Наследство

«Вот же мразь», — пялился Сатору в чужие глаза. «Вот же мразь», — думал он, когда чужие губы улыбались с ноткой лёгкого сожаления. «Самая настоящая мразь», — кивал он, притворно широко улыбаясь под чужую речь, мол, всё Сатору понимает, далеко не глупый ведь. А Сугуру — мразь мразотная — он улыбался той самой своей улыбочкой, с которой обычно шёл к Яге, если, бывало, они случайно снесли здание-пять во время миссии, немного увлекшись битвой. То есть — улыбался своей лживой, такой сладкой улыбочкой, от которой у самого Сатору немного сводило зубы. Сатору хотелось не целовать эти губы, нет, поцелуев эти губы не заслужили уж точно. Ему хотелось заткнуть чужой рот собственным хуем, заставлять задыхаться точно так же, как многочисленными ночами задыхался он сам, далеко не изредка, а практически каждую ночь доставая из-под подушки тот самый хер, который он одолжил — одолжил? Ха! Украл у какой-то Сугуровской шлюхи — из уже почти как год рухнувшего храма. Но они с Гето друзья, а друзья не сосут друг у друга, так что вместо того, чтобы стянуть с себя штаны сразу с трусами, ибо чего мелочиться; вместо того, чтобы оголить свой хуй и заставить им давиться; вместо того, чтобы получить лучший, чёрт побери, минет в своей жизни, о котором он думал с пятнадцати лет — потому что, в самом деле, как Сугуру посмел глотать эти огромные шары при нём, Годжо Сатору, которому поклоняется весь мир, но не Гето Сугуру? — вместо всего этого он сидит, улыбается, как дурак, слушая, как Сугуру снова говорит какую-то чушь. — И я вижу, что ты меня не слушаешь, Сатору, — всё также улыбаясь, не меняя тона, говорит Сугуру. В чужих глазах он видит лёгкую нотку раздражения, которая перемешивается со снисхождением. Снисхождение, слышали? Снисхождение. К нему. К Годжо Сатору. Снисхождение! — Почему же, — тянет он притворно лёгким тоном. — Слушаю-слушаю, ты продолжай. Кажется, речь шла о твоей секретарше — как там её? Они оба прекрасно знают, что речь даже близко не шла к секретарше. Сугуру — пару недель назад как проснувшийся в морге — ой, извините, Сёко-сенсей, в больнице! — твердил сейчас не о своей семье, члены которой практически поголовно мертвы, а скорее о том, что раз уж он жив, то это вовсе не значит, что он собирается вернуться. То есть снова собрался уйти куда-то в дальние ебеня. «Вот же паскуда!» — вполне оправданно подумал Сатору, не давая мысли отразиться на лице. Паскуда-паскуда. Самая настоящая тварь, мразь, сука — сразу ведь ясно, что пойдёт трахать своих шлюх. Тех самых, для которых делал член; тот самый хер, который Сатору нагло стырил и оставил себе. Он уже говорил, что Сугуру кобель? Нет? Ну, значит, скажет! Кобель ты, Сугуру! Осёл! Потаскуха! Паскуда! Мразь! Тварь! Ну и иди нахуй, если тебе так важны твои шлюхи! Годжо Сатору не станет умолять кого-то остаться с ним, ясно?! У него теперь даже хуй есть, что ему дело до Сугуру?! Бровь Гето при его упоминании о секретарше — той самой, с походкой уточки, в красном платье и тощей задницей, — предупреждающе дёргается. Эта тёмная, тонкая, элегантная бровь. Дёргается. Сатору почти облизывает свои пересохшие губы. Он чертовски рад, что не стал снимать повязку с глаз. Иначе было бы слишком очевидно, что он пялится на Сугуру. На его нос; на рот; на брови и глаза; на вот эту ровную, прямую линию вокруг головы; на эти волосы, всё ещё немного суховатые после того, как тело перепало какому-то мозгу, захватчику; на эти сильные руки, толстые пальцы; на знакомые кимоно Сугуру, так и кричащие «Годжо!», и такие преступные, потому что скрывают чужое тело от его глаз. А ведь какая-то сука видела Сугуру без одежды. Какая-то сука, возможно, даже Сугуров член видела. Вот же мразь, а. И Сугуру, и та шлюха. — Сатору, — тянет тот игриво его имя, — завидуешь, что кто-то не уделяет тебе внимание? Зато тебе, видимо, паскуда, сильно нравится, если кто-то внимание уделяет. Его губы растянулись шире: — Что ты! Просто твоя речь была такая длинная, что я стал переживать — вдруг придётся отодвинуть вечерние планы? Планы на вечер у Сатору были вполне прозрачные, столь же прозрачные, как и смазка, которую он использует для дрочки — достать член из-под подушки, а потом попрыгать на нём пару часов, пока изнеможение не станет настолько сильным, что он уснёт. Всяко лучше перспектива, чем не удержаться и попытаться выследить Сугуру, чтобы узнать, к какой шалаве он так сильно пытается сбежать. — О? — с совершенно другим тоном протянул Сугуру. Чёрные глаза немного заострились во внимании; это приятно приласкало самолюбие Годжо. — И какие же планы у Сильнейшего мага? «Задохнуться хуем» — почти что сказал Сатору. — Потрахаться, — немного более честно, чем изначально планировалось, ответил он. На секунду тело Сугуру замерло, видимо, ощутив эту ошеломляющую честность. Сатору улыбнулся оскалом, чувствуя неимоверное удовлетворение от мысли, что наконец-то он смог зацепить Сугуру. Вот победа над Сукуной, возвращение лучшего друга к жизни после захвата тела, раскрытие существования магов и проклятий обычным людям — всё это Гето совершенно не впечатлило, он на подобные новости только кивнул, не сменив выражения лица, не дрогнув после того, как проснулся, когда вроде как должен был быть мёртв. А новость о том, что Сатору с кем-то