Научи любить

Часть первая. Связаны.

Люби, и учи себя любить.

———

Сидите на полу оба. Он — оперевшись всем весом об потрёпанный диван в гостиной. Всю обивку кровью Тодороки измазал, но тебе плевать. Бинтами осторожно швы на костяшках накрываешь, завязывая потуже. Волосы твои рассыпались по плечам. Спать пыталась. Не вышло. Тойа чувствует, как горит изнутри всё. Боль резкая, адская, невыносимая. Он корчится в очередной раз, а ты напрягаешься всем телом, пытаясь помочь. Причуда твоя - эмпатия. Все чувства человека можешь перенять на себя при необходимости, чтобы спутнику не так больно было. Мужчина выдыхает тяжко, по лбу пот солёными каплями течёт. — Прекрати, — голос его бархатный с небольшой хрипотцой — услада для ушей. Так вкусно он разговаривает, так щекотливо, что бабочки внутри снова взмахивают крыльями. Ты молчишь упорно, завязывая бинт между мужских пальцев. Тойа видит, как на шее у тебя царапины — пару минут назад украшающие его кожу — заживают. Он цокает недовольно, а ты усмехаешься только. Да, потом придётся несладко, однако кому из вас просто? Правильно — никому. Оба мучаетесь. Ты от вечных недоговорок с его стороны, беспокойных одиноких ночей. Он — от ненависти к самому себе. Как бы не старался, любить не получается. Как бы душа не кричала о горячих чувствах, губы его не разомкнуться в нежном слове никогда. От этого горько. Мужчине остаётся только наблюдать за тобой издалека. Но порой он не сдерживается, а ты взрываешься. Жить с Тойей Тодороки — значит жить на пороховой бочке и никуда не деваться от этого. — И ты прекрати, — мягкий голос ласкает слух мужской, навевая спокойствие. Пульс стихает понемногу, успокаивается сердцебиение. Тойа брови поднимает в непонимании полном. Стреляешь в сидящего напротив резким взглядом. Не сулит это никогда ничего хорошего, Тойа знает. — Прекрати так издеваться. — Не уточняешь, над кем именно, потому что слова твои сейчас - всего лишь звук пустой. Хмуришься, а внутри закипает всё. Ты бы съязвила о шрамах, мол, этих мало? Если бы только не знала, каковТойа Тодороки на самом деле. — Знаешь, иногда мне кажется, что я в твоей игре просто очередная пешка. — Поднимаешься, взгляд опустив на аптечку раскрытую. — Вот только не знаю, какой с меня прок. — Так и висят в воздухе слова, накаляя атмосферу. Шагаешь прочь, надеясь, что глаз-стекляшек он не видел. То, что сейчас Тойа чувствует, взглядом тебя провожая, не сравнить с тем ощущением, которое ты забрала. Ты словесно умудрялась бить сильнее и ниже, чем кто-либо физически. И всё, что может Тодороки в таких ситуациях — защищаться. — Ты ведь знала, на что идёшь! — крик его остаётся без ответа. Он не в силах подняться даже на ноги, о каких глубоких разговорах может речь тогда идти. В груди щемит от таких слов. Конечно, знала. Знала и надеялась, что хоть как-то облегчишь ему жизнь. Не вышло. Так происходит каждый раз. Ругаетесь, а миритесь только в моменты, когда висит Тойа на волоске. Приползает к кровати искалеченный, побитый до невозможности. И всё, на что хватает сил — по имени тебя позвать. О помощи он не просит. Не может. Но точно знает, что не бросишь, что вызволишь. Совесть сжирает его по ночам, ненависть только масла в огонь подливает. Тойа Тодороки не умеет любить и учиться любить не может. Не для него такое роскошное чувство как любовь. И честно говоря, Тойа тоже считает, что в твоей игре он лишь средство для достижения цели. Боль постепенно оставляет мужское тело, только спазмы о ней напоминают. Мышцы ноют жалко, а Тодороки, удерживаясь за подлокотник, поднимается. На стену оперевшись всем весом, медленно шагает в спальню. В комнату, которая давно стала только твоей. Дверь приоткрыта, тускло горит на столе лампа, мигает иногда противно так, жутковато. Тойа молчит. Страх сковал его тело и от этого тошно. Переживает так, да ещё из-за кого! Из-за какой-то девчонки! Из-за девчонки, которая когда-то спасла ему жизнь. Тойа мириться со своими пороками пытается. Ему невыносимо наблюдать за тем, как утром ты не здороваешься, как раньше. Невыносимо видеть, что