"Я тебя обожаю"

Они идут по лестнице, усыпанной трупами игроков. Зелёные костюмы перепачканы кровью, глаза бесцельно устремлены вверх, Ги-хун было задерживается, чтобы закрыть их бедному Дэ Хо, но солдаты не разрешают. Да и как бы он сделал это, раз руки его так неконтролируемо дрожат?.. Чон-Бэ стоит в арке и смотрит на него, проходящего мимо, из груди его течёт потоками кровь, лицо мертвенно-бледное, но его это не беспокоит. Его беспокоит другое: «Почему ты взял с собой меня, а не Ёниля?!» И Ги-хуну не хочется смотреть в его сторону: и он не смотрит — проходит мимо, испытывая непонятную тошноту... Вдруг картина меняется и теперь он видит очередь на завтрак в две шеренги. Раздают омлет из двух яиц, тост и шоколадное молоко. Ги-хун где-то посередине, впереди него пожилая женщина разговаривает со своим сыном — зрелым мужчиной лет всего на десять младше Ги-хуна. Что она говорит 456-й не разбирает, но эти двое всё оборачиваются на него, совершенно не стесняясь, что он это замечает. На их лицах — гадливость. Женщина тычет в его сторону пальцем. Ги-хун смотрит в сторону, смущаясь её внимания и в следующую секунду чувствует на себе чьи-то руки. Он резко поворачивает голову и видит Ведущего в чёрной маске. Выражения глаз не разобрать — мешает тень, отбрасываемая черным пластиком. Сильные руки в перчатках крепко держат Ги-хуна за бедра, а сам мужчина прижимается к его заду вставшим членом. — 456-й, — механическим голосом произносит он, — опуститесь на колени и обопритесь на ладони. Ги-хун чувствует его стояк, как чувствует, что абсолютно всё — и игроки, и солдаты смотрят в их сторону. Охваченный стыдом и ужасом, он не двигается с места. Ему жарко, футболка с зелёными цифрами вымокла от пота. — 456-й, — повторяет Ведущий, — вы дали слово. Не дожидаясь, когда Ги-хун отреагирует, мужчина подзывает солдат. 456-й игрок тупо наблюдает их приближение, не пытаясь сбежать. Он напрочь потерял способность двигаться или сопротивляться. Ведущему не приходится объяснять подчинённым, что делать — те понимают без слов, точно это одна из их повседневных задач. Прочие игроки расступаются, давая им место. Ги-хун в коленопреклонном положении. Его толкают в спину, и он смиренно припадает на ладони. Он полностью обнажён. Голова опущена, и пот струйками стекает по шее, исчезая в густоте волос. Ему одновременно щекотно, стыдно и страшно. — 456-й, — произносит Ведущий, — это и есть следующая игра. Желаю удачи. Ги-хун испуганно дёргает головой и видит, что Ведущий отступает в сторону, а игроки — теперь только мужского пола — медленно выстраиваются в ряд. Первый к застывшему в позе собаки подходит Ёниль. Не мигая, со своим странно застывшим выражением лица он смотрит Ги-хуну в глаза, запускает пальцы за резинку штанов и тащит их вниз... * * * Ги-хун резко проснулся от ощущения поцелуев на своей шее, рук на косточках своего таза и тесно прижимавшегося к его бедру чужого стояка. Его локоть среагировал прежде сознания, однако следом за этим рефлекторным ударом в рёбра, чужая рука в одну секунду переместилась с бедра Ги-хуна к его перебинтованному запястью и резко дернула вверх, одновременно переворачивая пленника на спину, после чего вторая рука тут же схватила второе перебинтованное запястье и прижала его к первому — над головой Ги-хуна. Тот выгнулся дугой, в отличие от собственного тела не замечая саднящей боли — от приложенного давления на белой марле под кистями выступила кровь. — Ги-хун, — угрожающе произнес Ёниль, заглядывая в лицо своему пленнику, — мы ведь с тобой договорились? Его стояк снова упирался в бедро Ги-хуну, и тот повёл ногой в сторону, стараясь избавиться от этого соприкосновения. Тошнота подступила к горлу. — Это со сна, — сердито буркнул тот, глядя на своего тюремщика исподлобья и краснея — то ли от стыда, то ли от злости, то ли от того и другого одновременно. Он, может, хотел выглядеть угрожающе, но положение этого не позволяло. Ин Хо вспомнилось, как тот угрожал ему в лимузине, растроганно