Мой бедный Цицерон

«Оставаться собой в мире,

который постоянно пытается

сделать вас чем-нибудь другим —

величайшее достижение»

— Ральф Уолдо Эмерсон

      На груди будто лежал тяжелый камень, от чего каждый вдох давался с трудом. Воздух выходил с едва ощутимым хрипом, почти так же как у глубоко спящего человека. После небольшого шевеления девушку окатила тянущая боль, которая была предшественницей долгого восстановления от отравления. Трина повернула голову и увидела, что у ее ног скрючился Цицерон. Он лежал в позе эмбриона на самом краю кровати и держался за руку Слышащей, ладонь которой была перед его носом. Шут сопел, но Трина прекрасно знала, насколько обычно чуток его сон.       Цицерон изменился: его рыжие волосы были острижены гораздо короче, чем обычно, а одежда стала менее… выразительной. Обычно, если имперец понимал, что не будет никуда выходить, он наряжался как скоморох на ярмарку, шумел и веселил себя глупыми выходками. Теперь же Цицерон выглядел более спокойным, а домотканая рубаха хоть и придавала ему вид простака, но все же успокаивала глаза, которым было бы невмоготу после болезни смотреть на калейдоскоп красок. Расслабленное лицо Шута выглядело мило, его мелкие, высушенные ветрами Скайрима мимические морщинки возле глаз, практически разгладились. Размеренное дыхание касалось тыльной стороны ладони Слышащей и щекотало кожу. Трина вытянула указательный палец и дотронулась до носа молодого человека. Тот встрепенулся, приподнял голову и, едва раскрыв глаза, старательно вгляделся в лицо девушки.       — Цуцик, — она звучала хрипло и тихо, но Цицерон все равно обрадовался, будто услышал нечто необычайно приятное, — Цуц…       Трина закашлялась. В горле отвратительно першило, от чего на глаза наворачивались слëзы.       Цицерон перевернулся, чтобы быстро очутиться с края кровати, ногами на полу, затем резко поднялся и стрелой метнулся до стола. Оттуда Шут принëс стакан воды. Трина потянулась, чтобы взять его, но имперец со знанием дела поставил стакан на тумбу, встал коленями на кровать и резким движением усадил Слышащую к стенке. Он действовал быстро, но осторожно. Не убирая одну из рук с чужой талии, Цицерон потянулся за стаканом. Девушка сама не поняла, что случайно сильно впилась в его предплечье, примеряясь с незнакомой болью во всëм теле. Но Шут даже не показал, что что-то не так. Он спокойно подавал стакан и поил девушку, на его лице не дрогнул ни единый мускул.       — Больно? — спросил Цицерон, когда Слышащая с кашлем отстранилась от стакана.       Она опять не нарочно сжала его руку до красна, но практически сразу же спохватилась и резко распрямила ладони, словно обожглась.       — Прости, — растерянно пролепетала Трина, заглаживая пальцами покраснения.       Она не хотела мучить друга, а тот не хотел показывать, что что-то не так.       — Всë хорошо, — с улыбкой ответил Шут. — Так, Слышащей больно?       — Да… очень, — она старалась сесть удобнее, но могла лишь изогнуться в тщетных попытках.       Цицерон остановил ее, предотвратив падение в сторону, когда хрупкий баланс был полностью потерян. Его руки по-прежнему были точными, а прикосновения нежными, он старался проявить полную внимательность.       — Тшшш, — имперец погладил плечо девушки, — нужна... Акуратность.       Он говорил прерывисто, четко, будто с трудом находил слова.       Трина часто дышала, в горле перекрывало воздух, а в глазах застыли слёзы:       — Почему я почти ничего не чувствую? Болит спина…что с моими ногами? Я…       Ноги как будто отсутствовали полностью. Она боялась своей внезапной догадки так панически, что еë голос невольно дрожал. Может, конечно, они затекли за время недвижимого сна, но страх уже взбаламутил сознание.       Цицерон остановил ее речь, шикнув. Не выпуская Слышащую из рук, Шут поставил стакан на место и резким движением убрал еë одеяло в сторону. Трина как завороженная смотрела на свои белые ноги, частично прикрытые длинной хлопковой рубашкой. Паника начинала сходить. Девушка все еще плохо их чувствовала, однако пошевелить пальцами у нее получилось и что-то ей подсказывало, что это добрый знак. Но всё же общее положение дел было не утешительное: Трина была в своей комнате, почти обездвиженная последствиями отравления, в одной ночной сорочке. Она еще никогда не ощущала себя такой беспомощной. Слезы, что отступили еще мгновение назад, вновь напирали изнутри. Пальцы имперца почувствовали как по плечам девушки пробежала мелкая дрожь. И внезапно Шут ощутил растерянность: что ему делать теперь? Может ли он помочь больше?       — Ты… — Трина повернулась к нему, но прикрыла глаза, чтобы не демонстрировать слëзы. — Ты… Всегда был здесь?       Цицерон театрально развел руками. Глупый вопрос — конечно, раз она застала его придремавшим на своей кровати! Не похоже на то, что Шут пришел внезапно, скорее намекало на новое место жительства: а именно — на коврике. Девушка улыбнулась, прочитав немые жесты, как вдруг заметила что-то необычное на лице своего друга.       — Щека… Кто это сделал?       Имперец усмехнулся и прикрыл рукой покрывшуюся коркой царапину.       — Это не от боя, — ответил он. — Просто… Контракт.       — Что? — Трина слегка оживилась.       — Цицерон взял сложную цель. Но никого не ранили. Два обмана, один труп. Дурак червей хитëр!       — Подожди, не увиливай, — теперь уже она поймала за подбородок Шута, который хотел отвести взгляд, — кто-то взял тебя на контракт? Чей это был контракт? Говори сейчас же!       — Мой, контракт. Это я его взял, — ответил имперец и обращение от своего имени из его уст вновь звучало как откровение.       Только Слышащая могла это почувствовать. Только она знала, когда в нем происходили странные изменения, надлом самой его сущности — ее ресницы всегда слегка вздрагивали, а губы приоткрывались, словно с трудом не упуская слова о том, что она услышала его. И она слушала не так как другие, будто точно знала не просто форму, а суть многих вещей. По крайней мере, она старалась разобраться, а Цицерону было приятно, что хоть кто-то чувствует эту невидимую разницу в его речи.       — У тебя был контракт? — вдруг спросила Трина и Шут вздрогнул, не зная как ей ответить.       Как рассказать обо всëм случившемся? Да еще так, чтобы не вызвать у Главы чувство вины? Нет еë ответственности в том, что бывший Хранитель принял такое решение... На лице Цицерона отразилась грусть и отчасти стыд. Это не из-за отказа от места, а из-за ранней лжи, которую могла уловить Трина после всего произошедшего. А что бывший Хранитель? Обменять высокую ступень в иерархии Темного Братства на жизнь Слышащей — не худшая цена.       