Белоснежка

Несмотря на все их возражения и огромное желание разделить с нами свалившееся на голову богатство, мы с Гришей настаиваем, чтобы они собрали вещи и уехали сегодня же. В итоге кое-как договариваемся на завтра. —Вас обоих будто бы камаз переехал. — бурчит Алиса, скрестив руки на груди. — Ложитесь спать и не дурите нам голову. Уедем, когда вы прекратите бредить в необъяснимом безумстве. Влад приносит две бутылки пива, но, столкнувшись взглядом с Алисой, меняет их на обычную воду и чуть ли не насильно заставляет нас выпить. —Блять, парни, что вы пили? —Да не пили мы. — раздражённо возражаю я, вытирая ладонью рваные губы. — Просто вы должны уехать. Сегодня. Пока ничего не случилось. —Что может случиться? — недоуменно усмехается Влад, с гордостью задрав нос. — Деньги у нас. Все в шоколаде. Кстати, ты уверен, что не едешь? Все таки выбраться было твоей идеей, так в чем про… —У меня здесь еще дела. — перебиваю я, найдя под куском одеяла Гришины пальцы. — Я пока не могу. —Ну в любом случае твоя часть денег будет твоей. —Нет. —Влад. — Алиса касается его плеча. — Сейчас не лучшее время. Оставь. —Да, Влад, оставь. Оставьте и валите. Если не свалите до завтра, я отправлю вас экспрессом, усекли? — Гриша нервно усмехается, заваливаясь на подушку и закрывая лицо ладонями. — Как блять с вами сложно, господи. Уезжайте, уезжайте и никогда не возвращайтесь. Алиса с беспокойством смотрит на меня, все ещё ожидая объяснений. Но я лишь небрежно отмахиваюсь и жестом гоню их прочь, не настроенный на вскрытие причин своего странного поведения. Илья с опаской подглядывает в дверную щель. Алиса наверняка велела ему ждать в зале, но, разрываемый детским любопытством, он тихонько устраивается за дверью, подглядывая как «родители» разбираются с другими «родителями», почему-то вдруг отказавшимися уезжать в лучшую жизнь вместе. Я замечаю растерянный взгляд детских глаз и понижаю голос до шепота. —Не оставляйте его одного. Идите. —Хорошо, хорошо. — Алиса пробегает по моей руке тонкими пальцами. — Спите. Завтра все обсудим. —У меня завтра смена. —Я схожу за тебя. —Блять, Алиса! —Все, Артем. — с резким холодом отрезает она, осторожно дёрнув Влада за рукав. — Мы пока что будем у себя, как вернете себе рассудок, приходите. —Ну, как нарики себя ведете, ей богу. Такими темпами и Гнилое место недалеко. Может все-таки поедем вместе? Влад пытается шутить, но сразу отбрасывает это дело, когда я вскидываю вверх кулак, но, к счастью, вовремя его опускаю. —Прости. —Свали-и, Миронов. — доносится сзади издевательский пропев Гриши. — У Темы кулак, а у меня нож. Глядишь ненароком попадёшь под горячую руку. Влад пытается возразить, но Алисе удаётся молча увести его за собой и, то ли специально, то ли случайно, громко хлопнуть дверью. С потолка осыпается штукатурка. Я смотрю на нее с тупым выражением, пока силы не покидают тело окончательно. Запускаю пальцы в волосы и с мучительными стонами свешиваю тяжелую голову вниз, до боли сжимая пряди. Что с нами происходит… усталось? Последствия истерики? Или истерика не кончалась вовсе? Вещества? Нет, мы ничего не принимали. Один я мог, но Гриша ни за что. Никотин? Холод? Страх? Что это за дерьмо, засасывающее все глубже и глубже, пока мы не начинаем задыхаться? Я падаю рядом с Гришей, устремив пустой взгляд в треснутый потолок и слабо шевеля губами. —Ты знаешь, что это? —У тебя истощение. —А у тебя? —А у меня просто психи, — он поворачивается ко мне нос к носу, — не воспринимай всё так мистически. Ничего, кроме охуеть какого выигрыша не произошло. Я кладу ладонь ему на щеку, всматриваясь в искусственно спокойные глаза и такую же искуственно лёгкую, насмешливую, улыбку. Этот трюк мне давно известен. Стараться как можно ужаснее высмеять возненавидеть то, что болит. Все что угодно, лишь бы не биться в истерике, когда чужой город отрывает друзей от сердца и совсем другая жизнь меняет их полюбившиеся тёплые лица…. К лучшему? Ласково глажу шершавую щеку, но Гриша высвобождается и отворачивается к стене. —Алиса права, тебе бы отдохнуть. —И меня теперь ненавидишь? —Стараюсь. —Тогда наверное… мне лучше не трогать? —Да, лучше не трогай. Я послушно отворачиваюсь и натягиваю одеяло, стараясь не касаться Гриши даже спиной. Сложно изображать неприязнь, когда