Мой бедный Цицерон

Терпение — ослабленная форма

отчаяния, замаскированная

под добродетель.

— Филип Дормер

Стенхоп Честерфилд

      Цицерон стянул через голову рубашку и покосился в проход предбанника. Выходить куда-то в одном полотенце, повязанном поверх бëдер от чего-то стало немыслимо смущающе. Дело не в наготе — Цицерона не устраивало, что незнакомцы будут пялиться на его шрамы. Он не желал сталкиваться с лишними вопросами.       Хотя... Он же не обязан отвечать, верно? Даже если его примут за солдата империи, это будет гораздо лучше, чем правда, связанная с Темным Братством. По крайней мере, обычно люди не в восторге от культов убийц.       Шут открыл дверь и баня пахнула на него жаром. Но на верхней полке в полном спокойствии он просидел не так уж долго. Через некоторое время вошла троица нордов, двое из них весьма крепкого телосложения — по всей видимости, с военной подготовкой.       По началу Цицерон решил попросту игнорировать других посетителей. Как минимум, раз уж он здесь, то стоило закончить и смыть с себя мыло. Окончательно очистившись, имперец поправил мокрое полотенце и поспешил на выход. Двигался он не настолько торопливо, будто бежал с тонущего корабля, но всë же дольше оставаться с чужаками не желал.       — Ты из империи, да? — начал разговор один из мужиков, но Шут решительно проигнорировал его, спускаясь с последней полки на пол.       — Да ладно, мы не злые, — другой норд встал, перехватил Цицерона у выхода, развернул его и по-дружески закинул руку на плечо, — иди к нам, не стесняйся!       — Ты воевал за империю? — продолжал допрос другой норд, более серьëзный и менее крепкий в плечах.       — Не слушай его, — добряк повернулся к своему другу, — мы же не на поле боя!       Ворчун недовольно плюнул себе под ноги.       — Не сердись на него. Это Драф, — блондин показал на сердитого, черноволосого норда, после чего перевел перст на второго своего друга, — а это — старик Скули.       — Э, — третий посетитель, мужчина около сорока, имеющий заметную седину, пригрозил добряку кулаком, — я пока не старик. Просто опытный.       — В чëм? — вдруг наклонился к нему чернявый, загадочно улыбаясь.       Они посмотрели друг на друга с явным подтекстом.       — Во всëм, — отчеканил тот, глядя норду в глаза.       — Было бы, чем хвастаться.       — И до сих пор есть, знаешь ли! — уверял человек, обладающий опытом.       Так Цицерон попал в компанию, о которой не просил. Ему показалось, что троица была уже слегка пьяной, потому как обычно люди не вели такие откровенные разговоры с кондачка. А так же не часто можно было встретить тех, кто жаждëт завести новое знакомство с тем, кто не связан с ними общими делами, статусом и прочим. Наверное, это люди просто... Отдыхали? Возможно, в такое время им свойственно ставить подобные эксперименты для своего увеселения? Кто знает. Во всяком случае, в какой-то момент имперец всë-таки смог найти долю полезности в таком времяприпровождении: мужики быстро скатились в разговоры о женщинах, при чем женщинах самых разных: благочестивых и неочень. А уж там, краснеющий словно рак, Цицерон наслушался всякого. И, похоже, мужики с самого начала про себя потешались над его неискушенностью.              

***

      Ванная — это самое лучшее лекарство! Горячая вода задобрила боли в мышцах, однако Трине казалось, что чем дольше она просидит в тепле, тем меньше в скором у нее будет ломить суставы. Надо же, такие жалобы в самом деле будто из мыслей старухи берутся. Нужно будет устроить себе марафон девчачьих желаний: сходить в лавку за духами или купить крем в мутной склянке. Вообще платье приобрести, чтоль. На фоне о чем-то болтали женщины, сообща храня очередной секрет.       — Так, — громко начала высокая, грузная дама, входя в купальню в одном полотенце, повязанном на груди, — я уже спрашивала, но теперь обращусь еще раз: чей муж сидит у входа? Может, кто-то посмотрит?       — А что он говорит?       — Ничего не говорит, машет головой на слова, что кого-то ждëт! Так, чей он?       — Наверное, мой, — скромно поднялась одна из купающихся.       — «Наверное». Иди и посмотри, а то он смущает девок!       Слушая суетливый топот босых ног, Трина задумалась о том, можно ли вообще назвать подобное отношение нормой. Как будто нельзя спокойно решить конфликт… Хотя, обращаться к какому-нибудь двухметровому амбалу с просьбой уйти подальше от женских купален — тоже не самый приятный вопрос. Однако… «машет головой»… А вдруг он немой? В принципе, даже немтырь может выглядеть весьма устрашающе.       Скайримские земли из любого пахаря сделают человека, похожего на уголовника. Только вот, почему он не уходит с прохода куда-нибудь, где наливают? Или же где просто греют вкусную еду? Может, отчасти, этому мужику нравится сидеть на проходной, где порой мелькают не самые одетые дамы. Интересный кадр, получается.       — Понятия не имею, кто это! Не мой!       Женщины заквохтали где-то на фоне, они страстно хотели избавиться от проходимца.       — Да он ненормальный, видели его взгляд? Нужно выгнать этого дурака!       Дурака…       Постойте-ка…       Трина повернулась к женщинам, насупив брови.       — А этот дурак рыжий?       