улыбнулся и отпустил его руки — чтобы затем ухватить за подбородок и соединить вместе их губы, с пылом вгрызаясь в него, ощущая ладонями и цепляясь пальцами за изгибы тощего, но от этого не теряющего своей притягательности теплого тела... Ги-хун шумно вздохнул и без энтузиазма ответил на вторжение в его рот чужого языка. Он просто лежал, смиренно принимая поцелуи и терпел руки, гуляющие по его телу. 456-й согласился не сопротивляться, но не подыгрывать, и сейчас Ин Хо понял свою ошибку — он был слишком щедр, разрешив свободной воле его пленника жить своей жизнью. С другой стороны, он и не мог приказать 456-му желать его в ответ. Во всяком случае, не всему его телу, подумал Ин Хо, добравшись до утренней эрекции Ги-хуна и слегка пожав через ткань боксеров. Тот вытерпел и не издал ни звука. — Сходи-ка в душ, принцесса, — сказал Ин Хо располагая на щеках и веках Ги-хуна лёгкие поцелуи, прежде чем ещё разок чмокнуть в губы, — ты весь пропах потом. Тот отреагировал на это молчанием и хмурым взглядом. Что ж, было бы странно, будь Ги-хун в лучшем расположении духа. Хоть Ин Хо этого бы, пожалуй, хотелось. — Вперёд, — сказал он, отпустил руки 456-го, а затем и вовсе слез с него, оставляя мокрый след на его коже и на одеяле, там где их касался — сам Ин Хо уже сходил в душ, но был не против повторно испачкаться о своего пленника. — А я пока приготовлю тебе завтрак. Тот дёрнул удивлённо бровью и приоткрыл было рот, но: «Ты что, сам готовишь?» всё-таки не спросил, как и не ответил на предполагаемый вопрос. Вместо этого сдвинул угрюмо брови, и сполз с кровати, чтобы направить затем свои шаги в ванную комнату. От разрозненных воспоминаний о вчерашнем и от мыслей о грядущем его снова затошнило. Ги-хун зажмурился, с силой протёр лицо рукой, почувствовал влагу на ладони и затем коснулся, чтобы проверить, уголка глаза. Так и есть, понял пленник, он плачет. Он перестал вытирать щёки и позволил слезам стремиться вниз. Сжал ладони и пальцы в кулаки. До бела. Испытывая полную безысходность. * * * Назвать комфортной тишину, царившую между ними за завтраком было бы трудно. По крайней мере, Ёниль не заводил светского разговора о погоде или бирже труда, и не заставлял Ги-хуна принимать в этом участие. Но он неотрывно смотрел на него, пока пленник неохотно потягивал кофе из фарфоровой чашки, сознательно игнорируя расставленные перед ним яства. Свежеиспечённые круассаны с джемом, эклеры с шоколадной глазурью и миндальным хлопьями покоились на белоснежных тарелках, на продолговатом подносе блестящая свежим боком красная клубника и мягкая жёлтая груша были нарезаны маленькими кусочками — зацепившись за них взглядом и оценив то, как они поданы, Ги-хун насторожился, — как бы Ёнилю не вздумалось кормить его с чайной ложечки. Или с вилки, разницы нет. Всё оставалось нетронутым. Ёниль, казалось, потерял романтический настрой, обуревавший его до завтрака. Смотрел жёстче, не улыбался, прищуренно вглядывался в своего пленника, будто оценивая его и просчитывая наперёд свои и его — ходы. В сером макинтоше, застёгнутом на все внутренние пуговицы, он расправил грудную клетку, расположился свободно в кресле и явно ощущал себя хозяином положения. Ги-хуну вспомнилось, как два года назад в лимузине с завязанными глазами, не видя Ёниля, он чувствовал на себе этот холодный взгляд — взгляд превосходства, взгляд властелина, который может взять всё, что захочет, сделать всё, что ему вздумается, и сломить любого, кто только осмелится назвать себя непокорённым... — Ги-хун, — произнес властелин без всякой теплой нотки в голосе, слегка улыбаясь уголком губ, — если бы не твой штурм, сегодня ты бы поцеловал меня по своей воле... Ги-хун, в выданном ему шёлковом бордовом халате с запахом, надетым на голое тело, сидел против него. Он вздрогнул, когда услышал, какая игра на очереди, и настороженно посмотрел на Ёниля. — Сегодня участники играют в шарики, — продолжал тот. — Я бы встал в пару с тобой, и ты бы согласился подарить мне взамен