Белоснежка

Единственное, от чего меня сегодня не воротит – яблоки. После обеда Алиса приносит их в качестве подарка на день рождения вместе с деньгами и обезболом, и остаётся со мной на кухне коротать время до ухода матери. И в придачу наблюдать за моим медленным отрезвлением. Она почти что спит, сонно жалуясь на приставучих клиентов и плотный график. Глаза её жутко уставшие. —Тебе бы поспать, — советую я, съедая с ножа кусок яблока, — выглядишь не очень. —Кто бы говорил, Белоснежка, — она усмехается, заправляя за ухо рыжую прядь, —все такой же бледный и помятый. —Зато не побитый. —Зато здорово отмеченный. —Кто бы говорил. Мы смотрим друг на друга так, будто соревнуемся в каком-то несуществующем конкурсе под названием «чью шею больше поцеловали и покусали» и, в конце концов Алиса сдаётся. —Ладно, Гриша явно перестарался больше. —Гриша? —Ну а кто еще? — она сонно усмехается, подперев голову. — Кстати полезный совет на будущее: если до диванчиков не доходит свет ещё не значит, что вас никто не видит. Я давлюсь яблоком, громко кашляя. Что?! Нет… да не может такого быть! Возмущённо хмурюсь и поджимаю губы. —Ты что-то путаешь, засосы оставил мне Дима. —Это которого ты проклинал весь вечер? —С чего бы? —Мне откуда знать… — Алиса отводит взгляд и сдувает с глаз чёлку, — точнее…ты хотел кое-что забыть, так что я лучше промолчу. Я нервно верчу в руках нож. В груди разыгрывается неприятное чувство. —То есть Димы вчера здесь… не было? —А что по-твоему ему делать в нашей дыре? – Алиса изучает меня внимательным взглядом. — Не было конечно. Я растерянно смотрю на нож в руках и половину яблока. Снова. Снова я напился и забыл напрочь все, что следовало бы держать в памяти. Совесть аж передергивает от такой мерзости. —И мы с Гришей… спали? —Мне откуда знать, — Алиса бессмысленно водит пальцем по столу, — спроси у Гриши, он точно помнит. —Да блять… я уже второй раз… — утыкаюсь в свою ладонь, виновато прикусывая губу, — черт… это так неправильно. —Что? —Я люблю Диму и при этом трахаюсь с кем придется, — прячу лицо в локтях, сильно сжимая волосы, — я отвратительный. —Да, как минимум потому что продолжаешь себе врать. —В смысле? —Да не любишь ты его, это же очевидно, — Алиса смотрит на меня строго, — если на пьяную голову ты мечтаешь забыть все, что с ним связано и тебя чуть ли не воротит от… — она отмахивает рукой возникшую мысль, — это не пахнет любовью ни в одном месте. —Но я же чувствую. —Что? Что ты чувствуешь? — Алиса потрясенно хлопает глазами. — Нет, не произноси это слово иначе я тебя побью. —Ты просто его не знаешь. —Мне достаточно взглянуть на тебя после встречи с ним. Это не любовь. Что угодно, но не она. Я недоверчиво выглядываю из-под лба. —А что тогда? —Что-то, что давно сгнило во времени, но продолжает отравлять тебя обманчивым «но я же люблю его», — она смотрит на огрызок в моей руке, — но ты любишь не его, а время, когда был с ним счастлив. А сейчас, как истинная Белоснежка, позволяешь пичкать себя гнилыми яблоками. Ими же и травишься. Я показательно отрезаю последний кусочек и кладу его в рот. Алиса со вздохом закатывает глаза. —Делай что хочешь, мне все равно. Лишь бы ты помог нам выбраться отсюда, — зевая, она проходит мимо, взъерошив мои волосы, — ещё раз с днем рождения. К сожалению, мне больше нечего тебе подарить. —Обезбол был прекрасным подарком. Она тепло улыбается. —Ты меняешься. Это заметно.

