Мой бедный Цицерон

      Я проснулся внезапно в ночной тишине,

И душа испугалась молчания ночи.

Я увидел на темной стене

Чьи-то скорбные очи.

— Александр Блок

      Перила. Одна и та же картина перед глазами, обрамленная обрывками иных воспоминаний.       Все было как в тумане, мелькая пестрыми лентами у самого носа. В какие-то моменты картинка становилась темнее. Черные куртки. Огни фонарей и окон, проливной дождь. Холод.       Лицо Миши уже казалось таким непривычным. Это было время, когда его еще не звали героем Скайрима, а его тело не наполняла сила душ драконов.       «Как ты мог?» — услышала Трина свой собственный голос. Она даже не знала от чего так кричала. Только чувствовала страх. Спина. Миша бежал прочь.       Что произошло?       Несколько кругов воспоминаний спустя, девушке все же удалось разобраться в том, что она видела. Пазл из осколков еë души сложился в зеркало. У нее получилось вспомнить хоть часть из того, что происходило в другой жизни.

Первый цветной сон.

      Папе очень не нравилось предложение дочери. Он сидел на кухне, скрестив руки на груди.       — Ты никуда не пойдешь с этим болваном. Разве ты не согласна, что он идиот?       — Но у него нет друзей. Если я не пойду, то он тоже откажется.       — Он хоть учится?       — Он программист.       Отец вздохнул.       — На программистов идут либо гении, либо придурки, которые никуда больше не поступили. Я вот не считаю его гением, если что!       Папа достал сигарету и положил ее в рот. Мама зашла на кухню и строго посмотрела на отца. Если бы у нее было настроение по-хуже, женщина уже начала бы проедать на неспокойной головушке супруга плешь. Мужчина вынул сигарету.       — Вот, контра, — рыкнул он в сторону перед тем как убрать табачное изделие в коробку.       После переезда мама строго запретила отцу курить в квартире, поскольку от этого появлялся стойкий запах, который довольно тяжело вывести из стен и мебели. Откинув пачку сигарет на стол, мужчина нервно потёр рукой подбородок, старательно подбирая слова для диалога:       — Так, это ты хочешь пойти? Или тебе его жалко? Это принципиальная разница!       — Пап!       — Что «пап»? Не держись за лохов из-за жалости!       — Игорь, — мама прозвучала уставше, но твердо.       — Что? Я что-то не то говорю? Или я не прав?       — Ииииигорь! — раздалось из коридора.       Папа сжал кулаки, между делом шипя о том, как же он ненавидит вечерние выпуски передачи «уральские пельмени», но более четко от него можно было расслышать лишь фразу: «за что я люблю твою маму — так это за то, что она живёт в Тамбове».       — Мама, мы на кухне, — протянула женщина, игнорируя шипение супруга.       — Лиза, дай мне эту штуку, — рассеяно сказала бабуля, заходя к семейству и разводя в стороны руками.       — Какую?       — Ну, вот эту… Которая та!       Отец состроил удивленное лицо, наблюдая за начавшимися шарадами.       — Да что ж вы! Ну, эта…       — Скальпель? — сострил зять, мгновенно получив от матери супруги недобрый взгляд. — А что? Как мы должны догадаться?       — Мам, очки нужны?       — Конечно! Вот, — она довольно получила в руки забытые на краю стола очки и тут же победно сверкнула глазами, — чтобы думать мозги нужны, вот и всë.       Пока пожилая женщина искала стул, на который можно сесть, папа с наигранным восхищением махал руками за ее спиной, отдавая должное своей второй половине — такой ребус от тëщи он бы решить не смог.       — Так, о чем болтаем? — миролюбиво спросила бабушка, когда она повернулась зять резко прервал свою активную жестикуляцию.       — Ида на концерт хочет, — коротко ответила мать виновницы семейного собрания.       — И что? Концерты — это же прекрасно! Я рассказывала, как в наш город в советское время сам Магомаев приезжал?       Все сидящие подле нее вздохнули.       — Рассказывали, мама, — обращение у мужчины выдавалось каким-то грубым, натужным и неискренним. — Может раз, а может раз пятьсот.       — Вот и как ты с ним живешь? — бабушка повернулась сначала к дочери, а затем обратилась к зятю. — Я вот тебя терпеть не могу!       — А я вас люблю, — парировал мужчина, — люблю думать о том, как вы поедете обратно в Тамбов.       — И вот как с ним разговаривать?       — Используя сарказм! — совершив дважды удачный выпад, отец семейства был весьма доволен собой.       — Мама, — усталая хозяйка дома проигнорировала невовремя очнувшуюся говорливость мужа, — Ида не на такой концерт идет. Этот будет проходить довольно поздно. К тому же Игорь не доверяет человеку, с которым она хотела бы пойти вместе.       — Я тоже не доверяла человеку, с которым ты вместе ходила, — бабушка показала в сторону улыбающегося зятя, — но ничего, я же это пережила!       — Вы еще это переживаете, — дополнил мужчина, — и дай Бог переживëте!       — Тьфу, не будь я такой старой — давно бы выпорола!       — Мама, — вдруг подала голос мать Иды, — ну, что ты такое говоришь? Ты еще прекрасная, ухоженная женщина!       — Ты ей льстишь, — шептал Игорь Иванович нарочито громко, чтобы тëща обязательно услышала, — твоя мама уже лет двадцать как просто женщина.       Елизавета Степановна хлопнула мужа по бедру, но даже так она не смогла отшибить его самодовольства.       — Идушка, — бабуля льстиво улыбнувшись посмотрела на свою внучку, — никогда не выбирай человека, хоть чем-то похожего на твоего папу.       — Доча, выбирай такого же как я. Только такой сможет терпеть твою бабушку.       — Грубиян!       — Согласен.       Ида тяжело вздохнула. Ее семья ругалась беззлобно, но шума создавала как толпа в ярморочный день.       — Вы можете не соглашаться, но я не хотел бы отправлять своего ребенка куда-то с человеком, который в случае драки убегает, поджав хвост!       — Пап, это было в начальной школе!       — Вот прицепился к мальчику, — с упреком вмешалась в разговор бабушка.       — Знаешь, чем хороша начальная школа? — спросил Игорь, полностью игнорируя выпады тëщи.       — Тем, что там еще не говорят про ОГЭ? — со смешком ответила Ида.       — Нет! В начальной школе люди еще не умеют врать и притворяться кем-то другим! Им не придет в голову наряжаться под рокеров, когда на постоянной основе бояться разговаривать с незнакомцами на улице.       — Да, — вдруг согласилась бабуля и зать даже онемел от такой неожиданной поддержки.       — Соглашусь. Рокеры — это плохо! Среди них только дураки и грубияны!       Отец криво усмехнулся, нервно повертев в руках пачкой сигарет, на которой предупреждение о возможностях рака легких было аккуратно заклеено наклейкой с лозунгом «панки хой!»       Родители переглянулись, отмечая довольую улыбку самого старого человека на кухне. Игорь Иванович решил все же проигнорировать последнюю нападку тëщи, вновь обратившись к своему ребенку:       — Дочь, я ничего не имею против твоих эмоций. Но ты должна понимать: есть люди, которые достойны сочувствия, а есть те, кто не достоен. Прежде всего, ты должна подумать о том, связывает ли тебя с человеком что-то помимо жалости. Есть что-то помимо твоего желания помочь человеку, который может быть даже не достоин этого?       — Игорь, — мама улыбнулась той самой напряженной улыбкой, которая агрессивно говорила о прекращении разговора, — не начинай.       — Что? Я уже говорил, что этот тип — лох цветочный, в чем я не прав?       Мама сильно сдавила его руку, не переставая улыбаться. Папа скорчился, затем криво усмехнулся и сжато, нарочито радостно добавил:       — Значит, я не прав. Хорошо, — после чего он посмотрел в сторону тëщи, радуясь только тому, что идя навстречу жене он выходит поперëк горла еë матери, — значит, она всë же пойдет слушать музыку с грубиянами!

