Утро станет сном

— Пришли проведать друга? — проговорил старый смотритель, когда увидел сидящего на скамейке человека. Заметив отстраненный и слегка дезориентированный взгляд незнакомца, мужчина кивнул на маленький склеп, величественно возвышающийся над разбросанными до самого горизонта рядами одиночных могил. Строение вспарывало небеса пиками арок и выжигало улыбки на лицах людей грязными пятнами витражей. — Нет, — выдавил из себя человек с пшеничными волосами и яркими для человека, почти янтарными глазами. — Не друга, — собеседник замялся. Ветер трепал лацканы его идеально выглаженного костюма, забирался под шерстяное кашне, холодил и без того неживое сердце. На застывшем в замешательстве лице отражалась тоска. Кожа незнакомца была почти как у младенца: на ней не было ни единой морщинки, ни одной язвы, шрама или другого изъяна, никаких следов счастья, жизни, смерти или горя. Он был бы чистый лист, пустота, если бы не глаза, в которых отражались невыплаканные за сотни жизней слезы. Смотритель невесело ухмыльнулся и призадумался: мужчина, сидящий перед ним, выглядел едва ли старым, ему можно было бы дать не больше тридцати. Почему тогда старику кажется, что он настолько молод рядом с этим странным посетителем? Смотрителю было так удивительно, так одновременно страшно и волнующе, как если бы кто-то позволил ему открыть старинный фолиант или стать причастным к какой-то невообразимой тайне, загадке человечества. Может, он говорит с ангелом или с самой смертью. Не очень-то неожиданная встреча на кладбище, если подумать. — Почему вы не зайдете внутрь? Месса началась не так давно, — смотритель отставил в сторону лопату и нервно присел на скамейку. Ему нужно было сделать много дел, например проверить недавно подготовленную могилу для сбежавшего из Каллам-Бей преступника или переговорить с пастором Лёвэ, а, может, просто выкроить пять минуть попить кофе с напарником, но уж точно не сидеть здесь, пытаясь разговорить античную статую. — Там не происходит ничего, что я бы в своей жизни не слышал и не видел, поверьте, — натянуто улыбнулся незнакомец и нервно поправил галстук. — Я просто должен был прийти, и я пришел. Теперь мне пора, — человек как-то рвано встал, будто силы покинули его. Поднялся сильный ветер и распахнул полы серого пальто. Губы незнакомца кровоточили от множества незатянувшихся ранок. — Но ведь мало просто прийти, — изумленно вскинул брови старик. Окрашенные табаком седые усы даже немного встопорщились от возмущения. Было видно, что мистер с лопатой испытывает высшую степень негодования. Незнакомец на это лишь вздохнул. По кладбищу прокатился колокольный набат да так и осел на болезненно прямые плечи грустного мужчины в кашемировом пальто. — Послушайте, мистер: вы отчего-то сейчас сидите снаружи, а не находитесь в церкви, неужели вам не холодно? — понимая всю бесполезность своих речей, смотритель все равно принялся загибать пальцы. Он хотела достучаться до человека. С каждым его словом незнакомец мрачнел все больше. — Вы не молитесь с остальными об упокоении души, вы не говорите добрых слов об усопшем, вы не оказываете моральную поддержку его семье, а ведь она сейчас, ох как, нужна. Так нельзя, мистер. Что о вас подумают родственники? — Ничего хорошего, я полагаю. Ничего хорошего, — кивнул сам себе мужчина и, развернувшись, отправился к воротам. Через несколько часов город накрыла пелена снега. Гроб с телом Майкла Коллинза опустили в могилу около полудня. Достойные похороны и отпевание в церкви стали возможны благодаря материальной помощи человека, пожелавшего остаться анонимным.