***

Целый день я думаю над своим мерзким поступком, удивляясь, что не думал так сильно, когда сделал это в первый раз. Может потому что тогда мозгу удалось выгнать Диму из сердца и закопать его в груде мыслей и переживаний, а сейчас… Сейчас все иначе. Сейчас мне приходится в третий раз пересчитывать деньги в своем тайнике. В комнате грязно и тихо. Кажется, я не был здесь вечность. Не торопясь записываю на листочек все цифры, которые насчитываю. Заниматься их расчетом уже будет Гриша. Моя задача сосредоточиться и не ошибиться, но из раза в раз мысли возвращаются к Диме. Я должен признаться ему в измене. В двух. Я должен, но сердце бешено колотится, как только я представлю его реакцию. Причем каждый раз разную: то он молча смотрит с таким разочарованием, что хочется избить себя до смерти; то он говорит, что все в порядке, при этом сильно сжимая губы и теребя пальцы; то он устраивает скандал и в меня летят все подручные вещи… Я снова сбиваюсь и снова пересчитываю. Снова беру телефон в попытке позвонить, но от кнопки вызова меня отделяет тупая дрожь в пальцах. С раздражением швыряю телефон на диван. Хлопаю по карманам спортивок. Сигареты на месте. Нервно закуриваю, заставляя себя вернуться к пересчету. Сто, двести, триста… —Артем? Ты? В ужасе пихаю все свое добро в шкаф и падаю спиной на пол, якобы все это время тупо курил в потолок. Входит отец. Весь заплывший, расфокусированный и жутко вонючий. У меня аж морщится лицо: настолько все плохо. Он едва волочит за собой ноги, и, резко потеряв равновесие, с шумом наваливается на шкаф. —Там на кухне… мама испекла… что-то вкусное. —Нет, спасибо. —У тебя вроде праздник. —Надо же, — быстро отползаю к дивану, держа неуклюжую фигуру отца в поле зрения, — мне все равно, я сейчас уйду. Мне нужно забрать из шкафа листок с цифрами, но отец настроен решительно. Жутко шатаясь, он приближается ко мне и я, видя все это, в который раз обещаю себе бросить пьянствовать. Делаю быструю затяжку. —Пап, серьёзно. Выйди. —Иди к маме. Она ждала тебя. Я жалостливо поджимаю губы. Нужно срочно вывести его из комнаты. —Иди, я скоро подойду. —Артём, пожалуйста. —Я приду. —Она без тебя… —Я хочу побыть один, — отбиваю от себя его руки, — не трогай меня. —Каким ты вырос эгоистом! — отец кричит низким басом, от которого в груди что-то обрывается. — Мать плачет на кухне, ждет, а ты! Ты забыл о нас! Паршивец! Я все для тебя, а ты даже дома не появляешься! —Выйди. —Тебя, кажется, давно не… Толкаю его к двери. Неуклюжее тело поддаётся легко, правда мне все же приходится отбить пару ударов, чтобы нос остался целым. В любом случае похуй. Лишь бы деньги были в порядке. —Я сейчас приду, дай мне время. —Для чего? Ты что-то от нас скрываешь?! Хлопаю дверью прямо перед его носом и поворачиваю замок. Впредь надо быть повнимательнее. Под тяжёлые удары с той стороны, я заглядываю а шкаф, в спешке подбиваю последние цифры и, все тщательно спрятав, поспешно сую листок в карман, настраиваясь на душещипательную беседу на кухне. С постепенно погибающим отцом я уже смирился. Мы и в хорошие времена были не особо близки. А вот с мамой… С мамой все иначе.