Черно-белый сон.

      Будучи еще школьницей, Ида нередко чувствовала себя слишком хрупкой для такого большого и страшного мира. Как можно спокойно жить и ходить в школу, когда в любой момент, любой человек, которого ты хорошо знал, может проявить одну из своих самых гнусных сущностей?       По крайней мере, нет ничего непоправимого, всегда есть выход. Особенно, если слышишь, как тебя готовы поддерживать близкие люди. Вот уже около часа родители разговаривали, и папа по-прежнему подрывался с места и в сердцах восклицал: «я убью его!»       Это было не серьезно. Не то, чтобы этот мужчина в действительности мог себе такое позволить, но злоба в нем очень хотела, чтобы обидчик дочери исчез с лица земли.       — Игорь, ну, ничего непоправимого же не случилось, правда? — успокаивала его мама.       — А, тебя лишь это волнует? Сам факт произошедшего — это ничего? Это можно? Мне вот не нравится думать о том, как же близка была опасность! Ты… Ты должна гораздо лучше это понимать! Ты же женщина! Неужели тебя это не так волнует? Тебе плевать?       Наступила тишина. И с каждой секундой Игорь все больше сомневался в том, что только что слетело с его уст. Мать прожигала своего мужа злым, разгоряченным взглядом.       — Не смей, — твердо, тяжело выдавила мать, прижимая супруга своими словами, точно наковальней, — даже не смей. Так. Говорить. Ты… ты с ума сошел что ли?       — Прости, прости, я… — он попытался сесть рядом с женой на диван и обнять, но внезапно получил достаточно звонкую пощечину, — заслужил. Согласен.       Мать разревелась, но боле не отказывалась от спасительных объятий. Ида поняла, что отягощает обстановку, от чего сразу же поспешила скрыться в своей комнате и звучно захлопнуть дверь. Она хотела, чтобы родители убедились в том, что остались совершенно одни.       — Прости, — мама плакала, поглаживая супруга по покрасневшей щеке, — никогда не говори мне такого… никогда!       — Ну, и что? Давай теперь тут подеремся, кто же из нас больше неправ, — он чмокнул женщину в нос и та горько усмехнулась. — А проблему нужно решать. И быстро.       — Я этим займусь, милый. И школой… У меня получится вырваться.       — Ой, как хорошо, — он снова прижал жену к груди, — а то я уже хотел предложить, чтобы этим занялась ты. Смотри, как мы думаем одинаково!       Она усмехнулась, слегка толкнула супруга в бок и они оба шумно выдохнули.       