Девушка вдруг вспомнила, что случилось в замке, где ее отравили. Перед тем, как упасть на холодный камень, она видела залитое густой темной кровью лицо Цицерона. Но как? Ведь ему нельзя покидать свой пост возле Матери Ночи без приказа того, кто выше его по званию. А выше Хранителя — только Слышащий.       Но мог ли он перестать быть Хранителем?       — Рун была слишком слаба, — вдруг тихо ответил Цицерон, — очень-очень. Нужно было сделать выбор. Мать… она одобрила бы мой выбор… Правда?       Его виноватое лицо снимало напрочь все вопросы. Имперец принес жертву. Как он это сделал? С трудом. Практически оторвав от сердца. Для чего он это сделал: для Братства или же для себя? Цицерон точно не ответит на этот вопрос. Он и сам не знает, но по-другому было нельзя. Может, именно это выиграло им еще немного времени.       — Цуцик, — Трина слабо погладила его по непривычно торчащим, грубо остриженным рыжим волосам, — но всё же обошлось. Мы выжили, я спрошу у Матери Ночи что нам делать дальше и всё образумится. Хорошо? — она улыбнулась, когда Цицерон махнул головой. — Это, наверное, было тяжело?       — Нет, — ответил Шут, печально усмехнувшись, — Слышащая была очень лёгкая.              Трина не хотела показываться в убежище в ненадлежащем виде. Не смотря на плохо слушающиеся ноги, она постаралась как следует одеться: где-то сама, а где-то с помощью Цицерона. Плечи ломило, как будто их постоянно старалось вырвать некое невидимое существо. Про спокойную ходьбу придется забыть на пару дней, но даже так Трина старалась не оставлять свои ноги в покое и постоянно проверять, может ли она пошевелить стопой или пальцами. К Матери Ночи Трина отправилась благодаря сильным рукам Цицерона, который беспрекословно выполнил просьбу Глашатая Матери и без шуток понес девушку куда требовалось.       Убежище было точно мертво. Тишина, ни одного Темного брата в пределах видимости, будто все вдруг поняли, что без Слышащего это место ничего им не даст. Снаружи комнаты заметно похолодало. Видимо там поддерживалось тепло для того, чтобы ослабленная Слышащая ко всему прочему не подхватила какую-нибудь глупую простуду.       Только в руках Цицерона было тепло, его ладони казались горячими даже сквозь одежду. Учитывая полураскрытую на груди рубаху, Трина стала догадываться, что перед сном Шут, похоже, выпил зелье, которое помогло ему отразить нападки холода. Цицерон вечно мёрз, это было не удивительно, если учитывать, что большую часть жизни он жил там, где было достаточно тепло. Девушка скользнула рукой на его плечо, пытаясь занять более удобную позицию, и имперец громко глотнул, вынуждая Трину внезапно покраснеть.       Он не смотрел ей в глаза. Шагая в потëмках Убежища, бывший Хранитель пытался сохранить спокойствие. От чего-то он думал, что, как только проснëтся Слышащая, он мгновенно станет прежним Шутом: запрыгает, захлопает и радостно пропищит какую-нибудь глупость. Но, к глубочайшему удивлению, у него не было никакого желания шуметь. Ему хотелось просто обнять Слышащую, прижать еë к сердцу и плакать, как плачет любящая мать над своим дитëм. Было ли это счастьем? Было ли это хоть чем-то объяснимым? Будет ли Цицерон после всего пережитого похож на себя прежнего? Неизвестно. И лишь тëмный коридор, ведущий к упокоению Матери Ночи, предрекал скорый просвет в делах Братства. Поскольку кто еще, если не Невеста Ситиса, сможет внести ясность в суетность их дней?       Мать была всё там же, где и всегда. Вокруг ничего не поменялось, разве что возле гроба лежала охапка ломких, изрядно засушенных горноцветов. Некогда Шут постоянно обновлял букеты, чтобы Матери было приятнее. Но это было тогда, когда он был Хранителем. Теперь же до обломленных стеблей, потерявших свой цвет, никому не было дела.       Стул стоял поодаль, почти возле ног Нечестивой Матроны. Попросив Цицерона подойти ко стулу, Трина схватилась за его спинку и начала двигать, скрипя деревянными ножками по древнему полу. Когда стул был на месте, Шут усадил Слышащую и, убедившись, что той больше ничего не нужно, вышел из комнаты. Он не желал слышать то, о чем будут разговаривать в следующие минуты, но все же далеко не уходил, надеясь не пропустить, когда Трина потребует отнести ее обратно.       Мать Ночи явно была на месте. Кому как не глашатаю знать, что это так. Прочистив горло, Слышащая была готова говорить, как вдруг ее перебила Мать: «Цицерон сошел с ума настолько, что сделал полный круг и стал прежним».       — Простите?       «Сначала он мучался. Настолько, что начал забывать кто он есть на самом деле. Затем появилась ты. И его состояние только ухудшалось. После — оно дало течь. И тогда мальчика заполнило всё то, от чего он бежал предыдущие годы. И он снова изменился. Эти изменения сделают его другим, но не меняя сути».       — Ладно, — Трина поджала губы, она не совсем понимала о чем разглагольствует Мать Ночи. — Но есть более важные дела. Братство вновь впадает в упадок.       «Хм. Почему же ты игнорируешь свои скрытые желания? Жизнь коротка, жаль, если вы так и будете бежать друг от друга, — Мать Ночи сипло хохотнула, — дети. Неужели ты не поняла, как близко рядом с вами ходит смерть? Цицерон это понял. Давно. И вот теперь он думает об этом постоянно. Ты можешь видеть по его глазам, если не глупа!»       — Вы… Лежали столько времени, но всё же считаете такие глупости важнее Братства? Хотите поговорить про отношения?       Мать Ночи сухо засмеялась.       «Есть вещи еще более важные, но сейчас не время о них говорить. Я вижу, что ты еще не готова к разговорам о своей душе», — мумия как всегда объяснялась загадками.       — Что же делать с Братством? — уже более нетерпеливо спросила Трина.       «В Скайриме есть еще два убежища, древних, мёртвых, — последнее слово она практически пропела. — Никто не знает, что они существуют. Даже в книгах сокрыто упоминание об их нахождении. Первое убежище возле поселения Картвастен, в горах. Второе — недалеко от Рифтена, но долгой безопасности там не будет. Да, лучше к первому. Тихий уголок Скайрима, искреннее молчание ночи — это нам подходит. Ответом на вопрос двери будет «утешение, брат мой». Ваши враги прибудут в Данстар и будут искать вас в ближайшее время. Прими новый дом и продолжай нести мою волю Темному Братству. Тебе нужно научиться жить. Веди их».       — Полагаю, что это всё, — Слышащая выждала паузу, вздохнула и громко постучала своим дневником об ножку стула, — Цицерон, вернись!       Шут зашел быстро, услужливо махнул головой и без тени сомнения поднял Глашатая на руки. Ей не хотелось смотреть в его глаза, после того, что снова наговорила ей мумия.       «И еще кое-что, — протянула Мать, от чего Трина тут же замахала руками, останавливая Цицерона, — в Картвастене будет молодая вдова с ожогом на лице. Спроси, как умер ее муж».       — Это всё? — удивленно протянула Слышащая. — Не убивать?       «Просто спроси», — повторила мёртвая женщина и Трина махнула головой своему носильщику, показывая, что теперь они могут идти.       Цицерон был напряжен, его плечи казались каменными, а руки похолодели. Может, закончилось действие зелья? Наверное, теперь ему стало гораздо холоднее в одной рубашке.       — Ты не замёрз? — аккуратно поинтересовалась Трина, не поднимая взгляда на Шута.       — Нет, — ответил тот, но его голос был необычайно холоден.       — Что-то произошло? — девушка, наконец, повернулась к нему лицом, но Цицерон смотрел только вперед. Его челюсть была напряжена, он обдумывал что-то, что Трина бы точно не хотела одобрять. — Цуцик?       Обращение подействовало отрезвляюще, Цицерон заморгал и посмотрел на Слышащую. Она улыбнулась и имперец внезапно замялся. Лицо девушки было мучительно близко, а большие глаза, ждавшие ободрения, завораживали. Шут вскользь взглянул на ее приоткрытые губы, которые начинали терять свою болезненную бледность.       — Ничего, — вдруг его голос смягчился, — всё хорошо. Слышащая согласна?       Она кивнула, сложив правую руку на грудь. Сердце громко стучало ей с обратной стороны и Трина была готова попросту разреветься от непонимания что же ей делать. Обидно признавать, что мумия была права — между ними с Цицероном действительно сокрылось что-то более серьезное, чем обычная дружба. Но она так боялась потерять то, что уже есть. А вдруг Цицерон изменится? Вдруг почувствует себя в каком-то новом статусе, примерно как Делвин, который якшался с Астрид и начал считать Темное Братство чуть ли не продолжением своей любимой Гильдии воров. Левая рука, держащаяся за спину Цицерона, невольно сжалась.       — Всё хорошо, — напомнил ей Шут и, судя по его взгляду, она снова ненароком потеряла настоящий смысл сказанных им слов.       Трина не любила, когда Цицерон начинал говорить между строчками. Она не всегда могла понять, к чему именно ей следует готовиться.       Повернув в главный зал, Трина с Цицероном наткнулись на Назира и Рун. «Да, эта парочка, похоже, часто теперь будет ходить вместе», — подумала про себя драконорожденная, вспоминая свои наблюдения о влюбленности бретонки. Хаммерфелец был несказанно рад встречи со Слышащей, он тут же предложил сесть и выпить всем вместе — все же другой возможности отпраздновать такое знаменательное событие не было. Назир разлил вино каждому из присутствующих и поднял свой кубок за дальнейшие положительные перемены в Темном Братстве.       — Я думала, что ты равнодушен к винам, — улыбнулась Трина, скрывая, что не сделала ни глотка.       — Одна леди-белоручка меня научила тому, что такие вещи сближают команду, — он стукнул своей чашей по кубку Слышащей и подмигнул.       Казалось, что для Назира улучшение здоровья Трины действительно не последнее событие. Он был весел, бодр и к тому же готовый выпить — а это для вечно осторожного редгарда действительно много значило. Потерять скимитар или же ясность ума для таких как он — равносильно смерти. При чем мужчина был заметно расслаблен, именно благодаря его несосредоточенности Цицерон уличил момент для подмены своего кубка со Слышащей. Трина сверкнула глазами в сторону Шута, но имперец лишь подмигнул и улыбнулся. Он видел, что она не пьет, и готов был сделать это за нее. При том, что не любил крепленые напитки.       — Вот, кстати, о переменах. Братство преследуют, — Трина заметила как редгард выровнялся и поменялся в лице, — нужно будет переезжать.       — Но куда? — шикнул аликрец, — второе убежище сожжено, там до сих пор бродят агенты Пенитус Окулатус, которые ждут, что случайный ассасин вернется проверить свой старый дом. Это просто безумие!       — Есть еще убежище, — заверила Глашатай Матери, — возле Картвастена.       — Карт-варт, — Цицерон показал якобы сломанный язык, повернутый на бок.       — Ты хоть знаешь, что мы будем там делать? — вздохнул редгард, собираясь с мыслями.       — Да. И там будет Темная Дверь.       — Ого, — промурлыкал своим баритоном житель пустыни, — прямо настоящее убежище. Как положено.       — И какой же пароль у этой двери? — спросила Рун и услышав появившуюся паузу, неуверенно посмотрела на Назира, в ожидании объяснений почему повисла тишина.       — Нам предстоит еще долгий путь до нового дома, — вздохнула Трина, отвечая на немой вопрос, — пароль будут знать только те немногие, кому мы можем полностью доверять.       — Подожди, что? Но я Хранитель! — Рун практически вскочила со своего места, чем спровоцировала Цицерона на то, чтобы настороженно наклониться вперед.       — А она — Слышащая, — напомнил Шут и девчонка склонила голову, прежде чем он продолжил шипеть, подобно озлобленному уличному коту, — знай своё место.       — Спокойно, — Трина усадила Цицерона на стул, потянув за руку. — Просто здесь речь не столько в доверии, сколько в безопасности. В дороге может произойти всякое, после некоторых вещей не сложно рассказать все известные тебе пароли. Здесь на карте стоит только цена Братства.       — Я согласен со Слышащей, — сказал Назир, поворачиваясь к Рун, — тебе это знать не надо. Пока.       — Ладно, — Трина отставила полупустой кубок в сторону. — Мы пойдем, — она сразу же сделала приглашающий жест имперцу, — я еще слаба. Буду восстанавливаться, пока есть время.       Когда Цицерон со Слышащей скрылись из виду, Назир заглянул в ее кубок.       — Может ей и плохо, но выпила она почти всё. В отличии от скомороха.       — Конечно, — холодно ответила Рун, — он не должен быть пьян. Он ее вообще-то на руках таскает.       Назира неприятно кольнул озвученный факт. Допив залпом свою порцию, бретонка унесла бокал. Она позволила редгарду подумать наедине с собой обо всем ранее сказанном.              