Сердце бейся

Время близилось к первому часу ночи. На иссине-чёрном небе ни облачка, и если приглядеться и хорошо знать созвездия, можно найти каждое. Астрология для Каяо была лишь пустым звуком, но звезды завораживали своим мерцанием и она могла наблюдать за ними часами. Просто у нее выбора не было. Надо было за чем-то коротать длинные ночи на улице. А сейчас — это уже привычка. Но все равно красиво. Она чувствует, как сердце стучит где-то в желудке и заходится в страхе. Пульс, шумом прибоя, стучит в висках, что ужасно раздражает, но она прикрывает глаза и полностью отдает себя этому чувству. Все же есть что-то такое в том, чтобы прогуливаться по автодорожному мосту, когда от бесконечной пропасти отделяет всего ничего — один шаг. За спиной на высокой скорости, изредка проносятся машины, а никому и дела не было до юной «самоубийцы». Кого ебет чужое горе? Вот и Каяо тоже всю свою жизнь было поебать на других. Более того, если бы она встретила какого-нибудь дурачка, пытавшегося покончить с собой, она бы его лично подтолкнула. Впереди, мелкие и яркие, словно светлячки, сияют фонари и неоновые вывески зданий. А внизу — непроглядная тьма, только и слышно, как журчит река. Наверняка морозная до жути. Один шаг. Всего один. Что там по течению? В покое или беснуется, желая скорее прибрать ее к себе? А вдруг она сможет выплыть к берегу? Повезёт, если ее ногу схватит судорога и она пойдёт ко дну. А может, падать сразу спиной, чтобы так больно удариться и весь воздух выбить? Мда. Как-то слишком мучительно, тоже самое если бы она повесилась на потолке у себя дома. Хотя там и вешаться-то негде. Ту каморку, где она сейчас обитает ни домом, ни квартирой обозвать нельзя. Но деваться некуда. Ей не приходилось выбирать. Сколько бы Каяо не планировала свое самоубийство — у нее ни разу не вышло. То не подходящее настроение, то погода не очень, то просто лень, иногда предлогом выступал день скидок в ее любимом сэконде или акция в продуктовом возле дома. Каяо ненавидела свою жизнь. Не было у нее ничего такого, за что бы можно было держаться. Ни хобби, ни любимого питомца, ни любящих родителей, ни каких-либо интересов. Она никогда не чувствовала себя живой, да и смысла, ради чего жить у нее никогда не было. Все свои семнадцать лет она плыла по течению, не строила планов на будущее и просто существовала. Хотелось ли ей быть, как все? Несомненно. Прикладывала ли она для этого минимум усилий? Старалась, честно. Но ее руки уже давно опустились и безвольно висели по швам. Первый друг появился несколько месяцев назад, когда она переехала в новое жилье. Соседский мальчишка оказался малолетним бандитом, но с ней вел себя порядочно и, она бы сказала, бережно. Несмотря на то, что Каяо выносит ему мозги и коверкает его имя. Чифую возможно мог бы стать единственной причиной не убивать себя. Миура для галочки посещала школу, общалась с парой-тройкой ребят, чтобы быть в курсе свежих сплетен, от скуки дралась на переменах с нахальными девчонками, а после уроков лениво плелась на подработку. Ее тетя — Марико, по материнской линии, устроила ее к себе, исключительно по доброте душевной, потому что ей было жалко бедную «сиротку». Удивительно, насколько разные получились два человека, вышедших из одной утробы. У Марико — нежная, добрая улыбка и трепетное сердце, а у твари, что породила саму Каяо, были мизерные чёрные глаза, ядовитое дыхание и тяжелая рука. Работа была не лишней, не пыльной, а на чужую жалость — похуй. Заработная плата в цветочной лавке не особо большая, а про чаевые японцы, кажется, вообще не слышали. И те гроши, что Каяо получала, она беззаботно сливала на новые шмотки. Брендовые вещи не носит — слишком дорого, закупается в сэкондах по выходным, чтобы каждый день носить что-то