Белоснежка

Мы закапываем ее там же, где и мою мать. Тащить до местного кладбища распухшее тело было тяжеловато, но втроём мы успешно справились, правда я слегка потянул руку. Влад находит старый крест из сгнившего дерева, и мы прикапываем его у основания могилы. Замерзшая земля поддаётся туго, но мы справляемся. Алиса пишет маркером имя и годы жизни своей матери, после чего оценивает могилу равнодушным взглядом. Ее чёрный шарф жалостливо дрожит на ветру, а ярко-рыжие волосы неистово клубятся в его резких порывах. —Это все, что я могу для нее сделать, но, думаю, будь она жива, ей бы и это не понравилось. —Сремление к идеалу и загнало ее в петлю. — равнодушно бросаю я, дымя сигаретой на большом камне.— Ты сильно расстроена? —Я блять счастлива, — Алиса сосредоточенно смотрит на рыхлую землю, будто мать с минуты на минуты выкарабкается оттуда и затянет свою излюбленную тираду, — я просрала почти всю свою жизнь на ее хотелки и расплатилась жизнью здесь. После ухода отца ей на все стало похуй. На меня, на работу, на то, что мы оказались здесь. Вот мне теперь тоже похуй. Пару минут мы молчим, пребывая в своих мыслях. Алиса прячет замерзшие руки в карманы, не отрывая глаз от могилы. Она принимает смерть как неожиданный факт, с которым просто стоит ужиться. Это совсем не сложно, если человек всю жизнь держал тебя на расстоянии нескольких километров. Со мной все иначе. От мамы я отдалился лишь относительно недавно и ее внезапная смерть стала одним из самых болезненных событий в моей жизни. Я пил неделю. Или две, уже и не вспомнить. Пил так яро, что ребятам приходилось откачивать меня всеми возможными средствами, а когда и они перестали работать, пришлось вызывать врача из местной клиники. Разумеется, не без Гришиного авторитета. Если бы не он, я бы сейчас лежал здесь третьим. От этой мысли меня передергивает и, отвернув голову, я как можно глубже затягиваюсь никотином. Мороз забирается под куртку и, несмотря на мою закалку, зубы предательски стучат, портя сигарету. Мама тревожит меня ночью, пристально уставившись в мое лицо чёрными дырами вместо глаз и с широко разинутым ртом, будто бы требуя мести. Иногда это«нечто»и вовсе не похоже на мою маму и от этого кровь сильнее стынет в жилах, а я начинаю обильно потеть и задыхаться от страха. Я стараюсь загружать себя работой, пока тело само не свалится от смертельной усталости. Я делаю все, лишь бы отключиться быстрее. Порой прибегаю к самыми отвратительным методам, за которые Гриша уже давно бы разбил мне лицо или сломал что-нибудь как он и обещал. Но его часто нет рядом, поэтому я позволяю себе забываться. Бросаю потухшую сигаретув снег и сжимаюсь в кокон, в тщетных попытках согреться. Я так и знал, что идти сюда было тупой идеей: в груди скапливается глубокая тоска, которая противно перетекает в желудок, разъедая меня изнутри болезненным отвращением к себе, за то, что я так и не смог уберечь маму от трагичной участи почти что всех буреломщиков. Алиса крепко обнимает руку Влада, спрятав лицо в его плече. Миронов бережно перебирает ее волосы. —Пойдёмте, а? Напьемся и навсегда забудем этот вечер. —Да с радостью! —Алиса! Влад! Артем! Мы оборачиваемся на звонкий детский голос. Словно яркая вспышка молнии он прорезает гробовую тишину кладбища, громким эхом уходя в чёрные стволы голых деревьев. Илюха подбегает с сияющими глазами, съехавшей на бок шапкой и полными карманами конфет. —Я и вам набрал! Мы с Владом скептически переглядываемся, уже придумав злую шутку. —Вот теперь иди и поминай каждого, у кого взял. Илья растерянно