Самая главная, а меж тем и самая высокая дама в полотенце, подбоченилась:       — Здравствуйте, красавица! Проснулась! Мы уже тут думаем, как твоего мужика выгонять, а ты и глазом не повела!       Трина практически опешила от такого напора. Она физически чувствовала, как ее пытаются сдуть с места монолитным характером бой-бабы. Вот это наглость.       — Рыжий, рыжий, — подтвердила та, что выходила посмотреть на вход в купальни.       — Беги к своему мужику, раз ждëт! — скомандовала высоченная особа.       — Если ему нравится там сидеть, то пусть ждëт, — Трина отвернулась. Она только начала чувствовать, как извечные боли отпускают еë, как вдруг такая напасть.       — Поглядите-ка, какая!       — Стыдно должно быть!       — Еë там ждут, а она не пошевелится!       — И достаются же таким стервам мужики.       — Еще и в такое время!       — Точно, стерва!       Слышащая хлопнула кулаком по деревянной доске рядом, та громыхнула по полу и эхом от стен отскочил громкий, неприятный рокот. Женщины сжались в комок как полевые мыши при звуке выстрела.       — Рты закрыли, кошëлки! — рыкнула Глава Братства, сама удивляясь своему боевому голосу.       Наступила тишина. Женщины по-отворачивались. Через пару мгновений они продолжили поливать новенькую грязью, однако уже тихо и за спиной. Просидев так какое-то время, Слышащая начала понимать как же сильно порой хочется перерезать кучу глоток. Вот, что люди цепляются к другим? Своих проблем нет?       — Ты это, — сверху громыхнула самая высокая женщина, но уже более добрым тоном, — не серчай, но у нас бабы нервничают, что он там сидит. Уведи его куда-то.       — Пусть скажут ему, я вам зачем?       — Это ж твой мужик.       — Он мне не вещь, раз хочет, то пусть сидит. Не хочет — пусть идëт. Если вам что-то от него нужно, то сами говорите с ним.       — Понятно, — она встала с корточек и пошла к остальным.       Никто идти к выходу даже не собирался. Все просто продолжили дружно размышлять, почему же такие хорошие мужики достаются конченным стервам. Просидев в такой обстановке еще некоторое время, чтобы никто не подумал, что ее вынудили, Слышащая начала собираться к выходу. Всë же оказываться в таких дрянных компаниях, да еще и под пристальным надзором, было невмоготу. На фоне стрекотали голоски «о, смотрите-ка», «пошла», «наконец-то, накупалась», «ну, и правильно». Пусть радуются, что у Слышащей есть границы дозволенного собственной совестью. Иначе было бы на утро в окрестностях с десяток трупов женщин, коим во сне перерезали горло.       Выйдя в плотной накидке, с корзиной различных склянок, Трина действительно увидела Цицерона. Он с усталым видом сидел возле ворот, у самого края, настолько кидаясь в глаза, что даже человек со слабым зрением мог бы его заметить на фоне побеленной стены. Как пятно на глазу, честное слово. Усмехнувшись, Слышащая подошла к нему. На полпути вернулась боль в ноге и Трина с горестью подумала о том, что Цицерон не застал еë ровную, совершенно здоровую походку. По полу отвратительно обдувал прохладный ветер, каждое его дуновение отдавало уколами в ступнях и выше. Холод возвращал боль, а та делала девушку совершенно несчастной.       Цицерон подорвался, завидев Слышащую. Он взял ее вещи и предложил опору в виде локтя. Трина согласилась, памятуя о том, что местные женщины, вообще-то, считают их парочкой. От чего-то подобные мысли не перечили ее картине мира. Из имперца мог бы получиться не плохой кавалер, по крайней мере, по еë меркам. Постепенно грани между ними стирались. Они оба менялись в компании друг друга. И ей нравились подобные изменения. Возможно, это то, что ей было нужно в этом новом, абсолютно чужом мире.       — Что-то случилось? — спросил Цицерон со свойственной себе услужливостью.       — Ничего. Нравится держать тебя за руку.       Он сконфузился, но виду не подал.

***

      Вечером новым посетителям была предложена прогулка до Камня Драконов: древней скрежали, которая, по словам местного гида, поëт. Но услышать подобное чудо можно только ранним утром, а потому ради экскурсии требовалось встать пораньше. Трина, оазумеется, загорелась идеей, хоть и абсолютно не любила вставать по утрам. Цицерон же, напротив, не рвался к бесполезным тратам сил и времени. Он не видел смысла в том, что не способно вылечить Слышащую. И дело здесь было вовсе не в раннем подъеме — в отличие от своей Госпожи, Цицерон без труда вставал с рассветными лучами.       Каким-то образом Трина с Шутом вновь поругались. Их конфликт зашел слишком далеко. Настолько, что уже через минуту вторая половина дома, только в обед освобожденная от предыдущих жильцов, была выкуплена для Цицерона, чтобы они могли разойтись в разные стороны и подумать над своим поведением. В особенности Цицерон, разумеется. По крайней мере, в начале Трина так думала. Но чем больше тишина вторгалась в ее личное пространство, тем больше становилось ясно, что Шут должен быть прощён как можно скорее. Если бы он постучался и с грустным лицом промямлил что-то о перемирии, то Слышащая тут же бы его приняла обратно. Но имперец не приходил. А она не выходила к нему. Они оба смотрели в потолок, нервно перебирая пальцами и думая о своей неправоте. Таким образом они и встретили ночь.