Второй цветной сон

             Игорь Иванович не знал счастья большего, чем возвращение домой раньше положенного времени. У него выдался поистине прекрасный день: оказаться на своей любимой кухне в рабочее время, раньше часа дня, да еще и с ароматным кофе в руках. Жалко только одного — никого нет рядом, чтобы разделить такую радость! Лиза еще долго будет на работе, а вот дочь… возможно, она могла бы вернуться пораньше. Игорь Иванович не был из тех отцов, что досконально знают расписание своих домочадцев, однако, он надеялся, что сегодня удача все же продолжит ему улыбаться, при чем именно правильным местом.       «Да я просто прорицатель!» — радостно подумал мужчина, когда услышал как щелкнул замок входной двери. Жена точно не могла вернуться раньше времени, но зато с дочерью неслыханно подфартило! Всё не зря.       — У нас в городе открылся бассейн под открытым небом, — папа крикнул из кухни, когда услышал, что кто-то открыл дверь квартиры. — Поедем? Отпразднуем мой выходной?       Мимо кухни в торопях пробежала фигура дочери, мужчина почувствовал отвратительный дух напряжения и практически тут же вскочил, оставив в стороне кофе с откушенным пончиком. Что-то было явно не так.       — Ида, что случилось?       Дверь комнаты хлопнула. Еще с молодости Игорь не любил картину, когда девушка в слезах захлопывает перед ним дверь, лекарство от этого он знал только одно: наплевать на личные границы, вторгаясь в чужую проблему. Щелкнув ручкой, мужчина оказался на пороге комнаты, откуда наблюдал за тем, как его дочь ревет, уткнувшись в подушку и постепенно повышая громкость. Ее трясло, мелкая неприятность не могла привести к чему-то подобному. Ида еще ребенком терпела драные колени и била грубых мальчиков головой об детские стульчики. Эта милашка не могла раскиснуть из-за какого-то пустяка.       Вот он, тот момент, которого боятся все отцы: тот крохотный комок, что они держали на руках в роддоме, вступал в период взросления. Игорь очень хотел, чтобы для его «Кнопочки» эпизоды взрыва эмоций проходили как можно безболезненнее. В конце-концов, интересы меняются, а вот нервные клетки не восстанавливаются!       — Что произошло? Ида? Это мальчик?       Она продолжила реветь, но слова сделали только хуже — теперь она захлебывалась громче, вдыхая воздух в промежутках между делом.       — Если у тебя не хватает силы, то давай я его побью?       Юмор не помог. Ожидаемо, учитывая плачевность ситуации.       — Так, харе, — отец подошел к девушке и подхватил ее на уровне живота.       Ида вцепилась в его запястья руками, продолжая сгибаться под грузом своего горя. Усадив дочь как ему надо, Игорь Иванович постарался наладить контакт, но девушка лишь отвела взгляд, прикрыв лицо руками. Он не мог и припомнить, чтобы ранее происходило нечто подобное. Сейчас ее трясет, она ничего не скажет. Мужчина сел и притянул своего ребенка к себе. Ида сидела закрытая, подавленная, но постепенно она переставала вздрагивать. Левой рукой Игорь вынул из открытой на тумбе коробки услужливо торчащую сухую салфетку и приложил к носу, словно маленькому ребенку. Ида забрала салфетку и громко высморкалась, после чего вздохнула с заметным облегчением.       — А, так эта хрень делает лучше, — мужчина тут же по-вытаскивал еще неизвестное количество бумажных квадратов, чтобы белой охапкой промакнуть чужое лицо, — вот, это всë должно впитаться. Если не впитается — не страшно, в бассейне много воды. Они нам еще доплачивать будут, ведь ты им там еще три бассейна нарыдаешь!       Ида горько усмехнулась, это означало, что теперь клиент скорее жив, чем мертв. Игорь вздохнул.       — Знаешь что? Забудь про бассейн. Мы поедем в тир. Ты же любишь тир!       Мужчина стянул рукав на запястье и вытер дочери лицо, как обычно вытирают экран планшета. Невольная аналогия в голове и мимика родителя снова породили горькую усмешку на лице девушки.       — Я не знаю, кто тебя обидел. Но я надеюсь, что ты представишь его грёбаную рожу прямо в центре мишени.       Она улыбнулась уже более явно и отец прижал ее к себе.       — Может, потом ты будешь в большем настроении, чтобы всë рассказать.       Она закрыла глаза и подумала о том, что позже действительно все расскажет. Как только ее перестанет трясти от мыслей о произошедшем.       А всë дело было в том, что виноват в еë слезах далеко не мальчик... Это был некто более мерзкий.