ночи под его теплым боком были лучшими в моей жизни. Когда его нос щекотал шею, а руки приятно ласкали тело, забираясь под майку или под шорты – куда Грише вздумается. И это не было непристойной пошлостью. Это было что-то интимное, что-то до мурашек приятное, теплое, родное, что-то гораздо большее, чем секс и гораздо большее, чем я сам, раз не могу вдаться в подробности. Но я бы и не спешил описывать то, что невозможно. Я бы хотел сохранить Гришу в тайне, как самое ценное, самое дорогое, что имею, и чтобы никто и никогда не знал о нем столько, сколько знаю я и чтобы никто и никогда не касался его так, как касаюсь я: с особым трепетом, теплотой и нежностью. Будто его кожа, руки, шея, губы, щеки, глаза, лоб, волосы – самые дорогие и одновременно самые хрупкие составляющие мира, грозящиеся исчезнуть, коснись их неосторожно или с излишней грубостью. Меня пробивает на тоскливую улыбку и на дикое желание или уже искушение коснуться Гриши хотя бы одним пальцем. Но он вдруг делает это сам: бесшумно переворачивается и бережно прижимает меня к груди, пряча нос в спутанных клочьях волос. Я давлюсь тупой улыбкой, но ничего не говорю вслух: боюсь, как бы в его голову не пришла ещё одна дурацкая мысль в духе «ненависть облегчает прощание». В блаженстве закрываю глаза, ощупью отыскав его тёплые руки. —Черт, как же приятно. —Извини. Веду себя как идиот. —Я заметил. — с особой нежностью глажу его руки.— Ненависть откладывается? —Ее не будет. —А как же принципы? —Да к черту их. — с улыбкой шепчет Гриша мне в волосы. — Ради тебя изменю старые, придумаю новые или вернусь к прочно устоявшимся. Я усмехаюсь. —Например? —Проживу с тобой все «сегодня» без мутных «завтра». — он трепетно целует мои закрытые глаза. — Доброй ночи. Пусть тебе приснится что-нибудь хорошее.

***

Сплю я сутки. Разумеется с перерывами на попить, на туалет и на «тупо посидеть попялить в стенку сонными глазами и гнездом на голове» пока Гриша не уложит обратно. И так по замкнутому кругу. Когда я крепко соплю в подушку, Гриша то готовится к какому-то зачёту, то сопит рядом, закинув на меня руку. Когда я просыпаюсь, он либо продолжает сладко дрыхнуть, либо приносит мне воды, нарочно шутя, что перед тем как залить ее, вытряс из кружки тараканьи личинки. Я брезгливо морщусь но, терпеливо выслушав довольный заразительный смех, усмехаюсь сам, через силу выпивая воду. И снова проваливаюсь в спячку. Просыпаюсь от того, что закатное солнце неприятно щекотит лицо, ослепляя и без того слипшиеся глаза. Прикрываю их тыльной стороной ладони. Недовольно морщусь, вороча головой в бессмысленных попытках спрятаться от ярко-оранжевой вспышки. —Да блять… —Что такое? —Солнце. — натягиваю одеяло на голову и сворачиваюсь в эмбриона, собственно также как и эмбрион хмурясь. — Ебись оно все блять…. Гриша усмехается, встаёт с пола, идет к столу, шуршит бумагами, ножницами, скотчем… я выглядываю с каплей любопытства. —Решил сделать аппликацию? —Что-то вроде. —За это идет надбавка к стипендии? —Не-а, максимум плюсик в мою карму. С интересом наблюдаю, как он залазит на стул, таща за собой огромную бумажную скатерть. Смешно щурясь от ярких лучей, он пытается присобачить этот огромный бумажный пласт на раму с помощью скотча. —Так нормально тебе? —Чуть вправо сдвинь. — переворачиваюсь на живот, и, опустив голову на руки, с глуповатой улыбкой наблюдаю, как расходятся и сходятся его лопатки. — Да, вот так хорошо. Теперь не светит. Гриша оборачивается, удостоверяясь, что я действительно в теньке и, прилепив последний кусок скотча, спускается. Подходит. Целует в макушку. Я прижимаюсь губами к его запястью, прикрыв глаза. С рассеянной улыбкой наслаждаюсь теплотой кожи и ускоряющимся пульсом. Кажется, через губы он током проходит по телу и вместе с мурашками ударяет в самый центр сердца. Особенно когда Гриша наклоняется и целует меня, пробегая пальцами по щеке в волосы. —Поспи ещё немного и пойдём к нашим счастливчикам. —Они не заходили? —Писали, что уже купили билеты и собираются в ночной заход по столичным магазинам. —Слава богу. — опускаю голову на руки, задумчиво облизывая губы. — Пойдем с ними? —Почему бы и нет? —Сейчас я только немного полежу. Гриша ворошит мои волосы. —Нормально себя чувствуешь? —Да, гораздо лучше.

