Третья Луна Тамриэля (часть вторая).

Счастливая улыбка с лица Гийома Демари стала медленно сползать, сменяясь печалью. — Вот тебе раз, — наконец произнёс он, — я всю жизнь знал о том, что у меня есть дочь. И теперь она сама меня находит… А ведь я и не пытался найти её. — Вас выгнали, — сказала я, — что ещё Вы могли сделать, кроме как уйти? — Да. Уйти. Всё, на что хватило у меня духу. Просто уйти и оставить единственную женщину, которую я любил. Снова. Мне никто больше никогда не был нужен, кроме Адури. Когда я вернулся в Сиродил, я понял, что если не она, то никто. — Он удручённо вздохнул, но вдруг с надеждой спросил. — Адури… как она? Она обо мне хоть раз вспоминала? — Она умерла, — сказала я, как-то слишком спокойно, — погибла вместе со своей семьёй во время Кризиса Обливиона. Гийом удручённо замолк, опустив голову. Простояв так с минуту, он вздохнул. — Кризис Обливиона не щадил никого, — сказал он тихо, — ни старых, ни молодых. Мне очень жаль, что так вышло… Надеюсь, хотя бы в Этериусе она простит меня. — Гийом поднял глаза, полные скорбной печали. — Ты, надеюсь, тоже меня простишь. Его слова меня смутили, но тронули. Я не знала, что сказать ему на это. А сам Гийом молчал, глаза его покраснели. Я почему-то начала рассматривать лицо. Много мелких морщинок его усыпало. Моя мать в памяти была очень молодой, только очень усталой. Эльфы долго сохраняют молодость. Но она была так побита жизнью, что в ней не оставалось никакого эльфийского шарма. Только уныние. То же уныние я видела и на лице этого человека. Что у него в жизни было? Чувство вины, пустота от неоправданных надежд, а также осознанное одиночество, вероятно, повлекшее за собой грубость. Однако, пока что, я не ощущала на себе его какую-то злобу. Скорее мне было его безмерно жаль. Казалось, что он сполна наказал себя сам, а мне его винить уже и не в чем. — Простить, — спросила я, подняв брови, — за что? За то, что тот, кого я считала отцом, был ко мне жесток? И жесток был к моей матери… и ко всем. Вашей вины тут нет. Это вина семьи Адури, которая выгнала её на улицу. Это вина её брата — мерзкого обманщика, который всегда искал лишь выгоду для себя и не более. Это вина самой Адури, которая вместо того, чтобы взять свою жизнь в свои руки, поплыла по течению и попала в такой ад, который врагу не пожелаешь. Может быть, вы могли ей помочь… если бы она попросила. Если бы она забыла о своей гордости и дала бы себе шанс на нормальную жизнь. Но она не понимала… даже тогда не понимала, как ошибается. И никто бы не помог ей понять. Вашей вины нет в том, что вам не позволили быть вместе. Если отец моей матери был настолько жесток, для меня не удивителен его поступок. Как собака на сене. Ни жизни дочери не дал, ни свободы. Это бесчеловечно. Но это не Ваша вина. Мать ненавидела меня из-за Вас, но это только её боль, которую она не имела права на меня выплёскивать… Её незавершённое дело с Вами таковым и останется. А то, что Вы не решились лезть в жизнь женщины, прогнавшей Вас… не делает Вас монстром. Слабым, возможно, но не мне Вас судить за это. Прошло слишком много лет. Сделанного не воротишь. Не о чем судачить. Вышло, как вышло. Мне не за что Вас прощать. Мне Вас жаль. Как и Адури. Сомневаюсь, что хоть кто-то из вас заслужил такие мучения. Смерти она точно не заслужила. А я… лишь хотела узнать, кто Вы. Больше мне ничего не нужно. Он слушал меня очень серьёзно и проникновенно. Его покрасневшие глаза, казалось, заболели от тоски. Мне стало тяжело говорить, смотря ему в лицо, и я опустила голову. Возникла мысль, что теперь можно и уйти. Теперь сказать больше нечего. — Я узнала, что хотела. И Вы меня не прогнали. Значит, день можно считать удачным. — Нервно усмехнувшись, я вздохнула. — Простите за беспокойство, понимаю, какое неудобство доставляю своим появлением и какие неприятные чувства у Вас вызываю. Мне больше нечего у Вас спросить, так что, поспешу освободить Вас от своего присутствия, ибо ни на что не претендую… — Что ты, — сказал Гийом, — я даже не надеялся… что когда-либо ещё смогу увидеть тебя… Я помню маленькую девочку, которая смотрела на меня этими большими