Черный сон.

      Школа никогда не была любимым местом Иды. Там всегда было много правил, а уроды были перемешаны с обычными людьми. На улице, где нет глупой формы с галстуками, было гораздо понятнее, что же каждый из себя представляет. Гика можно было узнать по принту, анимешника по значкам, а любителя тяжелой музыки по общему стилю. Но в рамках учебного заведения все должны были выглядеть так, словно их штампуют на одном заводе. Не каждая школа поддерживает идею единой формы, но те немногие, что желали сделать из детей пионеров, уходили в невиданные крайности. Сначала они забрали индивидуальность во внешности, затем запретили тетради с картинками, а потом стали придираться даже к сумкам и портфелям. Толстый усатый директор ходил и постоянно вылавливал в коридоре кого-то, кого можно было отчитать за малейшую мелочь и неидеальность. Из-за нарочито ровной осанки живот директора значительно выходил вперед, а вальяжная походка делала его скорее похожим на голубя, чем на важного человека. Мистер Слон — а именно так его называли за спиной — никогда не любил признавать свои ошибки. Из-за этого он однажды даже отчислил семиклассника. Если быть точнее, родители мальчика сами решили, что их сыну будет гораздо лучше в другом месте, но зато с какой гордостью Мистер Слон позже рассказывал на уроках, что изгоняет лодырей из стен святого бюджетного учреждения! Конечно. Что же еще можно было заявить ученикам после произошедшего инцидента? Мальчик был достаточно дерзок с грозным представителем школьной власти. Директор вырвал мальчишку из толпы, того окатило криком, казалось, что из школьника заживо вытрясут душу. Были упреки в плохой успеваемости, поведении и даже прямые оскорбления, подразумевающие отставание в развитии. Причем, как позже выяснилось, мальчик был ударником, к тому же занимался во множестве дополнительных кружков. А виноват он был лишь в том, что не выразил должного почтения во взгляде и манерах. За свой характер и был наказан. Родители решили, что их сын не заслуживает находиться в месте, где его может ни за что поднять за грудки директор и словесно превратить в пыль.       Это еще не всë, что мог позволить себе Мистер Слон.       Директор всегда казался Иде высоким, сварливым медведем в наглаженном костюме. Он умел плести красивые речи для тех, от кого зависело финансирование, а так же просто для тех, кто не часто появляется в стенах школы. Многие родители уважали его и верили каждому слову, ведь хорошая одежда, машина и внешняя обстановка семьи ловко бросали блестящую пыль в глаза. Мистер Слон был мужчиной, которого время уже начинало тянуть к пожилому возрасту, но все же своего поста он терять не желал. К тому же, пытаясь лишний раз похвастать перед подчиненными в своей удачливости, то и дело заявлял о том, насколько у него «неприлично молодая жена». Словно это доказывало какой-то скрытый статус и невиданную удаль. Ида слышала о подобных заявлениях, но никогда не придавала им особого значения. А зря, ведь именно нежелание совать нос в чужую жизнь не порождало в ней попыток просчитать то, что было сокрыто от других. То, что позже встряхнет ее мир и даже напугает. Все же жаль, что Ида не любила рассматривать чужие жизни под микроскопом.       Отправной точкой этой истории можно считать тот день, когда они с подругой решили устроить день макияжа. Многие знают, как это бывает: вам по шестнадцать-семнадцать лет, вы берете косметички и решаете поэкспериментировать с внешностью друг друга. Помада, тушь, шутки про стрелки, которые вечно не желают быть идентичными с левой и правой стороны. Время проходило отлично, но когда настала пора смывать макияж — девочки узнали, что помада была перманентная. Это означало, что ее невозможно смыть окончательно даже средством для снятия макияжа. Пигмент настолько глубоко впитался в кожу, что исчезнет только через несколько дней, отмерев вместе с частицами ткани. Из-за чего Ида получала яркие, весьма кокетливые красные губы, благо, что ровные. Девушка не хотела идти в таком виде в школу, из-за чего на кухне образовался мини-семейный совет. Мама не понимала драмы, папа… Папа просто ржал, слегка запрокинув голову. Но по итогу родители не посчитали этот маленький казус достаточным оправданием для отмены уроков, к тому же, Ида и без того много болела, что с лихвой отнимало ее учебное время. Мама даже написала расписку, чтобы успокоить панику дочери, папа тоже предложил расписаться словами: «да, моя дочь красится лучше вас, не завидуйте». Папу выпроводили из комнаты. Получив ободрение матери, Ида отправилась спать, заранее готовясь, что следующий день пройдет на повышенных тонах.       Всë дело в том, что Ида училась в гимназии, в которой макияж был под таким же строжайшим запретом, как и самоуважение. Только серая форма, только траурные лица, только дисциплина и хорошие оценки. Это место имело много общего с тюрьмой: любовь к форме, какая-то баланда в столовой, к тому же полное отсутствие прав и фиксированный срок в одиннадцать лет нахождения за стенами государственного содержания. Учитывая все это, неудивительно, от чего Ида относилась к макияжу как к концу света. Конечно, ее заметили. Естественно, на нее наорали, не стали слушать и повели к директору. Сжимая записку в руке, девчонка готовилась к моменту, когда же ей разрешат вставить хоть слово. Было бы неплохо, если это слово смогли даже расслышать.       Мистер Слон заверил гнусавую, худую учительницу, что решит вопрос. Сначала он говорил без напора, так, будто собирался помочь. Ему хотелось верить, ведь он не издает столько шума, сколько учитель в коридоре. В момент тишины, когда женщина была отпущена на урок, а Слон еще что-то заполнял в своих бумагах, Ида решила, что настало время для оправданий.       — Вы знаете, всë дело ведь в том…       — Я тебе говорить не разрешал, — без крика, но твердо заткнул ученицу директор, не поднимая головы от подписания каких-то бумаг.       