***

Влад смеряет нас ироничным взглядом, прежде чем засиять белозубой улыбкой. (Зубы он вычистил особо тщательно). —Вы как раз вовремя, будете таскать наши чемоданы. —Еще чего. — парирует Гриша, пряча руки в карманы и отодвигая Миронова плечом с прохода. — Эй, Алис, нахуя вы тащите чемоданы страшных вещей? —Да Влад на приколе…у нас только один вшивый чемодан. Я переступаю порог, прохожу по коридору и осматриваюсь. Вроде бы ничего не изменилось, но квартира будто резко уменьшилась до размера коробки, из которой хочется поскорее вылезти. Вещи на своих местах, но их большая часть плотно упакована в один большой чемодан, который я упорно игнорирую, рассматривая то оборванные обои, то паутинный потолок, то гору грязной посуды в раковине. Где-то на фоне Гриша дразнит Влада и смеется с Алисой своим звонким голосом. Я рефлекторно улыбаюсь, усевшись на табуретке с ногами и закурив сигарету. —А я помню как ты блевал, когда курил. Поворачиваю голову на чересчур взрослый детский голос. Илюха по-деловому скрещивает руки. Я смагчаюсь. —Да, было дело, но уже привык. Ко всему привыкаешь. Вопрос времени. —И к жизни без нас? —Нет, что ты… — вру, натягивая улыбку. — По вам я буду скучать вечность. Илья запрыгивает на стол и начинает болтать ногами, задумчиво смотря в пол. —Алиса говорит ты не уезжаешь из-за Гриши. —Из-за дел, — поправляю я, выдыхая дым в сторону, — у меня серьёзные дела, Илюх, но я постараюсь тебе звонить, идет? —Дела! Когда ты так говоришь, то приходишь весь побитый со страшной улыбкой. Ах черт, он всё-таки видел. Ну да, глупо было думать, что Алисе удавалось заставить его молча сидеть в комнате. Я стараюсь тепло улыбнуться. —Вот поэтому ты едешь туда, где все хорошо. —Вы с Гришей приедете? — Илья впивается в меня большими глазами, сияющими такой искренней надеждой, что мне хочется избить себя до смерти. — После своих дел… приедете? Я попрошу Владика и Алису оставить для вас комнату! Они сказали у нас будет большая квартира! —Я не могу тебе обещать. — отрезаю я, стыдливо отвернув голову. — Прости. Воцаряется давящая тишина. Я чувствую этот тяжёлый взгляд детских глаз, который никогда не смог бы выдержать без болезненного укола вины в самое сука сердце. Я знал, что этот момент настанет, но никак к нему не подготовился. Поэтому все, что мне остается – нервно курить и выдыхать никотин в сторону, надеясь, что Илья закончит свой допрос и убежит к «родителям». Но это Илья. Он воспитан нами. Он не сдастся так быстро. —Влад сказал, что Гришу никто не уговорит уехать. Что там ему будет плохо. А почему? —Потому что его дом здесь, он не может его вот так взять бросить. —А тебя? —А причём тут я? —Он же тебя любит. Я насмешливо усмехаюсь, взглянув на Илью с ласковой улыбкой. —Ты это сам придумал? —Нет! Гриша сам сказал тебе это недавно в коридоре! Я слышал! —Подслушивать нехорошо! — усмехаюсь, щекотя его бока. — Он сказал это в шутку, не воспринимай все буквально. Илья тихо смеется, отбивая мои руки. —Ну всё, Артем! Перестань! —Убегай, пока я не перешёл на твои слабые места! Его смех перерастает в громкий детский хохот и, весело спрыгнув со стола, он убегает в комнату, по пути врезавшись в Гришу. —Блять! Мелкий! —Гриша! — Илья задыхается, с улыбкой пытаясь выговорить слова. — там…Артем… —Что? —Не верит, что ты любишь его! Гриша усмехается, хватает малого под мышки и, прокружив у самого потолка, ставит на ноги. —Беги к Алисе, кажется, у нее кое-что для тебя есть. Илья тут же смывается, будто его здесь и не было, а Гриша запускает пальцы в мои волосы, забирая окурок. —Какие догадливые дети пошли. —Лучше бы он догадался, почему мы остаемся, а не почему ты так несмешно