шариков поцелуй, — его ухмылка стала шире, насмешливей. — Ты добр, Ги-хун, ты сочувствовал бы мне, не захотел бы принимать мою жертву, но всё-таки ты бы позволил мне зажать тебя там, впиться в тебя губами, зная, что это последние секунды моей жизни... К сожалению, поцелуй — это всё, чем мне пришлось бы ограничиться... «В отличие от того, что имею сейчас» прочёл в его глазах Ги-хун и почувствовал, как краснеют его скулы. Он нахмурился, силясь перебороть каким-нибудь образом этот предательский румянец. Уставив взгляд на тающую глазурь эклера он уверенно возразил: — Я не встал бы в пару с тобой, Ёниль. Тот поднял бровь, в глубине души чувствуя себя обиженным. — Почему? Даже если бы я тебя выбрал?.. Ин Хо казалось, что он сумел подобраться к Ги-хуну, и Ёнилем влезть ему в голову, и, может даже, занять уголок в его сердце... Однако, тот так просто его отвергал, что невольно закрадывались сомнения, что на самом деле Ин Хо плохо осознавал происходящее. Ги-хун некоторое время молчал и долго тянул по глотку кофе, погружаясь в себя, потом поставил пустую кружку на стол и вдруг посмотрел на своего тюремщика взглядом, исполненным ненависти. — Потому что для меня ты был важнее всех, — и прежде, чем тот отреагировал, добавил со злостью ещё большей. — Важнее всех после Чон-Бэ. Его почти трясло после этих слов. Он зажмурился и сжал кулаки. Ёниль и представления не имел, чего бы стоило Ги-хуну пережить эту игру. И он так легко придумывал сценарий, где Ги-хун должен жертвовать кем-то дорогим. Второй раз он бы стал причиной смерти номера 001, второй раз бы он чувствовал бы себя мерзавцем, мошенником и предателем — как бы хорошо и честно ни сыграл в эту игру, и второй раз его муки совести стали бы разменной монетой в этом обмане. Ёнилю было совершенно плевать на его страдания. — Но Чон-Бэ теперь мёртв, — слегка наклонив голову заметил Ведущий. Он, казалось, развлекался, слушая такие подробности. Губы его изогнулись в улыбке. — Из-за тебя, — выплюнул Ги-хун и заскрежетал зубами, когда тот, не таясь, усмехнулся и отозвался эхом: «Из-за меня». — Ты ублюдок, — тихо прошипел угрожающим тоном Ги-хун. Он уже был готов предать своё слово, броситься на Ёниля (или кто он там есть) и задушить его голыми руками — каким бы боевым искусством тот ни владел, каким бы сверхчеловеком ни был, но две уверенные мужские руки, плотно сжимающие трахею обязательно сделают своё дело. Надо всего лишь занять выгодное положение и как следует вцепиться ему в горло... — Мне нравится твоя ярость, она сжигает тебя изнутри, — проговорил вдруг Ёниль глубоким темным голосом. — Твоя страсть, твоя ненависть, отброшенная прочь доброта «во имя справедливости» — это убивает тебя... — он соединил их взгляды — свой, исполненный страстного томления и ошеломлённый — Ги-хуна. Ин Хо улыбнулся, проникаясь недавними воспоминаниями. — Когда ты страдал, прячась под кроватями, пока резали твоих единомышленников, когда ты дрожал всем телом рядом со мной — мне хотелось залезть на тебя, придавить своим весом, стащить с тебя штаны и как следует отыметь без всякой подготовки, пока игроки, не замечая нас, продолжали бы уничтожать друг друга, — он шумно вздохнул, воспроизводя в воображении эту сцену, и заметил, каким шоком отозвалось его откровение на Ги-хуне. Это понравилось ему ещё больше. — А сейчас я хочу, чтобы ты подошёл сюда. Не сразу, но Ги-хун подчинился — после второго повторения приказа. Поднялся, расправляя складки бордового халата, надетого на голое тело и, не чувствуя ног, двинулся к Ин Хо. Тот поймал его за руку и без всякой нежности дёрнул вниз, заставляя опуститься на пол рядом с креслом, между своих колен. — Будь хорошим мальчиком, — сказал он выбывшему номеру 456 и милостиво погладил его по скуле. — Вот так, молодец... Теперь расстегни мне ширинку... — он дал ему время, но Ги-хун не пошевелился — дрожа, он смотрел на Ёниля, стараясь не замечать явного возбуждения плоти перед самым своим лицом. — Ты раньше кому-нибудь делал минет? — спросил