смотрит на брата. —Зачем? —Надо же сказать покойникам спасибо за угощение. —Как? У половины имена не написаны… Я обреченно пожимаю плечами: —Ну все, теперь ты навечно проклят. Илья в страхе хлопает глазами, в которых вдруг собираются слезы. —Какие вы блять придурки. — Алиса садится на корточки и заботливо прижимает малого к себе, поправляя его шапку. — Не плачь, Илюш. Они пошутили. Илья крепко обнимает ее, тихонько шмыгая носом. —Я правда не умру? —Ну конечно нет, солнышко. Алиса со злостью поворачивается в нашу сторону. Я делаю вид, что ничего не говорил. Влад виновато вздыхает и садится перед младшим на корточки. —Я пошутил, Илюх. Тут некому тебя проклинать. Всех давно сожрали черви. Алиса стреляет в него серьёзным взглядом. —Это звучит просто отвратительно. —А что мне, врать? Чем раньше узнает, тем легче ему будет. —Блять, Влад, это ребёнок. —Ну все, хватит вам, —я быстро подхожу и ворошу их волосы, — все живут вечно, Илюх, просто чтобы перейти на новый жизненный этап, нужно закопать человека в землю. Как семечко. Он прорастет на другой стороне и будет счастлив. Не знаю, как этот бред приходит мне в голову, но что поделать. Я никогда не объяснял ребёнку, что такое смерть. Я и сам ещё не научился с ней справляться, а мне, между прочим, уже девятнадцать. Илья поднимает мокрые глаза, с наивной надеждой в тихом голосе. —Как новый уровень в игре? —Да. Перерождаешься на другой локации и играешь дальше, — утешительно улыбаюсь, пряча красные руки в карманы, — а сейчас пойдёмте в магазин и домой. Здесь пиздец холодно, а лечиться, я напомню, нам нечем.

***

В магазине стоит такая же тишина как на кладбище. Кассирша – худощавая женщина с жидкими волосами и тонной безвкусного макияжа — заинтересованно изучает нашу компанию, но, не найдя ничего интересного, возвращается к телефону. Влад таскает корзину, куда Алиса бросает все, что считает нужным. Сегодня мы миллионеры и нужды подсчитывать каждую копейку у нас нет. Спасибо Улику, моим двойным сменам и победам Влада, которые в последнее время работают только на прибыль. Да, недавней ночью он проснулся в холодном поту и, крепко прижав Алису к себе, долго извинялся за то, что ему приходилось продавать ее тело. Кажется, даже плакал. Порыв внезапного просветления. Такое в Буреломе часто случается. —Он чувствовал себя так паршиво, будто все это время трахали не меня, а его, —рассказывая это, Алиса подперла голову и отвела взгляд в окно. Ее глаза показались мне особо грустными, — нам всем нужно будет пройти дохуя обследований, когда мы выберемся. —Мы скоро все устроим. Совсем скоро, Алис. Стоя напротив молочки, мы пересекаемся взглядами. Алиса улыбается лёгкой улыбкой. Той самой улыбкой, на которую способен человек, в предчувствии свободы, манящей его годами и вдруг неожиданно оказавшейся совсем близко. Так близко, что и не верится. Так близко, что даже смерть матери не может заглушить ее зов. Совсем скоро мы вернёмся домой. Поистине пьянящее чувство. Илья подбегает с весёлой улыбкой и бросает в корзину огромную пачку печенья, зефир, сок, конфеты, шоколадки и, кажется, шоколадные яйца аля киндер – вот, что случается с ребёнком, когда впервые разрешаешь взять все, чего хочется. Влад удивлённо вскидывает брови. —Нихуя малой. Ты реально столько съешь? —Ну да! —Хах, ладно, — Миронов примеряет очки с большими жёлтыми стеклами, — сегодня мы миллионеры, так ведь? Можем купить мир. —И что самое забавное, нам все ещё не хватает на жизнь вне Бурелома.