трахается — это да. Это Сугуру явно покоробило; и Сатору, осознавая это, испытал такой огромный восторг, который нельзя было сравнить ни с чем другим. Не то чтобы он планировал трахаться с людьми — боже правый, нет, его ждал самый обычный — ну, не совсем обычный — резиновый хуй, причём сделанный руками именно Сугуру. Но по сути — потрахаться. И по сути, это Сугуру явно зацепило. — Трудно поверить, что ты опустишь Безграничный для чего-то вроде секса, — сказал Сугуру. Сатору показалось, или это прозвучало немного более резко? — Это ещё почему? — искренне удивился он и даже приподнял повязку, чтобы в цвете увидеть не совсем довольное лицо Сугуру. — Секс — это приятно, — даже если сам Сатору ни разу так и не занялся сексом, оставшись тридцатилетним девственником с одним-единственным хуем. — К тому же барьер Безграничного можно удобно настроить, сделав тоньше и ближе к телу. Включи логику, — сказал он, после чего закатил глаза. Лицо Сугуру на секунду — целую секунду — стало весьма неуверенным, прежде чем тот попытался тщательно это скрыть. Впрочем, вышло у него это несколько неважно. Сатору не спешил опускать повязку обратно на место, внимательно, пристально наблюдая за чужим лицом. За чужим телом. За тем, как Сугуру это явно, абсолютно точно — опять-таки — зацепило. Зацепил тот факт, что кто-то к нему, Сатору, может прикоснуться. Зацепил тот факт, что кто-то с ним, Сатору, может заняться сексом. И, знаете, Сатору не тупой. Он окончательно стянул повязку на шею, широко распахнув глаза. Наблюдая. — О, я понял, — протянул он, моргая от внезапного, знаете, осознания. — Ты ревнуешь. Лицо Сугуру застыло. — Гето-сама хочет меня трахнуть? — широко улыбаясь, спросил он, пару раз соблазнительно моргнув. — Признайся, ты злишься при мысли, что я подставляю задницу не тебе. Веки Гето слегка опустились, прикрывая глаза. Он молчал. — Тебе нравится нижняя позиция в сексе? — только и спросил тот. Не то чтобы у Сатору когда-либо была возможность попробовать верхнюю, но… Но на самом деле он не думает, что ему понравится быть сверху. Звучит как что-то слишком геморное в плане подготовки и стараний. Звучит как что-то, что означало бы слишком много работы там, где можно просто взять и расслабиться. У него и без того достаточно забот, чтобы переносить это ещё и в секс. Сугуру, с другой стороны, немного педант. Всё должно быть так, как он того хочет, — и секс явно будет таким же, потому что Сугуру захочет контролировать каждый шаг, каждое действие; Сугуру определённо захочет взять всё в свои руки, получая таким образом несравненное удовольствие, просто потому что он такой человек. — Да, — ответил он на вопрос Гето. Закинул ногу на ногу, развязно взмахнув конечностью. — Ну так что? Злишься, что меня трахает кто-то, кто не ты? — С чего бы меня должно это злить? Ты можешь делать всё, что хочешь. Слова совершенно не вязались с тоном и звуком. С тем, что на самом деле имел в виду Сугуру. Так что Годжо, немного осмелев на этой территории, продолжил: — Ах-ах, снова сплошная ложь, Сугуру, — протянуть чужое имя, что так легко скользит на языке, звучащее более естественно, чем собственное дыхание. — Но, так уж быть, я пойду на уступку и забуду об этом. Но только об этом. Чужая бровь снова приподнялась вверх. Сугуру скопировал его позу, расслабленно облокотившись на диване и смотря на него непонятным взглядом, с каким-то новым интересом, теперь, когда Сатору показал, что не собирается быть мразью и прекращать дружественное общение из-за того, что Гето испытывает сексуальное желание к нему. — Но ты тоже пойди мне на уступку, — попросил он игриво, немного скалясь. — Так не просят о вещах, Сатору, — вздохнул Гето. Это звучало немного устало, но Сатору не успел задать уточняющего вопроса. — О чём ты хочешь меня попросить? — Ответь честно: хочешь меня трахнуть? На долгую минуту воцарилась тишина. Оба смотрели друг на друга, молча изучая, словно бы заново знакомясь с тем человеком, с которым они были знакомы в те далёкие шестнадцать. Боже, хотел спросить Сатору, неужели уже почти пятнать лет прошло? Боже, хотел спросить Сатору, неужели мы так и не потрахались за эти пятнадцать лет? Спросить — Сатору — у Бога! В которого он совершенно не верил. — Хочу, — очень, очень спокойно и так обыденно ответил Сугуру. — Я тоже, — выдохнул Сатору. Кажется, он не дышал с тех самых шестнадцати лет, когда впервые увидел технику Гето и подумал — «твою мать, а ведь он может проглотить мой член целиком, точно может». — Хочу, чтобы ты меня трахнул. — Подставляешь свою задницу всем, кому повезёт, Сатору? — О, считаешь это большой удачей? Правильно делаешь, доступ к моему телу перепадает далеко не всем. Бровь Сугуру снова дёрнулась от раздражения. От ревности. Сатору почти что рассмеялся. Так хорошо ему было; так весело! — Думаешь, что сможешь принять мой член? — спросил Сугуру, теперь уже откровенно интригуя. Это был такой явный намёк на размер, что его губы почти треснули от того, как сильно Годжо их растянул. Сатору вспомнил резиновый хуй, который чуть не достался какой-то левой шлюхе. Тридцать сантиметров в высоту, десять в диаметре, толстый, плотный, с огромной головкой и выпуклыми венами, которые всегда скользят по простате. И смело ответил: — Вряд ли он больше того, что