шутишь, — запрокидываю голову, упираясь затылком в стенку, — а лучше бы вообще… ничего не спрашивал. —Не волнуйся, месяц-два и он едва вспомнит наши имена. —Думаешь? —Конечно. — Гриша делает последнюю затяжку и щелчком отправляет окурок в раковину. — Парочка дорогих игрушек, лучшие друзья, первая девушка и своя комната. Ты бы стал вспоминать вот это? Он с улыбкой обводит руками засранную кухню, за что получает от меня толчок в бок. —Я бы вспоминал людей, а не срач. —Ну и как часто твой Дима вспоминает о тебе? —Раз в неделю. —Конечно, когда никто не дает, грех тебе не звякнуть. — Гриша злобно усмехается, уворачиваясь от полотенца. — Спорим пока ты здесь,он так никого и не трахнул? —Ты нормальный? —Ну а что? У вас было бы 1:1. Какая же злая у него ухмылка и какое же дикое у меня желание ответить этой же монетой. Вместо истерики я разваливаюсь на стуле с поддразнивающей улыбкой. —Если на то пошло, то я, последний неудачник, тоже никого не трахнул. Гриша недоуменно изгибает бровь, а я подпираю голову рукой, не сводя с него внимательных глаз. —Тридцать пять раз на турниках. Или забыл? —Ввиду последних событий я дал бы тебе просто так. — он мило улыбается. — Кто знает, когда мы ещё встретимся. —Перестань. — моментально выхожу из образа мерзкого развратника, протягивая к Грише руки. — Так говоришь, будто дождаться не можешь, когда же я свалю. —Конечно, уже собрал твои вещи. —Придурок. —Тот ещё. Он делает несколько шагов к моим рукам. Достаточно, чтобы крепко обнять его и уткнуться носом в живот. —Вот так и стой. Молча. Гриша усмехается, ворошит мои волосы и ласково обнимает плечи. —Эй, голубки, может соизволите нас проводить? — Миронов подпирает плечом косяк, нацепив любимые жёлтые очки на голову. — Уедем и хоть дни напролёт трахаетесь. —А если я хочу его прямо сейчас? — шепчет Гриша, демонстративно наклоняясь и целуя мою шею до резкого вздоха. — Подождите минутку в коридоре. Влад недоверчиво хмурится: —Тебе че, хватит минутки? —В отличие от тебя – вполне. —Хороший секс – долгий секс! —Хороший секс – качественный секс. —совершенно спокойно парирует Гриша, лёгким жестом прогоняя Влада с кухни. — Свинти отсюда, реально. Или передать Алисе, что тебя возбуждает гейское порно? —Да пошёл ты! – он скрывается в коридоре, но быстро возвращается. — Артем, понимаю, сложно и все дела, но откажи этому совратителю ради поезда, который отходит через четыре часа! —Обязательно. Влад уходит, а я впиваюсь в Гришу ироничным взглядом. Он бесцветно усмехается и падает на колени. Я протестующе выставляю руки. —Блять, Гриш, это надолго… —Дурак. — прижавшись щекой к моим коленям, он закрывает глаза и, немного помолчав, спрашивает совсем тихо. — Ты серьёзно подумал про минет? —Да кто тебя знает. Гриша молчит и это настораживает. Провожу пальцами по его щеке, вдруг замирая без дыхания в полной растерянности: она мокрая. В такие моменты мир резко останавливается, а сердце начинать жалобно выть, разрывая меня изнутри протяжным криком. Я аккуратно вытираю крупные слезы большим пальцем. Наклоняюсь как можно ниже, понизив голос до едва различимого шепота: —Навалилось? —Навалилось. Не переживай, сейчас пройдёт. Я целую его в макушку, в лоб, в щеку, пока она полностью не высыхает, а сам Гриша не расплывается в спокойной улыбке. Я привык не вытаскивать из него информацию насильно, но если бы тогда я знал, чем все обернется… если бы в ту ночьмне хватило мозгов копнуть глубже, я бы заставил его вывалить всё и сидел бы до тех пор, пока вся правда не всплыла бы на поверхность. Но в ту ночь меня интересовали совсем другие вещи, а эти горячие слезы я воспринял как тоску по уезжающим друзьям. Я идиот. Бестолочь.

