафаэля. Так хотел, что с трудом мог думать о чем-то еще. С другой стороны, если Азирафаэль был не в его квартире, у него был шанс привести себя хоть немного в порядок, развалиться на кровати в надежде на желанное расслабление. Он открыл дверь и успел разочароваться, не увидев никого, но буквально через мгновение из кухни вышел Азирафаэль и набросился на него, обнимая и целуя. Он никак не мог остановиться и прервался, только чтобы перевести дыхание. — Я так скучал, — сказал Кроули, воспользовавшись моментом. — Ты не представляешь, как скучал я, — ответил Азирафаэль. — Ты хотя бы был занят. — Ты так и не поехал? — спросил Кроули, грустно улыбнувшись. — Я думал, что не захочу вовсе, но я решил попробовать и съездил на день. Там было так хорошо и красиво, но… С тобой было бы гораздо лучше. О, я чуть не забыл.       Он бросился к своей сумке и выудил из нее ракушку. — Вот, — сказал он, кладя ее на ладонь Кроули. — Я подумал, тебе может понравиться. — Спасибо, — ответил Кроули, сжимая ее в руке, и коснулся его щеки.       Он смертельно устал и все еще мечтал о душе и кровати, но видеть Азирафаэля, прикасаться у нему, знать, что он не был иллюзией его потрепанного сознания, делало его настолько счастливым, что ничто более не было важно. — Что с твоей рукой? — обеспокоенно спросил Азирафаэль, заметив повязку, обмотанную вокруг костяшек. — А, ерунда, всего лишь пара сорванных мозолей, — сказал Кроули, глядя на собственную ладонь. Он почти забыл об этом. Во время работы было не до таких мелочей. — Могу я взглянуть? — спросил Азирафаэль.       Кроули кивнул, и он осторожно развернул повязку, поморщившись, увидев, что под ней скрывается. — Какой идиот занимался твоей раной? — возмутился он. — Ее не промыли как следует. — Этим идиотом был я, — ответил Кроули, на что Азирафаэль покачал головой. — Сядь на диван, я принесу аптечку и сделаю все, как надо.       Кроули подчинился. Азирафаэль вернулся со всем необходимым и принялся за дело. Он старался быть аккуратным и быстрым, чтобы не причинять больше боли. Рана выглядела не слишком хорошо, но по крайней мере была относительно свежей и не запущенной.       Кроули смотрел на Азирафаэля и то, с какой тщательностью и серьезностью он занимался его несущественной проблемой. Он чувствовал на себе во всей полноте его заботу, которая значила для него так много. Его прикосновения были настолько осторожными и нежными, что сердце Кроули размягчалось, как масло на солнце. Он хотел снова поцеловать его, выражая свою безмерную благодарность, и ждал подходящего момента, лишь глядя на него влюбленными глазами. — Я хотел кое-что сказать тебе, — сказал Азирафаэль, закончив наконец с его ладонью. — Когда мы начали встречаться, я думал только о том, как хорошо я провожу время. Мне казалось, что то, что именно мы делали вместе имеет значение. Мои чувства были будто бы чем-то обособленным, и я не сильно задумывался над ними, даже когда ты впервые поцеловал меня. Вещи просто происходили одна за другой так плавно и естественно, что от меня ускользнуло осознание, насколько сильно моя жизнь в действительности изменилась за эти несколько месяцев. Я понял это только неделю назад, когда ты сказал, что мне придется провести отпуск в одиночестве. И окончательно убедился, когда стоял на берегу моря и не мог думать ни о чем, кроме тебя. Я боялся, что происходящее между нами не всерьез, не был уверен, что из этого что-то выйдет, и потому попросил тебя дать мне время, не спешить рассказывать другим об этом.       Азирафаэль осознавал, что его страх был иррациональным, знал, откуда он берется, и пытался изо всех сил преодолеть его. Но глубокие раны долго заживают. Он был уверен, что когда-нибудь расскажет обо всем Кроули, уповая на то, что он поймет. — И мне жаль, — продолжил он, — что из-за моего глупого страха все получилось так, как получилось. Я не имел представления о твоем значении в моей жизни, пока не увидел какая она, если убрать тебя из нее хотя бы на время. И мне не важно, наблюдаем ли мы вместе за звездами, или ходим вместе в кино, или путешествуем, или же просто сидим на диване, не делая ничего особенного. Все это имеет смысл только с тобой рядом. Я понял наконец, что не хочу больше скрываться. Я не могу обещать, что для меня это будет просто, тем более на публике. Но мы должны рассказать о нас своим друзьям и всем, кто дорог. Ты стал неотъемлемой частью моей жизни и я хочу, чтобы все, кому до нее есть какое-то дело, знали об этом.       Кроули не находил, что ответить. У него не было сил даже на то, чтобы подумать об этом. Он обнял Азирафаэля, коснувшись губами его виска, и устало положил голову ему на плечо. Возвращение домой никогда не было столь приятным. Он не привык к тому, чтобы его ждали, не привык, чтобы о нем заботились, и тем более не привык слышать слова, которые заставляли чувствовать себя значимым. Даже когда он возвращался домой после армии, его встретило холодное приветствие от отца и чуть более теплое с коротким объятием от матери. Будто его не было пару дней, а не лет. В то время как Азирафаэль встретил его так, словно он уезжал на многие годы без обещания вернуться.       Кроули скучал по нему, безумно скучал, но в его вынужденной поездке у него не было слишком много времени всерьез думать об этом. Единственное, на что он надеялся, что по нему тоже будут хоть немного скучать. Услышанное медленно оседало в его сознании. Мечтал ли он когда-нибудь оказаться для кого-то столь важным, что даже его недолгое отсутствие будет весьма ощутимым? Кроули было достаточно того, что человек, в которого он был влюблен, хотел быть с ним. Его не привыкшее к большему сердце было переполнено. Его беспокойная душа находила утешение в том, что он был нужен. Кто-то ждал его дома. Кто-то тосковал по нему так, что не мог отпустить его руку, как если бы опасался, что он вновь исчезнет. Кроули был более чем признателен за это, неспособный выразить свою благодарность и не до конца понимая собственные чувства.       И только после, когда у него вновь появились силы думать, после того, как Азирафаэль сделал для него все, что ему было нужно и о чем ему не пришлось даже просить, до него дошло, как много они значили друг для друга. Если все проведенное вместе время не могло в достаточной мере убедить его в этом, то приготовленная для него чашка лучшего в его жизни кофе, массаж, открывший ему существование мышц в его теле, о которых он не подозревал, и позволивший ему как следует прийти в себя, и самые крепкие и искренние объятия в его любимой кровати — смогли. Он влюблялся в Азирафаэля с каждым днем все сильнее и не хотел чувствовать ничего другого, кроме тепла от его присутствия в его жизни.