Белоснежка

Вечер на удивление спокойный и тихий. Я не спеша бреду по улицам, жуя сигарету, и размышляю о своих дальнейших действиях. Как-то слишком быстро я смирился с отчислением из места, за которое был готов продать душу дьяволу. Может потому что Гришины рассуждения пробили дыру в моих убеждениях? Или потому что подсознательно я сам обо всем уже давно догадывался? Неважно. Сейчас, без толку шатаясь по улице, я хочу в корне все переосмыслить и найти наконец-то себе место хотя бы в искусстве. Если уж в жизни не получается. Сворачиваю на другую сторону улицы и, перебежав дорогу, заскакиваю в супермаркет. От Бурелома я ушёл недалеко, но достаточно, чтобы оказаться в вполне себе стоящем магазине, где даже есть аптека, а не плешивая забегаловка с едва работающей вывеской. Замечательно. Можно выполнить слезные мольбы Гриши закупиться обезболом. А то страшно даже подумать, какая мучительная боль разорвет его на кусочки, когда действие таблеток закончится. Потому что выглядит он настолько хреново, что без лекарств, наверное, днями корчился бы в болевых конвульсиях. Я покупаю пять пачек. Так, на всякий случай. На оставшиеся деньги иду за продуктами, но перед кашей, сосисками и еще какой-то «не особо вкусной, но питательной хренью, которую я бы ни за что не жрал, будучи Артемом годичной давности», все-таки поддаюсь соблазну заглянуть в напитки и хотя бы визуально вспомнить свой любимый сок. Свежевыжатый яблочный в клевой бумажной упаковке. Только завернув за угол, я сталкиваюсь с двумя парнями. Из Бурелома. Причем из самой пугающей его части – из Гнилого места. Это видно по их поношенной одежде, вонь от которой ощущается за несколько шагов, по болезненно желтому цвету лица с такими опухшими глазами, что их почти что не видно в глубоких складках морщин. И по противному, приторному голосу, с которым они облепливают парня в дорогом пальто, нагло залезая в его карманы. —Ну тебе что, сложно отслюнявить пару купюр нам на жрачку? —Не бедный, видно же! —Я сообщу о воровстве персоналу. — парень отбивает их исколотые руки от своего пальто. — Отвалите. —Мы хотели по-хорошему. Я замечаю мимолетное сверкание ножа в руке того, что повыше. Парень в дорогом пальто в страхе замирает на месте, позволяя уткнуть острие ножа в свой живот. У меня обмирает сердце, но именно оно дает сигнал мозгу, чтобы тот собрался и начал действовать. За секунду я оказываюсь рядом. Резко отвожу руку с ножом в сторону и со всей силы бью коленом в пах. Буреломщик с болезненным стоном складывается пополам и роняет нож, который я тут же отбрасываю носком кроссовка как можно дальше. Второму прилетает по лицу и, как учил Гриша, по коленям. Бедолага валится на пол, кривясь от боли и обсыпая меня проклятьями среди которых случайно проскальзывает приевшееся «Белоснежка». Я хмурю брови и даю ему разозленного пинка. —Я тебе не Белоснежка, урод. —Дрозд привел тебя вчера к нашим знакомым…поразвлечься блять… —кровь хлещет из его разбитого носа, голос страшно хрипит, а взгляд полон ненависти, —и он называл тебя так. Они слышали. Слышали через боль и удары. Слышали это чертово «Белоснежка». Меня аж подкашивает. Будто мне заняться больше нечем, как нарываться на драки. Дрозд… это они про Гришу? —Съебывайте, пока можете. Парни кое-как поднимаются на ноги и, спотыкаясь, тащатся прочь, то обсыпая меня проклятьями, то вознося «Белоснежку» за «помилование» их грешных душ. Я не шучу. Это прямая цитата. Вытираю разбитые костяшки о штаны и, собравшись с духом, поворачиваюсь к Диме. Лицо его такое же бледное, как и тогда, за кулисами. Ошарашенными глазами он смотрит на мои увечья, на грязную куртку, на меня. Такого побитого и жалкого. Немного неловко. —Пожалуйста, не смотри так пристально. —Белоснежка?... —Не бери в голову. Воцаряется напряжённое молчание. На фоне вдруг начинает играть дурацкая реклама акций на ближайший месяц. Я стараюсь успокоить сердце, чтобы оно не билось в ритме польки и не дай бог не ляпнуло лишнего, но ни в какую: Дима стоит прямо напротив. Дима подходит ближе. Дима смотрит на меня. Дима пахнет моим любимым кипарисом. Дима, Дима, Дима.  За одну секунду я забываю о всех своих клятвах и таю, как масло в микроволновке, когда он молча заключает меня в объятья.