новое. Косметика оказалась под запретом, когда поняла, что у нее аллергия, а вот сумки и разного рода бижутерию — обожает. У Каяо целая коллекция очков, браслетов, цепочек, брелков на телефон и ключи. И, словно дракон, она чахла над своими сокровищами. Каяо с самого детства проебывала время в разных клубах, ходила в два кружка одновременно и искала занятия после школы. Потому что не хотелось возвращаться домой. Она искала себя. В танцах, в музыке, в рисовании, в сочинении стихов и даже пробовала написать книгу — тщетно. Ночами напролет сидела в компах — быстро надоело. Собирала икебаны — не екнуло. Боевые искусства — слишком напряжно, да и Тварь только сильнее злилась, когда Каяо научилась уклоняться. Пыталась вязать — не вышло, вступила в школе в швейный клуб — продержалась три дня. Со спортом она завязала пару лет назад, когда добилась фигуры наиболее привлекательной для общества. Готовить она умеет, но чтобы это было ее любимым дело — черта с два. Учеба ее не привлекает (иностранные языки в рот ебала, если честно). Читать — скучно. Для оригами нужна усидчивость и стальные нервы, чего у нее в избытке. Садоводство для тех, кто не боится земли, а Каяо терпеть не может, когда под ногтями грязь. У нее, наверное, только один путь впереди — заделаться проституткой, как мать. Не зря же Тварь постоянно пророчила ей, что вот Каяо вырастит и пойдёт по ее стопам. Более того — эта Дрянь один раз ее уже продала, чего теперь чураться? Она уже по шею в дерьме. Грязная и мерзкая. Каяо хмыкает на свои мрачные мысли и переводит взгляд за спину. Лучше все же броситься под машину, наверное. Но не сейчас. Вот поедет на выходных в Акихабару и там кинется на перекресток под понравившееся авто. А если выживет, то можно будет содрать круглую сумму с бедолаги. И, наконец-то, купить те прикольные очки от Гуччи. Она могла бы жить всем назло (что и делала ровно до сего дня) и смеяться Богам в лицо, но а толку от этого? Попусту кислород переводит. Терять ей все равно нечего. Души у нее нет. Да и кого-то столь безвольного и человеком назвать с натяжкой можно. Плакать по ней точно никто не будет, разве что тетя и-то не факт. Отец, наконец-то, вдохнет спокойно, что величайшая ошибка его жизни сама себя исправила. И ему больше не придется присылать ей ежемесячный платеж на еду и жилье. Чифую, наверное, расстроится. И только. Каяо не хотела умирать, кто знает, что ждёт ее на той стороне? Она точно попадёт в Ад, если он существует, а ее главным палачом там будет Тварь. Диллема в том, что и жить она не хотела в равной степени. Быть или не быть… К слову. Она ещё не пробывала себя в актерском мастерстве. Может, ей вступить в драмкружок? В одно время у нее была гиперфиксации на Шекспире. Подошла бы ей роль Джульетты? — Нет повести печальнее на свете, — пытается цитировать с чувством. И плотнее кутается в свою короткую флисовую куртку. Надо было колготки надеть, модница чертова. Руки в карманах то сжимаются, то разжимаются. Холодный ветер подмораживает голые коленки. В животе урчит. Когда она ела в последний раз? Вчера утром? Нет, кажется, в обед закинулась шоколадом. И по пути сюда выпила горячее какао, стаканчик от которого уже давно уплыл, а она сама до сих пор тут торчит. «Сделай это», — голосом Твари проносится в ее голове. Она слегка возмущена, что даже после смерти эта женщина все ещё вмешивалась в ее «жизнь». Каяо привыкла слушать только себя и делать все назло матери. Ее слегка трясло от выброса адреналина, но чувство было приятным. Она разворачивается к проезжей части, чтобы сойти с парапета, но голова закружилась в самый ненужный момент. Черт бы побрал этот низкий гемоглобин. Она вскрикивает, когда понимает, что летит в бездну. Пучина все же решила прибрать ее к своим рукам. Когда играешь