***

Эх, Солнечная Столица! Широкие улицы с бесчисленным множеством фонарей и вывесок, многоэтажки, уходящие далеко-далеко в чёрное небо, что даже конца не увидишь! Ослепительные витрины со всякой всячиной, огромное количество искусственных солнц, толпы людей в дорогих шубах и куртках, и музыка, доносящаяся из самого центра! Эта ночь в столице особенная: день города. Это объясняет, почему мы с таким трудом протискиваемся сквозь толпу зевак, оккупировавших вход в торговый центр. Влад разгребает шубы с будничным «извините», мы с Гришей по очереди тащим чемодан, перекидываясь язвительными шуточками, а Алиса крепко держит Илью за руку. —Держись крепче. —Держусь! —Давай его мне. — Гриша оставляет чемодан на мою совесть и подхватывает малого на руки.— Ну, как там видок? —Ух ты! Илья не знает, на чем задержать взгляд, поэтому хаотично крутит головой с искрящимися глазами. Никогда не видел в них столько радости. —Алиса! Влад! Там разноцветные зайчики бегают! —Илюх, ты что курнул? — жёлтые очки падают на глаза, но Влад не спешит от них избавляться. — Какие зайчики? —Он наверное про световые лазеры, — догадывается Алиса. —А, это. Илюх, тебе купить такой же? —А можно?! —Теперь можно все! Я оборачиваюсь к Грише. Он улыбается.

***

В торговом центре нас так разбрасывает по разным этажам, что я обнаруживаю себя в полном одиночестве с чемоданом в руке. Ну просто зашибись. Нашли носильщика. Сбагриваю эту кладь в ящик на первом этаже и, подбросив ключ, наугад брожу по этажам, засматриваясь на особо яркие вывески. Раньше я смотрел на них только чтобы убедиться, что именно на этот бренд спущу деньги родителей, сейчас же я замечаю безвкусное сочетание цветов, а от форм так вообще воротит. Целый ряд любимых магазинов я даже не удоствиваю взгляда, а вот в зал, отведенный под рисование, захожу как раньше: с волшебным вдохновением и нежным трепетом. «И вот ты снова здесь…— смиренно вздыхает Белоснежка. — В курсе, что денег у тебя дай бог на карандаш хватит?» «И то, на самый обычный, — поддерживаю я, с почтением художника изучая полки, — но я все равно куплю: уйти отсюда с пустыми руками просто преступление.» «Преступление – не поучаствовать в мастер-классе» «В каком мастер-классе?» В самом центре зала расположилась целая мастерская: краски, ватманы, мольберты, фартуки, взволнованные школьники и взрослые, занимающие места за рабочим местом и пустой стул, на который, очевидно, сядет натурщица…. Я мечтательно вздыхаю, поджав губы дабы не расплыться в дурацкой улыбке. Белоснежка усмехается. «Иди и разъеби их. Шансы у тебя большие» «Я давно не брал в руки…» «Иди говорю, иначе я никогда в жизни не позволю тебе подойти к мольберту» Что ж, убедительно. Немолодой ведущий принимает меня с такой радостью, будто именно для моей персоны было приготовлено последнее место. В его потертом вишневом свитере и толстых очках я узнаю одного из преподов Академии. Этот добродущный дедушка любил и, кажется, любит всех, особенно советсеих вождей, так что я даже как-то смягчаюсь и против воли признаюсь, что отчислился. —Но, судя по тому, что ты все ещё в партии, рисование осталось твоей страстью, товарищ. — он улыбается белоснежными имплантами. — Сегодня мы не ставим оценок, сегодня мы творим и чувствуем. Я отвечаю ему самой тёплой улыбкой, на которую только способен и становлюсь за мольберт, предварительно оценив соперников. Пожилая пара, симпатичная блондинка с несимпатичной подружкой, женщина средних лет в очках и трое парней, один из которых уж очень похож на Гришу. Наверное из-за вьющихся волос и чертовски выразительной улыбки. Я тут же решаю, что если в качестве натурщицы будет симпатичная девушка или женщина, я подарю готовую работу Грише, чтобы