***

      Она распахнула глаза. Всë вокруг сплошь пожрал хвойный лес, даже близлежащая пещера была обступлена довольно высокими деревьями. Птиц не было слышно, вообще, вокруг как будто не было абсолютно ничего, что могло бы издавать звуки. Слышащая не успела почувствовать хоть какое-то напряжение от этого факта — ее в спину кто-то легонько толкнул. Обернувшись, она увидела Цицерона. Тот улыбнулся одной из своих дежурных улыбок, махая руками в воздухе.       — Бу-у! Страшно?       — Обычно пугают не так, — заметила Глава Братства.       — Что? Совсем не страшно? — Шут постарался изобразить раздосадованный голос, однако специально делал это не особо умело — чтобы Слышащая точно не поверила.       — Дурной ты, — она сорвала его колпак, думая лишь о том, что тот давненько не появлялся на рыжей голове, после чего потрепала слегка спутанные волосы и улыбнулась.       Однако, от чего-то душу начинала грызть странная тоска, да и Шут, стоящий перед ней, чувствовал то же самое. Он плаксиво свëл брови, развëл руки, растопырил пальцы и с внезапно появившимися слезами обнял Трину.       — Пожалуйста, — плакал вчерашний дурак, утыкаясь носом ей в плечо, — пожалуйста…       — Всë же хорошо, Цýцик! — говорила Слышащая, убеждая в этом в том числе и себя. — Что с тобой? Что тебя гложет?       Он вздохнул, шумно втянув воздух через нос.       — Я хочу остаться, — ответил Цицерон, цепляясь пальцами за чужую одежду всë с большим нетерпением, он с силой сжимал кулаки, царапал кожу где-то под тканью и продолжал повторять, — пожалуйста, я хочу остаться…       Трина не могла понять, от чего же она тоже плачет, но ей казалось, что как только она оторвëт Цицерона от себя, то он тут же исчезнет. Обняв Шута по-крепче, девушка глубоко вздохнула:       — Но… Ты же никуда не уходишь. Куда тебе уходить? Ты мне нужен. Если не хочешь уходить, то и не нужно, так ведь? Цуцик…       Раздались странные скрипы, однако слëзы мешали увидеть, откуда же идëт такой отвратительный звук. Трина потëрла глаза, но мутность с них никак не хотела проходить. Скрип становился всë громче и Слышащей стало страшно от того, что она находилась в беспомощном состоянии перед чем-то, определенно, страшным. Она хотела схватиться за Цицерона, но его не было рядом. Пройдя́сь по лицу ладонями, девушка подняла взгляд вверх, на то, что уже было совсем близко, дыша на врага зловонием. Образ, появившийся в следующий миг, пронзил холодным ужасом всë еë тело, прошел молнией насквозь, лишив дара речи и возможности закричать. Однако, крик после сиплого выдоха всë же пробрался в уши. Несмазанная цепь вопила о своей ноше, а на еë конце качалось безжизненное тело. Трина онемела. Еë обдуло холодом, а она продолжала смотреть вперед, теряя силы от паники. Она занала того покойника, что смотрел на неë остекленевшими глазами.       Скрип заполнил всë пространство, он был впереди, в ушах, отдавал вибрацией на кончике языка и от него разверзалась земля под ногами. Через мгновение девушка почувствовала, что проваливается, но было слишком поздно. Еë поглощала земля. Едва начав падать, Трина согнулась пополам и вдруг… Проснулась.       Слышащая была взмокшей, еë сердце неистово стучало изнутри, отдавая ритмом где-то в пересушенном горле. Потерев лицо руками, она не без облегчения осознала то, что всë ранее пережитое и увиденное было попросту самым дурным сном, который она могла найти в своей памяти. Какой ужас… И то, что она видела перед собой, еще временами всплывало перед глазами, стоило лишь моргнуть. И в темноте снова вырисовывалось нечто страшное, окруженное отвратительным скрипом… Кажется, она видела больше деталей, чем позволяла вспомнить еë память. Даже от образа покойника осталось лишь посредственное очертание мутных глаз. И этот скрип...       Громний звук заставил Трину подскочить и завизжать. Она не могла поверить, что в еë ушах раздался тот самый мерзкий скрежет из еë сна! Она прислушалась. Тишина. Кто-то зашуршал на улице, но в следующее мгновение всë пропало.       — О, да что же это!       Трина рухнула лицом вниз, подмяв одеяло под себя и тяжело вздыхая. Если такие кошмары будут сниться достаточно часто, то можно и с ума сойти. Какой ужасный сон! Неужели фантазия впринципе способна выдавать такие картины? Отвратительно. Даже слов нет.       Она абсолютно не выспалась. Такое ощущение, будто всю ночь пришлось убегать от того, что ей причудилось к рассвету. Если Цицерон уже не спит, то было бы неплохо его поторопить. Всë же скрежали, камни Силы и прочие волшебные плюшки на дороге не каждый день валяться будут — стоит уехать с экскурсией и посмотреть. К тому же, драконорожденной такой аспект знаний не повредит для укрепления Силы. Как хорошо, что знание драконей письменности лежало в подкорке еë мозга изначально и учить его было не обязательно. Очень полезный навык — вот бы со всеми языками так уметь!       Собравшись, одевшись и закрыв дверь, она постучала своему новому соседу. Едва она занесла руку над дверью, раздался страшный скрип, похожий на храп огромного монстра, от которого у Слышащей снова возникли мурашки по коже. Сбросив оцепенение, она заторобанила по двери с новой силой.       — Эй! Ты что там делаешь?       Цицерон открыл, пошатнулся и натянул улыбку. Он выглядел помятым, раздавленным, его волосы были взлохмачены и перекрывали большýю часть лица, словом, имперец походил на того, кто всю ночь изгонял дементоров.       — Что с тобой? — спросила Трина, с ужасом от чего-то вспомнив свой сон.       — Разбудил?       — Возможно, — она заглянула вглубь комнаты, рассматривая полнейший кавордак позади Цицерона, — а ты тут перестановку устроил?       — Вроде, — промямлил он, бессильно повиснув на двери.       — Ты всю ночь этим занимался? Ты что, спятил?       — Не спалось, — он протянул указательный палец вперед, не давая Главе вставить тираду с укоризной, — Цицерон делал всë это, чтобы НЕ спятить.       В его словах была доля логики: в конце-концов, не занимаясь делом, трудно успокоить мысли. А Цицерон был в целом легко подвержен панике, когда никого не было рядом. И это всë из-за неë: вместо того, чтобы сглаживать углы, она начала показывать характер, отстаивая свою позицию. А Шут не заслуживал гнева в свою сторону. Он с готовностью мог принять любое наказание, подставить любую щëку, упав перед Слышащей на колени, но... За что? За свою жизнь он уже стерпел достаточно. Да и, похоже, в старом Братстве Цицерона стращали как циркового тигра. Именно поэтому, чуть что случалось, Шут наносил себе небольшие травмы: хлопал по лицу, царапал кинжалом... Его измучили годы служения культу. Настало время изменять традиции.       Трина нахмурилась, изображая подлинное недовольство.       — Быстро лëг и прикинулся камешком, — она указала в сторону криво стоящей кровати, не доехавшей до стены, и Шут, опустив руки, повиновался.       Он двигался вяло и неуверенно, но всë же улегся на место. Слышащая села рядом и довольно улыбнулась, ее настроение поселило в сердце ассасина чуть больше спокойствия.       — А как же камни, — аккуратно приспросился имперец.       — К чëрту камни, — ответила девушка, снимая свою обувь и откидывая еë в сторону, — как будто я в своей жизни больше камней никогда не увижу, пффф!       Цицерон принял еë ответ и впервые за долгое время расслаблено улыбнулся. Слышащая тоже выдохнула с облегчением, отказавшись от ранней поездки: всë же ей было приятнее прилечь, отодвинув ночные кошмары в сторону. В присутствии живой души это становилось гораздо легче. Словно боясь потерять уверенность в его присутствии, Трина положила голову на Цицерона. Она лежала на его груди, уставившись в подбородок, с которого исчезла неравномерно проклевывавшаяся каштановая щетина. Похоже, Цицерон был готов заняться буквально чем угодно, лишь бы не оставаться в полном бездействии наедине с собой. Даже бриться и двигать мебель.       Трина чувствовала неравномерное дыхание с напряженными хрипами, но стоило ей протянуть руку вверх и погладить неспокойную голову, зарывшись пальцами в рыжие пряди, как тут же лишние отзвуки волнения под ее щекой стихали. Постепенно Цицерон расслаблялся, хоть и временами вспоминал о Слышащей на своей груди, но ее присутствие дарило какое-то странное умиротворение. Имперец был эмоционально истощен после бессонной ночи, полной необъяснимой паники. Всë же после продолжительного периода вынужденной изоляции подле Матери Ночи, он стал бояться одиночества.       Тяжесть женской головы на рёбрах вышибала дурь из беснующейся души. В каком-то смысле, Шут сам не хотел, чтобы такой момент прерывался из-за каких-то пустяков. Его ладонь аккуратно опустилась на волосы Слышащей и та мечтательно, точно сонный котëнок, потëрлась щекой об его грудь. Имперец неравномерно вздохнул, вспоминая случайные подробности своей жизни, и эти воспоминания казались ему чем-то горьким, в то время как тепло Слышащей было наполнено сладким привкусом чего-то ранее упущенного.       Больше никто не относился к нему так, как Драконорожденная. Возможно, кто-то мог бы посчитать, что в ее отношении нет ничего преславутого, однако Цицерону хватило и обычной неравнодушности, искреннего интереса к его судьбе. Для других людей такие соприкосновения с кем-то являются более частыми, это может быть взаимопомощь родителей и детей, или же братьев и сестер, но как бы Шут не елозил в этой жизни, у него на самом деле ничего этого не было. Его родители были бы рады, если бы он умер, его собратья не повели бы бровью, увидев бездыханное тело Цицерона, его наставник, стоя у трупа, скорее всего, добавил бы пару едких комментариев о том, что стоило лучше готовиться к заданию, да и вообще к этой жизни. Даже такие Темные сестры как Бабетта, скорее, добры как к рядовому Братства, чем как к другу. Но Слышащая пустила его в душу. Это гораздо больше, чем залезть под чью-то юбку или же узнать дрянной секрет — это тот уровень личного, который прежде был закрыт для Шута. И ему вдруг начало казаться, что так было всегда, что девушка с самого начала хотела этого, хоть и где-то глубоко в душе. Еще тогда, на дороге, она смотрела так необычно, искренне, будучи абсолютно ему незнакомой. Цицерон никогда не смог бы позволить себе покинуть Братство из-за какой-то случайной встречи, однако почему-то он на миг задумался о том, чтобы вновь повидать странную путешественницу с белыми волосами. Она казалась чем-то настоящим. Не только из-за проявленной доброты, просто в ее взгляде было сокрыто что-то иное. Может, это какая-то драконья сущность, маленькое божество, явившееся в мир смертных добрым ребенком, не ожесточенным злобой и холодностью других. И теперь это теплое, милейшее создание, согревает его душу своим дыханием. Такую холодную, сморщенную душу, покрытую шрамами так же обширно как и тело, вдруг кто-то попытался согреть. Это не вылечивает старые раны окончательно, но дает возможность на мгновение избавиться от прежней боли.        