***

—Отец так взъелся, что о твоём поступке написали в интернете. — Дима закуривает, упав спиной на спинку сиденья. — Не знаю, что тогда творилось в твоей голове, но это было… —Круто? —Глупо, Артем. Отец только вчера закончил выносить мне мозг по поводу тебя. —Ну и что он говорит? —Лучше тебе не знать. —Мне срать на его мнение, если что, — зажимаю в зубах сигарету, — глубоко, кристалически и так далее. Дима удивлённо вскидывает брови, но оставляет вопрос про курение при себе. Да, я курю. Да, это помогает мне на время усмирить стресс. Да, мне это не нравится, но я продолжаю делать затяжку за затяжной. —Твой отец обесценивает все, что ты делаешь. Это как минимум ненормально. —Это дисциплина. —Это насилие над собой. —Все, перестань. — Дима нервно втягивает дым. — Я не хочу говорить об этом. Пару минут мы курим молча, но это не то «молча», в котором хочется остаться. Я выбрасываю окурок в окно и задумчиво смотрю на свои руки. —Ты из-за отца не звонил мне? —Тем, я же попросил. —Я просто… — поджимаю губы, — просто где-то в глубине души я все ещё верил, что ты не откажешься от меня из-за такого… ну… положения?... —Ты дурак? —Похоже на то. —Я всю неделю только и думал, как вытащить тебя оттуда, — Дима хмуро смотрит на мои синяки, — и параллельно выслушивал, что водиться с такими как ты – позор для всей моей семьи, но моя семья вовсе не мать и не отец, — он берет меня за плечи и заглядывает в глаза, — я все устрою, Тем. Я вытащу тебя оттуда, только не грузи меня вопросами и дай время. Пожалуйста. На мне сейчас сессия, работа и отец. И хотя бы находясь с тобой я не хочу об этом ни говорить, ни слышать. Я послушно киваю, и он обнимает меня, запустив пальцы в волосы и поцеловав в висок. Пульс просто бешеный, в желудке – рой счастливых бабочек. Что-то глубоко внутри подмечает что-то неладное, но я решительно отказываюсь от любых подобных «предчувствий». Какой же я мудак, что вырвал Диму из сердца, совершенно не разобравшись в ситуации. Он все разруливает, все для меня, а я только и делаю, что ною и раздуваю скандалы. Надо было позвонить самому. Надо было разобраться. Надо было бороться, а я опустил руки. Ну и кто от кого отказался?...

