Белоснежка

«Куда мы так бежим, а? — нетерпеливо спрашивает Белоснежка, пока я как сумасшедший несусь по расчищенным улицам. — Придурок, ты же потом из-за мозолей ходить не сможешь!» —Мне плевать. — шёпотом отрезаю я, хватая ртом холодный воздух. — Я обязан увидеть Гришу, пока… «Понял, ни слова больше!» С новыми силами и глубоким вдохом я пробегаю ещё одну улицу. Поскальзываюсь, но вовремя успеваю подставить руку из-за чего удачно вписываюсь в поворот и продолжаю бежать до острого жжения в лёгких. Яркое солнце ослепляет, будто бы специально. Пару раз меня с возмущенным сигналом чуть не сбивает машина: я не замечаю ни светофоров, ни пешеходную дорожку, ни людей, недовольно оборачивающихся каждый раз, когда я задеваю их сумки. В Бурелом я врываюсь мокрый от пота с бешеной одышкой. Упираюсь руками в бедра, жадно хватая носом холодный воздух и сухо кашляя. Горло раздирает, ноги ноют, голова кружится, в глазах темнеет. Я падаю на колени, но тут же поднимаюсь и заставляю себя идти. Пусть медленно, пусть согнувшись пополам, пусть держась за бок, который разрывается от острой боли, пусть без куртки, пусть в отвратительной обуви. На счету сейчас каждая минута. До Бурелома не доходит солнечный свет: над ним висит зловещая, тяжёлая туча, грозящая извергнуть из себя свирепую вьюгу в любую минуту. Боль отпускает около подъезда, и на второй этаж я взлетаю с неземной скоростью. Дергаю дверь, заперто. Недолго думая возвращаюсь на улицу и залажу в квартиру привычным способом: по заржавевшей пожарной лестнице. —Гриша! Несколько нервных шагов по пустым комнатам. Тысяча морганий в секунду и столько же судорожных поворотов головой. Проверяю его присутсвие на пятом, но там тоже мертвая тишина: ни Марии, ни Дрозда, ни Гриши. Возвращаюсь на второй. Переобуваюсь в первые попавшиеся кроссовки и проверяю наличие ножа в кармане новых брюк. Поразительно, как он там оказался. —Твоих рук дело? —Ты был в жуткой прострации, поэтому действовал я. — отзывается Белоснежка, резко открывая скрипучие полки. — Блять надо было и телефон взять. Сейчас было бы в разы проще. —Думаешь, Гриша все ещё у Матвея? —Я не знаю. — он продолжает хлопать полками, явно что-то выискивая и параллельно закасывая рукава рубашки. — Я блять нервничаю! —Давай сядем и спокойно все обдумаем. —У нас блять нет времени спокойно все обдумывать! — Белоснежка крепко сжимает мое запястье. — Нам надо действовать. Прямо сейчас, понимаешь? Я послушно киваю. —Я слушаю. —Где пистолет? Помнишь? —Гриша прячет его под кроватью. Я срываюсь в комнату. Падаю на живот совершенно не заботясь о белой рубашке и пытаюсь нащупать пальцами холодную сталь сквозь толстый слой пыли и мусора. Чихаю, с ужасным осознанием, что под кроватью пусто. —Блять. —Нету? —Нету. — поднимаюсь и пару секунд напряжённо смотрю в зеркало. — Думаешь, он пошёл туда в одиночку? —Есть только один способ это выяснить. Я узнаю эту безумную ухмылку по ту сторону стекла, эти спутанные волосы и это худощавое лицо, в совершенно несвойственной одежде порядочного гражданина Солнечной Столицы, которую так и хочется разорвать на кусочки, чтобы и близко не быть похожим на этих зажравшихся лицемеров. Я игнорирую тот факт, что был таким же. Но та жизнь давно в прошлом, а прошлое на то и прошлое, чтобы не существовать в настоящем. Судорожно нащупываю металлическую рукоятку складного ножа в кармане деловых брюк, касаюсь заживающих ран на запястьях, синих засосов на шее, искусанных губ…. Вот он настоящий я. Вот мой дом. Вот этот маленький мир я должен уберечь любой ценой. С Гришей. Вместе.