Не смотря на полную трезвость, голова Слышащей все же неприятно кружилась. Они съели с Цицероном по куску сыра и больше Трина не могла себя заставить что-либо съесть. Шут старался ей помочь как мог. Когда она отвлекалась или смотрела в другую сторону, то Цицерон практически переставал улыбаться. Это было абсолютно на него не похоже. Если раньше он развлекал глупым поведением сам себя, то затем незаметно назначил объектом своего внимания Слышащую. Постепенно это всё больше порождало тревожность в ее сердце.       — Цуцик, останься, — попросила Трина, когда ее уложили в кровать. — Ты сегодня молчаливый. Еще беспокоишься о том, что происходило последние дни?       — Это было… сложно, — Шут расправил одеяло и укрыл девушку.       Драконорожденная взяла его за руку и жестом попросила присесть на край кровати.       — Тебя что-то гложет, — сказала она, посмотрев в карие глаза.       Цицерон притих, осев на краю кровати. Он выглядел подавленным и виноватым, хоть и было до конца неизвестно в чем же он может себя винить.       — Ты не виноват, — на всякий случай сказала вслух Трина, — ты ни в чём из произошедшего не виноват. Не в твоих силах было предвидеть будущее, а всё остальное ты сделал на ура. В чём же кроется твоя боль?       — Мать простит меня? — взволнованно спросил имперец и девушка даже обомлела от такого вопроса. — Цицерон оставил её… отдал в руки глупой девчонке, чтобы спасти Слышащую!       Судя по тому, как он говорил об этом, для Цицерона не было вещи более важной. Трина понимала. Кто как ни она знает, что мумия обладает собственной волей. Правда, никто не догадывается о ее безразличии ко многим вещам. В том числе — к тому, кто будет её Хранителем, если этот кто-то будет готов читать ей молитвы. Цицерон же считал это дело более личным и, учитывая его срок исполнения доли Хранителя, постоянным. Вытерпеть кого-то, кто не может постоять за себя, нуждается в опеке и не в состоянии даже чем-то отплатить… звучит тягостно. На фоне этого плохо работающие ноги полностью функционирующей в остальном Слышащей звучали малой неприятностью.       Трина вздохнула.       — Ты веришь мне? — она улыбнулась, когда Шут безвольно кивнул, подобно маленькому ребенку. — Тогда знай, что я считаю, что ты сделал всё правильно. Конечно же, ведь иначе меня бы не было здесь! И Мать не злится на тебя.       — Цицерона накажут? — вдруг спросил он и Трина задумалась не стоит ли беспокоиться о его слухе и смысле фразы «Мать не злится на тебя». — Слышащая должна была это сделать. Нельзя ослушаться приказа. Цицерон не беспокоится и не боится. Он знает, что любой указ Матушки будет для Братства благом.       Хоть он и говорил о смирении, но всё же боялся. Порой он абсолютно забывал как врать. Обманывать чужих было для Шута легким дельцем, но врать своим он не мог. Трина тяжело вздохнула, прежде чем продолжить разговор.       — Что ты… Кхм. Откуда ты это взял?       — Слышащая спрашивала, стоит ли убивать… — он согнулся и уткнулся лицом в кровать, — Цицерон не хотел подслушивать! Он вошел по приказу Слышащей…       — Тише-тише-тише, — она потянулась к Шуту, но почувствовала боль в спине и упала. Когда он поднял взгляд, то Слышащая просто хлопнула его по макушке. — Дурак совсем что-ли? Мы о другом говорили! А ты тут… Ой, горе моё луковое!       Она знала, что Цицерон и так натерпелся, а потому не стала распаляться на ругань в стиле того, как это любила разводить ее бабушка. Трина попросту попросила имперца принести ей немного воды. Ей не столько хотелось пить, сколько требовалось занять Цицерона бесполезным делом, чтобы тот не чувствовал у себя потребности извиняться за всё произошедшее.       Так вот оно что. Когда он говорил, что всë впорядке, он успокаивал... Еë? Давал понять, что примет любое наказание безропотно? Ужас какой. Цицерон умел пугать своими поступками, конечно.       — Всё, — тяжело выдохнула девушка, отдавая Шуту обратно почти нетронутый стакан, — я устала. Это был не долгий, но зато пёстрый на эмоции день.       Цицерон подскочил, задул стоящий на столе фонарь и уже затем подошел к свечам на прикроватной тумбе. Он не знал как обратиться к Слышащей с вопросом, но та поняла его намерения без слов.       — Ты же останешься здесь, на случай, если мне что-нибудь понадобится?       Шут практически светился от счастья, постепенно расплываясь в улыбке.       Да. Конечно, он останется.       

      ***

             Они спали на разных подушках, укрывались разными одеялами и Цицерон даже не думал сокращать между ними дистанцию. Но все равно он был счастлив до звёзд перед глазами. Казалось, что его чеширская улыбка прорезается даже сквозь темноту комнаты. Трина уснула очень быстро, а Шут старательно прислушивался к тому, как та дышит. Во мраке не было ничего, кроме этого дыхания и расслабленной теплой ладони. Он боялся, что Слышащая почувствует как кто-то взял ее за руку. Его делала несчастным не столько мысль о том, что девушка не примет его чувства, сколько паника от того, что подобные чувства могут быть приняты. Иными словами, Цицерон сам не знал, чего он боялся и почему. В муках раздумий он не скоро начал проваливаться в неспокойный сон.       Проснулся Цицерон от удара, и сразу же подскочил, широко распахнув глаза, но все еще сталкиваясь с глубокой мглой вокруг. Что-то было не в порядке. Рядом кто-то елозил и махал руками.       — Слышащая? Слышащая! — он с трудом понимал, что происходит, но всё же попробовал просто хорошенько потормошить девушку и та с криком проснулась.       — Вода… Вода… — бредила она, когда Шут старался успокоить ее, поглаживая по голове, — вода везде...       — Нужна вода? — переспросил он, но ему ничего не ответили.       Значит, вода не нужна?       Судя по сиплому дыханию, девушка уснула, оставив человека рядом в глубочайшем непонимании.       Подобным образом Слышащая просыпалась еще два раза. Пришлось осветить комнату, чтобы следить за ситуацией. Уже при свете свечи Цицерон подумал, что движения девушки похожи на тщетные попытки выплыть из толщи воды. Только когда имперец фиксировал руки Трины и прижимался к ней всем телом, она успокаивалась. А вот Цицерону при этом уснуть было отнюдь не просто. Он не сразу привык к странному чувству, которое появлялось из-за дышащего рядом человека.       Как только Шут начал засыпать, он услышал, что Слышащая задышала гораздо тише обычного, не так глубоко. Сердце ушло в пятки. Что она сделает, если проснется в чужих объятиях? Трина повернулась к нему лицом, уткнулась в грудь и мирно засопела снова.       Щёки вспыхнули, сон мгновенно отступил. Несколько минут имперец пытался рассмотреть скудно освещенное свечами лицо девушки. Он удивлялся как шальное, бьющееся о ребра сердце, еще не разбудило ее.       