с огнём, будь готов, что он тебя обожжет. Поделом. Каяо слышала, что перед смертью у человека проносится вся жизнь перед глазами, будто фотопленка. А ей и вспоминать нечего было. Разве что было самую малость обидно за то, что она так и не выгулила новое платье. Интересно, Чифую бы оно понравилось или бы он опять бухтел, что слишком коротко? В самый последний момент она успевает сгруппироваться, чего от себя не ожидала. Два урока плавания прошли не зря. Вода невыносимо холодная, благо течение не сильное. Мокрая куртка тянет вниз и она безжалостно прощается с ней. Из-за паники ее движения выходят дерганными и расходятся друг с другом, но она всплывает. Каяо никогда прежде не боролась за свою жизнь. Умирать, пиздец как, страшно. Какая же она была дура. Конченая идиотка. Если она переживет эту ночь, откинет все мысли о суициде и будет жить. Жить. Жить. Жить. Отдаст себя полностью учебе, даже поступит в университет! Устроится на высокооплачиваемую, престижную работу. Найдет себе парня, чтоб его, выйдет замуж и родит детей! Она тяжело дышит и содрогается всем телом, когда оказывается на берегу. Лёгкие жгло от боли, так как она все же успела нахлебаться речной воды. Изнеможенная заваливается на спину и начинает рыдать. Звезды издевательски подмигивали ей, но это лишь говорило ей о том, что она жива. Она плетется обратно на мост за своими вещами. После ночных купаний, она точно сляжет с пневмонией. Достает телефон из сумки, зажимает тройку и через пару секунд на экране начинается звонок. Чифую отвечает не сразу и начинает с ругательств. Она дрожащим голосом просит забрать ее, называет адрес и скидывает трубку. Зубы стучат друг о друга, ее всю трясет и она бессмысленно пытается согреть себя руками, пока идет к нему на встречу. Каяо впервые ни о чем не думает, пока бредет в сторону дома. В голове абсолютная пустота. И от этого так хорошо. Когда она слышит шум мотоцикла, останавливается и всматривается вперед. Фары слепят и жгут глаза, от чего невозможно разобрать, кто приехал. Но по голосу понимает. — Дура! Я тебе сколько раз говорил, не шляться по ночам? — ругает ее, как обычно. Чифую всегда был таким дотошно заботливым с ней. Слишком милый. — Ты почему вся мокрая? — ахает, находу снимая свою байкерскую крутку и накидывает на плечи. — Совсем из ума выжила? — он растирает ее, чтобы согреть. Впервые прикасается к ней, пускай и через одежду. Раньше она не позволяла парням дотрагиваться до себя… если бы Каяо знала, что это так приятно, то давно бы завела себе парня. — Чифуя-я-я, — ком подступил к горлу. — Чифую, — исправляет на автомате и даже ее состояние это не изменит. Он сетует на нее, как матушка после тяжелой смены, отчитывает ее за «любовь» одеваться не по погоде, что она такая дурында даже не удосужилась волосы отжать. Сажает ее на мотик, помогает перебрать прическу и старается не смотреть куда-либо ниже шеи, потому что знает, что Каяо без лифчика. — Ты что в речке искупалась? — недоумевает он. — Угу! Чифую точно знает — она ведьма. Глаза немигаюче смотрят на него, словно она пытается его околдовать. Черные, как уголь, блестят в свете полной луны, но зрачков не видать. Девчонку трясёт, как осиновый лист на ветру, но она, черт возьми, улыбается. Каяо так никогда не улыбалась. Но теперь она напоминала влюбленную дурочку со страниц манги, что он любит читать. Мертвые глаза загорелись, на щеках появился румянец, что вкупе с ее бледной кожей смотрится довольно контрастно, но завораживающее. Каяо буквально расцвела, как цветок. Так, как никогда не раскрывалась при нем. И она такая охуительно красивая, хоть и дрожит, хоть и вымокшая до нитки и заплаканная. Каяо не может быть не красивой. Он проверяет ее лоб, а после шею — тыльной стороной ладони. Холодная, как