Утро станет сном

— Пришла за документами, а, Райли? — Карлайл был мрачнее тучи. Крепкие жесткие пальцы едва дрожали, когда пытались справиться с замком. — Или, быть может, ты заскучала по работе? — Доктор отпустил дверную ручку и сделал несколько шагов. Мертвые ладони обдавало то жаром, то холодом, а голод выгрызал одну за другой голосовые связки, превращая каждое слово в подобие рыка. Боль в груди все нарастала, перетекая в агонию, желудок пылал. Будучи трупом, становилось почти смешно осознавать все это: свои новые чувства и свою старую, почти забытую боль, но Карлайлу было совсем не до смеха. Палата плыла перед глазами, ноги подкашивались, а холодный пот сразу же испарялся, лишь только попав на почти серую кожу. Разум, вызнобленный голодом, тревогами последних недель и яростью, едва удерживал контроль над телом. Впрочем, Карлайл все еще помнил, что он — миролюбивый вампир, непоколебимый, незыблемый пример для своих детей и других кланов, эмпат, питающийся кровью животных... Он совсем не хочет пить людей...Когда все закончится, они вместе с семьей сходят на охоту, поймают какого-нибудь лося или медведя... Нет, он совсем-совсем не хочет крови Райли... Не хочет свернуть ее куриную шею и заставить, наконец, эту пустышку заткнуться. Карлайл не желает смотреть, как накладные ресницы разлепляются и дрожат, а капилляры в расширившихся от ужаса глазах лопаются, заливая багровым весь белок. Он никак не хотел бы видеть в стекленеющих зрачках напротив отражение зверя, отражение себя истинного, а не этого благодушного китайского болванчика, что носит овечью шкуру, только кивает и улыбается, улыбается и кивает. Что бы ни сказала Райли, что бы ни собиралась сделать, он должен ее остановить до того, как потеряет себя... Он не хочет и крови Беллы, не желает вгрызться в ее тонкую мраморную шею с соблазнительно пульсирующей веной, высушить это тело в десяток неимоверно долгих глотков... Нет, Карлайл не сможет видеть ее бесконечно прекрасное имя на очередном блестящем надгробии среди сотен тысяч таких же памятников своего личного кладбища величиной с пресловутый Форкс. Он до дрожи, до крика желает наблюдать, как тонкие чуть потрескавшиеся губы будут суматошно втягивать воздух после долгой пробежки, сожмутся от досады или расплывутся в кроткой улыбке... Он пообещал себе, что, пока он жив, эти карие глаза обязательно дрогнут под прикрытыми веками, оповещая об очередном кошмаре, а тонкие изящные пальцы еще не раз вцепятся в рукав его халата, вдавят в окаменевшее запястье призрачное тепло незаслуженных прикосновений, оставят на коже свой запах. Нет, Карлайл не хочет ее крови. Карлайл лучше отгрызет себе язык и бросит его от себя, чем навредит той, которую должен защищать. Ноги едва слушались его, когда он снова и снова делал шаг, как обычный человек, а не сломанная марионетка с подкашивающимися коленями. Окровавленный язык снова рассекли мучительно долго прорезывающиеся клыки. Своя кровь была на вкус, как бутафорская. Вся его жизнь — сплошная фикция, ширма, затянувшаяся ложь. — Не подходите, иначе я ей эту иголку в глаз воткну, хотите?! — Взвизгнула секретарша, пылая досадой и едва скрываемой яростью. Она угрожающе сверкнула шприцем и поднесла его к лицу девушки, показывая серьезность своих намерений. Рука с аккуратным маникюром и темными пятнами автозагара странно подрагивала. — Мне терять нечего! — Я убедил шерифа не отправлять тебя в камеру к уголовникам, — грустно прошелестел доктор, продвигаясь вглубь палаты. Райли больше не смотрела на Беллу, потому что ей казалось, что даже во сне эта сучка улыбается и празднует победу. — Я подарил тебе возможность искупить свою вину чистосердечным признанием. Ты могла все забыть и жить дальше, но вот мы здесь. Опять. — Мне не нужны ваши подачки! Я...