оказывалось в моей заднице. О-о, лицо Сугуру после этих слов надо было видеть. О-о, такое никогда Сатору не забыть. О-о. Лицо Сугуру после этих слов внезапно оказалось гораздо ближе, чем Сатору рассчитывал. Он замер, улыбаясь и не двигаясь, а Сугуру, словно змея, хищно улыбнулся. — Испугался? — буквально шёпот между ними. — Нет, — легко пожал он плечами. — У тебя зрачки сузились, — довольно улыбнулся Гето. — Испугался, Сатору? Хотелось поспорить. Сказать правду: что, мол, тот просто слишком внезапно оказался рядом. А потом подшутить, мол, Сугуру, так сильно не терпится меня трахнуть? Но Сатору был умнее. Сатору, тридцатилетний девственник, был намного, намного умнее. — А что, если да? — спросил он, наклонив голову набок. — Что, если секс с тобой — это не то же самое, что и с кем-то другим? Что тогда ты скажешь, Сугуру? Когда тишина между ними продлилась дольше восьми секунд, Сатору снова довольно ухмыльнулся — он заставил другого заткнуться. — Испугался, Сугуру? — в том же тоне спросил Годжо, шире растягивая губы. Внимательно — наблюдая. Он прекрасно знал, что Сугуру ничего не ответит. Потому что чего-то более серьёзного, чем один раз потрахаться, Гето боится. В то же время Сатору прекрасно понимал, что именно поэтому нужно было искать только одну шлюху. Возможно, после побега из магического мира Сугуру трахался с несколькими шалавами, но он слишком прекрасно понимал, что для Гето такой образ жизни будет весьма неудобным. Рано или поздно тот, видимо, нашёл ту суку, с которой и построил долгоиграющие отношения — и для этой суки и был сделан резиновый хуй. — В какие игры ты играешь? — спросил Гето. Да вообще ни в какие. Просто в те, на кону которых стояла его девственность. А что, нельзя? Сугуру можно трахаться с кем угодно и когда угодно, а Сатору должен раз за разом умирать девственником? Что в те шестнадцать с Тодзи; что в двадцать восемь рядом с этим, как его, Кэндзяку; что в двадцать девять, почти тридцать уже, с Сукуной? А что, Сатору вечно должен говорить самому себе: «Нет, нельзя, Сугуру всего лишь твой лучший друг» — и что, он вечно должен играть в это дерьмовое отрицание собственных чувств? Да ёб твою мать, Годжо не дурак, он прекрасно всё знает и осознаёт получше многих. От обиды даже в горле комок собрался. Твою мать, ну что, ему нельзя чего-то хотеть, что ли? — А что? — шёпотом спросил он, без тени улыбки смотря на Гето. Наклонился немного вперёд, заставляя мужчину сдвинуться назад. — Ты не знаешь правил и боишься проиграть? — Не хочу рисковать понапрасну, — ответил тот. — Тогда иди, — сказал Сатору, кивнув головой на дверь. Невысказанным осталось: «Уходи нахуй и не рискуй». Не рискуй, если боишься. В конце концов, будет ещё Сатору кого-то умолять остаться? Будет умолять кого-то его трахнуть? Сатору не будет умолять. Гордость не позволит. Сатору вот рискует со всем этим, пытается, блять, как может, — а Сугуру, чёрт бы его побрал, просто-напросто зассал, значит? Ну и пусть тогда уходит. Взгляд Сугуру был индифферентным. Полностью безразличным какое-то время. А потом, видимо, он увидел полную серьёзность Сатору, потому что — твою же ж мать — решил рискнуть. У Сатору от осознания этого сердце буквально запело. От того, как Сугуру заправил прядь волос за ухо. От того, как посмотрел — более решительно и ощутимо, что-то просчитывая в уме. От того, как Сугуру улыбнулся, соблазнительно и маняще, хитро и собственнически, такое знакомое и волнующее сочетание. — Я, пожалуй, лучше останусь, — сказал Сугуру твёрже. Всё ещё, блять, так спокойно, словно они погоду тут обсуждали. — Видимо, предстоящее зрелище смогло немного заинтриговать меня. О, он тут ещё и высокопарным языком говорить собирается? Сатору закатил глаза. — Ну-ну, — увидел Сугуру, щурясь сильнее. Настоящий лисий взгляд, всем лисам лисий. — Будь хорошим мальчиком, Сатору. — Мне раздеться? — фыркнул Сатору. — Да, — сказал Гето. — Устрой мне хорошее шоу, будь добр. Сатору не показал секундной заминки, двинувшись с места сразу, как услышал просьбу-приказ, даже если мысленно он несколько раз невольно повторил про себя эти слова. Было немного нервно. Из-за того, что он впервые перед кем-то раздевается. Из-за того, что не совсем знает, что будет дальше. Из-за того, что это Сугуру. Его пальцы потянули молнию вниз. Не слишком быстро, но и не слишком медленно; почти что выверенный темп, просто чтобы расстегнуть кофту, не более. А потом он расслабленно положил руку на колено, самодовольно посмотрев на Гето. — Готово, — сообщил он. — Ты не снял с себя ни одного элемента одежды, — сказал Сугуру, сохраняя улыбку. — Я работаю только за награду, Сугуру, — сообщил он, выдумывая на ходу. — Хочешь зрелища — плати. Не хочешь платить — бери силой. Прекрасный торг. Платить Сугуру не будет, гордость не позволит. Значит, станет делать всё сам; значит, самому Сатору не нужно делать ровным счётом ничего из того, что он понятия не имеет, как вообще делать. Когда спустя долгую минуту переглядываний Гето закатил глаза, а после двинулся первым, Сатору не смог подавить торжество от победы, охватившего его с кончиков ног до кончиков волос. Ухмыльнулся пошире, показывая, насколько он рад тому, что победил, даже если сам Сугуру понятия не имеет, в чём именно. Впрочем, разве это имело значение?

