Мой бедный Цицерон

«Душа больше радуется возврату потерянных любимых вещей, чем их постоянному обладанию»

—  Аврелий Августин

             Трина распахнула глаза. Угрюмое Скайримское небо начало заметно светлеть, предвещая скорый рассвет. Сверху навис Цицерон, на колене которого лежала еë голова.       — Привет, — устало сказала Трина, смотря имперцу в глаза.       — Ты упала, — ответил он, немигающим взглядом прожигая Слышащую.       — Да? — слегка растерянно пролепетала она, садясь на месте.       — Слышащей было плохо?       — Просто... Примерещилось кое-что, — она потëрла переносицу.       Шут обошел девушку и, повернув голову вбок, заглянул ей в лицо, ожидая подробностей. Она усмехнулась и отодвинула его физиономию.       — Там, кажется, кто-то был и мы разговаривали, — расплывчато начала Глава Братства. Потому что она не могла и представить как рассказать об услышанном предостережении от старого незнакомца.       Он определëнно сказал нечто очень важное...       — Ай, блин, точно! Надо записать! — Слышащая достала свою записную книжку и начала суетливо выводить углëм слова, которые не поняла во время диалога. Возможно, кто-нибудь сможет перевести их смысл с драконьего.       — Что пишешь?       — Помолчи, мой мозг вспоминает, — Трина тяжело вздохнула, дописывая последние буквы.       — Всë равно этот язык прочитать не могу, — грустно отозвался Цицерон, отводя взгляд от чужих кракуль.              Старик прекрасно знал, кто онá такая. Причем и о роли Слышащего, похоже, он был наслышан не меньше, чем обо всëм остальном.       «Хорошенько запомни, Дова, — сказал седовласый старец ищ видения,— скоро Мать Ночи предложит тебе сделку — ни в коем случае не соглашайся. Бормахи. Как бы тебя не снидала обида и горечь, прими к сведению, что ты сделаешь только хуже и себе и тем, кого ты любишь. Однажды тебе понадобится алок-дилон, но знай, что драконы могут куда больше, чем тебе кажется. Довы писали реальность и вершили судьбы». Она понятия не имела, что скрывается за странным словом, которое ей сказал дед из камня, но всë же стоило его записать и запомнить.       — Ты знаешь, что такое «алокдилон»? — спросила Трина и Цицерон уверенно покачал головой.       — Знаю только «диван»! — на его лице растянулась нарочито глупая улыбка.       — Дурак, — она усмехнулась, потрепав его по рыжим волосам.       — Если это был незнакомый мужчина, — продолжал размы́шлять Цицерон, — может быть, ты видела Ситиса?       Трина замерла. Но не от гениальности предположения, а просто от нелепости мысли о том, что бородатый добряк, говорящий непонятными словами, мог кому-то показаться похожим на Отца Ужаса. Бред какой-то.       — Нет, непохоже, — девушка пожала плечами.       — Хорошо. Как скажешь. Что же... Тогда я просто подзову Тенегрива и мы поедем обратно! — Шут подпрыгнул, козырнул и широким шагом направился к коню.       За спиной Слышащей всходило солнце. И едва первые его лучи коснулись камня, она услышала странные звуки. Что-то среднее между арфой и фимбо, но походящее на напев. Девушка замерла, смотря на стену, похожую на огромную могильную плиту. Ей почему-то казалось, что некто обращается к ней. Некто похороненный под этим камнем Силы и незримо касающийся своим прахом еë собственных ног. Ее тронуло странное чувство, бýдто они были знакомы и какие-то неосязаемые, чужие воспоминания застыли в ее голове.       — Ида? — Цицерон долго смотрел на неë, замерев рядом, — всë хорошо?       — А что? — спросила она на удивление сиплым, дрожащим голосом.       — Ты плачешь.       Она коснулась пальцами уголков глаз и поняла, что в самом деле проливает слëзы, но не могла объяснить от чего.       — Правда... Почему я плачу?.. Я-я случайно, — только и смогла выдавить она, вытирая лицо рукавом.       