***

Мы летим по кольцевой. За окном вместе с нами проносятся чёрные поля, голые деревья, огромные сугробы, размытые блики фонарей и яркие вывески «С Новым годом» и «Счастливого Рождества». Полной грудью я вдыхаю эту атмосферу и с улыбкой понимаю, как же сильно по ней соскучился. —Куда мы так гоним? —На Театральную. Костян ждет свой костюм Дориана Грея и литр колы. —Спектакль? —Спектакль. —Сильно опаздываем? Дима включает одно из тысячи голосовых Костяна, где тот чуть ли не плача умоляет поторопиться, потому что до начала спектакля тридцать минут, а он метается по гримерке в одних трусах. На фоне раздраженные крики режиссёра и суматоха выступающей труппы. Я взволнованно кусаю губу. —А Улик где? —Сейчас подберём. —Что? Дима выжимает педаль газа, и ситроен за несколько секунд пролетает огромный участок дороги и, ворвавшись в город, резко останавливается на первой остановке. Хлопает дверца и машина срывается с места. Я оборачиваюсь назад, утыкаясь в огромный букет красных роз. Свежий душистый аромат бьет в нос, и я вдыхаю его полной грудью, расплываясь в радостной улыбке. —Боже, как пахнет… —Нравится? Я полчаса выбирал, чтобы угодить этому привереде. — Улик вдруг удивлённо выглядывает из-за букета. — Артем? Мать твою… кто тебя так? —Да это… там… —Он в курсе всего, — подсказывает Дима, не отрываясь от дороги, — так что можешь не выдумывать. —Он может и не рассказывать, — говорит Улик, поднимая запотевшие очки, — мне хватило новостей. Это пиздец, Артем, но ты теперь мой личный кумир. После Тайлера, разумеется. Я улыбаюсь. Улик Кедрин с гордостью жмет мне руку. Заметив мрачный вид Димы, я плавно вытягиваю ладонь из рукопожатия и разворачиваюсь, отведя взгляд в сторону. Обещал же не вспоминать ту ситуацию… Мы резко останавливаемся на светофоре. Я дергаюсь вперед, Улик чуть не влетает лицом в переднее сиденье. Дима шумно вздыхает в беззвучной ярости. Громкое молчание длится ровно до телефонного звонка. Улик снимает трубку. —Да? Да. Мы уже едем. —Блять, Улик, ты написал мне это десять минут назад! — Костян звучит непривычно нервно. — Вы уже где?! —Дим? —На перекрёстке около Главного собора. —Проехали перекрёсток Главного собора. —Главного собора?! Блять… вы же не успеете нихуя! Скажи Диме, чтобы гнал под сотку! Как тогда, к Артему! —Артем с нами. —Боже, как хорошо! Вот пусть он ему и растолкует, чтобы ехал быстре… Дима вырывает телефон и прижимает его к уху. —Блять, я не могу ехать больше шестидесяти километров в час! От того, что ты звонишь каждые пять минут пробки не рассосутся! —Ты даже не пытаешься! —Еще один звонок: я разворачиваюсь и еду домой, тебе ясно?! —Дай мне. — Улик возвращает свой телефон обратно. — Кость, как только мы заедем на территорию театра, я схвачу костюм и побегу к тебе. —Улик… —Я обещаю. Помнишь, как в школе? —М? —Когда ты забыл физ-ру, и я должен был принести тебе свою. —Ха, тебя еще физик не отпускал. —Да, да, — Улик усмехается, прижав телефон к уху, — поганый дед. Но с третьего на первый я пулей прилетел. —Это было мега быстро! Они обсуждают школу и плавно переходят на приставку. К этому времени мы трогаемся с места и, вырвавшись из роя машин, молнией летим по проспекту. Рука Димы на коробке передач. Он нервно дергает ее при переключении, сжимая до белых костяшек. Идеально белых. Пару секунд я смотрю на них как на девятое чудо света, а потом, на свой страх и риск, накрываю своими пальцами. Дима шумно выдыхает и вроде расслабляется. —Кажется, я слишком жестоко ему ответил. —Да. —Черт… я не хотел. —Дим. —Что? —На выступлении Костяна будет кто-то нежелательный? Он медлит с ответом, и у меня успевает остановиться сердце. Только не… —Там будет наша мать. Теперь-то мне все ясно.

