Наследство

Когда Сугуру понимает, что он попал в ловушку, уже слишком поздно пытаться сбежать. Ему нужна одна лишь попытка, чтобы уйти, но её нет, потому что это потребовало бы слишком много усилий там, где не надо. Иногда внутри него есть странное чувство, странная потребность встать и уйти, потому что это не то, чего он хочет. Это не так он должен жить свою жизнь, даже если он уже однажды её прожил. Это не то, чего ему хотелось. Иногда Гето чувствует, как что-то внутри него медленно сгорает от подобных мыслей. Но потом Сатору оказывается рядом. Он всегда рядом, если честно, даже если и не постоянно, но: он пишет ему в течение дня, часто не требуя ответа; он каждую ночь приходит в квартиру, где теперь живёт и сам Сугуру; он спрашивает и слушает, он кивает и улыбается, подбадривая, он обнимает его, и они спят в одной кровати, обнимаясь всю ночь. Сугуру — ну, это не та жизнь, которую ему хотелось бы иметь. Потому что Сугуру до сих пор хочется избавить мир от всех этих жалких обезьян. Он мечтает о том, чтобы проснуться в один день и понять — те умерли от какой-то хвори, от которой могли бы пострадать только обезьяны, или что-то ещё, с быстрым смертельным исходом; и пусть эти мысли не постоянно на заднем фоне, они довольно частые, и это факт. Потому что, очевидно, это то, чего он хочет. Или что-то вроде этого. Проблема в том, что у него нет сил, чтобы начинать сначала. Нет сил, чтобы искать верных себе людей. Нет сил, чтобы собирать новые проклятия. Нет сил, чтобы снова идти против Сатору или его учеников, или против своих давних знакомых. В этом и была проблема, когда он проснулся. Сугуру был мёртв, а потом он не был; а все его начинания, все достижения остались где-то там, до того момента, как он ушёл за грань, а потом внезапно вернулся — и вроде многое осталось, и вроде он хочет продолжить, но сил для всего этого нет, и он понятия не имеет, что ему делать. Именно поэтому он хотел встать и уйти. Сказать — молча, не вслух, а между ними двумя — что-то вроде «извини, Сатору, но я ухожу; да, снова». Но Сатору его остановил. Заманил в ловушку, — как будто это не сам Гето сделал вид, словно совершенно не собирался уходить, — и теперь Сугуру остался в этой квартире, всё ещё думая о том, о чём он думал до смерти, но не имея сил, чтобы пойти и сделать всё это, потому что жизнь шла дальше — и он почему-то за ней совершенно не поспевал. Иногда Сугуру часами смотрит в стену, без всяких мыслей — или, наоборот, у него слишком много мыслей по этому поводу; и он даже не может сказать, по какому конкретно, просто то, что их слишком много, и это давит на него каким-то необъяснимым образом, вытесняя из тела. В первые разы Сатору пытался перенаправить его внимание на что-то другое. А теперь они просто… сидят вместе. Держатся за руки, касаются плечами или, например, кто-то кого-то обнимает. Кто кого — зависит от ситуации, но это не особо имеет значения. Молча, но вместе, и это — это хорошо? Это не помогает мгновенно унять все его… мысли, переживания, странное сочетание желаемого и нежелаемого, но Сатору рядом, и это — это хорошо. Он также никогда не требует, чтобы Сугуру выбросил всё это. Забыл об обезьянах, начал жизнь заново, стал стремится к чему-то другому. Сатору вообще его не подгоняет. Он даёт ему пространство. Безопасное пространство, без осуждения или каких-то слов, которые могли бы спровоцировать на что-то неясное, но явно болезненное для них обоих. В то же время они не игнорируют ну вот это всё. Просто — это часть их жизни. Что Сугуру — ну, он доставляет проблемы, и для Сатору вовсе не проблема посидеть с ним рядом, даже если таким образом они проводят большую часть дня, недели, месяца. Честно говоря, несмотря на огромное время, которое прошло, его мысли всё ещё путаются, и сам он совершенно не чувствует себя уверенно. Очень часто — он вообще ни в чём не уверен, кроме того, что Сатору рядом. Это тяжело. Иногда слишком