тогда Ин Хо всё тем же холодным темным голосом, сам касаясь бегунка на своих брюках. Когда тот дёрнул отрицательно подбородком, злодей снисходительно кивнул. — Что ж, тем хуже для меня. Но я потерплю, а ты — постараешься... Звук открывающейся молнии заставил Ги-хуна отпрянуть — и он бы бросился прочь, если бы Ин Хо не поймал его за руку и не заставил вновь сесть возле себя на пол. — Не заставляй меня это делать, Ёниль... — попросил пленник, глядя на него умоляюще. Унижение горело на его скулах, душило за горло и вытекало слезами из глаз. — Тебе всё равно придётся научиться, — снисходительно улыбнулся Ёниль, зарываясь пальцами в его волосы. — Помнишь «сладкие соты»? Тебе так подходит стоять на коленях, оттопырив зад и облизывая эти кружки, — он томно потянул за темные короткие пряди. — Я пересматривал эту запись. Закрывал глаза, представляя тебя... Красный как рак Ги-хун высвободился из-под его руки, вынырнул и тяжело поднялся на ноги, злобно уставился на своего врага. От Ёниля в нем не осталось ничего, это был безжалостный тип в маске, отвратительный, погрязший в собственной похоти, жестокости и безнаказанности. — Я не собираюсь делать тебе минет, сволочь. Иди к чёрту. Ин Хо сузил глаза. — Подчиняйся, 456-й, или мне придётся заставить тебя пожалеть. Он уже полностью вошёл в свою роль — безликого существа без человеческих слабостей — таких как жалость или сострадание. — Как ты накажешь меня? — усмехнулся горько Ги-хун. — Мне нечего больше терять. Он скрестил на груди руки, и запах его бордового халата сбился на бок, обнажая красивые мускулы груди. Взгляд Ин Хо задержался на этом участке, затем рассредоточился, охватывая всю фигуру Ги-хуна в окружении струящейся ткани, затянутой поясом на тонкой по-девичьи талии. — Ты будешь наблюдать, как проходит четвёртая игра, — сказал он, наконец, подняв взгляд к глазам своего пленника. — И я принесу соджу для нашего совместного просмотра. От слова «соджу» в животе 456-го всё перевернулось. Вспомнился Чон-Бэ, их разговор во время ночного караула, смех, ощущение дружеского плеча и уюта, забытого за эти два года... Потом холодный взгляд Ёниля: «Угостишь меня соджу, когда выберемся». Затем его рука, держащая пистолет... Ги-хун проглотил комок, скопившийся в горле, и тихо, но явственно, произнёс: — Я не хочу. Зачем ему смотреть, если он не может помочь? Да и что бы он мог сделать, окажись Ги-хун там, среди участников? Это игра, в которой нет победителей, но вместо проигравших есть трупы. — Это твое наказание. Ин Хо подошел ближе, ухватил его за подбородок, и, больно прижимая к зубам, поцеловал без нежности губы. Не пытаясь проникнуть языком — это была не ласка и не прелюдия, это было предупреждение: у Ги-хуна нет права голоса. Глядя пленнику в глаза, Ведущий, с начала завтрака ждавший своего часа, надел свою чёрную маску почти театральным жестом, закрепил её на затылке фастексом, затем поднял капюшон серого макинтоша... — Через час, — произнёс он механическим голосом, но не ушёл сразу и некоторое время наблюдал 456-го, пока тот неподвижно стоял напротив, насупившись и обнимая самого себя за плечи. Наверное, даже не замечая, что принял такую беззащитную позу, не подозревая, как трогательно выглядит в своем шелковом халате, под которым нет совершенно ничего... Возможно, Ин Хо бы хотелось запустить под эту ткань руку, огладить красивое тело, любовно привлечь к себе - если бы только Ги-хун сделал хоть шаг навстречу или взглянул с меньшею злостью, но пришлось развернуться и уйти, так и не дождавшись ни слова на прощание. Возможно, Ин Хо придётся заняться воспитанием своего пленника, начав с команды «к ноге» и навыка хотя бы внешне проявлять радость от присутствия хозяина — он подыщет средства для его обучения, подберёт нужную меру... Но прежде, Ин Хо нужно поставить Игру обратно на рельсы, проверить и закрутить как следует гайки развинченные 456-м игроком. До прибытия в скором времени VIP-ов, у Ведущего скопилось много не терпящих отлагательств дел.