Пламя свеч создавало на стенах редкие узоры, мягкая женская грудь, уткнувшаяся Шуту в бок, медленно вздымалась от дыхания. Постепенно жар отступал от лица и Цицерон начал засыпать. Рука Слышащей дернулась, имперец чувствовал это сквозь сон, но по началу не обратил на это внимания. В следующий раз он проснулся от внезапных перемен в тихой обстановке комнаты. Она вновь начинала «тонуть». С телом девушки происходило что-то странное: спина выгибалась, руки поднимались и опускались, она будто задыхалась в тщетных попытках выплыть из невидимой воды.       — Слышащая! Слыш… — он едва успел схватить ее руку и прижать к кровати.       Ее глаза все еще были закрыты, лицо мгновениями искажалось в приступах паники. Она изогнулась, подалась вперед и резко распахнула глаза. От чего-то Шут отпрянул, выпуская чужие руки без страха, что те могут кому-то навредить. Он не сразу понял, что Слышащая пытается, бормоча что-то под нос, улизнуть с кровати. Поймав девушку перед тем, как она упадет с края, Цицерон вопросительно уставился на нее. Она повторила то, что говорила ранее, но из-за жуткой отды́шки слов было не разобрать.       — Хочу уйти отсюда, пожалуйста, дышать нечем, — она повторяла слова в разной последовательности раз за разом, словно мантру.       Девушка взмокла, ко лбу прилипло несколько тонких прядей. Цицерон без колебания прыгнул в сапоги, накинул верхнюю одежду, выпил что-то из бутылки на столе и взял плотный меховой плащ Слышащей. Завернув еë, минуя колючие возражения, Шут поднял свою госпожу на руки и понëс на свежий воздух.       На улице было темно, но Трина знала, что как только ее глаза привыкнут ко мраку, станет гораздо легче. По крайней мере, об этом она подумала, когда стук в висках начал отступать, а паника в сердце улеглась. Ей было очень плохо. Не только из-за того, что отравление оказало влияние на ее ноги. Нет. Она вспомнила, какую жизнь потеряла, каких людей хотела бы вернýть, осознала, кто же она. И как только пустота беспамятства ушла, пришло понимание, которое вонзало в нее боль одиночества и страха. Она хотела вновь увидеть родителей, которые всегда были с ней, услышать как ругается бабушка на своего зятя и увидеть как тот кривит лицо, принимая всю жизнь за большой анекдот. Мелодией вдруг показался недовольный тон матери, которая вечно разнимала шуточные распри двух дорогих ей людей. Советы бабушки… Неужели она никогда ничего из этого больше не услышит? Так тяжело принимать подобные вещи.       А еще ей было срашно тонуть... Чëрная вода раз за разом окружала еë со всех сторон. Это были воспоминания из другой жизни: страх смерти. Холод реки, в которой девушка оказалась в ту роковую ночь, преследовал как коварный враг, который точно чувствовал все еë слабости. Трина видела как люди умирают от яда и от потери крови. Но она никогда не задумывалась до чего же страшно тонуть. Когда жизнь еще не покинула тебя, ты потерян, не видя ничего перед собой, а воздуха нет... И твоего крика никто не услышит. Даже ты. Потому что не существует звука в мире рыб. А вода становится болезненно жгучей, когда оказывается в груди. Так страшно умирать утопленникам...       Гонимый чужими бреднями про лучшее место, Шут унес Трину подальше от берега моря Призраков, вид на которое открывался сразу за выходом из Убежища.       — Прости, я совсем загоняла тебя, — вдруг сказала девушка, когда Цицерон остановился. — Ты устал?       — Абсолютно нет, — отмахнулся тот, усаживая Слышащую на поваленное дерево. — Здесь прекрасное место, да?       Трина огляделась и улыбнулась. Урочище, в которое ее привел бывший Хранитель — это его база для извечных тренировок. Именно в этом месте она его несколько раз заставала на деревьях, радостного и полного сил. А позже они занимались, смеялись и обменивались «любезностями». Теперь же она не может уйти без посторонней помощи, а Цицерон лишился места Хранителя и опекает еë, а не иссушенную временем Мать Ночи. С одной стороны, в этом была некая ирония — перестав быть охранником одной женщины, стать инвалидной коляской для другой... Сменить шило на мыло, так сказать. Слышащая горько усмехнулась, но все же не показала подступающих к горлу слëз.       — Где-то болит? — Шут заискивающе заглянул в ее лицо, встав на колени.       — Цуцик, — она неожиданно для самой себя начала нежно гладить его по обстриженным рыжим волосам, — что произошло? Твои волосы были длиннее.       — Хах, это, — он потрепал себя по голове, случайно столкнувшись с рукой Трины. — Это армия империи. Нужно было исполнить сложный контракт. Глупец Назир считал, что меня покромсают. А Цицерон утер всем нос, сделал дело и сбежал! Ха! Правда, пришлось маскироваться и вот.       Он замер, когда ладонь девушки прикоснулась к его лицу.       — Слышащей не нравится? — он спросил просто ради того, чтобы развеять давящую тишину и хоть немного привлечь внимание той, что с горечью смотрела не на него, а куда-то мимо.       — Что? — девушка перевела взгляд с сугроба, как будто только осознала, что рядом с ней находится собеседник. — Нет, не в этом дело… Просто необычно.       Что-то надломилось в душе ранее знакомой ему Слышащей. Цицерон отчетливо это чувствовал. Однако он не знал, что же ему делать с тем, что видели его глаза. Врагов можно убить, обездвиженную Слышащую унести на руках, но как решать то, что сокрыто в глубине — загадка. Ведь это нельзя проткнуть ножом, это невозможно поднять, именно поэтому это вселяло страх.       — Пожалуйста, — Цицерон вжался щекой в теплые колени девушки, обнимая еë ноги, нервно выдыхая в сторону пар, — поговори со мной! Говори, говори, говори… Всë, что угодно! Только, — он поднял голову и слезливо взмолился, — не оставляй Цицерона! Не нужно! Взгляд… Акх… Как будто Слышащая не здесь! А Цицерон здесь, — Шут заколотил кулаком по своей груди, — здесь! Здесь!       — Тихо-тихо, — Трина придержала его руку, — не делай так больше.       Цицерон был рад посеять на лице Слышащей тень знакомого ему смятения. Она всегда становилась такой милой, когда терялась от его глупостей. Ему было необходимо вновь увидеть это лицо, выражение былых дней, знак того, что Трина осталась той, кем была для него всегда — эмоциональной госпожой, не привыкшей к дурости Шута.       — Ещë, — он потянулся вперед, — говори ещë!       