тяжело, и он даже не может объяснить, почему вообще может быть тяжело, если, по сути, ничего не происходит и сам он не то чтобы хочет что-то сделать. Он хочет уйти; он не хочет уходить. Он хочет убить; он устал убивать и пытаться убить. Он хочет — он понятия не имеет, чего он хочет и как вообще до всего этого дошло. Сугуру путано объясняет всё это Сатору. Сатору вообще единственный человек, с которым он сейчас разговаривает и с которым вообще может говорить — потому что на других людей моральных сил у Сугуру пока что нет. Он предпочитает прятаться в квартире Годжо от всего мира и от других людей в частности, немножко мечтая взять и испариться в один миг, чтобы просто перестать здесь быть и доставлять проблемы. Даже если для самого Сатору он не проблема — Сугуру чувствует себя проблемой. — Ты не проблема, — говорит ему Сатору, не моргая. Сугуру приходится кивнуть, потому что он знает, он это знает, ему уже несколько десятков раз об этом сказали, но мысли всё равно возвращаются, чтобы идти по кругу, и он просто ничего не может с этим поделать. Годжо, к счастью, это тоже понимает и никогда не говорит об этом, не поднимает эту тему, потому что прямо сейчас для Сугуру это было бы тяжело и слишком неудобно. Некомфортно. А Сатору даёт ему чувство комфорта и безопасности, словно боится спугнуть. Он не совсем не прав. — Ты умер, — говорит ему Сатору. — Это как бы делает что-то с мозгом. А у тебя его вообще почти год не было. Как Сёко удалось вырастить ему этот орган с нуля обратно, Сугуру не знает. Он не хочет знать. — Да и до смерти здравомыслие оставляло желать лучшего, — хмыкают. Сугуру легко двигается телом, плечом касаясь плеча Сатору. Что-то вроде лёгкого толчка в качестве наказания, но это совсем не похоже на наказание или даже возмездие. — Ощущение, словно в голове всё перепуталось, — говорит он тихо. Некоторое время между ними висит тишина. Это уже не так напряжённо, как в самом начале; это, можно сказать, легкая тишина. — У тебя было такое? Что ты не мог долго разобраться, что происходит? Как будто всё не совсем реально? — спрашивает Сугуру, поворачиваясь так, чтобы видеть бледное лицо. Сатору смотрит на него. Это не слишком напряжённо, скорее задумчиво. — Я просто всегда хотел, чтобы ты был моим, — говорит ему мужчина. И это внезапно, но не совсем; и мило, и немного ужасно, потому что Сугуру почти десятилетие отрезал себя от Сатору; и он хочет извиниться, но он так ни разу и не сказал этого слова, потому что часть него противится этому. Потому что он не жалеет о том, что сделал, даже если сейчас он здесь и понятия не имеет, что делать. — Когда мы были молоды, я всегда думал, что мы будем вместе. Только ты и я. А потом ты ушёл и случилось всё это, но теперь мы вместе, разве нет? Сугуру немного нерешительно кладёт свою ладонь поверх руки Сатору. — Что-то вроде того, — говорит он эти слова, потому что какие-то другие означали бы полное согласие, которое он пока что не может из себя выдавить; или же полное несогласие, к которому не лежит ни душа, ни сердце, ни что-то ещё. Ему хочется сказать о том, что он как бы здесь, но — но мысленно Сугуру всё ещё возвращается ко всему этому, всё ещё продолжает думать, анализировать, хотеть всего того, чего хотел. Но об этом нет никакого смысла говорить вслух. Годжо уже и так всё знает. Сатору молча переплетает их пальцы вместе. Сжимает. Это тепло. Сугуру это кажется чем-то таким тёплым и в то же время сокрушительным — в том смысле, что это ошеломляюще, но неплохо, совсем не плохо, потому что ему это нравится, а ещё все плохие мысли в голове на мгновение исчезают безвозвратно. В последнее время это тоже происходит всё чаще и чаще. Сатору касается его в ответ — никогда нет никакого барьера Безграничности, но Сугуру также никогда об этом не спрашивает и спрашивать не собирается, — и позволяет касаться самого себя, явно искренне радуясь этому, явно желая этого. Он много целует; и всегда