***

Мне не страшно, потому что когда-то я пообещал Грише ничего не бояться. Мне не страшно, но мысль о том, что я подоспею слишком поздно запускает такой бешеный всплеск адреналина по венам, что я сам не понимаю, как оказываюсь на пожарной лестнице под окном самого наркоизобильного места в Буреломе. Я в Гнилом месте и я собираюсь разбить окно, как только ситуация выйдет из под контроля, то есть через несколько секунд, растянувшихся в мучительную вечность. Уверен ли я, что Гриша именно там? Да. Почему? Чувствую. Замах. Резкий удар молотком, который я прихватил специально для этой цели. Звон стекла, который останавливает драку и даёт мне возможность врезать этим самым молотком по круглой голове громилы, уже замахнувшегося на Гришу. С болезненным стоном его тушка валится на пол, загромождая и без того тесную кухню. Я продолжаю безжалостно расквашивать его череп, пока не слышу противное чавканье содержимого и не вижу выкатившихся глаз. За это время Гриша с лёгкостью добивает остальных наркоманов и вот, наступает момент, когда наши взгляды встречаются. Окровавленный молоток выскальзывает из таких же окровавленных рук. В два шага я оказываюсь рядом с Гришей и, ничего не говоря, жадно впиваюсь в горячие губы, схватив ладонями его щеки. —Я остаюсь. —Что? —Я остаюсь с тобой. — решительно говорю я, смотря в его недоуменные глаза. Начинаю так взволнованно тараторить, будто где-то висит таймер с отсчетом до конца света. — Я был таким конченным идиотом. Я многого не понимал. Мне нужно столько тебе сказать, что… —Что выяснять свои отношения здесь было вашим самым идиотским решением. Внутри все обрывается, когда мы понимаем, кто держит нас под дулом пистолета. Я чувствую, как дрожат Гришины пальцы и как напряжено его лицо, но тем не менее он делает шаг, чтобы закрыть меня собой. Крот горько усмехается. —Серьёзно? Столько лет бегать от меня, чтобы вот так просто шагнуть на добровольную смерть? Во рту предательски пересыхает и с бешеным биением сердца я впиваюсь в гришино запястье, мысленно умоляя его не делать глупостей. Но создается такое чувство, что он резко перестал бояться смерти и решил поиздеваться над ней с фирменной ухмылкой. —Просто выстрелишь? Слишком просто для такого психа, как ты. —Признаюсь, ещё вчера я под диким кайфом думал, как изощренно буду вырезать вам глаза, но это уже не имеет смысла. Крот не выглядит так ужасно, как я успел себе его нарисовать. Сейчас он больше похож на заработавшегося мужчину, который в свои тридцать пять понял, что жить дальше бессмысленно. Впалые глаза, облысевшая голова и расширенные зрачки, изучающие нас со странным подозрительным сочувствием. Я начинаю сомневаться, что именно этот человек – тот, кого боится весь Бурелом. Единственное, что внушает страх – заряженный пистолет в его руках, но будто бы у Гриши уже есть план, как избежать выстрела. Он молчит, Крот продолжает говорить с безумной улыбкой. —Держать Дрозда и Белоснежку под прицелом… никто бы не поверил, не покажи я ваши трупы, но это уже никому не надо. Никому. —Пояснишь? —А вы не знаете? Гриша хмурится и на его лице идет усердная борьба напряжения и любопытства. —Сейчас Бурелом живет свои последние часы, как и все его авторитеты. — он опускает пистолет и подходит ближе, протянув Грише руку. — Быть твоим страхом было для меня большим испытанием: я знал, что когда-нибудь ты окрепнешь и явишься с местью. Ещё вчера она была бы кстати, сейчас же слишком поздно. Пока Гриша пытается понять, хитрый ход это или искренняя речь, Крот переключает свое внимание на меня. —Тот, кого ты полоснул ножом по лицу, умер от страха, что в один день ты явишься ещё раз. Он свёл счёты с жизнью. Мы продолжаем молчать. Крот медленно отходит назад и перезаряжает пистолет. Гриша снова напрягается и закрывает меня спиной. —Я придумал для вас самую лучшую пытку, — торжествует Крот, поднимая пистолет с обреченной улыбкой, — и это не смерть. Смерть сегодня – освобождение для таких как мы. Настоящая пытка начнется тогда, когда они придут сюда и будут вылавливать всех до единого и рушить, рушить и рушить… поквитаемся на том свете, Гриша! До встречи! Он приставляет пистолет к виску и спускает курок. Безжизненное тело с глухим звуком падает на пол.