***

«Бери силой», — сказал Сатору. «Бери силой» — улыбаясь, с широко раскрытыми глазами. Но что, если Сугуру действительно возьмёт силой? Что, если сдерживаемые эмоции просто выплеснутся через край, что, если всякий здравый смысл с каждой секундой уходит всё дальше и дальше, испаряясь без следа, что, если он уже даже не может держать себя в руках, двигаясь всё ближе и ближе, словно какой-то хищник? Сугуру — не железный, вовсе нет. Он может строить из себя хорошего человека только до тех пор, пока не дойдёт до определённой точки, после которой буквально едет крыша. И Сугуру улыбался; Сугуру лгал; Сугуру говорил всякую чушь примерно десять минут, прежде чем взгляд Сатору — даже если и через повязку — стал мутноватым и, совершенно очевидно, тем, который сообщал о погружении в собственные мысли. Гето честно хотел уйти. После всей той хуйни, половину которой сделал он сам, а вторую половину сделало его тело, будучи под контролем какого-то проклинателя, взваливая все эти проблемы на плечи Годжо. Он честно хотел встать и уйти как можно дальше. Он понятия не имел, что будет делать или что будет дальше, он просто не хотел быть проблемой, с которой Сатору снова придётся разбираться. Потому что так уже очень долгое время и было: Сугуру что-то делает, а Сатору ходит и разбирается, как будто больше ему заняться нечем. Это бесило, пожалуй, до отчаяния. Бессильного, яростного отчаяния. Хотелось просто взять и исчезнуть, перестать быть чьей-то проблемой, потому что он просто не мог так жить. Не мог и не хотел, пусть пока и не знал, как это прекратить — пусть пока что и не получалось прекратить, даже собственной смертью! План после пробуждения был прост: дать Сатору пару слов, так сказать, на прощание, а потом встать и уйти, потому что находиться рядом было просто невыносимо — от осознания собственной никчёмности. Но Сатору сказал: «Потрахаться». «Потрахаться». И любые здравые мысли в голове Сугуру испарились, как их и не бывало. Не поймите его неправильно: никаких прав на Сатору Сугуру, конечно же, не имел. Они вообще друг другу никем не были, особенно после всего, что между ними произошло, даже если Сатору по какой-то причине всё ещё считал его другом, более того, лучшим другом. Но. Но. Слухи о Годжо Сатору всегда расходились быстро и молниеносно. И Сугуру никогда не слышал, чтобы Сатору с кем-то спал. Конечно же, он должен был подумать о том, что Сатору просто сделал так, чтобы этих слухов не было. Конечно же, он должен был подумать о том, что Сатору просто не стал выставлять столь личное дело на всеобщее обозрение. Не столько не хвастаясь, сколько решая не доставлять своему партнёру каких-либо проблем из-за собственной известности. Но Сугуру никогда ни о чём таком не думал. Он думал… что? Что Сатору просто тридцатилетний девственник, чёрт побери? Что он ни с кем не трахается, потому что у него тоже есть какие-то чувства к Сугуру? О которых они просто ничего не говорят, потому что ситуация неподходящая и, возможно, никогда подходящей не станет? Смешно. Боже, оглядываясь назад, так смешно об этом думать — о том, что Сугуру хотя бы на миг мог допустил подобную вероятность. Он ведь и сам занимался с кем-то сексом. Пытался сбросить адреналин, просто попробовать, просто привести собственные эмоции в хоть какое-то подобие нормальности или же забыться. С чего бы Сатору не мог сделать того же? С чего бы Сатору не имел права заняться сексом с кем-то? Возможно, в другой ситуации Сугуру бы контролировал себя лучше. Но прямо сейчас правда отвратительно ударила его в лицо — да, Сатору не хранил ему верность, точно также, как сам Сугуру не хранил верность, пытаясь избавить от подростковой, ненужной, односторонней влюблённости. И после того, как Сугуру закончит говорить. После того, как он встанет и выйдет за дверь. После всего этого. Сатору пойдёт и займётся с кем-то сексом. Твою мать. Он пойдёт трахаться! И не просто трахаться, он даст себя кому-то трахнуть! Снимет Безграничный, потому что «секс — это приятно», позволит касаться кому-то своей кожи, позволит целовать и трогать, возможно, оставляя тёмные следы засосов на теле! Сатору будет с кем-то заниматься сексом! А Сугуру — а он пойдёт куда-то, не зная даже, куда, судя по всему. А Сугуру — у Сугуру от подобного осознания даже ноги ослабели, не планируя теперь вообще выносить его из этой квартиры, потому что выйти означало отпустить Сатору к кому-то другому. К тому, кто Сатору будет трахать. К тому, кто Сатору будет целовать. К тому, перед кем сам Сатору раскроется и кому он это всё позволит. Кому-то… кто не Гето Сугуру. «Позволь же тебя коснуться», — хотелось умолять ему, — «позволь приблизиться к тебе». А Сатору позволял. Он разрешал говорить, давал странные намёки, стирая личные границы, разрешал то и это. «Бери силой», — сказал Сатору, подмигнув и разрешая. У Гето немного тряслись руки. Всё шло слишком быстро и слишком легко, казалось странным сном, иллюзией, потому что — ну не может такого быть, просто не может. Если это был сон, то он не хотел просыпаться. Если это была иллюзия, то против неё Сугуру был бессилен. А если он умер и это его ад… то не было даже мысли выбраться отсюда. Словно завороженный, он придвинулся вперёд, осматривая Сатору, словно тот в самый последний момент скажет «нет» и Гето придётся остановиться, а вместе с тем остановится его сердце. Но Сатору ничего не сказал. И Сугуру встал; не уйти, а подойти поближе, пытаясь скрыть дрожащие пальцы, потому что нервы не выдерживали. Он вообще довольно рано понял, что слишком много, часто и по пустякам, нервничает. Слишком много думает. Слегка параноит. Сатору тоже как-то об этом сказал, ещё когда они были подростками и учились в одном классе. На одной из миссий, первых, которые они выполняли вместе; когда Гето вечно проверял всю имеющуюся информацию, иногда даже по несколько раз, пытаясь учесть все детали. Если сейчас Годжо и заметил, что его всего слегка трясёт — от желания, от страха, от неизвестности дальнейшего, непонимания происходящего, — то ничего не