Он сложил бумаги, убрал в папку, сцепил пальцы замком и посмотрел на девчонку. В каком-то смысле человек напротив практически улыбался. Хоть Ида и не видела ярко выраженной реакции на лице, но все же ей казалось, что Слон находится в весьма приподнятом настроении.       — Ты ведь была хорошей девочкой, когда пришла сюда, — начал директор, не сводя глаз с ученицы.       Ида замерла, хоть от чего-то и не понимала куда делась радость избавления от крикливой учительницы. Постепенно ей начинало казаться, что где-то сверху сгущаются тучи.       — Еще не высокая, — он встал, заслонив своей спиной солнечный свет из окна позади, — еще без пьянящего гормонального взрыва, еще без грязных помыслов в голове. Кем ты была? Почему не захотела оставаться такой?       Речь обладала каким-то загадочным ритмом, смешанным с повторением одних и тех же слов. Возможно это, а может и плавное передвижение мужчины по кабинету, постепенно заставляли Иду нервничать. Руки похолодели, постепенно начинало колотить. Она не знала как выбраться, не понимала что ей делать, чтобы другие начали ее слушать. В каком-то смысле девушка была попросту вещью, материалом, на который старались неизменно орать, чтобы тот сам понял, во что должен превратиться. Все старались быть творцами, но всем так же было плевать на то, кем она станет.       Только когда Мистер Слон перегородил дверь, Ида почувствовала странное гудение внутри. Тревогу. Не просто страх, а настоящее чувство опасности.       — Знаешь, что нужно делать с такими как ты? Наказывать, — Мистер Слон звучал все еще не громко, отчасти даже мурчаще, что создавало диссонанс с той тревожностью, которая начинала давить голову. — А то начнется: то одна, то другая, скандал за скандалом… У нас же не проходной двор, да? Ты останешься после уроков, будешь делать задания и отвечать на вопросы, пока не стемнеет. Правда, даже тяжело подумать, как ты потом пойдешь.       Ида чувствовала себя кроликом, которому перекрыла выход из норы огромная змея. При чем тон директора даже не думал переходить на высокие тона, что постепенно создавало контраст с тем, что он говорит.       — Ты пойдешь по улице совершенно одна, будет темно и никто не увидит, если подъедет машина и заберет тебя. Ты же хочешь развлекаться, правда? Будет возможность. Одна, две, три, а потом тебя никто не найдет. Или же ты вернешься домой, но захочешь продолжения и сама начнешь искать это. Ты ведь такая? Грязная дрянь. Тебе нравится думать о таком?       Хотелось крикнуть, но нервный ком перекрыл горло. Она задыхалась. Руки дрожали, ноги казались каменными, прикрепленными к полу. Ида стала понимать, что в данный момент у нее появилась лишь одна необходимость — бежать. Не важно, что ей скажут позже, плевать на мнение учителей. Пока у нее есть возможность уйти, пока светло, пока по улицам ходят неравнодушные прохожие — все будет хорошо, если ей удастся скрыться.       — Что же скажут твои родители? — Мистер Слон уже был совсем близко, настолько, что Иду обдало ментоловой жевачкой, которая должна была скрыть запах дрянных, тошнотворных сигарет.       Начинало мутить. Так, словно уже произошло что-то мерзкое. Дрожь дошла до шеи, глаза невольно замечали как боязливо покачивается челка.       Что скажут родители? Ничего. Они поймут всë, чтобы она не натворила! Они позволят сменить школу, они защитят и никогда не обвинят ее в случившемся. Эти слова не смогли напугать ее. Самый страшный яд — это не то, что можно растворить в бокале. Это страх. Именно страх парализовал ее ноги и волю, именно он душит изнутри. Именно этим оружием пользуется старый змей, склонившийся над ней.       Но она не кролик. Она может постоять за себя, она способна драться, кусаться, кричать и бороться.       Потому что хищники не сдаются своим врагам. Они их съедают.       Ида прижала руки к себе, глубоко вздохнула и резким разворотом ударила локтем директора по кадыку. Минуя захлебывающиеся звуки, крик охранника и металлическую пропускную систему, Ида вырвалась наружу. Она бежала. Бежала так, словно за ней гналась свора собак. В школе осталась ее сумка, телефон, но зато ключи были в кармане безрукавки, а это значило, что она сможет войти домой. В родную нору. В своë убежище от злых людей.       По дороге у нее гремело в ушах то, что говорил директор. «Грязная дрянь» — так он ее назвал. Неужели такие мелочи как помада делают из нее совершенно другого человека? Неужели теперь все будут считать, что она такая?       Ида разрыдалась, легкие горели, ноги устали, но все же продолжали идти на энергии ненависти к себе. Если бы она была серьезнее, то ничего бы не было. Если бы проверила состав помады, если бы вообще занималась уроками, а не играми с подругой.       Добравшись до дома, она уже была абсолютно раздавлена. Отец что-то кричал с кухни, но Ида не хотела ему отвечать. Было желание только исчезнуть. Она даже не подумала о том, что папа может сорваться и войти в ее комнату. Он был растерян и даже отчасти напуган. Но он хотел помочь и не видел перед собой ничего, кроме беспомощного ребенка. Она навсегда останется папиной девочкой.       Потому что близкие люди никогда не видят шмотки, макияж и маникюр — они видят душу. И папа никогда не позволил бы ей усомниться в том, что какая-то помада ничего не значит. Потому что ни она виновата в испорченности других людей. Не помада положила руку Мистера Слона на колено ученице…       Нужно было развеяться. И рассказать обо всëм папе. Проблема не решиться, если бездействовать.       Конечно, папа разозлится. Очень сильно разозлится... Возможно, будет угрожать Слону физической расправой. Ведь таким и должен быть отец: он любому в горло вцепится за свою семью.       Только в ти́ре Ида задумалась о том, что за историю скрывает под кожей Мистер Слон. Его жене было 31 год. Его ребенку — 14 лет. Если соединить эти факты вместе, то получится, что женщина родила в семнадцать. Носить предстояло больше полугода. В семнадцать родила, но во сколько она забеременела?       И хотела ли она вообще такой жизни?