повесил над кроватью. На его ухмылку и вопрос «зачем?» отвечу «тебе же нравится мое творчество, ну и когда кто-то смотрит, как ты трахаешься. Я готов осуществить твои пошлые фантазии, но только перед этим портретом. Прикинь, я специально особо тщательно вырисовывал глаза, чтобы они выглядили максимально естественно». Без шуток, он признался мне в этом фетише под большим градусом, а наутро только подтвердил с самодовольным видом, что да, люблю, вопросы? Относилось ли это ко мне, или к его шлюхам я так и не понял. Понял только, что до конца жизни буду жёстко разграничивать его перепихоны со мной и с какими-то разукрашенными телками. Нежность и похоть все-таки не одно и тоже. Хотя бы потому что нежность вызывает привыкание, а похоть – грубость, и вообще… —Вот, давайте свое пальто и садитесь сюда пожалуйста. Как там в городе? —Жуткие пробки, а так как обычно в день города. Кстати всех с празд… Мы встречаемся взглядами и замираем в секундном ступоре. Вот тебе и женщина-натурщица…. В черном костюме и в красном галстуке с идеально уложенными волосами, резкими чертами лица и такими холодными глазами, что по рукам пробегают мурашки, а во рту предательски пересыхает. Старичок в вишнёвом свитере торжественно вскидывает руку под ошарашенные взгляды моих конкурентов. Очевидно они тоже не ожидали писать портрет такой «важной» шишки. —Дмитрий Стрельцов, сын нашего достопочтенного председателя Верховного суда и создатель нашумевшего проекта по очищению города. А также один из спонсоров этого мастер-класса. Я впиваюсь в него недоуменным взглядом под редкие, но сильные аплодисменты. С каких это пор он взялся за сортировку отходов и чистку улиц? Очередная прихоть универа или его собственная? И с чего это вдруг он спонсирует творческие мероприятия? От количества вопросов я не сразу соображаю, что время на создание портрета – сорок минут и что все мои конкуренты уже взяли в руки кисточки.

***

Он никогда не получался у меня должным образом. А сейчас и ракурс отвратительный и мои умения значительно испортились: ну ещё бы, куда им развиваться, если рисую я только на карнизе, фантиках, салфетках, туалетной бумаге – вобщем на всём, что Гриша подсунет под руку или само попадётся. Так что сказать, что сейчас я нервничаю – не сказать ничего. Мне важно, чтобы портрет вышел качественным и хотя бы отдаленно напоминал натурщика. Особенно такую «важную» шишку, которая так пристально смотрит в мою сторону, что я несколько раз путаю краски и роняю кисть с едва слышным «блять». Ну или не едва слышным раз моим конкурентам так сука интересно отвлечься и посмотреть в мою сторону чересчур удивленным взглядом. Снова и снова я возвращаюсь к ватману. Снова кусаю язык от излишнего старания, снова корчусь у мольберта в разных позах, снова пачкаю руки краской и с каждым таким «снова» все больше понимаю, что не чувствую ничего, кроме неловкости, злости и желания поскорее отделаться от этой мучительной пытки. Что Дима, некогда порхавший в животе огромной бабочкой, превратился в назойливого таракана в голове, которого я никак не могу вытравить. —Время, товарищи! Мне похуй. В последние секунды я навожу блеск на своём творении и, к большому удивлению, получается не так уж и плохо. Наверное это один из лучших вариантов, который у меня когда либо получался. Дарить этот шедевр Грише я точно не буду, хотя идея трахнуть меня перед Димой показалась бы ему очень заманчивой и, самое смешное, исполнимой с превеликим удовольствием. Художники открепляют ватманы и демонстрируют результаты нашему дорогому натурщику. Отвратительное чувство. Особенно когда твоя работа не самая лучшая. Особенно когда натурщик – твой парень. Боже, как же непривычно прозвучало в