лёд. Но температуры вроде бы нет, уже хорошо. — Чифуя, — повторяет снова и он, естественно, ее поправляет, на что она, как обычно, не обращает внимания, — будешь моим парнем? — он глупо моргает, повторяя ее вопрос в своей голове. И краснеет как влюбленный до одури мальчишка. — Ты даже мое имя запомнить не можешь, — он не был бы Чифую Мацуно, если бы не удержался от ворчаний под нос. Ноги его перестали держать и он опустился на корточки. — Ты бредишь, — тяжело вздыхает. Снимает с нее холодную, хлюпающую обувь, которая почти расклеились из-за воды. — Ой, да ладно тебе, — дует губы. Блять. У него дрожат руки, когда он стаскивает с нее носочки и выжимает их. — Ну, так что? — склоняет голову на бок, с интересом наблюдая за ним сверху вниз. — Не хочешь? — Не хочу, — говорит прямо в лицо, а взгляд не может оторвать от искусанных губ. Завтра они наверняка припухнут. — Поедешь в моих носках? — Почему? — когда она хмурится, то забавно морщит носик. — Поеду. — Это так не работает, — он ногами снимает с пяток свою обувь, а затем стягивает разные носки — впопыхах ему было некогда выбирать, — и надевает ей. Он чувствует себя последним мудаком, так как пользуется случаем и со всей своей осторожностью проводит пальцами по ее нежной коже. Каяо не сопротивляется, не вздрагивает и не пытается на рефлексах оттолкнуть. С ней точно не все в порядке. — Дыхни-ка, — просит, поднимаясь к ее лицу. Алкоголем не пахнет, да она и не пьет, насколько он знает. — Ты принимала что-то? — Нет, — мотает головой и мокрые тяжелые пряди прилипают к щекам. — Топик тоже нужно снять, — делает вывод и принимается снимать свитер. Когда у него футболка задирается вместе с кофтой и на пару секунд оголяется накаченный, твердый пресс, Каяо до скрежета зубов хочет прикоснуться к нему. Он воровато оглядывается по сторонам: на улице никого не было и, к сожалению, не было укромного местечка, чтобы спрятаться. — У тебя пять секунд, — кладет ей свитер на колени. — Бля, стой. Не при мне же, — у него горят уши, но благо он вовремя ее остановил. Чифую заходит ей за спину, а спереди закрывает своей униформой. — Все, давай, — он упорно смотрит в небо, пока Каяо послушно выполняет его указания. Когда он обходит ее и помогает впихнуть руки в куртку, Каяо сопротивляется и пытается отказаться. Пару дней назад она бы без зазрения совести раздела его полностью, лишь бы согреться самой. — Ты ведь сам замерзнешь. — Мне не холодно, — Каяо видит, как его руки покрылись гусиной кожей и волосы встали дыбом. Неужели Чифую всегда был таким, а она просто воспринимала его как должное? Какой же она была невозможной дурой. — Не спорь, — просит устало и с тяжелым сердцем она согласилась. Он не может позволить себе, чтобы она заболела. — Поехали домой, ладно? Каяо крепко зажмурилась, стоило ему занести руку, а он всего лишь потрепал ее по смоляным волосам. От столь простого и безобидного жеста у нее все вскипело внутри. Необъяснимая волна прошлась от кончиков пальцев ног, сделала кувырок в животе, отозвалась мурашками на спине и теплом разлилась по щекам. Это сродни удару тока. Как будто она вернулась в детство и голыми руками схватилась за оголенный провод. Лицо у него до ужаса глупое, но такое красивое. Уголки глаз покраснели, что выглядит до невозможного очаровательно, а все его прикосновения такие приторные и мягкие, словно она фарфоровая кукла. Вот, что Каяо так отчаянно искала в этой жизни — любовь. — Ладно, — бурчит в сторону и чувствует, как жар распространяется по всему телу. Кажется пневмония ей точно обеспечена. — Если ты не хочешь со мной встречаться, тогда я найду себе другого парня, — она громко хмыкнула, прикрыв глаза. Пытается вывести на эмоции и задеть за живое. Невыносимая. — Не говори глупости, — кидает на нее недовольный