Сон бесцветный.

             Ида была под водой, ноги и руки барахтались из стороны в сторону в попытках схватиться хоть за что-нибудь, оттолкнуться. Как же спастись? Нужно плыть вверх. А где верх? В противоположной стороне от того, куда она падает? А куда она падает?       Пустота.       Она дышит, но не видит ничего перед собой. Вытягивает руки, но не может разглядеть даже намека на их силуэт. Со стороны кто-то хлопает. Постоянно, словно метроном, что-то привлекает внимание девушки. Что это за звук? Где она вообще? Ида старалась пробираться через вечную черноту, но за ней ничего не было, лишь звуки метронома. Это царство Ситиса? Что последнее, что она помнит?       Ничего. Хочется просто найти родителей. Хочется снова их обнять, сказать, что никогда бы не променяла их на кого-то другого. Отблагодарить за все моменты, когда принимали ее сторону. За все разборки, за переходы в другие школы, за помощь в экзаменах. Спасибо маме за то, что терпеливо разбирала с ней материал, а папе за то, что отказался от дня работы ради ее выпускного. За то, что когда падала — поднимали. За то, что были всегда рядом…       «Может, отдохнешь?» — послышался из ниоткуда голос отца.       Ида покрутила головой, но вокруг по-прежнему не было и намека на лучик света.       «Ничего, я в порядке, — устало ответила отцу мама, тяжело вздохнув, — даже придремала…»       «Ты не в порядке. Никто не был бы в порядке», — заметил мужчина и мама вдруг расплакалась.       «Ты всегда был таким осторожным… Лучше бы я была такой. У нас всегда ты был хорошим родителем, который… дает конфеты, балует, шутит и всегда отпускает гулять… А я, — она всхлипнула, — я плохой полицейский. Вечно сержусь, вечно чем-то занята. Поэтому и отпустила на концерт... Я хотела стать не такой тяжелой для нее!»       Последние слова прозвучали сдавленно, будто через плотную ткань. Так слышалась речь, когда лицо упиралось в папину рубашку.       «Всë будет хорошо, — когда папин голос приобретал такой глубокий, успокаивающий тембр, то мама постоянно начинала затихать, — на данный момент мы сделали всë. Мы оба хорошие родители. О большем переживать не стоит».       Ида плакала, но не чувствовала слëз на щеках. Она потянулась к лицу, но не смогла к нему прикоснуться. В один момент она осознала, что стала той фантомной болью, которую чувствуют люди без конечностей. Больным пальцем, который отсекли. Вот только на этот раз это не что-то одно… Еë полностью нет. Она вся — лишь ощущение того, что должно было быть.