сказал. Его вообще прямо сейчас было невозможно прочесть. Что думает? Что планирует? В какие игры он пытается играть с Сугуру? Нужно ли было Сугуру отступить? Но отступать было некуда, чёрт побери. Если он уйдёт, то Сатору пойдёт к другому и Сугуру всегда будет об этом помнить, знать и сожалеть. Именно поэтому он осторожно снял чужую одежду. Уже расстёгнутую кофту. Потом сам расстёгнул рубашку, оголяя знакомый, накаченный пресс, которым Годжо сверкал ещё на Окинаве во все стороны. «Надо было его ещё на Окинаве трахнуть», — не мог не подумать Сугуру, несколько ревностно и зло. Заткнуть собственным членом этот дерьмовый рот, трахнуть так, чтобы ноги не смог свести обратно; и тогда бы им пришлось перенести полёт, и тогда бы вообще ничего не случилось. Вот оно — истинное доказательно того, что нужно прислушиваться к собственным желаниям. И Сугуру прислушался. Он наклонился вниз, заправляя мешающуюся прядь волос за ухо, прикрыл глаза, одновременно с тем соприкасаясь с чужими мягкими губами. Сатору вздохнул в поцелуй, словно не ожидал этого, но послушно раскрыл губы, позволяя проникнуть языком внутрь. Гето тут же это сделал, потакая им обоим, медленно знакомясь, изучая. Ему ответили — столь же медленно и изучающе, но более игриво и, что очевидно, но всё ещё оставалось неожиданностью, с желанием. При осознании этого поцелуй Сугуру стал более грубым и отчаянным. Он не дал отстраниться, схватил за затылок, чтобы взять желаемое силой, как ему и сказали, не отпуская даже тогда, когда Сатору стал немного задыхаться — но всё также отвечать в ответ, потираясь своим языком, проникая ему в рот, словно это было самым лучшим, что с ним только могло случиться. — Я был серьёзен, — сказал он, отстраняясь, не зная, зачем вообще это всё говорит. — У меня довольно большой член, это может быть не очень приятно или удобно. Опыт Гето в сексе был не то чтобы низким, но многие его партнёры отказывались быть в принимающей позиции, потому что боялись последствий. Хотя изначально бахвалились и смеялись, но когда доходило до дела, шли на попятную. Он вообще не помнил, чтобы когда-либо полностью смог запихнуть в кого-то свой член. Сатору — немного запыхавшийся, с помутневшим взглядом, от которого душа Сугуру запылала жаром, — лишь закатил глаза. — Тогда растянешь, — было его единственным ответом. А потом Сугуру заткнули поцелуем. Схватили за затылок сразу двумя руками, словно не собираясь никуда отпускать. Притянули так, что пришлось нависнуть над чужим телом. Поцеловали — собственнически, с языком. С желанием. Сердце Сугуру дрогнуло. Раз, другой; какая-то нерешительность в душе, эта всё не исчезающая неуверенность — от мысли, что Сатору действительно всё это хочет и, вообще-то, почему-то так и не сказал ничего по поводу всех тех проблем, которые столько лет висели грузом на его плечах. И всё же он не мог не спросить: — Ты… Вот только договорить ему попросту не дали. Саторова рука нагло отодвинула кимоно в сторону, залезла под нижние одежды, пальцами сразу опускаясь к паху. Пальцы у Сатору были сухие, но мягкие, совсем без мозолей. Они сначала быстро схватили основание, а потом замерли у ствола, некоторое время не двигаясь. Сатору отстранился от его губ, моргнув своими большими, такими ясными глазами. А потом опустил взгляд вниз, развязывая пояс и распахивая годжо-кеса.

***

«Вот же тварь», — подумал Сатору. Первое, что Сатору понял по члену Сугуру с помощью одного-единственного прикосновения: этот хуй ему знаком. На пробу, немного сомневаясь столь внезапной уверенности, его пальцы проскользили по толстому основанию, чуть задев яйца, но тем самым лишь подтверждая собственную внезапную догадку. Второе, что понял Сатору по члену Сугуру: этот хрен не только сделал резиновую игрушку в виде копии своего члена. Он ещё и не доделал этот… чёртов подарок для какой-то ёбанной шалавы. У члена Сугуру имелся пирсинг. А у резинового хуя его определённо не было. Уж Сатору бы точно знал о таком! Желая проверить факты, он быстро раскрыл чужие полы одежды, сверля взглядом — да, чёрт побери, — знакомый член. Это были те самые вены, которые в течение года скользили по его языку и простате. Те самые яйца, которые утыкались в его ягодицы или подбородок. Та самая головка, что ощущалась практически узлом что в горле, что в заднице. Да твою мать, Сугуру, какого хрена? Единственное, что — член пока ещё не стоял, потому казался чуть меньше. Ну, совсем чуть-чуть? Может быть, когда он встанет, то станет даже больше… А ещё был пирсинг. Медленно, мысленно Сатору посчитал это железное добро. Один, два… — Пас-скуда, — просипел он, слегка сжав бёдра, только лишь представив, какую надо испытать боль, чтобы проткнуть собственный член столько раз. Три, четыре… — Я же говорил, что у меня большой, — в голосе Гето послышалось настоящее раздражение и злость. Пять, шесть… — Да плевать на твой член, — сказал он, всё ещё сипло, сильнее поджимая ноги, словно таким образом пытался спрятать свой собственный от подобной участи. — У тебя пирсинг! Семь, восемь… Сугуру, казалось, растерялся: — Ну да, а что? Ещё скажи, что не знал. Сатору невольно сбился, сглатывая и, не в силах поднять взгляд от сверкающих блестючек, сказал куда-то… вниз: — Я что, должен следить за тобой?! Откуда мне было это знать?! Гето где-то сверху явно закатил глаза: — Да все маги в курсе, что у меня и сколько. Не у обезьян же делать! Сатору понятия не имел, что на это сказать — он мог только пялиться на этот огромный член, в котором было не менее десяти штучек-блестючек, висевший между чужих ног, немного покачиваясь и тем самым лишь сильнее привлекая взгляд. У него так резко пересохло во рту, что он даже не сразу это осознал. А Сугуру, казалось, было всё равно, что он уже которую минуту пялится на чужой половой орган — между прочим, первый, который видит Сатору, если не считать собственный. Он уже говорил, что Сугуру — настоящий друг? Потому что — ну кто бы ещё дал спокойно полапать свой член, дать рассмотреть сие… чудовище? — Я удивлён, что ты не знаешь, — моргнул