Когда боль точечная и постоянная, то место, откуда она исходит, теряет прежнюю чувствительность, постепенно это должно привести к невосприимчивости в целом. Возможно, это то, через что прошел каждый член Братства, что делает их особенными и во многом поднимает над проблемами прочих, ведь их работа волчья — грызть других, выживая. Сложно жить подобным образом, испытывая сострадание к каждому, но если жалость залита тоской и ломотой души, то всë приобретает другой окрас. Нельзя жалеть других, ведь себя жальче. Почему кто-то другой должен веселиться и смеяться, пока тебя сама судьба бросила на произвол, избила, изувечила и заставила карабкаться вверх по наклонной, борясь за каждый вздох?       Жить всегда было нелегко, но люди из верхнего города никогда об этом не узнают. Они спят там, где мягко, они едят то, что вкусно, они размышляют о вещах, которые не видели и указывают тем, кто прочувствовал жизнь гораздо сильнее. Как можно испытывать жалость к ним, пока внутри бурлит такая язва? Когда же человек отвыкает от постоянной муки, то возвращение к ней чудовищно. Слышащая была не лекарством, она являлась обезболивающим. И только за такие короткие моменты, когда воздух вновь становился пригодным для дыхания, Цицерон был готов на всë. Глупый обманщик. С самого начала так врать себе, прикрывая личные мотивы великой целью сохранения устоев Братства… Может, это и было правдой. Отчасти. Мать Ночи действительно не может говорить без Глашатая, а поиски нового Главы Братства могут занять месяцы и даже годы. Но в глубине души Цицерон не хотел, чтобы Тррна ушла и такой пост занял кто-то из неизвестных новичков. Какой-то чужой человек будет жить в Еë комнате, спать на Еë кровати и руководить тем, что Мать по праву вручила в руки Трины. В эти же руки Шут всучил и себя самого. И он молил все высшие силы, к которым мог по праву обратиться, о том, чтобы он никогда не застал времени правления другого Главы. Цицерон пережил две команды Братства и три смены убежища, он уже достаточно терял, но так и не смог привыкнуть к переменам. А такой глобальной замены лидера Братства он попросту не выдержит. Сколько бы Шут не работал над собой, он удивился, насколько же слабым остался по итогу. Не просто слабым — жалким. Отвратительно беспомощное создание, скулящее о своих болях. Пока в огне закалялась сталь, он горел и выл, пытаясь вытерпеть сам факт того, что в нем нет ни грама металла.       Слышащая тихо вытерла нижнюю губу, боясь запачкать Цицерона побежавшими слюнями. Но имперец только улыбнулся, блаженно закрыв глаза и поглаживая макушку хрупкой Главы, словно таким жестом старался попросить ее не уходить, не убирать голову с его груди, просто ненадолго забыть обо всëм. Трина действительно просто завозилась на месте, подложила руку под подбородок, но осталась там, где была. Цицерон не хотел, чтобы она пододвигалась слишком близко к его лицу: тогда у него не будет возможности украдкой смотреть вниз и видеть лико Слышащей. Ее присутствие внушало непередаваемое спокойствие и со временем в голове появилась тяжесть, которая уносила своим весом имперца глубоко в сон.       Трина старалась расслабиться, от чего-то она понимала, что не следует ложиться по-другому. Цицерон был неспокоен, но чувствуя и видя Слышащую так близко, он забывался и вновь закрывал глаза. Девушка положила свою руку на его ладонь и некогда грубые пальцы мягко сжались, прикасаясь к ее теплой коже. В конце-концов, не так уж и важен был сегодняшний день, то, что происходило в моменте, было куда важнее всех ранних планов. Цицерон уснул, его дыхание замедлилось и утяжелилось, рука ослабла. Трина улыбнулась. Таким спокойным, доверившим свою безопасность всецело ей, он нравился даже больше, чем сильный ассасин, облитый кровью своих врагов. Его губы приоткрылись, из-за чего дыхание ощущалось гораздо четче, с тихим шумом проходя сквозь зубы. Это успокаивало, словно монотонность метронома. Хотелось слушать это как можно дольше, еще никогда подобные мелочи не будоражили мысли девушки.       Наверное, стоило бы позаботиться о том, что они будут есть этим утром, дойти до местной кухни и взять чего-нибудь горячего, мягкого, того, во что можно вонзить зубы и того, чем всë можно запить. Хороший сон и вкусный завтрак — звучит, как мечта для Цицерона. Да и в этом не было ничего дурного. Живя в мире, где испорченную еду выбрасывают, а проблема пустого желудка решается одним звонком в пиццерию, ценность таких простейших радостей теряется. Но Шут знал ценность всего, что ему давали, даже если это нечто не материальное. И был благодарен, словно верный пëс. Потому что Цицерон ничего не забывает.              С трудом можно было сказать, сколько времени прошло. Цицерон распахнул глаза, услышав какой-то звон со стороны. Встрепенувшись, он сел и повернул взгляд в сторону, откуда исходил шум, там он увидел Слышащую с подносом еды.       — Ой, прости, я старалась не шуметь, — она поставила завтрак на стол.       Похоже, ноги еë вновь подвели. Но вместо того, чтобы утронить еду, она снесла со своего пути стул и, обойдя его, продолжила свой тернистый путь.       Имперец шикнул, потирая затылок. Голова гудела, как это обычно бывало, если спать в неподходящее время слишком долго.       — Ида… Можно ты… — он прикоснулся рукой к груди, где раньше лежала ее голова и девушка сразу поняла, о чем хотел попросить Шут.       