— я презрительно усмехаюсь своему отражению и не глядя швыряю в корзинку пару энергетиков. — Предлагаю сначала освободить вас с мелким, а там и мы с Гришей подтянемся. —Разве Гриша согласен уезжать? —Алиса недоверчиво изгибает бровь. — Он сказал это? —А разве не очевидно? —Не особо, — Влад беспечно чешет затылок, любуясь собой в зеркале, — кто-то представляет Гришу в костюме и галстуке без синяков, без бинтов, без царапин, без многочисленных пластырей и без ножа в кармане? Я – нет. —Я тоже, — задумчиво подхватывает Алиса, — мне кажется он сам не видит себя где-то помимо Бурелома. Я смотрю в зеркало, совершенно сбитый с толку. Илья, Влад, Алиса и я. Хоть и отдаленно, но мы знаем, что такое купаться в роскоши. Мы вернемся в свою привычную среду, тщательно вымоемся, купим дорогие шмотки и будем обедать в лучших ресторанах, стараясь забыть Бурелом как страшный сон. А Гриша…неужели он всерьёз променяет комфорт на выживание здесь? Неужели он откажется ощутить радость набитого кошелька и чистой одежды, просто потому что никогда ее не испытывал? Недавняя сладость победы над унизительной бедностью почему-то оборачивается для меня горьким послевкусием. И мне уже не так весело.

***

Расположившись в квартире, из которой пару часов назад был вынесен труп, мы заливаем воспоминания алкоголем и вот нам снова до чертиков весело. Я пью до страшного беспамятства. Влад подсчитывает стоимость всех украшений покойницы и пьяной рукой вносит их в общий счет «Бубнового туза». Тупое название нашего плана, которое уже слишком приелось, чтобы придумывать новое. Главное, что накопленных денег хватит, чтобы снять квартиру в городе на месяц, купить немного одежды и успеть найти нормальный источник заработка. Эта мысль опьяняет сильнее любого бухла, поэтому я пьянею вдвойне, иногда заходясь диким хохотом от такой близости своего спасения. Илюха крепко спит, отвалившись после сытного ужина. На радостях мы опустошаем практически всё, что купили и играем в карты, где из раза в раз остаемся в дураках. Влад показательно зевает со скучающим видом неоднократного победителя. —Мд-а, с вами можно даже не мухлевать. —Чтоб все твои противники были как мы с Белоснежкой, — Алиса швыряет карты в колоду и запивает поражение большим глотком пива. Ее щеки покрываются легким румянцем, — тогда денег бы у нас было в несколько раз больше. —Мечтать не вредно! —С такими темпами нам только в казино… — пьяно усмехаюсь я, но тут же возвращаюсь к своей безумной мысли и, осознав все ее сумасшествие, бросаюсь на Влада с выпученными глазами.— Слушай! —Да не ори так! —Блять, заткнись и послушай! — я беру его за грудки, сверкая нездоровой идеей. — А если мы сыграем в казино. Что если мы отыграем всю ту сумму, что просрал мой отец? Глаза Влада вспыхивают азартом. —Ты блять сумасшедший!Такого не бывает! —Да! Да это так! — я лихорадочно бегаю глазами по его лицу. — Но а вдруг… вдруг бывает! Вдруг получится! Мы не только выберемся! Мы заставим уважать нас. —А если проиграем? — говорит Алиса, скептически хмурясь. — Вы понимаете, что если мы просрем всю имеющуюся сумму, мы никогда в жизни ее заново не накопим? —Ну а если выиграем, Алис? — Влад аж дрожит от этой мысли. — Если я обыграю самых состоятельных людей? Мы будем сказочно богаты! Блять, Белоснежка! Мне нужно срочно начать практиковаться в самых хитрых махинациях! —Надо, чтобы ты сыграл с моим отцом! —Точно! Мы смотрим друг на друга с заразительным пьяным бешенством. Влад довольно неплохо играет. Он точно сможет обанкротить ненасытных мажоров! Сможет опустить их до нашего уровня, чтобы они вкусили эту бедность! Чтобы пожили так, как мы, чтобы поняли, кого