Сугуру, удивлённый, что, честно говоря, было совершенно нелепо: это Сатору тут был шокирован дальше некуда. — Всё же пять походов к единственному магическому пирсингу? Это было всем, о чём некоторые говорили буквально годами. Пальцы Сатору изучающе прошлись по блестючкам, с интересом тыкая и чувствуя их тепло. Тело чужого члена, тепло металла, то, как кожа обхватывает его, этот сплав, проникающий внутрь через несколько сантиметров кожи. А как ровно они шли вниз по стволу. Один за другим, за следующим, за ещё одним. Такое ощущение, что член Сугуру не заканчивался — и вместе с тем не заканчивался и металл. И, словно главное блюдо — абсолютно свободная головка. Она всегда так удобно помещалась в рот Сатору… — Ты уже насмотрелся или ещё нет? — спросил Сугуру где-то сверху. — А что? Ты стоять устал? — Я ожидал чего-то большего, — хитро улыбаясь. — Чем такое лапанье моего члена. Сатору наконец-то смог поднять глаза вверх. — Постоишь ещё минуту — разрешу трахнуть себя в горло. Гето замер. Несколько долгих секунд они не двигались и, казалось, не дышали. — Мой член не поместится в твой рот, — сказал Сугуру. — Это физически невозможно. Годжо, уже больше года как тренировавшийся делать именно это, широко растянул губы, сверкая белыми зубами: — О, бедный, бедный Сугуру, — сочувственно протянул он, а потом похлопал рядом с собой, приглашая присесть. — Расскажи, как плохо тебе живётся с большим членом, я с удовольствием послушаю. Битва взглядами в этот раз длилась дольше, а потом Сатору, возможно, излишне смело, потянул на себя чужой член, заставляя упасть вперёд. Он рассмеялся от чужого недовольства на лице. Улыбнулся веселее и счастливее от того, как мужчина рядом закатил глаза. Расправил плечи, чувствуя себя увереннее, когда Гето улыбнулся, вздыхая в притворном недовольстве, но в то же время — попустительстве. Это значительно уменьшило напряжение в воздухе. Осмелев, он заставил Сугуру сесть, а сам переместился на пол, вставая на колени. Знакомая, но в то же время немного чуждая позиция, прямо сейчас она заставила где-то что-то внизу живота вспыхнуть жаром; вместо того, чтобы думать о слишком многом, Годжо схватился за чужие колени, раздвигая их в стороны. Поднял взгляд наверх, в последнюю секунду вместо неуверенности и уточнения — детского, наверное, и несколько неуместного «можно?» — сказал немного другое: — Ну так? Сугуру вздохнул, закатил глаза. Цокнул, словно его нужно было уговаривать на интересный рассказ, как какую-то девственную деву на поцелуй. Но сдался. — Можно подумать, что большой член должен приносить удовольствие в постели, но на самом деле это не так. Трахнуть кого-то — большая проблема, потому что такого размера член никому не помещается ни в рот, ни в пизду, ни в задницу. — Бедный мальчик, — сочувственно кивнул Сатору, погладив чужое колено. То дёрнулось в предупреждении, словно Гето хотел дать ему пинка. — Ну ничего, сейчас Годжо-сенсей покажет, как надо обращаться с этой штучкой. Он сильнее распахнул чужое кимоно, открывая доступ к телу. Сугуру, словно приготовившись смотреть уморительное шоу, упёрся локтём о подлокотник дивана, перенося на руку голову и явно не думая, что Сатору сможет что-то сделать. Ну, пусть будет ему большой, согласно размеру, сюрприз. Сатору в этом деле уже имел достаточно опыта. Он уже прекрасно знал, что собственной слюны на всё это просто не хватит, как ни старайся, так что полез под диван за смазкой — за одним из трёх полных флаконов, что там лежат, потому что он массово закупается смазкой при каждом удобном случае, а то иначе… Ну, у него есть, конечно, обратная техника, но случайно рвать себе задницу, оказывается, не очень приятно. К счастью, то случилось только пару-тройку раз. А ещё он знал, что смазкой можно случайно подавиться, так что наносил её уже после головки, оставив ту сухой. Под его рукой член Сугуру дрогнул; тот выдохнул, а потом немного поморщился, ёрзая. До Годжо запоздало дошло, что смазка-то холодная. Приятного в этом явно мало. Ну, хрен с этой смазкой. Член Сугуру достаточно хорошо греет металл, так что и с ней как-нибудь справится. Потом нужно… Под пристальным взглядом Сугуру Сатору обмазал смазкой свои губы. Ну, чёрт, не идти же за помадой к себе в комнату? А в гостиной её не было! Мысленно поклявшись самому себе отныне закупаться гигиеничкой так же, как и смазкой, то есть раз в пять больше, чем сейчас, Сатору наконец-то приготовился взять член в рот. Тот ещё не совсем встал, но всё ещё был большим и пухлым, если можно так сказать. К тому же в этот раз будет сложнее из-за чёртового пирсинга; но то ладно, сейчас Сатору скорее мысленно примеривался, как именно, точнее, под каким углом всё это взять в рот, потому что обычно-то он хуй лепил прямо на стену и тот стоял смирно. Неподвижно и послушно, в общем. Не то чтобы, если Сугуру дёрнется, Сатору будет против. Но в первую очередь ему хотелось гордо показать, мол — «смотри, как я могу взять твой хуй в свой рот». Он сглотнул, продолжая пялиться. Возможно, Гето последнее зацепило, так как тот первым прервал молчание: — Ты ведь знаешь, что это необязательно? Серьёзно, Сатору, это физически невыполнимо — и будет не особо приятно видеть, как ты пытаешься им удавиться. Лично Сатору бы очень хотелось им удавиться. — Помолчи пока, — бросил он собственный взгляд, а потом снова примерился к члену. Расцарапать собственный рот не очень-то и хотелось; но вроде бы металл везде был полностью гладким, так что за это он не переживал. За то, что тот заставит напрячься рвотный рефлекс — тоже. Блять, угол был неудобным, вот что мешало ему сделать самое главное — начать. — Ты можешь встать? — спросил он в конечном итоге, садясь на задницу и, возможно, чувствуя, как горят щеки. Просто, ну, если у Сугуру встанет, пока он сидит, то член ведь будет смотреть вверх, верно? А Годжо нужно, чтобы это было горизонтально! От некоторой непонятной обиды Сатору даже надул губы, словно он попытался и не смог — а он сможет, потому что он может это сделать! Сугуру устало вздохнул со стоном, но