— не успела секретарша произнести последнюю фразу, как тут же ее запястья оказались в стальной хватке чужих ледяных пальцев. Шприц с глухим стуком упал на пол, а опасно поблескивающая игла оторвалась и закатилась под кровать. С наслаждением вдохнув воздух около чужой шеи, Карлайл облизал горькую от парфюма кожу по линии бешено пульсирующей сонной артерии. Райли неестественно сжалась, обмякла, всхлипнула. Однако, правда была в том, что сейчас испытывала боль не только она. Мертвые внутренности доктора выворачивал голод, звериная жажда, гнев и досада. Через несколько долгих мучительных секунд Карлайл оторвался от шеи, но хватку не ослабил. — Майкл мертв, пойми наконец. Незачем храбриться и патетично мямлить. Никто не заставляет тебя играть злодейку и жертвовать собой ради чужой мести, — с каждой произнесенной фразой доктор все сильнее вжимался в девушку и буквально вдавливал бывшую подчиненную в стену. Вскоре послышались хрипы, смешанные с истерическими попытками сделать вдох. — Единственный злодей здесь... это...вы. Я просто хотела, чтобы вы обратили на меня внимание... Я окучивала вас три года, а тут появляется эта...девочка, и доктор Каллен «поплыл». Голодные карие глаза встретились с серыми. Он мог биться об заклад, что Райли даже не понимает, почему на все ее знаки внимания до сих пор не получила ответа. Эта девушка могла бы быть в разы красивее, если бы не пыталась казаться той, кем по сути не является: автозагар, накладные ногти, силиконовая грудь, наращенные волосы...Когда все это горит, смрад с одежды выветривается нескоро. — Именно поэтому ты согласилась вколоть беззащитной девушке целый шприц средства для мытья окон, пока Майкл отвлекал меня? Ты — дура, интриганка и алкоголичка, но никак не убийца. Проснись же, — едва не кричал он, — проснись или умрешь. Почему-то Райли ни на секунду не сомневалась, что доктор говорил чистую правду. Слезы, такие же, как и кожа, горькие, струились по накрашенным щекам, разъедая несколько слоев пудры, превращая лицо в посмертную маску. Горло доктора сковало спазмом, почти тошнотворный запах своей крови смешивался с запахом загнанной в угол добычи, таким сладким и манящим, таким будоражащим... Что он знает о человеческой душе? Что он вообще может знать о людских чувствах, когда сам не ощущает ничего, кроме голода? Кто здесь настоящее животное без принципов и преград: Майкл или Райли, а, может быть, Карлайл? Удар пришелся на стену рядом с лицом бывшей подчиненной. Треск перегородки был почти неслышен за невыносимым визгом и криками. Кое-как вырвавшись из стремительно слабеющей хватки, она, спотыкаясь, засеменила к выходу, даже не взглянув на некогда обожаемого доктора. Открыв дверь, девушка рванула вон из палаты, оглушая мед персонал своими воплями. Карлайл снова поднял руку, неестественно рвано огладив пальцами вмятину, оставленную в стене и беззвучно рассмеялся. — Доктор... — Карлайл даже не сдвинулся с места. Он не ответил и тогда, когда его окликнули второй раз. По звукам было понятно, что Белла снова завозилась в кровати и притихла. Девушка поняла, что ей не ответят, поэтому решила тактично подождать, когда доктор захочет говорить. Знает ли она, что сейчас, как никогда, близка к смерти? Карлайл представил, как впивается последним поцелуем в эти безжалостно острые ключицы. Эта девочка тоже может причинить боль. В своих фантазиях он дарует ей сон, полный света, сон, лишенный тревог за будущее и сожалений о настоящем, сон, о котором мечтал с самой первой ночи в том треклятом погребе. Он и сам будет проклят за свои грехи и брошен в геенну, разверзнувшуюся в карих омутах. Эта девочка тоже может быть смертоносной. — Доктор Каллен, что с вами? Не сказав ни слова, Карлайл вышел вон. Наплевав на нормы приличия, он молча последовал к машине, игнорируя встречающихся на пути коллег. Доехав до леса, доктор бросил машину на обочине и спешно углубился в чащу. Поймать кабана не составило труда, но теплая кровь, заструившаяся по горлу, не принесла облегчения.