рубиновыми глазками, так напугано и непонимающе. Также ты смотришь сейчас. Не бойся меня, пожалуйста… Думаю, нам стоило бы начать знакомство с положительной ноты. Мира, я счастлив тебя видеть. Лицо зрелого мужчины озарилось улыбкой, но по щекам скатились слёзы, при этом телом он был неподвижен, стоял передо мной в солдатской стойке, словно застыл так. Мне стало не по себе, образ, нарисованный мне другими, о злобном и грубом солдафоне, никак не ложился на то, что я видела перед собой. Круглолицего пухлогубого дяденьку с круглым носом, который улыбался так счастливо, и плакал так открыто, что меня тронуло это до глубины души. Я ощутила, как режет в глазах, и слезы сами покатились по щекам бесконтрольно, а улыбка не давала возможности себя сдержать. — Мне говорили, что Вы грубый, — сказала я, сквозь слёзы, — говорили, что у Вас сложный характер. — Правда? — Гийом приглушённо посмеялся. — Так обо мне говорят? Что ж. Заслужил. — Его лицо медленно приобрело серьёзность. — Не обессудь, служба обязывает быть строгим. Но оправдываться не буду, я и правда зачастую бесцеремонный с подчинёнными. — Круглый лоб мужчины сморщился. — Жизнь меня научила: либо ты крепок, как грязекраб и никто к тебе не сунется, либо твоя шея — седло для окружающих. Но грубость моя, порой, границы переходит, мне это известно. К-хм. Я, кажется, что-то сказал о Клинках? А ты как раз из них… — Была. Хм, конечно, мастер говорил, что Клинками становятся навсегда, однако, из ордена я ушла. — Вот как. — Гийом понимающе кивнул. — Клинки сейчас потеряли смысл своего существования. В чём-то я могу им посочувствовать. — Тут он глянул на меня очень серьёзно и очень вдумчиво всматривался в моё лицо. — Возможно, это покажется странным… Но… Неужели это тебя я видел с Мартином тогда во дворце? Я кротко кивнула. Гийом ошарашено округлил глаза. Я поняла, что для него вся моя личность составляет один большой феномен, который ему предстояло познать, но пока всё это в его голове ещё не укладывалось. — Я видел тебя со спины, — сказал задумчиво Демари, — ты стояла рядом с наследником, я и не придал значения твоей фигуре, не обратил на тебя внимание. Лишь помню, подумал: удивительно, что в Клинки приняли данмера… Но потом… — Потом было уже не до того, — согласилась я, — да, нападение даэдра, врата, Мерунес… Дракон. Я Видела Аватара Акатоша в непосредственной близости, собственными глазами наблюдая, как Мартин в него обращается… — Так, то, что ты и есть Защитница Сиродила, это правда? — Абсолютная. Гийом замолк. На его лице сначала было изумление, а потом оно сменилось уважением, даже гордостью. — Моя дочь — Защитница Сиродила, — сказал он воодушевлённо, — не мог даже представить, что когда-нибудь такое услышу. Это потрясающе, во имя Девяти! Я очень хотел бы узнать, как ты это пережила, что с тобой было… Прошу тебя, поведай мне свою историю. — Это очень долго рассказывать, — усмехнулась я, — но, если Вы тоже о себе побольше расскажете, буду рада. — Непременно, Мира… Обязательно. Гийом усадил меня в кресло, а сам сел напротив, внимательно меня слушая. Я не стала рассказывать много, кое-что из моей биографии совершенно не обязательно знать отцу — стражу порядка. Но о встрече с Императором Уриэлем рассказать пришлось. На вопрос: «А как ты оказалась в темнице?» — я растеряно ответила: «Не знаю. Я не помню. Я вообще не помню, как попала в Сиродил из Морровинда.» Это единственное, что я смогла сказать. Но Гийом на этом внимания не заострил. Он расспрашивал о встрече с Императором и о его наследнике, о чём вспоминать мне было приятно. Попутно пришлось и про Кризис Обливиона рассказать. Гийом очень внимательно и серьёзно слушал мои рассказы о проникновении в Сигильские Крепости. — И тебе не было страшно, — спросил вдруг он, смотря на меня изумлённо, — ты такая отважная… — Было, — сказала я, — особенно поначалу. Я всегда боялась погибнуть. Но я не стану говорить, что у меня не было выбора. Трусливо поджать хвост и слинять я могла всегда. Но не стала. Сначала потому, что надеялась жертвой искупить ошибки. Потом потому, что знала — выбора нет у людей, которых нужно защитить. А потом… Потом