презирали и чтобы сделались презираемыми сами! Посмотрим, как заговорят аристократы, когда жизнь вонзит им нож в спину! Посмотрим, как мучительно застонут буржуи, обнаружив ноль на своих банковских картах! Я допиваю химозное пойло и, оставив Влада убеждать Алису, что риск – любимец удачи, скрываюсь на темной кухне, светясь злой радостью. Но и ее мне становится недостаточно. Нащупываю в кармане бумажный сверток, дрожащими пальцами высыпаю содержимое на стол и, усевшись в сладостном предвкушении полного экстаза, втягиваю носом одну дорожку. Очень резко и больно меня прикладывают лицом об стол. В нос ударяет сильная волна боли. Я матерюсь, чувствуя как горячая дорожка крови обжигает губы и подбородок. Меня швыряют куда-то в сторону. Потеряв равновесие я ударяюсь затылком о шкафчики. Окровавленные губы дергаются в нервной ухмылке, а рука тянется за ножом. —Ты хоть понимаешь, на кого нападаешь, ублюдок? —О, поверь, прекрасно понимаю. От этого низкого, непривычно ледяного голоса у меня замирает сердце. Улыбка мгновенно стирается с лица, нож с глухим звоном падает на пол. Я поспешно вытираю нос, не решаясь поднять взгляд. —Гриша… Еще один удар сбивает с ног, сильные руки рывком поднимают меня на ноги, но лишь для того, чтобы врезать снова. Я валюсь на пол, скрученный болью во всем теле. Гриша садится на корточки и вскидывает мою голову за волосы. Я жмурюсь, но все таки сталкиваюсь с его пронзительным взглядом, от которого по спине скатывается холодный пот, а тело сжимается в паническом страхе. Губы пытаются что-то сказать в свое оправдание, но голос предательски застревает в горле. Все, что я могу, это прохрипеть виноватое «прости», за которое меня снова рывком поднимают на ноги и тащат в неизвестном направлении. Кажется, я не успел достаточно хорошо затянуться, чтобы игнорировать происходящее. Оказавшись в коридоре, я набираюсь сил, чтобы сопротивляться, но с выведенной из строя рукой и алкоголем в крови, получается так себе. Грише удаётся дотащить меня до улицы и безжалостно окунуть огровавленным лицом в снег. Холод отрезвляет мгновенно. Я морщусь от боли и делаю ещё несколько жалких попыток вырваться из сильной хватки. Но чем больше я сопротивляюсь, тем глубже меня окунают и тем больнее щиплет лицо и горят конечности. В конце концов я сдаюсь. И только тогда, когда тело становится вялым, а руки теряют чувствительность, меня поднимают. В темноте ветреной улицы я нахожу стеклянные глаза и, расплывшись в дрожащей улыбке, замерзшими пальцами впиваюсь в Гришины плечи. —Ненавижу тебя… — голос жутко хрипит, а синие губы едва собирают буквы в слова, которые я выдавливаю с влажным блеском в глазах. — Ненавижу блять! Ненавижу! Я просыпаюсь в холодном липком поту и, громко дыша, нервно шарю рукой по матрасу. —Гриша?... —М? Услышав его, облегченно выдыхаю и прячу лицо в согнутые руки. Меня трясёт, но, постепенно, это проходит и сознание возвращается в реальность. —Когда ты вернулся? Давно? Что случилось? —Нашёл тебя в наркотическом припадке около подъезда. Влад с трудом слепил из своей пьяной речи что-то на удивление членораздельное и сказал, что ты пошёл за добавкой, — Гриша сонно зевает, — я заставил тебя здорово проблеваться, ты как вообще? Я виновато свешиваю голову. —Отвратительно. —Ну ещё бы. Жду не дождусь твоей ломки, — Гриша презрительно усмехается и поворачивается к стенке, — надеюсь тебя вывернет настолько, что ты в жизни не возьмёшь в рот эту дрянь. Или в нос? Как ты там забавляешься? —Перестань. —Мерзко, правда? —Гриша! —Без меня, пожалуйста, — он намеренно продолжает