Когда имперец лег поудобнее, она направилась к кровати и уже через пару мгновений мягко положила голову туда, где та была до сладкой дремоты. Цицерон осторожно улыбнулся, его сердце гулко билось под ее щекой. От касаний Слышащей становилось так спокойно и радостно, что внутри всë начинало дрожать. Он зарылся пальцами в белые волосы и почувствовал, как девушка улыбнулась, слегка потеревшись носом о его грудь. Шут взглянул на нее, она казалась счастливой и донельзя прелестной с робким румянцем на щеках. Трина еще раз потерлась щекой. Внутри всë съежилось от этой картины.       — Ты такая…       Она красивая. Невероятно завораживающая подобной близостью, от чего-то казалось, что в этот момент их расстояние сократилось гораздо больше, чем обычно. Они ни раз касались друг друга, но постепенно эти касания стали иными. Цицерону было сложно разобраться в нахлынувших эмоциях, но он явно был счастлив. Его тело наполнилось странным теплом, оно проходило легкой дрожью от груди к животу и дальше. Шуту было проблематично всë это объяснить...       Трина не дослушала его речь, потянувшись вперед и нежно поцеловав. Да, Цицерон не ошибся — ему не показалось, что внизу постепенно берут верх низменные инстинкты. Но оторваться от Слышащей было так же тяжело, как изможденному в пустыне от кувшина с водой. Каждая секунда была для него глотком, он гладил руками чужую шею, мял плечи, не в силах прервать нечто прекрасное. Но, наконец, пришла пора вдохнуть и отодвинуть девушку.       — Я… Я могу не сдержаться, — пролепетал имперец, стыдливо пряча глаза.       — Ты обиделся за прошлый раз? Прости, прости! — она поцеловала его, но на этот раз поверхностно. — Я просто запуталась, мне нужно было время…       Шут замер, его плечи были напряжены так же, как и остальное тело, с желаниями которого он боролся.       — Ты можешь…— она поцеловала его в верхнюю губу, — я хочу, чтобы это был ты.       Цицерон поддался на еë ласки, потянулся вперëд, его руки скользнули вверх по чужим плечам.       Его глаза почернели, практически окончательно потеряв карамельную теплоту радужек. Сердце бешено колотилось, имперец сам не знал как сдерживать такой порыв. Но раз Ида хочет, он будет осторожен с еë доверием. Их поцелуй казался самым честным признанием в слабости, на которое в целом был способен одинокий ассасин. Миг — и девушка оказалась на спине, прижатая к кровати, запертая новым поцелуем, который уже говорил не просто о привязанности. Ее рука с шорохом одежды прошлась по мужской груди, стыдливо разведывая новую территорию. По бедру скользнула ладонь и Слышащая выгнулась, вбирая с хрипом порцию воздуха, пока влажные поцелуи опускались на еë шею. Она согнула ногу и невольно коснулась чужого паха. Цицерон рыкнул, словно голодный пëс, которому достался сладкий кусок мяса. Промычав, Трина снова попыталась пересилить себя и потянулась ладонью ниже. Рука остановилась где-то внизу живота и странное чувство сковало ее движения. Волнение. Возможно, даже переходящее в страх перед чем-то неизвестным. Но больше не хотелось убегать, она готова к новому витку своей жизни. И видя как заботливо ее гладят крепкие руки, она понимала, что не жалеет. Эта сила не пойдëт против нее. Еще недавно эти руки ломали чьи-то кости, душили шеи, но сейчас они напряженно вжались в перину, сминая льняную ткань, подобно зажатой пружине, что держится из последних сил, чтобы не сорваться. Просто чтобы не сделать что-то не так, не напугать, не причинить боль… Такой разный Цицерон с такими разными людьми.       Его пальцы коснулись девушку в неожиданном месте и та взволнованно вдохнула, дрогнув. Мысли о том, что это происходит на самом деле, туманили рассудок. Еще движение, крадущееся и плавное, после чего под подолом Слышащая остаëтся абсолютно голой. Ткань юбки еще стыдливо старалась прикрыть непотребство, но никак не мешала всему, что происходило. Трина освободила грудь от завязок. Несколько движений — и платье полетело с кровати на пол. Воспользовавшись заминкой, имперец быстро стянул рубашку через голову, но его шрамированное тело не успели разглядеть — сразу же пылкий порыв вперед превратился в поцелуй. Трина чувствовала, как выгибается во время ласк голая спина Шута, как он в нетерпении переминает бëдрами, и от этого ее ноги дрожали сильнее прежнего.       — Мягко, — выдохнул Цицерон ей в шею, исследуя внутреннюю часть бедра, — Слышащая такая мягкая…       Имперец поцеловал свою госпожу, прижимаясь голым торсом к еë груди. Его пальцы скользнули выше и Трина вжалась в напряженные каменные плечи. Горячий выдох обжёг ухо, Цицерон не без удовольствия подушечками пальцев почувствовал, насколько же сильно Слышащая его хотела.       Палец скользнул внутрь, его сжали неспокойные стенки, ранее непривычные к посетителям. Имперец старался отвлечь поцелуями девушку под собой. Эти звуки становились всë ярче, пошлее от игривых причмокиваний, к тому же они отлично справлялись с рассеиванием внимания. Трина чувствовала в себе всë больше смелости, направленной на то, чтобы закончить начатое. Какое-то ранее дремавшее природное желание вдруг забрало еë страх, и в момент прошлые увиливания показались такими глупыми. Она хотела его и он это чувствовал. Тугие мышцы живота, вырисовывающиеся в едва ощутимые кубики, потерлись о еë нежную кожу.       — Слышащая… Такая мягкая, — повторил он, прижимая еë ладонь туда, куда ранее она боялась опуститься, — а Цицерон такой твëрдый…       Эти слова сжали еë нутро. Имперец в самом деле был скован до состояния живого камня, возбужден донельзя. Неизвестно, что из этого он подразумевал, от этого фантазия не унималась. То, что он доверил еë рукам, ощущалось весьма серьëзно. Девушка неумело прошлась по оголëнному, горячему члену, лаская его и мараясь в текучей смазке. Цицерон взвыл, сминая подушку, будто помимо удовлетворения чувствовал невероятную боль. Она целовала его в губы, не прекращая движения рукой и чувствуя как покачиваются неспокойные бëдра. Ему хотелось больше, но требовалось время, чтобы обуздать желания и быть осторожным. Цицерон убрал еë руки, подался вперед, потëрся всей длиной, частично собирая на себя женские соки. Головка уперлась во вход и имперец судорожно вдохнул, едва слыша себя за стучащим в ушах сердцем.       Он уткнулся мокрым лбом в еë плечо, изогнувшись дугой над желанным телом. Девушка чувствовала как он дрожит, словно околдованный, но всë же Шут старался окончательно не терять разум.       Толчок. Он проник в лоно, растягивая собой узкие девственные стенки. На мужском бедре сжалась ладонь, едва щипля кожу. Цицерон разошелся во множественных поцелуях, пытаясь задобрить Слышащую.       — Туго, — шикнул имперец, двинув бëдрами вперед, — так узко…       Конечно, ведь он пытался проскользнуть туда, где еще недавно с трудом проталкивался палец. Он тяжело дышал, будто миг назад закончил пробежку.       Она погладила руками его покрытую шрамами грудь, задев соски, и Цицерон вдохнул, проходя глубже. Случайно получив несколько незначительных красных царапин за свои действия, он наклонился к лицу Трины. Едва ощутимые поцелуи покрыли ее щеки, шею и даже уши, под лопатками протиснулись крепкие руки, которые сдерживали свою полную силу ради нее. Обняв Слышащую, Цицерон уткнулся ей в висок, тяжело дыша от напряжения. Он чувствовал как болезненно туго там, внутри, как постоянно сжимаются мышцы, обхватывая его член. Едва становилось легче, он начинал движение, не переставая осыпать нежную кожу Слышащей поцелуями, шептать успокаивающие речи о том, что всë хорошо, гладить руками то, до чего была возможность дотянуться, хоть пальцы сами сжимались от напряжения. Ритм получался неровный, в основном медленный, хоть ему и хотелось большего, однако Трина была еще не готова. Ей будет легче в будущем, но пока молодым телам предстояло запастись терпением. Ее руки цеплялись то за его плечи, то за грудь, то за бëдра, полностью не зная как схватиться по-крепче и не отпускать. К тому же сердце зашлось от волнения и напряжения, но если бы это не было приятно, она бы не пошла на этот шаг.       Они, наконец, вместе. Цицерон радовался этому так же, как и тяготился стесненными обстоятельствами.       Постепенно появился темп. Слышащая обняла Цицерона, выгнулась и, казалось, она только начала понимать всю суть этого нового удовольствия.       Трина закрыла глаза. Это было не так плохо, как ожидалось, но и не настолько хорошо, чтобы окончательно забыться и расслабиться. С непривычки тело ныло, сжималось под чужим напором и лишь возбуждение облегчало неприятное ощущение наполненности. И всë же она хотела продолжать. Вдруг странное, ласкающее чувство ощупало еë изнутри. Девушка не сразу сфокусировалась на нëм, но оно появлялось всë чаще, чередуясь с обычной радостью от близости.       Внутри Слышащей стало совсем тесно, Цицерон понимал, что происходит, и бездействие в этот момент доводило его до болезненного томления. Но перебарщивать было нельзя, это становилось очевидно по напряжению девушки и застывшим в уголках еë глаз слезам.       Стон. Трина выгнулась, сжала его плечи до краснеющих царапин на коже. Шут погладил еë вздрагивающую спину. С рыком он покинул еë лоно.       Шея Слышащей приятно пахла и поцелуи ложились на неë так легко, будто она сама напрашивалась.       Он хотел еë. Гораздо сильнее, чем она могла бы ему разрешить. Цицерон боялся сделать хуже, боялся испугать еë своими желаниями.       — Было приятно? — спросил имперец, нависая над Триной и зарываясь носом в еë мягкие волосы. — Правда же?       — Да, — она вдруг с удивлением поняла, что Цицерон, в отличие от неë, не закончил, — почему ты..?       — Вот так, — он соединил еë колени вместе и сложил в сторону, укладывая Слышащую на бедро, после чего его член скользнул между ног, показавшись спереди.       Это заменяло проникновение в своем исходном варианте — смазка растеклась по коже, ладонь Цицерона подхватила вторую ногу, не давая возможности коленям разойтись.       — Ты можешь… — он поцеловал девушку в губы, прервав еë предложение, но она повторила, — можешь продолжить… правильно…       — Слышащая не знает, о чëм говорит, — промурчал Шут, горячо выдыхая.       Внезапно он ускорился, от неожиданности даже кровать скрипнула, грохнувшись изголовьем о стену, от чего внутри той что-то угрожающе посыпалось. Ранее он не мог расслабиться, зная, что способен причинить ей боль. Но только теперь нашлось место его истинным желаниям и искренним стонам. По ним хорошо было понятно, насколько Шут перестал сдерживаться, отбрасывая раннее напряжение. Должно быть, их стало хорошо слышно за пределами двойного домика, благо, хоть соседей через стену не было. Новый темп казался зверским. Конечно, под таким напором неопытной Слышащей было бы действительно тяжело. Цицерон был горяч, молод и полон желания, его сильные руки крепко сжали Трину, монотонно прижимая еë. А она и не была против этого, аккуратно карабкаясь рукой по его бедру, а затем — напряженной ягодице. Эта страсть заражала, внизу живота что-то сжалось, желая, чтобы когда-нибудь Шут с таким же ажиотажем смог сделать нечто подобное в полную силу с ней. Но пока он лишь горячит Слышащую своими вздохами и движениями, всë больше раскачивая кровать. Таким она его ещë не видела: раскрасневшимся, в азарте, а затем — почти расслабленным, с открытым ртом, и только брови и уголки губ выдавали что-то большее в его ощущениях. Цицерон выгнулся и застонал, Трина сжала ноги сильнее, чувствуя, как имперец сминает еë бедро.       