голове это слово. —Вы можете забрать ту, которая понравилась больше. — любезно предлагает вишневый свитер, сияя от преданности своему делу. — Все очень необычные и достойные. —И очень похожи. Спасибо. Дима улыбается, но я вижу, что с большим трудом. Блять, тут только мне очевидно, что ему не нравится ничего? —Я возьму вот этот. Серьёзно? Возьмёт? Ну и чей же? Поднимаю глаза, натыкаясь на его изящный палец, указывающий на мой ватман. —Можно же? —Конечно-конечно. Старик пытается незаметно мне подмигнуть аля «вот, отчислился, а рисуешь ого-го как», но я пропускаю это мимо с тяжёлым вздохом. Зря я вообще полез в эту историю: нужно было идти с ребятами разносить примерочные, а не баловаться красками. —Рад, что тебе нравится. —Отойдем на пару слов. Он сияет прекрасной улыбкой, но как только мы заворачиваем за угол, его лицо возвращает привычную сосредоточенность, от которой хочется отвернуться. Что я и делаю, упав на стенку и скрестив руки на груди. —Ну и? —Выглядишь лучше. —Да, опять начинается твоё… стоп, что? —Раны лучше стали, говорю. Почти не видны. —Не окуни ты меня в раковину, были бы ещё лучше. —Прости. Я недоверчиво поднимаю брови. —Звучит подозрительно искренне. —Это искренне. — Дима тяжело вздыхает, отведя взгляд. — Может я мог бы как-нибудь сгладить углы? —Конечно, — прелестно улыбаюсь, — сейчас вернёшься и продолжишь изображать радость, а я потихоньку свинчу. —Я серьёзно. —Я тоже. — убираю от себя его руки. — Благотворительные акции не искупляют мерзкого поведения. В курсе? —Так может скажешь, что мне сделать? —Не попадаться мне на глаза. — грубо отрезаю я, пытаясь поскорее слиться. —Сможешь? —Тебе не угодить. —Ты и не пытался. —То есть пока люди ждут твоей торжественной речи как спонсора ты здесь развлекаешь тифозную вошь?! Точно. Как я мог забыть, что если на мероприятии присутствует сын, то где-то неподалёку обязательно ошивается отец. Тифозная вошь? Да ещё таким скрипучим шепотом? Что-то новенькое. —Мы уже закончили. — равнодушно бросаю я с намерением уйти сию же минуту.—Может, отойдете? Я ж и заразить могу. Дима хватает меня за руку и рывком заводит за свою спину. Я путаюсь в ногах и хвастаюсь за его плечи. То ли с непривычки, то ли просто из-за критической ситуации они кажутся мне крепче. Что он, черт возьми, творит?! Этот ублюдок с раздутым самомнением голову ему снесет за… стоп. Дима возражает? —Во-первых не вошь, а Артем, — говорит он абсолютно спокойным тоном, с поразительной лёгкостью выдерживая на себе злой взгляд, — во-вторых оставь нас в покое. Я скоро подойду. Отец смеряет меня с явным отвращением и, развернувшись на пятках, молча уходит к художникам. Молча?! У меня галлюцинации? Растерянно отпускаю Димины плечи. —И это всё? Никаких скандалов? —Он устроит их потом. — Дима поправляет мою куртку, ловким движением подложив в карман деньги. — Купи себе цветы, какую-нибудь безделушку или шмотку, в общем, что хочешь, и постарайся меня извинить. Быстро и на эмоциях я целую его в губы, не совсем понимая природу этого странного действия. —Спасибо. —За что? За деньги? Пожалуйста. И отлипни… увидят. —Да какие к черту деньги, Дим… — вздыхаю чуть ли не скуля от его тормознутости, — ты впервые защитил мое имя и возразил отцу, понимаешь? Ты… —Артём. —Что? —Завтра вечером я наконец-то запускаю свой проект. Он касается тебя, так что будь любезен выделить время. Я наклоняю голову в бок с явным любопытством. —Во сколько? —В пять, но я заеду за тобой в четыре. —Ладно. —Не забудь. —Напомнишь. Дима смотрит на меня так пристально, будто хочет что-то сказать, но, слава богу, ограничивается беззвучным вздохом. Взъерошив мне волосы, он молча уходит к «публике». Я смотрю ему вслед. Облизываю губы. Черт, вкусно.