Шут аккуратно взял еë за руку и повëл к Тенегриву. На полпути Слышащая чуть не упала. Она согнулась, схватившись за адски ноющее бедро. Боль вернулась, а девушка уже от неë отвыкла. Дрожащей рукой она вытащила из кармана флакон с лекарством от Бабетты, однако пальцы плохо слушались. Неожиданно бутылочку забрал Цицерон, он помог хватающейся за стремя Слышащей выпить обезболивающее.       — Всë заживëт, — заботливо протянул имперец и это был один из редких случаев, когда в его словах чувствовалась жалость к кому-либо.       — Я устала, — сказала девушка, плача уже от физической боли.       — Я знаю, — он взял еë руку в ожидании, когда Слышащая будет в состоянии оседлать коня, но она лишь дрожала.       Шут хотел погладить еë спину второй рукой, но вдруг одернул свой слабый жест. Он понятия не имел, что ему делать. Ещë недавно он чувствовал себя куда более раскованным, больше ассоциируя себя с дружелюбным псом, что крутится у ног Слышащей. Однако постепенно он почувствовал себя человеком. И то, что он бы без труда сказал или сделал месяц назад, уже казалось от чего-то до боли смущающим. Шут с досадой понял, что больше у него не получится обмануть Слышащую. Он больше не сможет, лежа на еë кровати, думать, что это привилегия питомца. И она не сможет реагировать на это с той же расслабленной улыбкой, что в самом начале их пути.       Трина качнулась и, не разгибаясь до конца, уткнулась лицом в грудь Цицерона. Он придержал девушку за плечи, не понимая, что должен ещë сделать. Шут неосознанно вытянулся, встав на цыпочки, чтобы казаться немного выше, но практически тут же поймал себя на неуместном жесте и выровнялся, опустив пятки на землю.       — Хочу назад, туда, где нет боли, — вздохнула она.       — К хорошему легко привыкнуть. А, привыкая, человек не замечает хорошего, — Цицерон всегда зрил в корень и от этого становилось не по себе.       Все его считали дураком, но он умел ценить жизнь больше всех Темных Братьев вместе взятых. Такую ценность обретают лишь вновь обретëнные вещи. Цицерон никогда не забудет как любит всë, что ему дали, потому что знает какого это — всë потерять. А Трина никогда больше не пропустит момента, когда боль начнет отступать. Потому что она всегда будет помниь какого это — сгибаться пополам и дрожащими руками искать обезболивающее.       Как тяжело понимать, что то хорошее, чем ты восхищаешься сейчас, ты раньше всегда воспринимал как должное.       

***

      Охапка хвороста полетела в огонь и тот жадно затрещал. Лонх устал, замëрз и практически отвык от нормального общения с кем-то,кто мог бы его понять. Эльф вздохнул и болезненно поморщился, трогая небольшую рану на ноге. Если бы на нëм была хоть какая-то броня, то такого неприятного происшествия можно было бы избежать. Ещë одна нелепость, которую он мог бы миновать, если бы не идеализировал себя со стороны.       Закончив учить новое заклинание, которое он нашел в хранилище Темного Брáтства, юноша с интересом смотрел как из ниоткуда образуется мутное голубое пятно, которое постепенно преобретает человеческие черты. Наконец, призванный призрак открыл светящиеся глаза и оживлëнно огляделся.       — Как долго я был в безвременьи? — спросил призрачный асассин, осматриваясь на месте.       — Вау, получилось, — Лонх улыбнулся, предлагая новому напарнику сесть на землю подле него и запоздало реагируя с ответом на его вопрос, — не знаю. Что ты помнишь последнее?       — Всë как в тумане, — неопределëнно выдохнул собеседник, присаживаясь на предложенное место, — зачем ты призвал меня?       Лонх вздохнул, потирая мочку заострëнного уха.       — Захотелось, — наконец, ответил он, отведя взгляд в сторону.       — Тебе определëнно нужна помощь, — со знанием дела заметил мертвый Уведомитель Чëрной Руки Люсьен Лошанс.       — Я уже больше двух месяцев преследую жертву, — поделился эльф, — и всë ещë даже не приблизился к идее о том, как такого человека можно убить.       — Сложный заказ?       — Да.       — Тогда расскажи мне как можно больше.       Лонх поделился информацией о цели и у Люсьена заболела неосязаемая голова.       — Не переживай, мой мальчик, мы что-нибудь обязательно придумаем, — сказал мертвец больше для самого себя, чем для молодого эльфа рядом.       Лонх вдруг вспомнил о Цицероне. Для такого мастера подобная заварушка была бы радостной игрой. Шут немного рассказывал о слежке за целью и о некоторых хитростях, которые применял на практике. Конечно, это было не всë, что он знал, но что поделать — спросить больше в представленный момент было нельзя.       — Тебя раскрыли?       — Нет, они не знают о моëм присутствии, однако этот отряд скоро встретят личности куда опаснее — и вот там нам придëтся прервать миссию и затаиться. Вернемся в город и выждем. Я уже так делал.       — Звучишь так, будто дело пахнет безнадëжностью, — заметил призрак.       Эльф повернул к нему голову и в его глазах загорелся азарт охотника, за который мертвый Уведомитель почувствовал нескрываемое уважение к мальчишке.       — Если бы я считал это дело безнадëжным, то я бросил бы его ещë два месяца назад, — сказал упëртый юнец и Лошанс хитро улыбнулся.       Ему вдруг показалось, что это начало долгой дружбы.       

***

      — Какие люди, — высокий светлый норд остановился возле Цицерона, который угрюмо ковырял носком ботинка землю, сидя у входа в женские купальни.       Посмотрев вверх, Шут кивнул, будто просто принимая к сведению, что его кто-то узнал. Молодой блондин из троицы его новых знакомых по бане был не тем человеком, которого Цицерон был бы рад перед собой видеть.       — Так и знал, что старик шутит, рассказывая как ты к нему обратился.       — Что? — имперец глубоко не понимал, о чем идëт речь.       — Ого, — с оживлëнной жестикуляцией удивился мужчина, — в самом деле говоришь. А чего молчал рáньше? Боялся?       — Нет, — коротко кинул Цицерон и замолчал.       — Жену ждëшь? Ты бы не сидел вот так, на проходе, а то как-то неприлично.       Цицерон медленно повернул голову и посмотрел на мужчину рядом с немой издëвкой.       — А для кого тогда здесь стоит эта скамейка? — он не без издевательской насмешки потарабанил пальцами по дереву сидушки.       — Не знаю, — растерялся норд, — может, для девочек.       — Я думал, что все места для девочек — там, — Шут указал пальцем в стену, подразумевая купальни за спиной.       Мужчина рассмеялся:       — Ну, тоже верно. Есть логика в твоих словах.       Цицерон не оценил дружелюбного комплимента и вновь принялся безинтересно ковырять носком землю.       — Что-то случилось? Рассказывай.       Имперец поморщился. После того как они съездили к драконьему камню, Слышащая стала чувствовать себя только хýже. Не смотря на то, что она была крайне уставшей, ей следовало хотя бы утром погреться в тепле. И, похоже, эта история затягивалась надолго. Трина даже не думала показываться, окончательно пропав в женском крыле. Цицерон начал волноваться, однако он не переставал думать о том, что девушка лучше знает, сколько ей требуется времени для выздоровления.       Попытки заговорить со стороны норда ничуть его не заинтересовали. Момент был крайне неподходящий для беседы. А вот болтовня извне привлекла внимание бывшего Хранителя, от чего тот навострил уши. Вдруг волнение застучало в висках. Сорвавшись с места, Цицерон подошел к женщине, которая пыталась вызвать кого-то из работников, обращаясь к данмеру у торговой лавки с банными принадлежностями. При чëм торгаш определëнно не горел желанием оставлять свой товар без присмотра.       — Что вы сказали? — Шут схватил женщину за локоть и она взвизгнула.       — Отпустите меня! — пикнула посетительница купален, отпрянув от человека, что еë напугал.       — Как только повторите, что вы сказали! — прикрикнул рыжий имперец, начиная злиться.       — Я попросила, чтобы рабочие убрали ту ненормальную, что лежит в бане лицом в полку и никак не реагирует на мои попытки еë согнать. Не знаю что с ней, но я не буду еë стаскивать оттуда!       Его сердце дрогнуло. Пока норд за спиной пытался расспрашивать, обращалась ли женщина к управля́ющим, Цицерон уже поспешил прочь.       — Так, подождите, — прервал свой же вопрос мужчина, оборачиваясь к ры́жему знакомому, — ты чего удумал?       К глубочайшему шоку норда, искомый имперец перешагнул порог женских купален и уверенно побежал внутрь, уже через мгновение раздись женские визги.       — Как же... Это, — норд повернулся к торговцу, — ну, позовите же кого-нибудь! Не видите, что происходит?       Продавец, не отводя взгляда от места, куда убежал незнакомый глупец, махнул головой и поспешил удалиться. Дело обретало такой поворот, что за бездействия он мог бы в самом деле получить выговор! Или не получить... Ситуация сложная, так что данмер даже сам неопределился с деталями. Несколько женщин в длинных рубашках вылетели наружу, обсуждая, что за скандал происходит в данный момент у них на глазах.       Вдоволь потоптавшись на месте, норд плюнул в сторону и поспешил за имперцем, боясь, что тот сделает что-то не то. Кто знает, что в голове у этого странного человека?       Цицерон не реагировал на то и дело раздающиеся рядом визги. Он монотонно заглядывал в разные комнаты, надеясь найти парилку. Женское крыло сильно отличалось по архитектуре, да и коридоры казались Шуту куда шире, наверное, это потому что местные дамочки больше ходили стаями, чем сами по себе.       — Вон отсюда, ты что творишь?! — высокая и, вероятно, самая смелая женщина, мокрая и укутанная в одно лишь полотенце, замахнулась на Цицерона метлой, однако бывший Хранитель без труда схватил еë оружие, не дав нанести удар. Незнакомка оказалась зажата между нежеланием уходить, не врезав подлецу, и невозможностью выхватить своë оружие из крапкой мужской хватки.       — Где баня? — коротко кинул Шут, игнорируя тот факт, что женщина перед ним была едва прикрыта.       — Там, — она шокированно указала направление и Цицерон, отпустив метлу, поспешил дальше.       Возглясы позади предвещали появление кого-то ещë. Там уже показался норд, более походивший на мужчину: краснея и извиняясь он спешил за нарушителем порядка. Вполне нормальная реакция человека, не отсеченного под корень. Не то, что минувший дурак!       — А ты что тут делаешь? — недовольно протянула высокая женщина, увидев своего мужа в столь неожиданном месте.       — А что я? Кто знает, что этот дурак может вытворить! А он это... Ну...       — Дома поговорим. А он туда побежал, — она указала в сторону бани. Норд кивнул и поспешил дальше, пока имперец не убежал далеко.       Цицерон распахнул парилку, спугнув несколько женщин, которые сразу же прикрылись и скомковались в угол. На средней полке лежала хрупкая фигура с белыми волосами. Шут потормошил еë за плечи, не обнаружив реакции он тут же поднял девушку на руки и вынес в коридор. Там же он практически столкнулся с другим мужчиной.       — Что ты тво...       — Уйди, — рыкнул Цицерон, обходя норда и поспешив вернуться на свежий воздух.       Блондин ошарашено огляделся по сторонам и тут же смущëнно помахал женщинам:       — Просим прощения, дамы...       — Пошëл вон отсюда, — прикрикнула на него со стороны жена и норд быстренько ретировался на выход.       Цицерона уже нигде не было видно, а вот рабочим приходилось объяснять, что за балаган только что происходил. На этом этапе мужчина трижды пожалел, что поплëлся следом за Шутом.       Но куда пропал такой кидающийся в глаза персонаж, раз на выходе его никто не поймал — это интригующий вопрос, за разгадку на который норд был готов простить имперцу все дальнейшие неприятности.       