Он замер. Слышащая так же застыла, рассматривая лицо Цицерона, находившееся в опасной близости. Луна сделала его кожу бледнее, а тень создала контур, будто рисуя черты имперца заново. Он казался таким аккуратным без акцента на обветренных губах, синяках и шрамах, что даже не верилось. В мелочах лицо Шута казалось куда благороднее, чем представало обычно: у него был аккуратный, заостренный нос, приятный овал лица, ровные брови со слегка аристократичным подъемом вверх, а так же правильные, симметричные губы. В отличие от многих других мужчин в Скайриме, этот кадр не выглядел как существо, порожденное для тяжелой работы. Об этом говорил так же и его рост: ведь Цуцик был немногим выше Слышащей, а та большинству нордов доходила, в лучшем случае, до груди.       — Так, Цуцик, придержи меня, я попробую встать, — Трина вцепилась в его плечи, перед тем, как издать глухой вопль от внезапной боли тяжелого поднятия.       — Стоит ли так резко начинать? — взволнованно спросил Шут, но девушка отмахнулась.       — Мысли у меня куда хуже, чем то, что я чувствую от ног.       Она попыталась сделать несколько шагов, но тело с трудом слушалось. Холод постепенно охватывал новые участки кожи, прогоняя чрезмерный жар, который ранее не давал вздохнуть. Такими темпами уже скоро станет совсем холодно.       — Значит, теперь у нас появилось больше общего, — горько заметил имперец и улыбнулся, когда Слышащая повернула голову в его сторону. — Цицерон сказал лишнего? Я в чем-то не прав?       Трина замерла, услышав его слова. Она поджала губы, рука медленно сжалась в кулак и Шут чувствовал, как пальцы угрожающе оцарапали его спину даже через одежду. Трина отвернула голову, посмотрев в землю. Попытки начать ходить не помогли ей буквально уйти от проблемы и от хаоса в ее голове. Пересилив себя и шагнув, Слышащая оступилась и уже в следующий момент была поймана Шутом. Цицерон улыбнулся ей и снова усадил на поросшее мхом поваленное дерево.       — Ух, Слышащая злится. Жаль, что у глупого Цицерона не получится облегчить эту боль. Очень-очень жаль!       Он снова стал звенеть таким знакомым игривым голоском, каким всегда старался развеять гнетущую атмосферу.       — А Цицерон знает не так много, чтобы помочь.       Внезапно в голову Слышащей пришла странная идея, которая, на самом деле, могла бы сработать. Девушка даже оживилась, предвкушая открывающиеся перед ней возможности.       — Цуцик, мы ведь оба хотим что-то узнать? Как насчет того, чтобы устроить обмен?       Шут состроил удивленное лицо, поднял бровь, но очень быстро показал жестом, что заинтересован.       — Ответ за ответ. Будем задавать друг другу вопросы, на которые нельзя лукавить. За ответ расплачиваемся своим ответом. Даже если больно и неприятно. И так до того момента, пока вопросы не исчерпают себя. Да?       — Ох, Слышащая любит играть, — он усмехнулся и кивнул, — Цицерон ответит.       — Хорошо. Мой вопрос: когда ты начал говорить так, будто Цицерон — это какой-то другой человек? Я имею ввиду… Ты говоришь, будто наблюдаешь за собой со стороны. Это странно.       — Так легче, — Шут вздохнул, пожав плечами, — раньше выуживать из себя слова было куда тяжелее. Они сидели внутри и… и всë. Молчание. Всегда. Всë чувствовать, знать, но никогда не говорить. А потом появился Гарнаг. И он придумал как выманить хоть какие-то слова, сочинил игру! Я… знаю, как говорить иначе. Но по-другому говорить привычней.       — Ты никогда не задумывался о том, чтобы прекратить болтать как дурачок? — она улыбнулась, Цицерон улыбнулся в ответ, поморщил нос и покачал головой.       — Это уже второй вопрос, но Цицерон ответит: а зачем? Так можно говорить только по-секрету, тайно, с теми, кто никому не скажет.       Трина почувствовала непривычное покалывание где-то внутри от осознания, что всë это время Цицерон в самом деле говорит от первого лица только с ней! Это было его секретом, тем, что так трудно заметить, но Шуту это давалось крайне тяжело. Таким он мог быть только со «своими».       — Теперь вопрос Цицерона, — напомнил имперец, щелкнув пальцами, будто собираясь выстраивать предложение своими руками, — Слышащая называет Цицерона по-особенному, как никто не называет. Это очень мило.       Как только он сказал это вслух, Трина начала краснеть. Она никогда раньше не задумывалась, что ее прозвища, которыми она щедро всех одаривала, найдут такой теплый отклик. Это ведь было глупостью! Игрой! Но как блестели глаза Цуцика, когда он говорил об этом!       — Цицерон тоже хочет называть Слышащую по-особенному, как никто не называет! Но у него нет фантазии придумать хоть что-то хорошее! Раз у Слышащей такая прекрасная фантазия, может, она придумает что-нибудь и для себя? Как Цицерон мог бы еë называть?       Она вздрогнула, потому что ответ был очевиден так же, как и мучителен. И раз этот ответ пришел сразу же, то не было смысла искать что-либо другое. В конце-концов, это ведь еë родное имя.       — Зови меня Ида, — ее голос звучал тихо, боясь дрогнуть, — так меня звали в другом мире. Но сейчас не зовет никто. И уже давно.       — Ида, — повторяет имперец, точно пробуя новое слово на вкус, после чего довольно кивает, принимая еë ответ.       — Хорошо, — она вздохнула, — следующий вопрос…       — Еще один! Слышащая назвала два вопроса, — Шут игриво поморщил нос и девушка улыбнулась, давая слово ему. — Какой у Слышащей любимый цвет?       Она засмеялась, вспомнив далекий разговор о том, что мелкие детали помогают понять человека. Цицерон всегда был внимательным, удивительно, что он всë еще помнит подобные мелочи.       — Фиолетовый, — она улыбнулась, рассматривая оживившееся лицо собеседника. — Такой ответ тебя устраивает?       — Конечно. И так как Слышащая задала еще один вопрос, то очередь опять вернулась ко мне! — он поймал еë на мелочи и рассмеялся, пока девушка недовольно надувала щëки. — И мой вопрос, — Шут тюкнул пальцем по носу собеседницы, — какое у Иды любимое блюдо?       И вот, впервые он назвал еë по имени. Настоящему имени, хотя ранее как будто нарочно отказывался упоминать прозвище Трина. Как будто знал, что это не настоящее, маска, прятавшая Иду от всех. Именно тот, кого называли дураком, смог увидеть нечто, сокрытое в самой глубине. Или же просто почувствовать это. Удивительная проницательность всë еще была свойственна этому рыжему воплощению хаоса. И от осознания подобной иронии, Слышащая вдруг усмехнулась.       — Равиоли с сыром.       — Что это?       — А это уже другой вопрос! — она показала Цицерону язык и тот наигранно хихикнул в ладошку.       — Какая внимательная! — пропищал Шут, взмахнув руками, изображая глубокое недовольство.       