с удовольствием отвечает на поцелуй. Он гладит открытую кожу, иногда со страстью, а иногда просто с желанием коснуться именно кожи, словно изголодавшийся по такому типу прикосновений — и, скорее всего, так и есть, так что Сугуру совершенно не против просыпаться глубокой ночью от того, что кто-то трогает его волосы, или лицо, или руки, или даже ноги. Сугуру это нравится. То, как Сатору на него смотрит, то, как явно он его хочет, то, как они оба постепенно движутся к чему-то, что он пока не в силах объяснить, но отдалённой частью сознания прекрасно понимает. Они… они постепенно устанавливают новые отношения. Притираются гранями, узнают друг друга, приходят к молчаливым соглашениям навроде «я не убиваю обезьян», «я не прошу тебя делать то, что ты не хочешь» и «я люблю тебя», и «я хочу, чтобы ты был здесь» в ответ на «я хочу быть здесь». Они не говорили об этом, но, как бы, очевидно, что идёт какая-то планировка совместного будущего. Что они начнут жить вместе. Что будут в жизни друг друга. Что они найдут этот компромисс и наконец-то смогут быть вместе. Просто — просто ещё не совсем все грани притёрлись. Например, Сугуру пока что не хочет заниматься с Сатору проникающим сексом, тогда как Сатору, что становится очевиднее с каждым днём, всё сильнее хочет этого — как будто у него слишком уж ярое сексуальное неудовлетворение. Пока что сдерживаемое, но только пока что. Дрочка, минет, что угодно — ладно, хорошо. Анальный секс — нет, пока что, пожалуй, нет. Секс — это для Сугуру что-то слишком окончательное. Как поставить точку (ну, или весьма весомую запятую), потому что это такой жизненный этап, который только кажется незначительным. Как будто он до анального секса не сможет никуда уйти. Как будто после анального секса Сугуру не сможет встать и уйти. Это кажется глупым, но пока что он просто… откладывает это. Это удобно и не напряжённо. Для него, по крайней мере. Для Сатору явно нет. На самом деле весьма забавно наблюдать за тем, как тот с каждым днём становится всё более нетерпеливым и отчаянным. Ощущение, словно Годжо подсел на секс, как на наркоту какую-то, и теперь у него самая настоящая ломка, а Сугуру отказывает в такой необходимой дозе. Он в своей жизни видел много таких людей, не обязательно всё связанно с наркотиками. Даже он сам имеет сильную потребность поглощать проклятия, как бы ни был отвратителен их вкус. Но что бы кто-то так отчаянно хотел секса? «Это ж какой надо быть блядью, чтобы так сильно ломало?» — думает Сугуру, когда Сатору, буквально минуту тишины спустя, притирается к нему всем телом, обнимая и запирая внутри своих рук. Можно было бы подумать, что он таким образом держит его внутри, не собираясь отпускать, чтобы Гето никуда не ушёл. Но лёгкий вкус проклятой энергии говорит о возбуждении, о желании. Настолько сильном, что лёгкий стон куда-то в плечо Сугуру совершенно не удивляет. Возможно, ему просто нравится дразнить Сатору. Тот был так обижен в тот первый раз, когда Сугуру, слишком ошеломлённый после первого полноценного в жизни минета, отказался потрахаться буквально через минуту после того, как его член целиком взяли в рот. Он теперь даже как-то немного верит, что Сатору втиснет в себя его тридцать два сантиметра. Как-то. Сугуру самую малость интересно, что же такого у Годжо побывало в заднице. И — во рту. Этом блядском, розовом, мокром рту. Он притворно вздыхает, откидывая голову на чужое плечо. Сатору приподнимает голову, и они смотрят друг другу в глаза. Сугуру — приподняв бровь, так и спрашивая «серьёзно»? Сатору, чуть заломив брови: «Можно? Пожалуйста, можно? Так хочу потрахаться — сил моих больше нет!». Гето просто слегка презрительно смотрит в ответ, мол, держи себя в руках, Сатору. «Ах», — думает Сугуру, когда лицо Сатору становится, возможно, ещё более отчаянным, — «его так весело дразнить». Сатору всегда очень, очень весело дразнить. Он всегда так легко поддаётся на любые провокации.