тянуть это издевательским голосом, — у меня еще хватает ума не делать этого. Я не сдерживаюсь и, спрятав голову в руках, громко шмыгаю носом. Мне стыдно, даже в какой-то степени страшно. Перед глазами тут же всплывает мой самый первый наркопритон, мой страх, прерывающий дыхание, жуткий владелец квартиры, который все ещё ошивается где-то здесь, моя клятва «никогда и ни за что» и моя мать с исколотыми руками и разорванными… —Не реви. — Гриша прекращает издеваться и садится рядом. — Сколько раз ты это делал? —Два. —Точно? —Да. —От двух раз только слабость и головные боли, — он гладит меня по голой спине, — и небольшая ломка, но с ней, если будет, мы как-нибудь справимся. Не плачь. Все хорошо. По подсчетам, кстати, у вас достаточно денег, чтобы начать потихоньку выбираться. Я отнимаю руки от лица и вытираю щеки. —Первыми нужно отправить Алису, Влада и Илью. —Почему? —У них проблемы со здоровьем. —Психику, к слову, вам всем лечить придется. —Я в курсе, — нахожу в темноте его пальцы, — ты ведь с нами? —Не-а. Я раздражённо хмурюсь и уже хочу вынести ему мозг. Гриша предчувствует это и закрывает мой рот ладонью, игриво пробежав пальцами по руке. —Не понимаю твоей злости, Снеж. В мои задачи входили лишь подсчет финансов и ваша безопасность и то, как видишь, я не особо справился. — он утыкается в мою шею, с особой нежностью обхватывая талию. — Неужели ты так и не понял? Запускаю пальцы в его мягкие кудри. —Чего именно? Гриша загадочно молчит, но я не спешу вытаскивать из него ответы. Вырисовываю пальцами замысловатые завитки на его спине, покрываясь приятными мурашками от горячего дыхания. Расслабляюсь, прикрыв глаза и вдруг слышу очень тихое: —Одевайся. Я покажу тебе то, чего не показывал раньше.

***

Голова все ещё тяжёлая, но, превозмогая последствия своего безрассудства, я забираюсь на крышу вслед за Гришей. Холодные порывы ветра точно острые иглы пронзают меня насквозь, перехватывая дыхание и собираясь в носу неприятными колючками. Я не свожу внимательного взгляда с Гриши. Он прячет руки в карманы и уверенно идет к самому краю, по пути пиная жестяную банку. Я следую за ним, завороженно оглядываясь по сторонам и заправляя за ухо раздуваемые волосы. Никогда в жизни не ходил по крыше, да ещё так свободно! Расставляю руки в стороны и, прикрыв глаза, делаю глубокий вдох. Холод тут же проникает внутрь, до дрожи касаясь самых злачных уголков теплого тела. Странно, но это действительно так, когда прямо перед тобой открывается вид на целый Бурелом и даже больше. Среди серых, заснеженных пятижтажек я узнаю районы, кварталы, детские площадки и даже улицы, освещенные слабым желтыми светом. Далеко-далеко дымит теплостанция и горит ярко-красными огнями фабрика. У меня захватывает дух. Да что там дух… голова кружится от такого зрелища! Гриша подходит к самому краю, выдохнув облачко пара с завороженной улыбкой. —Вот он, Артем. Бурелом, во всей своей дьявольской красоте и таком же дьявольском ужасе, — его глаза блестят чем-то странным, даже пугающим, — только представь, сколько всего я видел за свои двадцать два и сколько из этого не помню из-за впечатлительной психики. Я мог бы рассказать тебе сотню историй о песочнице, где в детстве лепил куличики, о темных улицах, магазинах, заброшках, о подъездных надписях, о каждом закоулке, в котором можно спрятаться. О садике, о школе, о друзьях, которые, к несчастью, умерли не своей смертью, — его лицо на секунду искажает гримаса боли, которую он высмеивает презрительной ухмылкой, — я притерся к постоянному хаосу и, в какой-то степени, даже