На самом деле он был счастлив. Радость от осознания того, что его Слышащая вновь начала говорить и смеяться, что она возвращается к жизни — всë это было для него подарком.       — Мой вопрос, — Ида привлекла внимание и имперец жизнерадостно замер, точно пес, слушающий команду, — кем были твои родители?       Повисла напряженная пауза, Шут пожал плечами, пытаясь не показывать, что Слышащая коснулась щекотливой и весьма болезненной темы, однако его напряженная улыбка говорила сама за себя. Все в Братстве скрывали мрачные секреты, но прошлое Цицерона волновало Слышащую больше остальных историй.       — Женщина, породившая Цицерона, была никем. Сам же Цицерон был рожден, чтобы умереть и всегда прекрасно знал это. Стоило покинуть чрево, как тут же душу начали делить между собой, но лишь больший страх женщины позволил ублюдку жить дальше. Дыхание смерти всегда обдувало спину, можно было лишь бороться или подчиниться ее воле, — он усмехнулся, явно вспомнив что-то получше, чем мать, готовую умерщвить младенца.       — А отец? — вдруг спросила Слышащая, удивившись неожиданному траурному хрипу в голосе. — Кем он был?       — Выродком, — строго ответил Шут, минуя свое нежелание продолжать начатую тему. — Если ответ понятен, то больше говорить об этом не имеет смысла.       Она понимала, что подобными формулировками Цицерон пытается удостовериться, что ее устраивает прозвучавшие слова. Всё стало немногим понятней, но у Трины не было ни малейшего желания продолжать мучать чужую душу, а потому она лишь кивнула, позволив бывшему Хранителю повести диалог в иное русло.       — Какие Ида любит запахи?       — Ты издеваешься?       — Сейчас очередь Цицерона задавать вопросы, — он театрально фыркнул. — Кто мог знать, что подобный вопрос покажется Слышащей слишком сложным!       — Я говорю на серьезные темы, а ты… спрашиваешь про цветы и запахи! У нас тяжелый разговор, а не анкета для дошкольников. Может, еще спросишь, какое у меня любимое животное?       — Может быть, — спокойно ответил Шут, подняв глаза на Главу Братства, — но сейчас звучал другой вопрос. И никто не может решать, что из этого важно.       Слышащая тяжело вздохнула, отгоняя подоспевший гнев.       — Прости. Давай я отвечу, что запах лаванды, и пойдем дальше.       Цицерон кивнул, закрывая глаза и готовясь к следующему вопросу как к стреле в колено.       — Кто сделал тебя таким, какой ты есть?       — Все, — он усмехнулся, — простой ответ!       — А я его не принимаю, — девушка ткнула указательным пальцем Шуту в лоб, — выбери кого-то конкретного. Самого важного.       Имперец задумался, нахмурил брови и посмотрел куда-то в сторону.       — Все важны. Гарнаг учил биться на мечах и бросать топоры, Раша… привёл в Чайдинхольд. Мать Ночи… О, Она, наша добрая Госпожа, подарила смысл! Дюпре научила терять то, что никогда не было твоим, а нынешняя Слышащая показала, что даже в самые отчаянные времена можно встретить доброго путника, — он был искренен и в прозвучавших словах Трина не сомневалась ни на секунду, — кто же еще может помочь дураку, который застрял на дороге? Когда впереди смерть, Пустота… Ложное темное Братство, ненастоящее! В самой темнейшей тьме может появиться помощь, как же это удивительно! И Цицерон рад быть братом по оружию, счастлив помогать, хоть Слышащей и тяжело принимать такую помощь! Отдавать в ответ, разве это не искренний дух Семьи? А? Разве нет? Прости. Ида хотела услышать другой ответ. Самый важный человек, мер, зверь… я его не помню. Он спас Цицерона, забрал его с собой и воспитал Темным Братом. Он единственный, кто знал о гнусностях, что творились в том месте, откуда Цицерон сбежал, но он никогда не вспоминал об этом! Никогда. Он понимал всё, — Шут говорил с трепетом и скорбью, вероятно, этот неизвестный и в самом деле был ему дорог, — знал больше, чем видел, а Цицерон даже не знает, где его могила. И была ли она вообще. Быть может, скверные птицы выклевали некогда живые глаза, а падальщики растащили по косточкам всё, что было когда-то так важно бедному дураку? Смерть, которую он разносил чужакам, нагнала его. В этом и есть суть — ни один ассасин еще не умер в своей постели.       Они оба молчали. Трина — потому что обдумывала всё ранее озвученное, а Шут… вероятно, он тоже хотел по-размыслить о своей жизни. Вокруг было так тихо в безветренную ночь, будто вся природа вымерла, в том числе и близлежащий город. Даже звуки моря не доносились, оставив собеседников а пугающей, напряженной тишине. Шут отвлекся, услышав хруст от разминки суставов: Слышащая реанимировала еще плохо слушающиеся ноги.       — Мой черед задавать вопросы, — спохватился он, поворачивая голову. — Слышащая уже говорила о том, что она из другого мира. Так, что же она имела в виду?       — Это правда, — она вздохнула, внимательно посмотрев на бывшего Хранителя, — я родилась в ином мире, до того, как переместилась сюда. Там не было драконов, Слов Силы, Седобородых или же могучих рыцарей в золотых доспехах. Зато была развитая медицина, чистоплотность и гель для душа с ароматом пьяной вишни, по которому я жутко скучаю, — девушка мечтательно улыбнулась, заодно понимая, что на этот раз уже Шут с трудом представлял, о чем она говорит. — А еще дом. И прекрасная семья, по которой я очень сильно тоскую.       — Наверное, терять что-то, что всегда было твоим, тяжело.       — Ты капец как прав, — она вздохнула. — Если бы я только знала, как вернуться…       — И оставить Цицерона.       Слышащая погладила его по голове, пытаясь отогнать плохие мысли.       — О чем ты? Ну, как же я оставлю тебя? Дурак что ли? — она несильно ущипнула компаньону нос и улыбнулась. — Нет, боюсь, что я крепко здесь застряла. Вместе с тобой. Если бы я могла выбраться из этого места, то забрала бы тебя в мир, где не нужно никому служить.       — Но Цицерон уже служит Ситису, — он пожал плечами, — Ида опоздала. И договор верности уже никак не изменить — место Цицерона в Пустоте, царстве Короля Ужаса. И Цицерон знал, на что шел, когда просил защиты.       — Ты бы хотел всё изменить, если бы тебе дали шанс?       — Это бессмысленные слова.       — «Да» или «нет»? — она замерла, ожидая ответа и Шут слегка поерзал на месте, прежде чем нервно встать в полный рост.       — У Цицерона больше нет вопросов к Слышащей, — сказал бывший Хранитель, разминая затекшие спину и плечи. — Игра окончена, ответы больше не нужны.       