***

Она сидит за столом, вся сморщенная, с грязными волосами и фиолетовыми пятнами по всему телу. Это не засосы, это болючие синяки и ссадины. Некоторые от отца, некоторые от совершенно незнакомых людей. У меня сжимается сердце. —Я ненадолго. —Я понимаю, — она подвигает ко мне полусырой пирог, — шарлотка… все-таки у тебя день рождения. —Спасибо, мам, но я не люблю… сладкое. Она отводит взгляд, и я чувствую себя самым ужасным сыном на свете. Неловко отодвигаю от себя тарелку с причиной своего будущего рвотного рефлекса и с глубоким вдохом касаюсь ее руки. Чёрные точки от игл около проступающих вен и пожелтевшая кожа около них… мне все становится ясно. Как можно быстрее убираю свою руку. Внутри все замирает. Мне страшно. —Мне нужно идти. —Постой, — она поднимается и крепко обнимает мою шею. Я отвожу взгляд. —Мам… мне правда… —Убегай отсюда, — взволнованно шепчет она мне в ухо, — пожалуйста, беги не оглядываясь и никогда не возвращайся. Я замираю то ли в растерянности, то ли в страхе. Сердце вырывается из груди, ладони потеют, голова идет кругом. Я едва различаю то, что мне говорят. Мама целует меня в щеку. —Дрозд. Не знаю кто это, но я видела, как многих бросает в дрожь от этого слова, — она запускает пальцы в мои волосы, — подружись с ним и будешь хоть в какой-то безопасности. —Это мой друг. Он помогает мне выбраться. Мама облегченно выдыхает и крепко прижимает меня к себе. —Я люблю тебя. Прости, что ты никогда не слышал этого. Обнимаю ее так сильно, как никогда прежде и кажется делаю это в последний раз. Глаза мокнут из-за тяжести в груди и горле. Я в шаге от слез, но клятвенно обещаю себе не показывать слабости. —Ты… в чем-то виновата? —Только в том, что не смогла стать достойной матерью и что сдалась слишком быстро, — она с дрожью целует меня в макушку, — надеюсь у тебя хватит сил вернуться домой. Я знаю, домом она называет Солнечную Столицу. Я знаю, что окажусь там не скоро, но окажусь обязательно. Я знаю, что мне нужно уйти как можно быстрее, пока не подошел отец. Оставлять маму больно, особенно когда она сама выталкивает тебя за дверь, зная, что люди, которые придут с минуты на минуту очень опасны. Я ничего не могу сделать и это разрывает сердце на части.

***

Мама подсела на наркотики по тому же пути, по которому чуть не подсел я. Оказавшись хоть раз в Гнилом месте пропадаешь навсегда. Моим родителям подвязали ниточки. Мама не хочет, чтобы я видел, как медленно она разлагается на части, мучаясь ужасными галлюцинациями. Мама боится мне навредить, поэтому выгнала. Мама знает, что с ней давно все кончено. Мама любит меня и ее последняя здравая мысль – моя безопасность. К такому выводу мы приходим с Алисой и Владом, сидя в ванной: кто на стиралке, кто на бортике, кто просто подпирает дверной косяк. Влад задумчиво вертит в руках карту. —Надо съебывать реально. —Это случится быстрее, если ты пойдёшь работать, — говорит Алиса, подперев голову рукой, — и прекратишь ставить ставки. Отец Артема уже доставился. Посмотри, что с ним стало, — она бросает взгляд на меня, — извини. —Похуй. —До Гнилого места мы не докатимся, —Влад подходит к зеркалу, приглаживая торчащие волосы, — мы не колемся и не нюхаем.  Алиса смотрит на него серьёзно. —И? Скоро они будут колоться и нюхать у нашего подъезда. —У подъезда Гриши? Думаешь, осмелятся? —Мне все равно, лишь бы мы снова не ввязались в какое-нибудь дерьмо, — она тяжело вздыхает, спрятав лицо в согнутом колене, — скорей бы уже вернуться. В зеркале я замечаю непривычно потерянный взгляд Влада. Он стряхивает с рук воду и вытирает их о шорты. Всем хочется сойти с этой тяжёлой темы и Миронов в этом, оказывается, мастер. —Артем, тебе норм вообще весь свой день рождения торчать в ванне? —А какие у меня еще варианты? —Доверься профессионалам. — Влад торжественно раскланивается. — Алис, пойдём. Гриша дал отмашку. Я удивлённо поднимаю брови. —Вы куда? —Потом узнаешь. —Да, — говорит Алиса уже на пороге, крича куда-то в зал: — Илья, подойди к принцессе, она вылечит твои царапины. Сквозь зубы цежу, что никакая я не Белоснежка, но им как обычно насрать. Тяжело вздыхаю и мрачно смотрю на себя в зеркало. Бледный, с мешками под глазами и почему-то слишком темными волосами. Что ж, может и оправдано это странное прозвище.