Сон радужный

      Игорь нередко приходил с работы поздно. Иногда, возвращаясь в дом, он получал незаслуженные сюрпризы. Одним из таких было появление в квартире тëщи. Вот и в тот вечер женщины аккупировали диван, с подозрительным ажиотажем уставившись в телевизор.       — Что смотрите? — безрадостно спросил отец семейства, думая лишь о том, что место возле экрана ему явно не светит.       — Турецкий сериал, — ответила ему любимая женщина, не отвлекаясь от разворачивающихся событий.       Тëща махнула головой, попивая чай рядом.       — Мать наша, ну, это же не подобающая программа для человека вашего возраста, — отец взял пульт.       — Если выключишь телевизор, то ты вообще не доживёшь до моего возраста, — пригрозила бабушка и мужчина положил пульт на место.       — А Ида что делает? — как бы между делом спросил он, пряча руки в карманы.       — Почему ты об этом спрашиваешь нас, а не еë? — острила тëща, делая глубокий глоток чая и по-прежнему не поднимая на мужчину взгляд.       — Забыл, что вы разговариваете только с антеной, — он по-детски показал язык и удалился.       После стука и разрешения войти, Игорь прошел к дочери и тяжело вздохнул.       — Папа?       Ида сидела за компьютером, но увидев родиталя слегка отъехала назад на колëсиках кресла.       — Вот же, контра! Всë, я перекантуюсь у тебя полчасика, чтобы не соблазняться идеей спугнуть с дивана одну гусыню и одну прекрасную лебедь.       — Что у них там?       — Да так, смотрят про этого… Султана Сарумана и какую-то Махидетварь… — его выражение лица, полное наигранного ужаса, сменилось на радостное, — а ты чем занимаешься?       — Играю в видеоигру, — ответила Ида, пожав плечами.       — Что за времявыжималка? Что-то девчачье? — отец со слабым интересом обошел кресло, смотря в чужой монитор.       Нет, его девочка не так уж любила всякую девчачью фигню. Молодец, вся в него пошла! Только битьë драконов, только хардкор!       Через некоторое время в комнату пришли женщины, потерявшие интерес к телевизору после того, как появились титры сериала. К тому времени Игорь уже проникся сюжетом игры и с ажиотажем дополнял своими выдумками ЛОР. Последними умозаключениями он решил, что раз Тенегрив упоминался в старых играх, то ему уже не одна сотня лет пошла. Обычные парнокопытные столько не живут, это он точно знал. Да и скакун Темного Братства необычное животное еще потому, что у него светятся красные глаза как два фонаря.       — Ой, лошадки, — умилительно отозвалась мать, рассматривая гемплей игры.       — Тенегрив — это не конь, а какая-то лютая тварь. Как мать твоя.       — Игорь! — жену шутки мужа не устраивали куда сильнее, чем стоящую поодаль тëщу с покерфейсом.       — Ладно, я люблю твою мать. Каждый раз плачу, когда она уезжает.       — Оооу, — Екатерина Павловна уже практически простила предыдущие нападки мужа, но он опя́ть нашел способ всë испортить последними словами:       — От радости.

      Сон мрачный.