***

Чарли, как никогда, радовался тому, что оказался дома. Он был уверен: родные стены и забота дочери, безусловно, помогут ему быстрее встать на ноги. Хоть больницы и созданы для комфорта, какой бы просторной и светлой ни была палата, ее обстановка всегда производит неизгладимое угнетающее впечатление на любого человека. В особенности, если он, как и Чарли, приговорен врачами к недельному отлёживанию боков. Круговорот капельниц и картофельного пюре закончился, поэтому старший Свон решил прописать себе усиленное питание, включающее вяленое мясо и пиво. Белла возобновила занятия в школе и, в целом, выглядела гораздо лучше, чем вообще можно было загадывать. К подростку теперь постоянно наведывалась Элис, девушки долго болтали, запершись в комнате Беллы с печеньем и имбирным чаем. Шериф был рад, что его дочь, наконец, социализировалась и завела друзей. Сегодня мужчина снова поймал себя на мысли, что всматривается в профиль спящей дочери и пытается прочитать по бледному лицу, что за сон она видит. Был ли это очередной кошмар с участием Майкла? А, может, это видение, где девушка навсегда теряет отца? Чарли надеялся, что если его догадки и были правдой, он все еще здесь, на пороге комнаты, готовый к тому, чтобы в нужный момент шагнуть в свет ночника и успокоить дочь. Однако, дыхание Беллы ровное, ресницы не дрожат от ночных страхов и призраков прошлого, а тонкие пальцы сжимают томик стихов. Опять читала перед сном. Чарли лишь вздыхает, убирает книгу из рук подростка и выключает свет. Кто бы что ни говорил, ему до безумия жаль, ведь все, что он в данной ситуации может сделать для дочери — это не умереть раньше времени, принимать лекарства и напоминать Белле делать то же самое. Шериф все еще не оставил надежду отговорить дочь жить вместе с ним. Чарли ждал подходящего момента чтобы отправить девушку поближе к матери. Отчего-то мужчине казалось, что Белла прозябает рядом с ним, чахнет, вместо учебы в престижной школе теряет драгоценное время на то, чтобы скрасить его дни, но разве это правильно? Девушка переехала к отцу в надежде обрести утраченное чувство нужности, семьи, целостности, но боже мой, что из этого вышло... О, как же старший Свон был зол на свою бывшую жену! В Финиксе Белла могла развиваться в любом выбранном направлении, получать прекрасную медицинскую помощь, найти стабильную высокооплачиваемую работу. Ей бы не пришлось расставаться со своими лучшими друзьями и ломать себя через колено, чтобы влиться в новый коллектив захолустного городка на другом конце страны. Чарли еще в больнице твердо принял решение отправить Беллу домой, но теперь, вопреки сложившейся годами привычке спускать безапелляционные директивы, был намерен поговорить с дочерью на равных. Шериф закрыл окно, в которое истошно билась луна, снова вздохнул и вышел, прикрыв за собой дверь.

***

Белла стояла перед ним в белом платье. Ее каштановые волосы сбивал в тяжелые локоны теплый летний дождь. Не в силах оторвать взгляд от бледного лица девушки, Карлайл сделал шаг навстречу, но неожиданно оступился. Нога споткнулась обо что-то мягкое и податливое, но это что-то было одновременно и жестким, задубевшим, обмороженным. В нос ударил запах, который невозможно было ни с чем перепутать, никак нельзя было игнорировать или преодолеть сводящие с ума конвульсии, в которых бились сжатые до онемения челюсти. Он думал, что выше этого, но выше этого никому не суждено быть. Черная трава была наполовину сухой, как сено, наполовину орошенной чем-то липким, подозрительно напоминающим кровь. Не потому ли тут нет ни одного живого человека, кроме Беллы, которая все еще стоит у алтаря и сжимает в руке букет пионов? Девушка хмурит брови, почти по-детски закусывает губу, чтобы не расплакаться, но неожиданно сзади на ее плечи ложатся холёные руки, и Свон вздрагивает. Человек в красно-черном плаще важно выходит из-за спины невесты и магнетически улыбается. Багровые глаза не в силах скрыть ни один капюшон, ни одна мантия не может убрать свечение мраморной кожи. Длинные черные волосы ниспадают на бледное лицо, когда незнакомец отвешивает шутливый поклон, но от этого приветствия у Карлайла начинает идти горлом кровь. Белла смотрит на этих двух и, бросив букет, падает на колени, тяжело дыша, мотая головой, будто пойманная бабочка, которая первым чувством понимает, что ее пригвоздят к стене, но никак не отпустят. — Белла! — кричит Карлайл, но куда там: кровь все еще струится из его горла, мешая даже прошептать, не то что прокричать имя. Аро лишь легонько качает головой прежде чем прокусить шею доктора, вырвав из нее огромный кусок мяса. Рубашка жениха безнадежно испорчена. — Я предупреждал тебя, брат, — все, что услышит Каллен, прежде чем в воздухе зазвенят крики уток.