полюбил его. Я могу постоять за свою жизнь и не быть осужденным за это обществом. Я могу делать буквально все, что пожелаю и не нести за это ответственность. Свобода, Артем. Ты тоже уже вкусил ее, но для меня она гораздо больше, чем просто чувство, — Гриша смотрит вниз с задумчивой улыбкой, — я убивал. Ни единожды и даже не дважды. Впервые я решился на этот шаг из мести и справедливости, но вскоре стал получать удовольствие. Я стал точной копией своего отца, только более осторожной, более ловкой, более сильной. Да, я все ещё боюсь находится с ним в одной квартире, потому что слышал крики его жертв, — он резко замолкает, уставившись в одну точку где-то внизу, но достаточно быстро продолжает: — я многое видел, во многом участвовал, о многом молчал, но именно такое прошлое воспитало во мне личность. Именно жестокость помогла мне принять Бурелом со всеми его зверствами и разглядеть в нем то, что не видят другие, — он в блаженстве закрывает глаза, подставляя лицо ветру, — здесь я могу быть собой, могу становиться сильнее и выносливее. Здесь я живу по своим правилам, здесь я родился и вырос, здесь, глубоко в земле, лежат мои товарищи, здесь меня уважают и боятся. Здесь я...дома. Бурелом существует как отдельный организм и, предав его, я предам себя, — Гриша делает глубокий вдох и поворачивается, — мне не место среди чистоплюев и жополизов, среди достатка и роскоши. Жизнь без Бурелома будет для меня пыткой, если не хуже. Мой дом, моя жизнь, моя свобода, мой воздух и моя смерть-все это здесь,— при взгляде на меня его голос звучит мягче, —а для тебя это просто полезный опыт. Я горжусь, я правда горжусь тобой. Я более чем уверен, выйдя отсюда, ты никому не позволишь обращаться с собой как с вещью. Ты дашь отпор, если какая-нибудь мразь посчитает тебя лёгкой добычей. Ты сумеешь защитить самое ценное, что есть в этой блядской жизни – себя. Я знаю, ты сделаешь это. Ты непременно выйдешь отсюда другим человеком, но я не… блять, — он отводит взгляд, чуть ли не по слогам собирая мысли, — с моей стороны это было бы просто отвратительно и эгоистично. Тебя ждут там. Ты всего-лишь мой очередной урок, а я – твой полезный опыт. Больше ничего нас не связывает. Я делаю уверенный шаг ему навстречу. —У тебя глаза влажные. —Это ветер. —Ну да, конечно, — беру его за руки, — слушай…наплюй. Он удивлённо улыбается, а я продолжаю. —Наплюй! Сейчас я стою прямо перед тобой с чувством, что ты лучшее, что может существовать на свете. Мы одни на крыше с наушниками в твоем кармане, — улыбаюсь и беру его за щеки, — мне плевать, кто урок, кто опыт, понимаешь? Мне плевать, что будет завтра! Сейчас, прямо сейчас абсолютно плевать! Ты же сам учил меня этому! Секунда и он жадно впивается в мои губы, взяв лицо в тёплые ладони. Я с улыбкой обхватываю его шею, позволяя течению унести меня туда, где я достану звезды. Бешеный ветер гуляет в наших волосах, забирается под куртки и румянит щеки. В наушниках наша любимая мелодия, которую мы прокрутили раз сто, прогуливаясь вечером или лежа на матрасе, покуривая«Винстон». Она не раз заглушала пьяные крики по ту сторону дверей или мрачную тишину безлюдной улицы. Она играет сейчас, когда мы кружимся в самом центре крыши, крепко держась за руки. Улыбаясь, я запрокидываю голову, любуясь яркой россыпью далеких звезд на черном небе. Ветер приятно ласкает румяные щеки. Гриша берет меня за талию, позволяя расставить руки в стороны и в блаженстве закрыть глаза. И клянусь, это самая лучшая ночь на свете. И я представить себе не могу, что существует что-то, покруче этого.