             Ида и Миша дружили со школы, когда никто из них еще не знал на кого пойдет учиться. Девушка не могла вспомнить, от чего же в какой-то период она перестала поддерживать живое общение со старым одноклассником. Только когда они вновь встретились, Ида поняла, насколько же ей некомфортно от общения с этим человеком: Миша постоянно говорил бред, который он называл «мета-иронией» или «локальным мемом», вечно рассказывал о каких-то людях из интернета, приправляя свое повествование неизвестными именами, фамилиями и никнеймами, а так же полностью игнорировал просьбы прекратить прояснять то, что понятно лишь ему. Особенно тяжело было, когда возле бара Миша встретил человека, который понял хоть часть из того потока сложных слов, имен и терминов, который бурным потоком струился из его рта. Стоило гику ткнуть пальцем в неожиданного сетевого единоверца, как новый друг испарился, почувствовав небывалый груз от их разговора. Миша утратил некоторые свои положительные стороны, такие как чувство такта и внешнее стеснение перед окружающими. Со временем он лишь укрепил всё то, что составляло его негативную сторону: вспыльчивость, говорливость, неумение слушать и понимать других, а так же крайнюю капризность. Если сначала Ида думала, что Миша — человек, который никогда не будет требовать многого из-за стеснения, то постепенно становилось всё более ясно, что Мише в общем-то плевать на чужие мысли и неудобства. Если он считал, что девушка впереди одета в отвратительные джинсы с заниженой талией, которые позволяют всем лицезреть модель ее нижнего белья, то это означало, что он лишь посмеется на замечание о том, что это не его дело. Более того, подобные заявления выглядели крайне нелепо от человека с немыслимой стадией ожирения, при которой практически любой размер джинс превращался в модель с заниженной талией, откуда довольно не кокетливо выглядывала не самая лучшая часть его тела. Гадкое чувство постепенно возникало в душе от всего, куда бы ни заходил разговор. Раз за разом Ида убеждалась, что больше никогда не будет общаться с таким человеком. Находясь во всеобщей сети, он гораздо лучше фильтровал все то, что должны от него услышать, но в реальности из его рта выпадало всё подряд, при чем хозяина слов ни на секунду не заботило какой эффект он этим произведет.       Да, Мише был доступен весьма широкий спектр тем для разговоров, но в этом не было никакого толка, поскольку этот человек жаждал говорить только о том, что интересует именно его. В какой-то момент Ида попросту смирилась, поняв, что ей не стоит подстраиваться под человека, который абсолютно не хочет даже прислушиваться к тому, что она говорит. Разговоры постепенно становились все более односторонними, пока Ида не начала открыто избегать такой неприятной компании. В определенный момент она подумала, что лучше будет попросту уйти. Ни музыка, ни веселая толпа, ни яркие огни не могли рассеять ее тревожности и зажатости. Это явно не то место, где она хотела бы быть. К тому же, не стоило здесь быть именно с этим человеком.       Жаль, что об этом она подумала слишком поздно.       На улице уже стемнело, выйдя под открытое небо девушка тяжело вздохнула. Папа был прав: не нужно стараться быть хорошей для кого-то другого просто из-за того, что испытываешь к нему жалость. Если человек не старается идти на уступки взаимно, то от такого общения не будет толка. Какой смысл?       Ее кто-то окликнул. Уже в следующее мгновение Иду практически обступила толпа молодых парней с бутылками в руках. Они смеялись и старались заговорить с незнакомкой. Внезапно девушка опустила глаза, стараясь скрыть лицо, будто страшась привлечь внимание к своему макияжу. В один момент тот показался ей слишком ярким и вызывающим, невольно всколыхнув в голове воспоминания с образом Мистера Слона.       Двери хлопнули. На пороге стоял Миша, он с неким онемением смотрел то на шантропу, то на Иду. Повисла небольшая пауза.       — Ты чо здесь забыл? Знаешь её? — спросил один из парней, но толстяк ему не ответил.       Миша просто безмолвно развернулся, окончательно вводя свою спутницу в состояние ступора.       — Миша? — Ида нервно засмеялась, когда увидела как объемная фигура устремилась прочь, — Почему? Как ты мог?!       Она осталась совершенно одна со своей проблемой, а старый одноклассник лишь скрылся за ближайшим поворотом. Конечно, они же не друзья. Как можно назвать своим другом кого-то подобного?       — Красавица, ты это… — парень из толпы смеющихся хулиганов не успел договорить.       Редким движением Ида ударила его локтем в кадык. Воспользовавшись заминкой, девушка побежала прочь, полностью игнорируя то, что ей кричат в спину.       Укусила и побежала прочь. Как миниатюрная собачка. Даже так — она не осталась жертвой и будет бороться до конца. Толпа пацанов побежала следом.       «Явно поймали драйв» — с горечью и страхом подумала Ида, выбегая в сторону моста. Дороги были безжизненными, но каждая редкая машина вызывала в девушке бурную панику. Слезы навернулись на глаза.       «Ты пойдешь по улице совершенно одна… — слова старого пошлого директора звучали в ее голове так, словно мужчина лично их нашептывал прямо ей в ухо, — будет темно и никто не увидит, если подъедет машина и заберет тебя…»       Ида тяжело дышала, сердце бешено колотилось в горле. Толпа парней еще бушевала за ее спиной, постоянно что-то выкрикивая. Последний раз обернувшись и убедившись, что еë точно догоняют, девчонка громко всхлипнула. Вот и всё? Ее силы уже подходят к концу. Ей не убежать, она на мосту. Лишь она, толпа каких-то уродов и машины… Какова вероятность, что ночью в спонтанной машине ее подберут абсолютно нормальные люди? Но она не сдастся в руки случайным ублюдкам. Всегда есть выбор, всегда есть выход…       Перила. Всего несколько движений и Ида практически перелезла через них. Люди позади стушевались и остановились, но девушка знала, что любой из них может сорваться с места и сильными руками стащить ее с верхушки пути к спасению.       Поняв, что дело пахнет жареным, хулиганы нестройным хором загудели: «эээ… ты чо…», «да она несерьëзно...»       Пережить падение в воду… Не так страшно, ведь правда? Как прыжок с тарзанки. Даже если она что-то себе сломает, даже если это будет непоправимо… это будет лучше. После такого она еще сможет жить. Или… даже если не сможет… она боролась. Она старалась до последнего. Окинув затуманенным, испуганным взглядом шантропу, Ида старалась запомнить каждое лицо так, чтобы встретив их в аду, отомстить. Когда к ней резко двинулась какая-то фигура, Ида оттолкнулась от перил и оказалась в свободном палете. Наверху гудели голоса парней, кто-то из них громко кричал, все еще не веря в увиденное, а девушка быстро сокращала дистанцию до водной глади.       Им не удалось ее поймать. У них не получилось с ней развлечься.       В голове прозвучал гадкий, хриплый голос Мистера Слона: «ты же хочешь развлекаться, правда?»       А она летела вниз. И в то мгновение, когда Ида должна была услышать свое столкновение с водой, вдруг воцарилась страшная, беспросветная…       Тишина.