***

Улик поздравляет меня с днем рождения, пока я клею Илюхе пластырь. Параллельно узнаю, что Костян все еще в больнице. —Он совсем не ест, Тем, — очень тихо говорит Улик, стоя перед палатой, — извини, что говорю тебе это в такой день, но мне не с кем больше поделиться. —Наоборот спасибо. Так я хоть как-то участвую в вашей жизни. Насколько все плохо? —Ему нужно быть под наблюдением. —А проблема? —Его родители, — Улик злится, — приходят блять, выгоняют меня в коридор и промывают ему мозги чем-то вроде «ну сколько можно тут валяться, с тобой же все в порядке. У тебя ещё несколько важных спектаклей!». А он сука совсем не в порядке! —Хреново, — зажимаю телефон плечом, перебинтовывая Илье локоть, — и он их всерьез слушает? —Да. Да, Артем, — Улик тяжело вздыхает, упав на корточки, — после разговора с родителями он говорит ужасные вещи. Я не знаю, что делать, потому что после каждых моих утешений, которые чудом работают, приходят его родители и… и мне приходится начинать все сначала. —Это кто? Дима? – спрашивает Илья громким шепотом. — Если ты пошлёшь его нахуй, ты не будешь больше плакать? Я делаю шумный вдох и легонько толкаю мелкого в плечо. Улик на секунду замолкает. —Этот ребёнок говорит серьёзно? —Нет, я просто сильно себя накручиваю. —Тем, я слышу, что ты врешь. Я поджимаю губу, отодвинув бинты в сторону. Надо сказать. Надо. Хотя бы Улику. Даже если осудит. Даже если расскажет Диме. Даже если… Опираюсь на раковину, низко свесив голову, и буквально выдавливаю из себя это чертово признание. —Я изменил ему. —Что? —Я изменил ему дважды. Улик молчит несколько секунд, которые оборачиваются для меня в вечность. Воздух в ванне тяжелеет и, кажется, я не могу дышать пока не дождусь хоть какой-то реакции. —Я был пьян, но это никак меня не… —Не переживай, — обрывает Улик на удивление спокойным голосом, — он не тот о ком… стоит. —Что? —Я знаю, я не должен говорить тебе, но… это как-то… неправильно по отношению к тебе, — пару секунд Улик бьется в нерешительности, — Дима взялся за какой-то проект и, такое чувство, совсем слетел с катушек… либо молчит днями, закрывшись в комнате, либо без остановки, будто в бреду, говорит о тебе, о ваших отношения, даже о вашем сексе в машине. Мне приходится прерывать его на таких…особо личных моментах. Я замираю в недоуменном ступоре. —Какой секс в машине? —В смысле? — Улик удивлён не меньше. — Ну вы же… когда я поехал с Костяном в больницу… —Это тогда, когда Алиса сказала, что с тобой сделали очень нехорошую вещь, поэтому ты со мной не поиграл, — с опаской подсказывает Илюха, искренне желая помочь вспомнить то, от чего я успешно убежал прошлой ночью. И я вспоминаю. Вспоминаю и горло перехватывает противный ком тошноты. Лицо белеет. Руки едва удерживают телефон. Я кое-как сажусь на бортик. —Сука. —Тем. —Извини, я не хочу и не могу про это слышать. Я перезвоню. Возможно сегодня. Возможно завтра. Не дожидаясь его ответа сбрасываю и швыряю телефон на полку. Упираюсь локтями в колени и запускаю пальцы в волосы. Грудь жжет так сильно, что, кажется, я либо разревусь, либо вскроюсь. А может все вместе. —Илья. Можешь выйти? Тишина. Я силюсь повторить это ещё раз, но уже сжатым голосом. —Пожалуйста, выйди. Снова полная тишина. Я нервно втягиваю носом воздух.  —Выйди! Я не хочу срываться на тебя! Он спрыгивает со стиралки и так крепко обнимает мою шею, что я чуть ли не падаю в ванну. —Мама тоже говорит мне выйти, а потом у нее на руках кровь, — он прижимается ко мне, —- я не хочу, чтобы ты делал себе больно. Стиснув зубы, я обнимаю его в ответ. —Прости. —Я понимаю, — он отстраняется, роется в карманах и протягивает мне ножик, — Гриша говорит вонзать его в дверь, если я злюсь. Попробуй. Непривычно видеть оружие в руках четвероклассника, но к чему только мне не пришлось привыкнуть в Буреломе. Встаю, делаю глубокий вдох и со всего размаху вонзаю острие в дверной косяк. Легче? Определённо! С каждым ударом на дереве остаются глубокие точки, а с моей души хоть и немного, но сбрасывается балласт всякого дерьма, которым я успел себя обвешать. Раны не затягиваются, но ноют гораздо меньше. Размахиваю ножом до тех пор, пока не приходит Влад и, даже бровью не поведя, говорит быстро собраться и выйти на улицу.