Горячая белая жидкость прыснула ей на живот, Слышащая не могла отдышаться так, словно Цицерон ранее совершенно не давал ей поблажек. Всë внутри съежилось, вспоминая недавнюю волну, которая настигла саму девушку. Он поцеловал еë с закрытыми глазами, вслепую. При этом абсолютно не придавая значения тому, какие они оба взмокшие и липкие после всего, что случилось. Это мгновение было прекрасным само по себе, никакая мелочь не могла его разрушить. Они были счастливы, близки и всë вокруг необычно померкло на фоне этой радости.       Цицерон целовал девушку куда придëтся, будто опьяненный. Постепенно сраженный усталостью, он всë же рухнул на бок, но Слышащей из своих рук не упустил. Она засмеялась, чувствуя как крепкие руки притягивают еë к себе, сминая простыни и подтаскивая будто игрушку. Его голая грудь прижалась к еë взмокшей спине. Цицерон упивался моментом, он постоянно поглаживал руками девушку перед собой, совершенно забыв о том, что они оба нуждались в хорошей ванне. Но мальчику из средневековья не было дела, он не хотел прекращать наслаждаться тем, что произошло. Пока кости ломит, а плоть сладко скрипит от произошедшего, пока всë хорошо. Счастье так недолговечно, а жизнь опасна. Сегодня у них был целый день. Возможно, еще один, подобный, будет и завтра, но острие ножа скользкое, с него так просто упасть.       Слышащая попыталась выбраться из рук, но Цицерон крепко прижал еë обратно и уткнулся в затылок.       — Нужно помыться, — забавно проскулила она, но имперец надежно сцепил пальцы в замок, не соглашаясь с озвученными доводами.       — От этой грязи жизнь не закончится, — сказал он, блаженно закрывая глаза и навсегда закрепляя в памяти, как пахнет его женщина.       — Как будто, если мы уйдëм отсюда, ты умрëшь, — усмехнулась Слышащая.       — Да, — тут же с горечью и хрипом выдохнул Шут, ведь для него это было правдой.       Он знал, что будет вспоминать этот момент всю свою жизнь, именно поэтому не хотелось его прекращать. Такие вещи никто не сможет отнять. Даже если его запрут в пещере или же закуют в мрачной темнице, подвергнув самым ужасным издевательствам, мыслями он всегда будет возвращаться сюда. Момент, когда они оба молоды, живы, радостны. И пока он всë еще здесь, пока сердце его не до конца успокоилось, а кожа помнит все минувшие ласки, не стоит это обрывать.       Трина прижала его руки к мягкой груди и он ощутил под ней стучащее сердце. Хрупкое человеческое сердце, способное остановиться в любой момент. Как и его собственное. Думая об этом, Цицерон вновь прижал Слышащую к себе, бегло проклëвывая еë шею и голову порывистыми поцелуями. Девушка, хихикая, выгнулась в сторону ласки. Немного по-возившись, они замерли в подобии идеального кокона, укрытого легким одеялом.       Но счастье не позволяло Цицерону надолго избавиться от тревожных мыслей. Он тяжело дышал, временами вытягиваясь, чтобы на миг прикоснуться к мягкой шее, как будто это позволяло ему вздохнуть. Без этого прикосновения он задыхался в чем-то неприятном, что всегда догоняло позади всей его жизни. Но Цицерону не хотелось быть поглощенным тревожными мыслями. Он желал лишь остаться со Слышащей, продолжить ходить по острию ножа столько, сколько у них получится. Вместе. И только в ее глазах он видел небо, только возле шеи мог вдохнуть странный, необычный воздух, наполненный радостью. Шут как будто раньше жил в туннелях под грязным Рифтеном, но лишь вблизи Слышащей смог очутиться в хвойном лесу, где воздух так легко, сладко щекотал горло и грудь, что после подобного будет тяжело привыкнуть к обратному. Как можно отказаться от этого? Никогда. Он никогда не оставит хрупкую Главу Братства, не сможет уснуть вдали от нее, не захочет подвергать чрезмерной опасности. Она должна быть сильной, но — он погладил чужие бледные бедра — она такая женственная. Рядом с ней его изувеченное, покрытое шрамами тело казалось чудовищным. Но всë же она с любовью целовала его, трогала, прижималась…       — Ида, — тяжело выдохнул он в ее волосы, Слышащая едва шевельнулась, но не ответила, а ему это было и не нужно, — Ида…       Он закрыл глаза, постепенно погружаясь в дремоту. Иное имя казалось ему таким вкусным, текучим, совсем не похожим на то, которым девушка представлялась ранее. Рычащие буквы ей были не нужны, они не передавали ее суть. Тр-р-рина — нет, это мог бы прорычать хищный зверь, но облик девушки в его руках больше походил на то, что вылепили из фарфора. Светлоликая, с белыми волосами, и такая слабая… Ида. Так могли бы назвать цветок. Или какое-то целебное растение с крохотными голубыми соцветиями. Скажем, «слëзы Иды» — отлично звучит. Такой цветок хотелось бы с удовольствием съесть, даже если он ядовитый. Умереть от горечи Иды — тоже ложится на слух приятным напевом.       У него никогда ничего не было, но теперь за пазухой будто положили теплый камень. Точнее, даже не так, его положили прямо в грудь, за рëбра. И теперь он горит и шипит, как валуны в банной печи. Да, это она зажгла очаг, в котором ранее не было доброго пламени. Поселилась в глубине и развела тепло. Стала хозяйкой этой души и теперь они связаны. И она не отделается от него, пока он существует. Она никогда не сможет его прогнать.       Цицерон всë же обладал некоторыми звериными повадками. И одна из таких повадок — это преданность.