встал, видимо, смирившись. Его руки схватили Сатору за голову. Пальцы раздвинули пряди волос, невольно посылая мурашки по телу; он невольно вздрогнул, в полной мере чувствуя прикосновение к себе, к своей чувствительной коже, к которой там — никто и никогда — кроме самого Сугуру много, много лет назад — не прикасались. Годжо угукнул, сделал вдох и слегка прикрыл глаза, начиная теперь, когда член Сугуру был там, где надо, как надо. Он наклонился, вдыхая запах чужого тела, прикоснулся губами к крепкому бедру, целуя и оставляя блестящий след смазки, потом провёл языком дорожку вверх. Выдохнул на неё прохладный воздух, заставляя Сугуру вздрогнуть. Его потянули за волосы, смерив строгим взглядом. Сатору только шкодливо ухмыльнулся, довольный происходящим и вседозволенностью. Он опустил веки, прикрывая глаза, но не отрывая взгляда, целуя выше, в низ живота. Тот дрогнул. Словно гоняясь за добычей, Сатору прикусил местечко. Не оставляя следов, скорее на пробу, чтобы слегка болезненно потянуть за кожу. Пальцы Сугуру поджались, когда он повторил то же самое с другой стороны тела, но в этот раз вместо зубов скользя языком от основания ствола к кончику, чувствуя густую смазку. Язык лизнул щель. Губы раскрылись, словно бы целуя головку, а после постепенно расширились, чтобы заглотить её целиком. Сугуру дёрнулся, шипя. Сатору прикрыл глаза, потому что в такие моменты чувства подавлялись и он ощущал себя немного слабым. Сейчас это было даже сильнее, с чужими руками на голове, тёплыми; и с ногами, в которые упирались его руки вместо стены. Ноги, состоящие из мышц; которые напряглись в положении стоя, чувствовались такими сильными и крепкими, что пальцы сами сжимались, желая почувствовать это всё. Головка, полностью оказавшись во рту, широко растянула губы. Не так хорошо, как резиновый хуй, но достаточно, чтобы было много. Он сделал глубокий вдох, собрал слюны на язык, чтобы обильно смочить; уделить внимание щелочке, которая чувственно сжималась от каждого прикосновения, вызывая улыбку, провести по кругу головки. Снова вернуться к щели, чтобы ткнуться со всей силы. Сугуру сверху застонал и дёрнулся вперёд, словно захотел ткнуться сразу всем хозяйством; руки Сатору, ослабшие от ощущений, толчку вообще никак не воспрепятствовали, предатели. Гето двинулся вперёд на сантиметра два, не больше, прежде чем виновато извиниться и подвинуться обратно. Сатору равнодушно замычал, не открывая глаз, продолжая щедро делиться слюной. Потом это ох как понадобится. Член ещё не был где-то глубоко в горле, поэтому он позволил себе сделать глубокий вдох; а затем ещё один, и ещё, не двигаясь, заставляя челюсть замереть, просто дышать. Рука сверху убрала со лба волосы. Сатору приоткрыл глаза, в которых плыло, кое-как сосредотачивая взгляд на Сугуру и его выражении лица — то было таким странновато-мягким, таким знакомым, делало Сугуру таким вмиг помолодевшим лет на десять, словно весь накопленный стресс внезапно испарился. Если это то, что нужно Сугуру, чтобы чувствовать себя хорошо, то Сатору готов давиться этим членом не только каждый вечер, но и каждое утро. И в обеды — тоже. Он закрыл глаза; потом снова открыл, сделал глубокий вдох, чувствуя, как на языке затвердел член. Если выпустить его изо рта, то он явно будет в стоящем положении, а не как перед минетом, грустно повиснув вниз. Так. Хорошо. Сатору сделал последний вдох, а потом медленно, смотря Сугуру прямо в глаза, стал приближаться к чужому паху до тех пор, пока по от кончика до корня языка не проехали все металлические штучки. Прямо по всему языку, от кончика до корня, и дальше, и больше, и ещё, и сильнее, потому что член становился больше, толще, занимал всё больше и больше места, а металл у Сугуру в хуе не заканчивался… Они проехались по горлу. Не царапая, но явно выступая под кожей, потому что Сатору, блять, мог почувствовать, как они выпирали на его шее снаружи. Он чуть с ума не сошел от мысли, как это будет, если он даст Сугуру себя трахнуть. Мысль прервалась одновременно с тем, как его нос ткнулся Сугуру в пах. Сверху раздался самый чудесный, самый беспомощный и отчаянный стон, на который ни одна фантазия не была способна. Ноги у Сугуру дрожали. Руки дрожали. Он вообще весь дрожал и, кажется, мог упасть в любой момент. В расслабленное горло Сатору попытались сделать толчок, потом резко, насилу остановились, беспомощно шепча: — Чёрт, извини, Сатору. Брови Сатору нахмурились, он закрыл глаза, всё ещё не дыша. Медленно освободил изо рта почти половину, прежде чем самому пихнуться вперёд резким толчком. Горло сжалось против воли, требуя воздуха. У него была где-то минута, прежде чем он начнёт задыхаться. Но до того момента он собирался выбить из Сугуру столько стонов, сколько ни одна другая шлюха. Ноги у Гето дрожали, он иногда толкался Сатору навстречу, прежде чем беспомощно зашипеть, едва не плача от ощущений, останавливая самого себя от толков; прерывался на громкие стоны, когда горло Сатору спазмировалось; хватался за волосы, то легко оттягивая назад, то пытаясь притянуть вперёд. Когда у Сатору появились чёрные круги перед глазами, он остановился. Горло сжалось; он впился пальцами в чужие мышцы посильнее, чувствуя, как внутреннее давление нарастает и нарастает, но пока что не собираясь от него отступать, наслаждаясь тем, как ощущается во рту член Сугуру, как он давится членом Сугуру, как Сугуру стонет, но послушно стоит, не двигаясь и подчиняясь молчаливым указам. Его рука дёрнулась. Инстинктивно, уже привычно пытаясь оттолкнуться от стены — Сатору остановил её в последний момент, вместо этого медленно вытягивая член обратно на воздух, до самого конца, прежде чем губы снова ткнулись в мокрую щель, дразня. По привычке, всё ещё задыхаясь от недостатка кислорода, он лизнул её, ожидая почувствовать сладость; но вкус оказался совершенно другим. Не сладким, но и не противным, тем, что теперь стойко стало ассоциироваться с самим Сугуру, за какой-то краткий миг. Он громко задышал. Перед глазами расплывалась темнота, а между ног пульсировало