***

Стоит мне выйти из подъезда, как прямо во дворе с грохотом взрывается салют. Я замираю в немом изумлении, разинув рот и провожая взглядом петарду, которая рассыпается в черном небе миллиардами разноцветных змеек. Илья носится по площадке и что-то радостно кричит. Влад хлопает меня по плечу с довольной улыбкой, Алиса радостно размахивает тремя разноцветными шариками. Гриша подходит и с ухмылкой швыряет мне в руки зажигалку. —Следующие петарды поджигаешь ты, Белоснежка. Я растерянно улыбаюсь. —Покажи как и я подожгу все, что угодно. Он объясняет. Все оказывается предельно просто и ясно: главное успеть отбежать на безопасное расстояние. И оттуда уже можно любоваться громыханием разноцветных искр и звезд. Я смотрю на них, задрав голову. Где-то вдалеке смеются Влад и Алиса, забрасывая Илью снегом. Где-то вдалеке Улик борется за психическую стабильность Костяна, а Дима наверняка готовится к сессии…. А рядом со мной Гриша. Он расслабленно курит, облокотившись на стену, и почему-то не говорит ни слова. Не знаю, может, несмотря на мою лёгкую улыбку, на лице написано, что что-то случилось? Или он просто наслаждается моментом – то самое фантастическое умение, за которое я отдал бы все на свете. Забираю у него сигарету и делаю глубокую затяжку. —Где вы достали петарды? —Там, где достали, их уже нет, — Гриша легкомысленно пожимает плечами и улыбается, — я рад, что тебе нравится. Киваю и возвращаю ему сигарету. Хочется сказать что-то еще, но слова плотно застревают в горле. Но перед Гришей не нужно оправдываться за тишину: он все прекрасно понимает. Он стоит рядом, и, даже не касаясь, передаёт мне свою невозмутимость и уверенность. Полной грудью я выдыхаю морозный воздух до болючих иголок в носу. Нужно отбросить всё и позволить течению унести меня настолько далеко, чтобы я перешагнул границу совести и жил по кайфу, дыша полной грудью. Артем Рижский никогда бы не поджог Академию. Артём Рижский не знал, что некоторые мечты имеют свойство не сбываться. Артем Рижский позволил бы обращаться с собой как с рабочим механизмом, выполняющим любые желания и требования, лишь бы всегда выступать в хорошем свете. «Что угодно, только любите и уважайте меня» «Да, конечно, я пожертвую здоровьем и нарисую любое количество работ» «Да, без проблем, мне не сложно переспать с тобой прямо сейчас» «Нет мне не больно, делай как тебе удобно» Артем Рижский любил то, что любили другие. А я нет. Я буду делать то, что хочу я, потому что именно я – самое дорогое, что есть в этой жизни. Я буду стараться избавиться от мнения толпы, воздвигнув на пьедестал свое собственное. Я не позволю пичкать себя гнилыми яблоками, а если захочу буду глотать их сам. Если захочу, я заберусь на крышу и буду кричать до болезненной хрипоты в голосе, если захочу – останусь дома и не вылезу из кровати. Если захочу – трахнусь с кем-нибудь по пьяни и не буду сожалеть об этом. Больше никакой совести, никакой грязи в мою сторону, никакой боли и никаких сожалений. Я буду жить. Буду чувствовать. Как говорит Влад, нужно уметь больно падать, чтобы высоко взлететь. Я выберусь отсюда лишь в том случае, если сыграю с жизнью по своим правилам. Прощай, несчастный Артём Рижский. Настала моя очередь.