***

«Думаешь, ты здесь главный?» — думает Сатору, раздражённо доставая из-под дивана фаллос. Тот — немного в пыли, но всё ещё такой же фиолетовый, просто какой-то погрустневший — кажется Сатору таким родным, что он, не сдерживаясь, обнимает игрушку, ласково поглаживая по головке, словно дорогую животинку какую-то. В его груди немного спадает напряжение. Вместо этого он возбуждённо трётся членом — пока ещё спрятанным в домашних штанах — о кровать, потому что сил больше нет сдерживаться! Он, чёрт побери, хочет потрахаться. И если Сугуру против — то, что ж, его упущение. Сатору трахнется на члене. А будет сам Сугуру рядом или нет — исключительно его, Сугуру, проблемы. Немного опустить штаны занимает меньше секунды времени. Он опасливо поглядывает на входную дверь, потому что Гето ушёл в душ, а сегодня ему мыть голову, а это значит, что есть только полчаса времени, за которое нужно успеть и растянуть себя, и попрыгать на этой игрушке вдоволь. Следующий шанс представится только через три дня. Когда Сугуру нужно будет снова мыть голову. В штанах неудобно, немного жарко, они откровенно мешают, но Годжо остаётся в них, потому что потом его очередь мыться. И вообще, что он скажет Сугуру, если тот освободится пораньше и зайдёт в комнату, когда Сатору окажется в очень, вот прям очень важном моменте? То есть — на члене, что выглядит, ну, почти на 90% копией члена самого Сугуру? Не говоря уже о том, что уж у кого-кого, а у Сатору этого члена и быть не должно? Потому что он должен был быть у какой-то ёбаной «капризной принцессы». Его рука едва находит банку смазки. В последнее время они с Сугуру слишком часто ей пользуются, и хоть Сатору всегда готов подавиться чужим хуем, прямо сейчас он не может не думать, раздражённо, о том, что времени мало, а нужная вещь так долго находится, затерявшись где-то под матрасом и каркасом кровати. Как она вообще там оказалась? А, плевать. Сатору сжимает губы, пропихивая руку под пояс; сразу вниз, к сжатому кольцу мышц, про которое уже так долго никто не вспоминал. Собственное прикосновение пальца немного жалит от чувствительности. Это действительно было так давно? Сатору, экономя время, пихает сразу два пальца. Они жгут — и кажутся большими, непривычными, как будто за прошедшее время мышцы совершенно утратили способность расслабляться и принимать то, что в них пихают, и это так, так несправедливо, потому что — а как он получит член Сугуру, если прямо сейчас даже его собственные пальцы отчего-то так сильно натягивают края обода, заставляя тот тянуться-тянуться-тянуться? Чёртов Сугуру, думает он. Это всё Гето виноват. Если бы они всё это время трахались, то Сатору не пришлось бы прямо сейчас так много времени тратить на такую простую подготовку — его дырка уже была бы растянута чужим хуем, раскрытая и не способная сомкнуться сразу после анального секса. Но вместо всего этого приходится, изогнув руку, влить побольше смазки на пальцы. Та холодная, немного неприятная, но он пропихивает три пальца побыстрее, не в силах ждать и откладывать. Ему нужно растянуть себя на восемь пальцев — и быстро. Сатору с огромным трудом пропихивает третий; где-то в груди него есть такое странное расстроенное чувство от того, что он не получает нужного удовольствия из-за спешки. На четвёртом пальце ему приходится остановиться, потому что, чёрт побери, у него теперь даже член не стоит. «Чёртов Сугуру», — проклинает он лучшего друга, пряча фиолетовый хуй обратно на место. Это всё его, Гето, вина.