***

Через разбитое стекло нас ослепляет последнее зимнее солнце. Его лучи уже ощутимо припекают содранную кожу, поэтому я прячу руку за спину, пока Гриша простреливает труп всеми патронами, которые только находит в опустевшей квартире. Он объясняет это тем, что если Крот и отказался от мести, то он – ни за что. И ему плевать, что с минуты на минуту Бурелом прекратит свое существование. Как оказалось, все это время Гриша был в курсе. —Я рванул сюда сразу, как узнал. — говорит он, с довольной улыбкой оценивпя свою работу по изуродованию трупа. — Хотел успеть закончить все свои дела, но совсем не ожидал такой развязки. —Бери оставшиеся патроны. Нам нужно валить как можно быстрее. —Да-да, сейчас. Под долгий вой сирены, чем-то похожий на воздушную тревогу, мы набиваем карманы всем, чем только можем и, через трупы, пробираемся на улицу. Морозный воздух румянет щеки и доводит до крупных мурашек. Дрожащими пальцами, но с поразительной четкостью я перезаряжаю наш единственный пистолет и пытаюсь словить связь на мобильнике Гриши. —Сейчас-сейчас, надо только понять, в какую сторону бежать. поднимаю взволнованные глаза на совершенно спокойное лицо. — Гриш? Есть идеи? —Положи все. —У нас нет времени. —Положи. Ничего не понимая, я бросаю телефон и пистолет в снег, вопросительно уставившись на Гришу. Он не торопясь снимает свою любимую, порванную в различных местах, куртку и набрасывает на мои плечи. Достаёт из кармана синюю шапку и натягивает мне на голову. Я все ещё растерянно хлопаю глазами. В небе противно гудит сирена. Но Гриша спокойно улыбается, бережно берет моё лицо в свои влажные ладони и целует так нежно, что глаза постепенно начинают мокнуть. —Помнишь, ты как-то сказал мне, что, услышав от меня «все будет хорошо» в самом эпицентре взрыва, без вопросов поверил бы мне? —Конечно помню, но причём здесь… —Можешь повернуться ко мне спиной буквально на несколько секунд? —Гриша? —Все будет хорошо, обещаю. Ты веришь мне? Я смотрю в его стеклянные от мороза глаза и медленно отворачиваюсь. Слышу нервный скрип шагов на снегу, непонятное шуршание, напряжённую тишину и… Резкий удар по голове. Без сознания я падаю в снег, даже не успев вскрикнуть.