***

      Вернувшись в их домик для отдыха, Цицерон положил Слышащую на пол, рванул на кухню и тут же принëс оттуда ковш с холодной водой. Сначала он умывал девушку: лицо, плечи, руки, а затем, окончательно запаниковав, перевернул содержимое ковша на еë горячую голову. Вдруг она подскочила, Цицерон знал, что это очень низко — играть на глубинном страхе Трины к воде — однако ему хотелось радостно плакать, когда Слышащая села, хватая ртом воздух.       — Ида-Ида...— он обнял еë, абсолютно игнорируя, что банное полотенце сползло, оголив еë взымающуюся от испуганных вдохов грудь.       — Что...       — Прости... За воду...       После прозвучавших слов она будто немного смогла осознать, что произошло. По крайней мере еë спина чуть расслабилась, а напряжение в плечах спало.       — Цуцик... Что случилось? — она ýткнулась ему в плечо, успокаиваясь после неприятного подъëма. Голова болела и кружилась, однако с каждым вдохом становилось чуть легче держать себя в сознании.       — Ты упала, — коротко ответил Шут, не отлипая от своей Слышащей.       — Со мной столько мороки, — горько произнесла девушка, понимая, что уже не первый раз Цицерон еë спасает, — прости, после того камня я сама не своя... Ты злишься?       — Цицерон? Злится? — с глубоким потрясением переспросил Шут, целуя Слышащую куда-то между щекой и носом. — Глупости!       Она смущëнно прикрылась и имперец впервые как-то отреагировал на чужую наготу, сконфуженно поджав губы. Когда дело касалось быстрых решений, то у него всегда на корню обрубалось чувство страха и стыда — профессиональная деформация. В какие-то моменты Цицерон являлся просто оружием, а не человеком или личностью — именно поэтому его не трогали слëзы, обнажëнные тела или же интимные сцены. Случалось, что именно в такие моменты жертва была наиболее уязвима. Возможно, это был один из пунктов, почему Цицерона ранее так отталкивала мысль о физическом контакте с кем-либо. Хотя, вероятнее всего, в этом плане больше играла свою роль вереница неприятных ассоциаций. Однако... Конкретно со Слышащей всë происходило непривычно по-другому.       — Цуцик, — она коснулась его руки, вырывая из вереницы мыслей, — я могу тебя попросить меня поднять?       — Ох! Да... Конечно, — имперец нервно пригладил свои растрепавшиеся рыжие волосы, а затем поднял девушку на руки и понëс на кровать.       — Мне стало плохо в парилке? — спросила она, прикрываясь полотенцем, пока Шут достовал одеяло.       — Да.       — И что дальше было?       — Я пришëл и забрáл тебя.       — Погоди. Ты зашëл прямо в женскую баню?       — Конечно, — без тени смущения ответил асассин, расправляя одеяло на кровати.       Но Слышащая не выглядела сердитой, будто недовольная жена. Она лишь откинулась на подушки и как-то игриво улыбнулась.       — Вижу цель — не вижу препятствий, — она хихикнула и Цицерон непроизвольно улыбнулся.       Он укрыл еë, а девушка взяла его за руку и аккуратно посмотрела в карие глаза. Шуту вдруг страшно захотелось податься вперëд, но от чего-то он не мог шелохнуться.       — Думаю, мы оба устали. После утренних покатушек ведь так и не ложились спать.       Цицерон кивнул.       — Подай, пожалуйста, длинную рубашку, — попросила Слышащая и имперец повиновался.       Подав одежду, он отвернулся то ли по-привычке, то ли от незнания, что можно не отворачиваться. Однако, то, что произошло между ним и Главой прошлым утром, ничего кардинально не изменило. Или, по крайней мере, он не чувствовал, что должно было что-то измениться. Да и текущее положение дел его вполне устраивало.       — Ты можешь объяснить мне, чем Уведомитель отличается от Палача? Всë же... Кто из них главнее? — внезапно спросила Слышащая, когда закончила с рубашкой. — В книге так всë запутано описано, там явно не хватало какой-нибудь картинки с наглядным примером. Типа, как с пищевой цепочкой в учебнике биологии.       Цицерон улыбнулся.       — Всë зависит от того, при ком этот Палач стоит, — ответил Шут.       — Я не понимаю.       — Палач обязательно закреплен за одним из Уведомителей, — просвятил незрелую Главу имперец. — Хорошо, глупый Шут расскажет несмышленной Слышащей как всë работает: Палач не самоятоятелен. Он выступает, защищая прямые приказы своего повелителя верхней ступени. К таким относятся только Уведомители, они же Информаторы, и Слышащий. Пятеро представителей верхней ступени образуют заседание Черной Руки, где Слышащий — это большой палец, а Информаторы — четыре остальных. Таким образом, Палач при Уведомителе будет ниже его по статусу, но Палач при Слышащем будет над остальными Палачами. Можно сказать, с Информаторами такой Палач будет на одной ступени.       — То есть... Палач — это телохранитель, да?       Цицерон нарочито глуповато хлопнул ресницами.       — Что такое «телохранитель»?       Трина рассмеялась и, судя по всему, именно такой реакции добивался Шут своим вопросом, потому как выглядел он весьма довольным. Когда же он посмотрел в сторону двери, Слышащая начала чувствовать странную горечь на душе. Ей хотелось, чтобы имперец остался.       — Хочешь уйти? — спросила она и бывший Хранитель стушевался.       — Цицерон будет сколько нужно, конечно. Но ему бы так хотелось спать...       — Мне кажется, тебе не стоит уходить на тот маленький диванчик.       — Так... Там ещë одна кровать есть.       — Ах, да, — она совершенно забыла, что с недавнего времени им принадлежали обе половины дома, — не стоило этого делать.       — Что?       — Нам не стоит, ругаясь, расходиться друг от друга как можно дальше.       К тому же, не имей они второй кровати, у девушки был бы аргумент, который смог бы заставить имперца остаться. Но за этой логикой крылся один нюанс — захочет ли Цицерон сам остаться? Он крайне редко говорил о своих собственных желаниях, а Слышащая уже так привыкла командовать, что от осознания реального положения вещей ей стало неловко: ведь она никогда не заставляла Цицерона говорить о том, чего он хочет.       — Неправда, — несогласился Цицерон со Слышащей, — только расходясь у нас есть возможность почувствовать, что чего-то нехватает. Что что-то потерялось, причем очень важное.       Его слова перекликались с тем, что она испытывала у драконьего камня. Когда боль вернулась, то Слышащая вдруг осознала, каким тяжким бременем на ней лежит еë недуг. Но когда они поругались с Цицероном, она, наоборот, почувствовала тяжесть от расставания. Как будто часть тоски и разочарования от жизни он снимал своим присутствием. И, наверное, именно поэтому она так не хотела, чтобы имперец уходил от неë надолго.       — Ты хочешь уйти? — спросила она с потаëнной обидой ожидая, что он согласится.       — Мне нужно остаться? — Цицерон явно чувствовал, что ему бы́л задан вопрос с подвохом.       — Я хотела бы, чтобы ты остался, — тихо ответила Глава Братства.       Шут кивнул, закрыл дверь на ключ и, подойдя к кровати, зашуршал одеждой. Он сня́л сапоги и отставил их в сторону, затем развязал шнуровку на горловине рубашки. Когда же он, нервно поджав губы, потянулся к Трине, девушка остановила его. Она чувствовала, что Цицерон устал и он заставляет себя раздеваться дальше, думая, что от него что-то требуется.       — Не делай того, что тебе не нравится, — она погладила его по щеке и Шут, дрогнув, отпрянул назад.       В его взгляде вдруг появилась ясность, точно пелена спала от прозвучавших слов.       — Просто обними меня, мне больше ничего не надо, — она уложила Цицерона на спину и устроилась в его объятиях, демонстрируя полное удовлетворение подобным раскладом вещей.       Он был слегка ошарашен и, возможно, смущëн. Но, в основном, он не понимал, что ему нужно делать. И это непонимание отражалось на его лице так отчëтливо, что Трина из последних сил старалась не засмеяться. Но ей так же и нравилось видеть Шута таким запутанным.       — Или я не права? Скажи, чего ты хочешь? — она подняла на имперца взгляд и еë щëки едва заметно покраснели.       — Я... — он повернулся на бок, деликатно прижимая к себе Слышащую и утыкаясь тяжелой головой ей в шею, — я хочу остаться.       Эти слова напомнили о жутком кошмаре, что снился Трине не так давно. Там Цицерон говорил очень схожую фразу. Отгоняя прочь дурные мысли, она потëрлась о его щëку, подобно кошке. Руки Цицерона крепче обхватили еë талию и, понежившись друг с другом непродолжительное время, они оба уснули, вымотанные тем, что не спали уже 23 часа.       Засыпая, Цицерон думал о том, что же ему так нравилось в Слышащей. Наверное, еë странности. А ещë умение чувствовать — невероятно хорошо подозревать, что происходит в чужой душе. Она не всегда была права, но всë же сам факт, что она пыталась познать других людей и, в частности, самого Цицерона, грел дýшу. Догадка, почему же его это так зацепило, привела к внезапному открытию и довольно старому воспоминанию, затесавшемуся в череде довольно похожих моментов, когда рыжего мальчишку сминали обстоятельствами до крохотного камушка. Кто-то хотел его сломать, а кто-то пытался сделать алмаз — но, как не печально, это всë равно не привело ни к одному из этих результатов.       Цицерон ранее не воспринимал физическую близость как нечто важное. Можно сказать, по большей части он был к ней равнодушен. Не потому что физически ничего не чувствовал, а потому что понимал, что каждый раз, прикасаясь к женщине, его будет поглащать невероятная пустота. Так было с самого начала.       Трина не была его первой женщиной. Хотя, справедливости ради, стоило бы отметить, что в мире вообще не было ничего, определëнно принадлежащего ему. Вот и тогда, когда это произошло, они были сами по себе: и та женщина, и Цицерон. Она была старше и видела уже 26 зим, на тот момент между ними была разница около девяти лет. С сомнением Шут понимал, что уже сам подошел к тому же возрасту, однако тогда эта разница казалась более увесистой. Цицерон был надëжным исполнителем и старательным учеником, в то время он очень мало разговаривал с другими. И, соответственно, мало выдавал секреты. Он не бедакурил, не проявлял интереса к девушкам, иными словами — не отсвечивал. Но та женщина разглядела в нем довольно приятные черты... В совокупности с умением молчать. Она пришла к нему в тот день, когда произошло какое-то громкое событие. Цицерон уже не помнил почему именно, но он был на нервах. Время было позднее, он убежал в одну из кладовых, чтобы хоть немного побыть наедине со своими мыслями. В Убежище у него не было личной комнаты, он спал как и остальные ученики в общей зале с несколькими кроватями. И, вот тогда, когда за ним прокралась эта женщина, всë и случилось. Она была потрошителем со стажем и, разумеется, они были знакомы, но никак не близко, а, уж тем более, они не были друзьями. Не смотря на то, что она иногда улыбалась ему, Цицерон чувствовал себя некомфортно. Она усадила его на место, он не протестовал, затем крепкие от тренировок бëдра оседлали его сверху. Она обладала хорошими формами и даже была довольно красива. Распущенные волосы каштанового цвета полотном перекрыли парню вид на окружаюший мир, когда она наклонилась к его лицу. Ему было интересно, но не больше. Возможно, даже в чем-то было приятно. Но в большей степени это было разочарование. Цицерон думал, что просто не рождëн для таких вещей. Он не понимал, как люди могут из-за такой ерунды терять голову.       