взгляд, пока отжимает ее вещи, а после складывает в бардачок. Связывает между собой кроссовки шнурками и вместе с ее сумкой вешает на руль. Помогает ей надеть запасной шлем и садится за байк. — Держись крепко, — как всегда наставляет. Она умилительно дуется, прижимаясь к его спине, и он не сдерживает улыбки, когда отворачивается от нее. Он никогда и никому, не признаётся, что Каяо для него особенная. Его отдушина в тяжелые дни. Чифую никогда не интересовался своими соседями, тому пример был Баджи, с которым они, как оказалось, жили в одном доме. Но когда на первом этаже, в самой убогой и крошечной квартире заселилась девчонка, он не мог оставить это без внимания. Потому что мама ему все мозги проела. Каждый раз она приходила с работы и сетовала, как там бедняжка справляется совсем одна. И в один прекрасный вечер послала его проведать соседку и занести ей еды. Чифую как сейчас помнит. Бледная, как смерть, в растянутой широкой футболке и с разбитыми коленками. Волосы были собраны в небрежный хвост и пряди выбивались из резинки в разные стороны. А черные обсидиановые глаза сканировали его, будто он какой-то пришелец. Она сказала, что он красивый. И он пропал. Пацану в пубертате, романтизирующему всю эту «любовную хуйню», многого было не надо. Какое же это клише, только и подумал он, принимая поражение. Комплименты Мацуно слышал редко в свой адрес, но они никогда не были высказаны ему в лицо. И чаще всего после слышал, что он бандит, хулиган и лучше с ним вообще не связываться. Мать с детства учила его относиться к девчонкам аккуратно и с трепетом. И несмотря на его симпатичное личико, что он разделял все эти «бабские штучки», как любит говорить Баджи, что он практически джентельмен, чтоб его, Чифую женским вниманием был обделен. Может причиной была его морда, постоянно расквашенная? А Каяо любит его избитое лицо. Любит холодными пальцами трогать его синяки и царапины, специально надавливать, от чего он дергается и шипит от боли, но разрешает ей и дальше мучить его. Ее странная тяга к его измученному лицу была ненормальной, но от чего-то было приятно. Пусть хоть старые раны раздерет в кровь, лишь бы чувствовать ее кожу своей. Чифую слишком многое спускал ей с рук. — Приехали, — осведомляет, слегка пихая ее плечом. Каяо встрепенулась, словно уснула. Порой ее бесстрашие граничило на уровне полоумия. Чего только стоит тот случай, когда она лично собиралась побеседовать со своим сталкером. Благо Чифую во время подоспел и раскидал подозрительному мужику, что к чему. — Давай, запрыгивай, — подставляет ей спину. Каяо обвивает его своими маленькими ладошками и кажется снова погружается в дрему. А его сердце готово вырваться из груди. — Не спи. Тебе нужно принять горячий душ. — Мама дома? — спрашивает, когда понимает, что он несет ее к себе. Потому что ей нужно постирать вещи. У Каяо есть средства на стиральную машину, но при всем желание ту не уместить в ее маленькой квартирке. — Нет. Он ставит ее на ноги, только когда они оказываются у него в прихожей. Каяо тут же бежит за Пек Джеем и мелкий засранец не успевает спрятаться от ее загребущих рук. Кот не настроен на ласки и от того кусается и обороняется лапами, но Миуре похуй. Она целует его в лобик несколько раз и очень удачно отстраняется, когда Пек Джей уже готов был схватить ее за губу. У его кота по жизни было три настроения: пакостить (тогда не только их квартира, но и весь дом стоит на ушах), лениться (хоть тысячу раз его позови, он даже глазом не поведет) и просить жрать (у Чифую порой уши закладывает, когда он уж слишком громко орет). Приливы нежности у кота были в стадии лени, только тогда он позволял гладить себя. — Хоть бы куртку сняла, — поджимает губы, так как опять не удержался от бубнежа. Он дает