***

Прихожу в себя на грязном матрасе в каком-то подъезде. Голова раскалывается на части и, прежде чем сесть, я около получаса мучаюсь от резкой боли. Такое чувство, будто меня пропустили через мясорубку, но я чудом умудрился выжить и даже оказаться в безопасносном месте. Утыкаюсь носом в ворот куртки. Приятно пахнет «Винстоном» и Гришей, поэтому я позволяю себе полежать в абсолютной прострации ещё немного, прежде чем начать что-то вспоминать. Наконец нахожу в себе силы и сажусь. Сначала ноги, потом тело, потом руки. Лениво осматриваюсь. Все те же обшарпанные зелёные стены Бурелома, все та же обоссанная лестница, те же бычки в ее уголках и пустые бутылки. Смущает только гробовая тишина и нежные лучи солнца, так неестественно освещающие это прогнившее место. Не без усилий поднимаюсь на ноги, хватаясь за перила и за пульсирующую голову. —Сука… —Вам помочь? Поднимаю растерянные глаза, столкнувшись с женщиной, держащей за руку ребёнка. Узнав меня, малой радостно вскрикивает. —Мама, это Белоснежка! Женщина заводит сына за спину, смотря на меня с какой-то глубокой тоской и даже жалостью. Я присматриваюсь к ним так, будто где-то уже видел этот жест. Рассеянно хлопаю глазами. —Не бойтесь, я вам ничего… —Я знаю. Просто не хочу, чтобы сын видел ваши руки. — шепчет женщина, наклоняясь к моему лицу и целуя в щеку. — Спасибо. Спасибо за всё. —Ну мама! Дай мне! Малой вырывается и обнимает меня так крепко, что в лёгких застревает воздух. Женщина добродушно улыбается. —Он рассказывал мне, что вы как-то спасли Илью. —Какого Илью? —Моего одноклассника! Вы ещё купили нам поесть и конфеты в виде пистолетов! - подхватывает малой. —Прости, я… что вообще происходит? —Нас спасают. — спокойно отвечает женщина. — Полиция, скорая и волонтёры наконец-то здесь. Если вас будут судить, то знайте, каждый житель Бурелома даст показания в вашу пользу. Она жестом подзывает к себе сына и, взглянув на меня последний раз, исчезает на улице. Я делаю глубокий вдох и закрываю глаза. Но в голове по-прежнему пусто. Какая полиция, кого спасают… разве в Буреломе… И тут щёлкает. Щёлкает так, что, забыв о всех своих болячках, я пулей вылетаю на улицу и там замираю как вкопанный: в ослепительных лучах весеннего солнца переливаются машины скорой помощи, милиции и пожарных. В холодном воздухе орет громкоговоритель, со всех сторон тянутся толпы людей с большими сумками в сопровождении людей в форме. Я много раз моргаю. Закрываю глаза, тщательно тру их, трогаю раны пока они снова не начинают кровоточить. Но картинка не меняется. Тогда я срываюсь с места и как сумасшедший несусь к своему дому, едва ли узнавая улицы. Перед глазами ярко мелькает всё, что я забыл: Влад, Алиса, Илья, их отъезд, тусовка у Матвея, лишь бы не возвращаться в опустевший Бурелом, целая ночь под боком у Гриши и мое дурацкое «поеду к Диме и скажу, что между нами все кончено». Врываюсь в подъезд и бегу на пятый этаж, умоляя кого угодно, лишь бы Гриша оказался там. Я уже давно простил ему этот удар по голове чем-то тяжёлым и мне даже всё равно, почему он это сделал. Я просто хочу найти его, мирно спящим на нашем матрасе или диване в привычной позе или невозмутимо курящим сигарету. Я уже представляю, как набрасываюсь на него, как крепко обнимаю шею, целую губы, зарываюсь в волосы и тихо-тихо шепчу то, что нам обоим все это время казалось глупостью. Дверь в его квартиру не заперта. Я резко дёргаю ручку, пролетаю знакомый коридор, ведущий на кухню и замираю с немым вздохом. Мария и Дрозд мертвы. Их тела лежат в нескольких метрах друг от друга среди перевернутой мебели, забрызганной кровью от выстрела. Около голов одна большая лужа крови, но пистолета я не вижу. Проглотив огромный ком в горле, я проверяю комнату Гриши и на ватных ногах несусь вниз. Пару раз падаю и разбиваю лицо. Перед глазами все плывёт, мозг отключается, но я до последнего отрицаю самую страшную догадку. Отрицаю даже тогда, когда сталкиваюсь с ней лично. Он лежит на полу с таким сосредоточенным выражением лица, будто просто видит неприятный сон, а чёрная кровь около груди – всего лишь моя галлюцинация. Золотые кудри сияют в одиноком солнечном луче, который пробрался сквозь плотные занавески и сейчас непринуждённо бродит по комнате. На ватных ногах я делаю несколько шагов и падаю прямо под его холодный бок, в теплую лужу крови. По старой привычке зарываюсь носом в плечо и закрываю глаза. С ресниц тут же падают горячие слезы и сквозь них я пытаюсь выговорить хоть какие-то слова, но кроме отчаянных рыданий и беспорядочной истерики ничего не получается. Я до последнего отказываюсь признавать тот факт, что он не дышит.