это стало личной борьбой. Даэдра посягнули на то, что дорого было мне, а я не собиралась спускать это. — Невероятно. — Гийом замолк, взгляд его был восхищённым. — Я был в Бруме в прошлом году, сопровождал Окато с инспекцией, видел ту статую, в честь Защитника… Она на тебя не похожа. — Знаю, — усмехнулась я, — мне тоже так показалось. Слишком величественная для меня. Но, пускай так. Лучше пусть будет непохожей на меня, нежели меня бы узнавал каждый прохожий. Гийом согласно покивал, отметив мою скромность. Он, в свою очередь, тоже рассказал о том, как пережил Кризис Обливиона сам: — Мы защищали Имперский Город. Вокруг столицы врата не открывались особо. Полагаю, у даэдра тоже были ограниченные ресурсы в этом плане… Они не могли открывать Великие врата на каждом углу. Но силы Легиона истощили знатно. Разрушен был не только Кватч. Многие деревни стёрты с Лица Тамриэля. В столице какое-то время всё было спокойно. А потом за стенами, у прибрежного пригорода, открылись врата. За мной закреплена лишь защита Дворца, однако, я получал информацию о том, как обстоят дела на потустороннем фронте. Командиру городской стражи позже подсказали, как закрыть врата, это стража и сделала. С потерями, разумеется. Самый пик смертей, конечно, пришёл на момент вторжения самого Мерунеса. Я был во Дворце. Увидел Мартина своими глазами и тогда подумал о том, как он похож на Уриэля. — Гийом усмехнулся. — Возможно, поэтому я не обратил внимание на сопровождавших его Клинков. Вторжение даэдра началось так быстро… Все заметались… Я собрал стражу во дворе, намериваясь выставить защитное построение, но первая же волна даэдра смела нас, нового Императора из поля зрения я уже потерял, но мы должны были защищать и Канцлера. Меня и нескольких моих ребят отрезало от остальных толпой рогатых латников. Дальше мы бились насмерть. Всё это воспоминание сейчас для меня выглядит как один сумбурный комок из огня, крови, смерти… Я был ранен, оглушён, и всё же пытался биться до конца. Был уверен, что умру. Я один выжил, вокруг были трупы дремор и моих ребят. По небу раскатился небывалый гром, но тут я понял — это не гром, это рёв. Из-за стены показался гигантский четырехрукий монстр. Я опешил, поднялся, как мог поплёлся вперёд… Наверное, мне должно было быть страшно. Любому было бы. Но тогда я думал, что уже почти мёртв, терять мне нечего, а продолжить битву до последнего вздоха я обязан. Добравшись до ворот, я увидел, как Мерунес Дагон во плоти штурмует Храм Единого, проломляя купол. И вдруг небо озарил свет, сначала мне показалось, что это солнце пробилось, но тут из обломков пантеона поднялся дракон. Как нарекли его позже — Аватар Акатоша. Он изгнал Мерунеса… Я это видел и не мог поверить собственным глазам. Любой бы уверовал в божественную силу, видя это зрелище. С той поры я стал пытаться молиться… хотя раньше к богам относился скептически. Услышав его рассказ, я будто снова вернулась в тот день — трагичный для Империи и уничтоживший меня. Зная, как всё это выглядело со стороны Гийома Демари — как стражника, как война, участвовавшего в битвах, я в очередной раз убедилась, что Кризис Обливиона ударил по каждому, абсолютно и исключительно по каждому жителю Тамриэля, непосредственно. Это позволило мне только утвердиться в том, что когда-то сделала правильный выбор, начав бороться, а не сбежав. Ведь сбежать я не смогла бы. Мы долго говорили о Кризисе Обливиона. Возможно слишком долго, но достаточно, чтобы понять, через что оба прошли. Я рассказала, что, уйдя от Клинков, подалась в наёмники, сражалась на Арене. О теневой стороне моей, о Гильдии Воров, и уж тем более о Тёмном Братстве, я не сказала ни слова. Но поведала, что живу в Чейдинхоле и планирую поступать на обучение в Институт Волшебства, чему Гийом очень порадовался. «Мне магия никогда не давалась, — сказал он скромно, — а вот эльфами всегда восхищался. Для вас магия — хлеб насущный. Это прекрасно.» Услышать это от него мне было невероятно приятно. Как и весь разговор с ним. Он был ко мне очень добор и очень со мною вежлив. — Знаешь, я должен извиниться, — кротко произнёс Демари, — за то, что сказал о