***

Сугуру находит его совершенно случайно. Он определённо не искал что-то в комнате Сатору. Хотя бы потому что теперь это их общая комната; потому что Сугуру там живёт; и потому что ни у кого из них нет никаких причин прятать что-либо от другого. Так что, нет, он не искал какие-то подозрительные вещи. Тем не менее, он их нашёл. И всё бы ничего. Да только вещь оказывается весьма знакомой. Очень, очень знакомой, учитывая тот факт, что она выглядит буквально точной копией его собственного члена. Его рука хватает фалос за основание, чуть выше яиц; он вытягивает его из-под кровати, видя, как на стволе отпечатались отпечатки Сатору в пыли. «Твою мать», — думает Сугуру, замерев на какое-то долгое, весьма абстрактное время. Почему там отпечатки пальцев Сатору? Нет, что гораздо более важно: почему он под кроватью Сатору? Пыльный. Но — под кроватью Годжо Сатору! Пальцами он медленно поворачивает игрушку, просто чтобы убедиться, но — надпись, выполненная его почерком, весьма очевидна и не может быть ничем иным, кроме как даром. Моей капризной принцессе. Потому что вот этот резиновый хуй — он и есть подарок, специально подписанный именно таким образом, чтобы немного подразнить. — Это моё! Сугуру вздрагивает и случайно отпускает хуй из рук. Он тут же пытается поймать его обратно, вот только сбоку оказывается Сатору, который, пихаясь вперёд, двигает его в сторону, чтобы схватить фалоимитатор за головку. Гето сглатывает и поднимает взгляд к голубым, возмущённым глазам. — Что? — вопрос вылетает сам собой. — Что? — Что? — Что — что? Они оба неловко замолкают. — Это… — Сугуру взмахом руки указывает на фиолетовый хуй. — Мой. — Это моё, — говорит Сатору таким тоном, словно готов прямо сейчас устроить битву насмерть за искусственный член. Сугуру, честно говоря, не уверен, что это неправда. В последнее время у Годжо действительно немного мозги набекрень — из-за сексуальной неудовлетворённости, поди. Но чтобы настолько всё плохо было? Об этом Гето даже подумать не мог. — Он мой, — говорит Сугуру более веским тоном, после чего наконец-то встаёт с пола, выпрямляясь. — Когда ты умер, он стал моим — и теперь он мой! — говорит ему Сатору, тоже вставая и оказываясь на пару сантиметров выше. Как же это бесит. Этот его рост, который всего на пару сантиметров больше, который в обычной жизни совершенно не заметен, но в подобные моменты оказывает такой большой вес. Бровь Гето дёргается от раздражения — а в следующую секунду ему приходит в голову, что, ну… Что Сатору использовал его… … Хуй. Он использовал его по назначению. Пока — пока Сугуру был вроде как мёртв? И всякое раздражение вмиг пропадает без следа. Сугуру открывает рот, собираясь что-то сказать, но потом закрывает его обратно, потому что сказать, в сущности, нечего. Что вообще можно сказать своему лучшему другу, который украл у вас фалоимитатор, сделанный практически точной копией вашего собственного члена, и, пока вы были мертвы, наверняка скакали на нём ночи напролёт? И не только ведь скакали… И ведь точно. Как-то слишком легко и просто Сатору научился делать минеты. И — Сугуру, конечно, не хочется показаться слишком самодовольным, но члены с таким размером, как у него, встречаются далеко не у каждого сотого. Или даже тысячного человека. А никаких других игрушек у Сатору под кроватью явно нет. И нигде в других местах тоже нет. Невольно он смотрит на Годжо совершенно новым взглядом. Смотрит на этого человека, впитывает его — всего — как будто только сейчас он открыл глаза и внезапно понял, что это не тот Сатору шестнадцати лет, а взрослый мужчина. Взрослый мужчина, но, увы, всё с теми же мозгами. Которые, увы, всё такие же… ну, немного придурковатые. — Хорошо, — внезапно даже для себя сказал Сугуру. — Хочешь — забирай себе. Мне они всё равно уже не нужны. Сказал и, улыбаясь из-за чужого растерянного лица, спокойно вышел из комнаты, уже даже не помня, зачем, собственно, пришёл сюда.