ей сменную одежду, отправляет в душ, а сам заваривает чай. Пек Джей ластится в ногах, прося еду, и когда не получает свою долю — кусает за щиколотку. Не больно, но приятного мало. Чифую пытается ему объяснить, что до его кормежки еще рано, но разве это Исчадие Ада способно хоть слово разобрать? Он на свое имя-то редко откликался (исключительно из вредности). Черт с ним. Покормит сейчас немного, а на утро чуть меньше положит. И вот стоит Чифую Мацуно посреди кухни с дергающимся глазом и понимает — что коты, что женщины из него веревки вьют, а он и рад. И это заместитель капитана первого отряда Токийской Свастики? Баджи-сан бы оборжался. Когда Каяо приходит на кухню, он измеряет ей температуру и сует в руку кружку. Она смотрит на него новым взглядом, и все ее нутро сжимается. Чифую такой домашний: в заляпанной старой футболке, растянутых трениках и махровых тапочках. Ворчит, что она выперлась с мокрой бошкой, но сушит ей волосы полотенцем. Такой добрый и надежный. Она ведь сотни раз была у него в гостях и чуть реже — с ночёвкой, но неловкость она почувствовала только сегодня. — Голодна? — спрашивает ее, заглядывая в холодильник. — Нет… Так почему ты не хочешь со мной встречаться? — Блять, — он бьется затылком о полку, так как залез внутрь с головой и слышит, как она прыскает. Он, забыв о боли, удивлённо оборачивается, но Каяо сидит с непроницаемым лицом. Как обычно. Послышалось, наверное. — Допивай и иди спать, — целенаправлено игнорирует глупые вопросы и она сильно хмурит брови. — Если ночью будет плохо, позови меня. Поедем в больницу. — А ты, — его глаза округляются, когда он видит, что она смущена?! Блять. — Ляжешь рядом? — он сглатывает и волосы на затылке встают дыбом. В иной ситуации Каяо бы гнала его ссаными тряпками в гостиную на диван, будто старая сварливая жена. Она точно решила его свести с ума сегодня. Или сама лишилась рассудка окончательно. — Как скажешь, — отвечает отстраненно и старается на нее не смотреть. — У тебя все хорошо? — Да, — потирает шею, прислушиваясь к внутренним ощущениям. — Кажется, да. Он раскладывает старый футон возле кровати, укладывает ее спать, а сам идет в душ. Время доходит до трёх утра, а ведь им завтра ещё в школу идти. Когда он заходит в комнату, Каяо сладко сопит, а у него столько мыслей в голове, что сна ни в одном глазу. — Я, блять, должен был первый предложить! — разозленно шепчет в ночи и запястьями бьет себя по лбу. Потому что так звука меньше, чем от ладони. — И какого хуя я не согласился?! Он знал, что подобного предложения от нее не поступит — она ничего не предлагает дважды. Ему оставалось только на себе волосы драть и собственные локти кусать. Потому что Мацуно Чифую чертов романтик до мозга костей. И у него был идеальный план по признанию: в канун Нового Года в парке под фейерверками, рассказать ей о своих чувствах и попросить стать его девушкой. В его голове все было идеально разложено по полочкам. Они бы к этому времени окончательно привыкли к друг другу, Каяо бы перестала его остерегаться, а он бы активнее стал намекать на свое особое отношение к ней. Раскинуть сети, поймать в ловушку, чтобы она не смогла сказать «нет». Он ведь и не надеялся, что Миура чувствует к нему хоть кроху того, что и он. Каяо была неприступной королевой, смотрела на парней, как на говно и открыто мечтала каждому кости переломать. Он был исключением. Аномалией, по ее словам. Он не знает, что в ней поменялось, но чувствовал, что Каяо стала проще. Кукольное лицо обрело краски и научилось улыбаться по-настоящему. У Чифую сердце порхало, как бабочка, когда она смотрела на него искрящими глазами. К черту. До Нового Года ждать слишком долго. На фестиваль Мусаши же вроде тоже будут фейерверки, да? Нужно всего лишь подождать три месяца…