Клинках… За то, что ты это услышала. — Я не сержусь на Вас, — заверила я, — всё в порядке. — Это хорошо. — Он облегчённо вздохнул. — на самом деле я очень восхищаюсь тобой. Ты стала такой чудесной… Сама выбрала свой путь, сама его прошла… Это достойно самого высшего уважения. И, конечно, нет вины, ни твоей, ни Клинков в том, что получилось так, а не иначе. Мифический Рассвет признали самым крупным организованным приступным сообществом в истории Третьей Эры. Они планировали это очень долго, убийство Императора и его семьи, боюсь, было неизбежным. А Мартин… Эта жертва не забудется в веках. Пожалуй, своей причастностью к этому великому событию тебе можно гордиться. — Я горжусь. Вы правы. Наша беседа затянулась до самого вечера. Мы оба опомнились, как только в окно забил оранжевый свет. Я подумала о том, что после заката Винсент будет ждать меня с рассказом о том, как прошла встреча. Заметив, как я смотрю в окно, Гийом Демари хрипло засмеялся и смущённо спросил: — Уже торопишься? Действительно. Мы с тобой весь день проговорили. — Ах, нет, не тороплюсь, — сказала я, вздрогнув, — мне приятно говорить с Вами. — Мира… — Гийом немного стушевался, подбирая слова, от неловкости даже покраснел, я увидела, как у мужчины ярко загорелись уши. — Я знаю, что для тебя совершенно чужой человек, — сказал он неуверенно, — знаю, что, скорее всего, никогда бы не смог сгладить между нами эту пропасть… в которую провалилось всё то отеческое, что мог бы я дать тебе, будь настоящим отцом… И всё же я хочу попросить тебя кое о чём, если это не будет выглядеть странно. — О чём угодно, — сказала я, улыбнувшись, — просите, я слушаю. — Могу ли я рассчитывать на то, что ты будешь хоть иногда навещать меня, быть может, писать мне письма из Чейдинхола, или… зайдёшь разок другой между занятиями, когда начнёшь учиться? Я знаю, что слишком многое потеряно. Я не жду большого интереса такой как ты, к такой персоне, как я. Старый брюзжащий жестяной графин, в пыльной комнате. — Он усмехнулся. — Не думаю, что общение со мной так уж интересно юной перспективной путешественнице. И всё же, прошу, окажи мне такую любезность. Если я получил такой подарок от судьбы — узнать, что у меня есть дочь, то я хотел бы и дальше знать о её судьбе. Голос Гийома дрожал, при этом он продолжал краснеть. Я улыбнулась, подумав о том, что скорее всего он чувствует, как горят его уши. — Когда шла сюда, — сказала я мягко, — не рассчитывала даже на то, что Вы меня выслушаете. Боялась, что Вы прогоните меня. Слух о Вашем сложном характере тоже подбавил мне сомнений. И всё же я решилась на разговор с Вами. И Вы слушали. И говорили. И это ли не ценно? О том, что муж моей матери не был мне отцом я узнала меньше года назад. И с тех пор думала об этом. Найдя Вас, я словно закрыла вопрос, касаемый моей семьи. Тот, кого я считала отцом — мёртв. Мать тоже. Дядя… его голову отдали страже за вознаграждение. Туда ему и дорога. А Вы, пожалуй, единственный, кто пока что меня не разочаровал и не предал… А по сему я готова дать Вам эту возможность — знать обо мне больше. Мне самой хотелось бы больше знать о Вас, господин Демари. — Это чудесно, — произнёс Гийом, расплываясь в улыбке, в глазах его снова заблестели слёзы, — я так счастлив слышать это. Мира, я не прошу звать меня отцом. Но, быть может, тебе станет проще, если ты начнёшь обращаться ко мне на «ты» и по имени. Во всяком случае, мне так точно будет легче. — Вот как, — я тоже улыбнулась, — это можно. Спасибо, Гийом. Я очень рада с тобой познакомиться. Командир стражи так расчувствовался, что, не выдержав сантиментов, попросил разрешения обнять меня. Я позволила. Он обнял меня странно, как будто не особо умел это делать. Неловко, топорно, но как смог. Солдатская выдержка из него никуда не девалась, движения мужчины были слегка деревянными. Но это уже было для меня превосходством всех ожиданий. Я чувствовала, как сердце в груди трепещет, словно вот-вот вырвется. В момент объятий я ненароком коснулась его руки. Пальцы его были холодными, как и мои, почти ледяными. Эта маленькая деталь вдруг так сильно меня порадовала. Стало казаться, что иначе