так, словно он был готов взорваться в любой момент. Хотя почему «словно»? Так и было. — Блять, — просипел Сугуру сверху. — Не могу поверить, что ты взял его целиком в свой рот. Его пальцы ласково гладили Сатору по волосам, утешая в том смысле, в котором он даже не знал, что ему это нужно — что это будет очень, очень приятно. Его взгляд встретился со взглядом Сугуру. Несколько раз кашлянув, он подмигнул. — Честно говоря, я немного разочарован, — ухмыльнулся он. — Ты разве не слышал, что я сказал? «Бери силой», Сугуру. — Ты задохнешься, — тут же сказал тот, не медля. — В этом и суть, — растянул губы Сатору. Лицо Сугуру дрогнуло. Что-то среднее между нерешительностью и желанием, какой-то неуверенностью и страстью. Вперемешку, неразборчиво. — Суть минета не в этом, — сказал тот, как всегда, сопротивляясь до последнего. Как всегда, споря по пустякам. Как всегда, там, где это совершенно не нужно. Сатору сглотнул, подбирая слова. Те самые, которые дали бы причину для Сугуру, чтобы тот сбросил вот это вот… непонятно что. — Я хочу, чтобы ты заставил меня задыхаться, — возможно, это вышло чуть более плаксиво, чем он планировал, но у Сатору действительно не было времени. Один рывок на член Сугуру — и он позорно спустит себе в штаны. Ведь кем он, по сути, был? Чувствительным девственником, у которого от одного только массажа головы — от этих больших, сильных рук, которые могли буквально раздавить в кашицу его мозги, — стояло так, что до боли. — Блять, — прошипел Сугуру, непроизвольно дёргаясь вперёд. Его член от этого с силой проехал по щеке Сатору, оставляя мокрый след. — Ладно. Просто дай знать, если нужно будет остановиться. И, прежде чем Сатору успел бы сказать что-то вроде «кому ты это говоришь? Думаешь, я не справлюсь с одним членом, Сугуру?», в его раскрывшийся рот резко запихнули член. Годжо едва сумел спрятать зубы. Горло мгновенно сжалось — по шее заскользил пирсинг. Он тут же задохнулся, а глаза стали влажными; знакомое, приятное чувство подавленности окутало его с ног до головы, делая полностью безвольным. Совершенно бескостным. Он повис на собственных волосах, которые оставались в крепкой хватке Сугуру — тот отодвинул его голову, принимая вес так, словно Сатору был не более чем пушинкой, — а потом двинули вперёд, так и не дав сделать глотка воздуха. Член Сугуру был чертовски большим. Определённо больше, чем та игрушка. Мысли Сатору путались; перед глазами медленно появлялись чёрные точки. Он весь сжался, дрожа, пытаясь вдохнуть спасительного воздуха, но вместо этого во рту был только член; толстый, плотный, он заставлял мышцы шеи выпирать наружу, потому что его было слишком много. Когда Сугуру полностью высунул член, Сатору даже не успел сделать вдох — вместо него в горло снова ткнулась крупная головка, толстая, с мокрой щелью; она запечатала его рот намертво, потому что из-за спазмов пришлось замереть, не двигаясь и давясь-давясь-давясь до чужого основания, до того, чтобы нос утыкался в стриженные чёрные волосы, до этой колючей кожи, которая посылала дрожь. По подбородку потекла горячая слюна. А сверху Сатору слышал стоны; самые лучшие звуки в мире. Чистые, открытые, такие беспомощные и яркие, что было самым настоящим грехом пропускать их из-за собственного сердцебиения, отдававшего в ушах. Когда Сугуру полностью вытащил член и дал ему сделать глоток, Сатору на миг подумал, что попал на небеса. А в следующую секунду любые мысли напрочь испарились из головы, потому что он снова — он задыхался, и это было так, так — он весь сжался, а слёзы текли вниз по щекам, смешивались со слюной, а в низу живота было так жарко и горячо, и его всего лихорадило, а потом он весь снова сжался, а воздуха не было и — И внезапно его тело затряслось в оргазме. Перед глазами всё было чёрным. Сатору понял, что может дышать, преступно много времени спустя, когда рука Сугуру ласково гладила его щеку. Стояк Гето упирался ему в бок лица, мазал смазкой, слюной и спермой лоб, щеку, висок и волосы. Сатору потёрся об этот член; его пустая голова хотела этот член, не важно, где и как, просто — в нём, а там уже без разницы. — Тебе действительно это нравится, — медленно, с совершенно другой интонацией сказал Сугуру. Нога его лучшего друга — в белых носках, входивших в привычный комплект наряда с «годжо-кеса», — упёрлась в пах Сатору, где было влажно, мокро и очень, очень горячо. Годжо — заскулил, как какая-то собака. Его внезапно наполнил жгучий стыд, но всё, что он мог сделать, так это снова потереться о чужой член, словно прося милостыню. Словно говоря: дайте. Потому что он хотел. Чёрт побери, как же он хотел этот член — немедленно, прямо сейчас — он был ему нужен! Ладонь Сугуру пару раз хлопнула его по горячей щеке, прежде чем вернуться к волосам и повернуть бескостную голову обратно к текущей уретре. — Хочу кончить тебе в этот блядский рот, — тихо, но в то же время ошеломляюще громко сказал Сугуру. — Будь хорошим мальчиком, ладно? Сатору отчаянно закивал — в его голове и мысли не возникло бы воспротивиться. Как мог, он раскрыл рот, позволяя проникнуть в себя, позволяя душить себя, позволяя толкаться и двигать его телом, его головой, чувствуя в ответ дымку чего-то и погружаясь в это сильнее с каждым толчком, глубже с каждым ощущением тёплого металла на языке. Его горло сжалось вокруг члена Сугуру, когда тот сильнее натянул его на член, а потом двинулся вперёд и кончил. Сперма ударила где-то внизу в горле, мгновенно падая вниз, проглатываясь, всасываясь, когда весь Сатору сжался в ответ, совершенно себя не контролирующий. Отдалённо он слышал тяжёлое дыхание Сугуру где-то сверху; перед глазами в очередной раз за вечер расплывалась темнота. Он почти потерял сознание, когда Сугуру слегка пошатнулся и поспешил вытащить член, позволяя просто дышать. На мгновение Сатору показалось, что он увидел саму Вселенную — суть её Безграничность, всё и ничего одновременно, — а через секунду тёплые, заботливые руки убрали волосы со лба, и это было намного, намного лучше всего, что только могло быть.