Дальше всë шло само собой: его не задевали жеманности, колкости противоположного пола, да и натыкаясь на представительниц древнейшей профессии он никогда не хотел воспользоваться их услугами. Всë потому что это ничего не даст. И каждый их вздох, каждый жест, перенесëт его лишь в ту самую кладовую. Мысли об этом были наполнены чем угодно, но далеко не комфортом. Не потому что на свете не было красивых женщин, просто они не давали ему то, что имперцу по-настоящему требовалось. А за канителью заказов, истреблений Братства и полной разрухой вокруг, Цицерон никогда не понимал, что ключ его показного безумства заключался в глубоком, постоянном ощущении искреннего несчастья. Он считал, что ему не нужны люди и отталкивал их. На самом же деле ему просто были нужны другие люди. Но иногда важность чего-либо познается только после того, как ты это нашëл.       Самым важным звонком был день, когда он чуть не умер. За ним впервые гнался вервольф и имперец, со всеми годами убийственной практики, вдруг испугался. И это был не тот страх, что таился в дыхании стражи, которая бродит рядом с припрятанным окровавленным телом и не тот страх, что скрывается в хорошей драке, когда голову сквозит лишь мысль о том, что нельзя проигрывать. Это животный ужас, который внушает хитрый зверь. А вервольф игрался со своей добычей, желая, чтобы та умерла в полнейшем отчаянии. Именно поэтому Цицерон продержался так долго. И именно поэтому ему удалось избежать смерти. Потому что глупая человекоподобная собака понятия не имела, куда бежит Шут. А он сразу понял, что ему необходимо укромное место. Никто не знал, что он делает, но план был идеален.       Пырнув вервольфа, он закрылся в древнем Убежище. Имперец убежал в самую дальнюю комнату, по дороге расставив как можно больше ловушек и растяжек, которые бы позволили ему понять, если вдруг враги прорвутся в его обитель.       А затем пришла она. Девушка с белыми волосами. Цицерону вдруг стало так грустно от мысли, что ему придется защищаться от новой Слышащей, но если она на него нападëт, то ничего другого не останется, кроме как защищаться. Но девушка, когда открыла дверь, тяжело выдохнула и изо всех сил своих лëгких крикнула:       — Ë-маë! Куда же ты заныкался, Пеннивайз Скайримский!       Шут в целом замечал, что девушка временами говорит странные, непонятные фразы, но в тот момент это его обескуражило настолько, что он на секунду забыл, что хотел ей сказать. Но Слышащая пришла не убивать его, она достала из сумки зелье лечения и принялась лечить Цицерона. Она не ушла, пока не перевязала его раны и не убедилась, что с Шутом всë будет хорошо.       Слышащая так и остáлась хранительницей покоя внутри Братства. Она была тем, что им требовалась, но не тем, что они в действительности заслужили.       И это привело их туда, где они есть.       Лежа в обнимку с хрупкой Главой, Цицерон улыбался. Потому что все его тревожные теории, касающиеся дальнейших отношений со Слышащей, потеряли свою состоятельность. В отличие от тех, кто видел в Цицероне только того, кого можно использовать, эта девушка проявляла заботу о нем. Она хотела не только его тело. Она беспокоилась о его чувствах. И эта забота селила в сердце Цицерона нежное тепло.       Ида ценила их уединение. И это было тем, что требовалось измученному Цицерону.       Он хотел, чтобы этот период счастья не заканчивался. И мысли о том, что это невозможно, лишь немного печалили его.