и быть не могло. Мы ещё на какое-то время задержались с нашей беседой. Тем временем сгустились сумерки, стемнело. Гийом предложил прогуляться по городу, заодно проводить меня, я согласилась. Вдвоём мы прошлись мимо дворца, а затем вышли в Храмовый Район. Дракон величественно возвышался над городом. Эту застывшую позу народ называл победным кличем. А мне всегда казалось это плачем. Когда я сидела у ног Дракона, роняя слёзы на камень, мне чудилось, что Дракон рыдает вместе со мной. Сейчас уже таких ассоциаций не возникало, однако Дракон всё же виделся мне скорее печальным, чем торжествующим. Я и Гийом молча посмотрели на развалены Храма Единого, внутри которого горело множество свечей. — Весной его будут реконструировать, — сказал он, — только без крыши. Стены храма возведут вокруг Дракона, а вместо входа оставят арку. — Ты слышал это от Окато? — Да. Я порою бываю на собраниях Совета. Многое слышу. Так, например узнал, что и Кватч с весны постараются начать восстанавливать. — Только с весны? Хм. Можно было и раньше. — Можно. — Гийом пожал плечами. — Не всё сразу. За годы службы я понял очень многое об управлении Империей. Любая задача, даже поставленная и утверждённая, раскачивается очень медленно. Тем и страшнее для нас выглядит Кризис Обливиона, который начался неожиданно, быстро распространился и в одночасье завершился, оставив после себя небывалые разрушения, точно ураган. — Не поспоришь. Я согласно кивнула. Мне было действительно понятно, почему так происходит. Хотя и хотелось бы, чтобы было всё лучше, но получается, как можется. Однако, всё-таки, Совет Старейшин не собирался пускать всё на самотёк, а это значило, что у Империи ещё есть шанс восстановиться. Вдруг я увидела дальше по улице знакомую фигуру в плаще. «Похоже Винсент пошёл меня встречать, — подумала я, улыбнувшись, — или он волновался.» Заметив, что я смотрю на идущего навстречу человека в чёрном, Гийом спросил: — Ты его знаешь? — Да, — ответила я, — сейчас познакомлю. Винсент приблизился и очень учтиво поклонился имперскому офицеру. Я представила их друг другу. Гийом, поняв, что меня больше не нужно провожать, собрался возвращаться в Бастион. — Это была приятная беседа, Гийом, — сказала я, прощаясь, — рада была с тобой наконец встретиться. — Надеюсь, — ответил он, — встреча не последняя. Я очень рад узнать тебя. Береги себя, Мира. А я… Помолюсь за твою маму при случае. — Спасибо. Будь здоров. Ещё свидимся. Гийом Демари мягко похлопал меня по плечу, а затем ушёл восвояси. Я чувствовала себя хорошо, после такого общения, хотя в груди всё ещё немного сжимало сердце. Винсент взял меня за руку, его чуть тёплые пальцы были всё же потеплее моих, побелевших от волнения, и мы медленно пошли в сторону порта. — Ну что, Луна моя, — спросил Винсент, — встреча, я вижу, удалась. — Ещё бы, — ответила я, — более чем. Не ждала, что будет так, но я рада. Гийом попросил ему писать письма. С радостью буду это делать, хотя бы раз в месяц. И навестить зайду. — Чудесно. Я рад за тебя. — Я тут подумала… Винни, я ведь планирую поступить в Институт Волшебства, ты ведь не будешь против? — Почему я должен быть против? — Винсент изумлённо вскинул брови. — Но ведь, мне придётся жить в столице… Тар-Мина говорила, что Институт предоставляет общежитие, но ведь тебя вряд ли туда пустят. — Ничего. Что-нибудь придумаем. Может, я тоже вступил бы в Гильдию на правах мастера алхимии. Слышал, что преподавателей этой дисциплины у Гильдии Магов не хватает. — Хах, забавно, на секунду представила, как ты ведёшь у меня лекцию. — Было бы занятно, — усмехнулся Винсент, — во всяком случае я точно не собираюсь мешать тебе учиться. Только рад буду и готов тебе помочь, что бы не случилось. — Это лучшее, что я могу услышать, Винни. Теперь я готова была вернуться домой. С лёгким сердцем я попрощалась с гильдейскими друзьями, и мы с Винсентом отправились в Чейдинхол. Я ощущала, что жизнь моя становится всё лучше. Вдруг в темноте я разглядела маленькие снежинки, которые скромно опускались вниз, пропадая у земли. Одна упала мне на нос и тут же растаяла. Так я поняла, что мне уже исполнилось двадцать пять.