больше не улыбаешься. Тойа понимает: он тебя убивает постепенно. Если с другими цветёшь, то с ним — вянешь. Тодороки с опаской толкает дверь, неуверенно ступая внутрь. Он взглядом твой силуэт находит в кровати. Дышишь рвано, прикрывшись одеялом. В комнате прохладно, Тойа глазами к окну мечется. Открыто. Цокает недовольно, едва держась на ногах, подходит к кровати, усаживается на самый её край. Замираешь. А Тойе на мгновенье кажется, что ты не дышишь вовсе. Ждёшь, что он рядом уляжется. Такое бывает крайне редко, но в такие моменты его отпускать не хочется. Желаешь всем телом прижаться, губами касаться крепкой шеи и шептать о том, как сильно любишь. Тодороки несколько раз рот открывает, желает сказать хоть что-то, но он не может. Как будто кость ему поперёк глотки встала и мешает даже просто дышать. Тойа кончиками пальцев зарывается в густые пряди свои, у самых корней сжимает. Он чувствует, как ворочаешься в постели, но не оборачивается. Твои руки нежные с холодными кончиками пальцев обжигают его горячую кожу. Гладишь плечи аккуратно, садишься рядом, поджав ноги. — Тойа, — хриплым шёпотом зовёшь, скользишь пальцами по его скуле, задевая ссадины небольшие. Он голову поворачивает, но глаз поднимать не осмеливается. Так жалок, так отвратителен. Ему чувства трепетные не знакомы, но когда всё же взглядом встречается с твоими глазами, что-то у него ёкает под рёбрами. Он точно понимает, что ты совсем не пешка на его шахматной доске. Ты — королева. Тодороки замечает в свете тусклом, как блестят прозрачные дорожки на твоих щеках. Тойа роняет голову тебе на грудь. Губами касаешься влажной макушки, прижимая ближе. Он руками перебинтованными обвивает хрупкое тело, вдыхая сладкий запах вишни и шоколада. Затем отстраняется вдруг резко, внезапнотак, что холодок бежит по коже. Боишься, что доверие его, которое выстраивать приходится по крупицам, рассыпалось. Тойа держит тебя за плечи так крепко, что на утро, вероятно, останутся синяки. Кусаешь губу нижнюю, чтобы боль унять, а потом запястье мужское хватаешь, прижимаешь к груди своей в том месте, где бешено стучит сердце. Он замирает, брови мужские ползут вверх, огрубевшие подушечки пальцев гладят нежную кожу. Тодороки чувствует, как колотится твоё сердце, как вздымается клетка грудная от дыхания. Чувствует второй ладонью мурашки, которыми покрывается женское тело. — Я люблю тебя, — шепчешь так отчаянно, как только можешь. Ладонью касаешься мужской щеки, в глаза заглянув. — Я с тобой не играю. Молчите какое-то время. И Тойа чувствует то, что ранее не доводилось - лёгкое, невесомое почти чувство внизу живота, и ярое желание к тебе прикоснуться. Но в то же время боится, не решается. Поэтому действуешь ты. Касаешься губ обветренных нежно, ласково. Целуешь то отстраняясь, то впиваясь сильнее. Тодороки от плеча выше, сжимает немного тонкую шею, не зная, куда напряжение ещё выпустить. Мужчина, смелости набравшись, целует сильнее, хочет на кровать тебя уложить, да обласкать, вот только боль невыносимая ему мешает. Он отстраняется, стонет от боли, а ты касаешься раны глубокой под ребром мужским. Перенимаешь часть ощущения горького, будучи не в силах видеть, как он мучается. Тойа цокает недовольно. Ему не нравится, когда ты так делаешь. Он себя бесполезным чувствует. — Помочь же пытаюсь. А ты бесишься, — улыбаешься горько, а он прикасается к ладони твоей, что на ребре его лежит. — Тебе ведь больно, — снова хрипит Тодороки, пытаясь убрать твою ладонь. — Но не так, как тебе. Даже не то что бы больно. Скорее...неприятно? Отстраняешься, чмокнув его в лоб. — Ложись спать. — И Тодороки не в силах противиться, но и доползти до изголовья нет возможности. Даби только укладывается на колени твои, свесив ноги. Так хорошо, безмятежно и...опасно. Ты чувствуешь сильное его сердца биение, трепетно гладишь по голове и лёгкими касаниями вытаскиваешь из Тодороки весь негатив. Мужчина не помнит, как проваливается в сон. В голове мелькает воспоминание только о том, как ласково губами касаешься лба, шепнув в последний раз слова о любви.