Конечно, это был бы снова вопрос со стороны девушки. До чего же их довела эта безобидная игра. А Шут, оказывается, внимательно следил за ровным счетом вопросов. Не удивительно, учитывая сколько раз тот уже демонстрировал точность и остроту своего ума. Наверное, для того, кто родился и вырос в царящем вокруг средневековье, в нëм было слишком много от цивилизованного человека. В довольно тяжелый период, когда сгинули все собратья, Цицерон не одичал, а старался собраться с мыслями, старательно перечитывая все письменные труды, которые остались в убежище. Ему не было чуждо философское размышление о вечном и о своей душе, а так же умозаключения. Разговоры с собой в заточении так же изначалоно были направлены на сохранение ясности ума, по крайней мере большей его части. Не многие смогли бы пережить такой период, учитывая общую скудность занятий, которыми вообще можно заниматься в одиночестве под присмотром мертвеца. Даже после всего пережитого, имперец продолжал сохранять разум в рабочем режиме, об этом можно было говорить даже минуя глупые стихи, танцы и кривляния. Занимание себя делом — одна из причин, по которой Шут не вскрыл себе горло, находясь в полнейшей изоляции. При том, что убивать он умел и смерти не боялся. Цицерон не был нормальным, но всë то, что можно было вычленить из его поступков и назвать «безумным», на самом деле, являлось ответной реакцией на то, что происходило с ним раньше. Его тяга к убийствам переросла из защиты себя, его мания к заветам Братства — из уважения к тем, кто некогда спас его от чего-то страшного, а его преданность Матери Ночи — из четкого осознания, что та является неотъемлемым доказательством высшей воли Ситиса. А именно у него просят защиты все те, кто так или иначе связан со смертью и ходит по грани. Цицерон не столько выбирал свой путь, сколько смирился с ним. Но о другой жизни он боялся подумать, такую было бы ему тяжело представить. Шуту с трудом удавалось увидеть в чуждых ему горожанах личностей, он не отождествлял себя с ними. Попросту не видел того, что видела Слышащая, потому что не мог даже представить себе иную жизнь. Он не был вхож в общество, он не умел договариваться с людьми, поскольку никогда не вел долгих переговоров. Он — волчонок, росший в лесу, умеющий только драться и выживать, а его ограниченная социальная среда — это члены Темного Братства. Все, кто не является вхожим в эту касту — чужаки. Такое положение вещей сложно понять, если никогда не задумываться о том, что же за историю скрывал Цицерон. Но в пределах своих связей он всë же научился чувствовать, понимать чужие нужды, и даже заботиться. Он растворился в Братстве, полностью потеряв понимание того, что от него требуется и того, что же он на самом деле хочет. Может быть, имперец не настолько безнадежен в плане доверия. По крайней мере, в его глазах не было и намека на неискренность, когда дело касалось Слышащей или Матери Ночи. К тому же он доверял Бабетте, возможно, за прошедшее время она была единственной сестрой Братства, с которой у него получалось налаживать хоть какой-то контакт.       — Цуцик, ты говорил что-то, пока я была без сознания? — спросила Трина и имперец нервно глотнул.       — Ты слышала? — медленно, осторожно спросил он, будто боясь озвучивать мысли вслух.       Она покачала головой, но Цицерон еще некоторое время заглядывал ей в глаза.       — О чем ты говорил?       Шут дернулся, сжал руки в кулаки и отвернулся. Он предпочел бы уйти, но все же не мог оставить Главу одну. Трина боялась его тронуть и сделать каким-то образом еще хуже. Имперец хотел хлопнуть себя по голове, но после непродолжительной борьбы всё же медленно опустил руку.       — Слышащая правда хочет знать? — он обернулся и мелким шагом вдруг подошел к ней вплотную. — О чем я говорил, пока ты спала.       Слышащая кивнула, внимательно слушая, пока человек напротив ее говорит от своего имени. Но было и что-то странное в его поведении. Даже замечая малейшие перемены в Шуте, трудно было составить четкий план понимания того, о чем он думает и насколько искренен. Он боялся, что ему никто и никогда не будет верить. Но так же он страшился и того, что Трина узнает всю его подноготную. Ее жалость, ее ответная боль и попытки утешить — всё это сделает только хуже, только мучительнее!       Цицерон повернул голову, заглядывая девушке в глаза, словно большая хищная птица. И замер, изучая ее лицо и реакцию. Трина не отстранилась, даже когда почувствовала кожей прикосновение теплого пара его дыхания.       — Да, я хочу, — ответила она мягко, слегка взволнованно, робко посмотрев в его лицо.       Это звучало как скрытое послание. Цицерон криво улыбнулся и в этой улыбке перемешались горечь и радость, было абсолютно непонятно что же он затеял, но в таких вопросах следовало либо доверять, либо даже не пытаться. Его сапоги соприкасались с ботинками девушки, прозвучал осипший вздох. Сердце заколотилось в груди еще сильнее, пальцы Цицерона сжали женские плечи. Он был близко и лишь несколько мгновений отделяло их губы друг от друга. Трина скользнула руками по его груди и Цицерон сорвался, скрепив их жадным поцелуем. Снова и снова он подавался вперед, боясь отпустить хрупкие плечи.       Девушка с трудом верила, что это происходит. Всё ее тело напряглось, даже пальцы выпрямились. Щёки горели, в ушах раздавалось только сдавленное дыхание и смущающие звуки. Как вдруг Цицерон отстранился. Его глаза казались черными, будто околдованными, щёки раскраснелись так же как и губы, повлажневшие от поцелуев.       — Что? — Трина испугалась, что Шут начал нервничать из-за того, что она ранее много раз ставила дистанцию между ними.       Может, он еще плохо понимал её эмоции? Боится быть навязчивым? Девушка хотела продолжить, она потянулась к Цицерону, но тот придержал ее за плечи, останавливая.       — Нет, не надо, — тяжело ответил он, — Назир уже видел достаточно.       Трина вздрогнула, посмотрела туда, куда указывал взгляд имперца и в следующее же мгновение заметила скользнувшую тень в очертаниях елей. Она обернулась обратно и увидела довольную, едва сдерживаемую улыбку имперца. Он не сразу поднял на нее глаза, но Трина практически тут же догадалась, что произошло.       — Ты… Ты всё знал! Ты видел его! Поэтому ты… Всё это… — она замахнулась, но так и не смогла сделать больно подставившемуся Цицерону.       Яростно взмахнув руками в воздухе, Слышащая приказала возвращаться в Убежище. Ей становилось уже слишком холодно на улице, хоть она и не хотела пересечься хоть с кем-нибудь по дороге. С Назиром — особенно.