***

Гримерка у Костяна – настоящая творческая свалка. Вещи, вешалки, чехлы, обувь, белые листы сценария, парики, переполненная мусорка, тетради, упаковка чипсов несколько пустых банок колы и кулер с водой. Когда мы с Димой появляемся на пороге, Дориан уже прыгает на одной ноге, с усилием натягивая сапог. Улик придерживает его за локоть, параллельно пытаясь поджечь сигарету. —Тут нельзя курить, алло! —Я окно открою. —Улик сука! Я тебя сейчас… — Костян видит меня и, светясь от счастья, чуть ли не бросается мне на шею, — Артем! Блин, чего ж ты не сказал, что… оу черт! Сильно болит? —Обезбол еще действует. —Но все равно хреново выглядишь. —Ему не стоит идти. — говорит Дима, скрестив руки на груди. — Тем, ты понимаешь, что… —Да, я могу посидеть здесь, пока… Костян возмущённо упирает кулаки в бока. —Исключено! Артём будет смотреть! Я впервые в главной роли! —Ты не занимал ему места. —Занимал! Хоть он и не ответил в нашей группе… я все равно занял! Всем вам в первом ряду! Дима раздражённо вскидывает руки: —Там будет наша мать! —И что? —Она не оставит без внимания его внешний вид! И присутствие! —Боже! Нашёл мне тут проблему! Артём, не слушай этого идиота, — Костян пулей отлетает к другому концу гримерки и начинает рыться в огромной куче вещей, — я дам тебе норм шмотки, а синяки подмажем тоналкой. У тебя тёплый или холодный подтон кожи? Или вообще нейтральный? —Что? —Ладно, сейчас сам посмотрю. Он швыряет мне в руки какие-то брюки и рубашку, а сам берет лист бумаги и прикладывает к моему лицу, задумчиво щурясь. Улик все-таки открывает форточку и закуривает. Дима взволнованно смотрит на нас. Мне снова неловко. —Кость… все нормально. Я могу посидеть здесь. У вас и так из-за меня проблемы. —Че? Ты про отца? — он усмехается, прижимая мои волосы обручем и осторожно замазывая фингал. — Я когда узнал, что ты сделал, так орал! Плюнуть в лицо нашему отцу! Это ж сколько в тебе смелости! Я бы… да что я! Улик бы такого не сделал! А ты… — его глаза искрятся восторгом, — ты супер! Я жалею, что не увидел это зрелище лично. Улик, скажи, он крутой… Улик? Улик блять перестань курить в моей гримерке! Костян бросает меня с тоналкой и пулей отлетает к окну, хватая по пути какую-то палку. Я тепло улыбаюсь, но, взглянув на Диму, улыбка медленно сползает с губ. Я и представить себе не могу, сколько дерьма он выслушал от отца и сколько выслушает ещё, если мать узнает, что я мало того, что не исчез из их жизни, так еще и в наглую заявился на спектакль. —Я не… —Пожалуйста, Артем, ничего ей не говори, —Дима берет меня за плечи и наклоняется к уху, — какую бы несусветную чушь она не несла…промолчи. Промолчи, ладно? По телу прокатывается волна мурашек от его шёпота. На заднем фоне Костян душит Улика и пытается выхватить из его пальцев тлеющую сигарету. Я прислоняюсь лбом ко лбу Димы. —Я постараюсь. —Нет, ты сделаешь это. — он обнимает меня одной рукой. — Сделаешь, чтобы я как можно скорее забрал тебя из той помойки и не тратил время на разборки с отцом. Хорошо? —Хорошо. —Спасибо.  Он уходит разнимать брата и лучшего друга. Я остаюсь сидеть один перед зеркалом с вещами, наполовину замазанным лицом и очень, очень дурацким чувством. Будто я здесь… лишний? В гримерку врывается режиссер. Вид у него такой взбалмошный, что лучше бы Костяну как можно скорее прекратить виснуть на Улике и обернуться. —Стрельцов! Что за бордель ты здесь устроил?! —Сергей Павлович! —Костян в спешке поправляет причёску и костюм. — Я же говорил, что они успеют привезти! —Я крайне рад! А теперь будь добр показать им дорогу в зал и привести свои волосы в порядок! – его голос вдруг подскакивает до высокого писка. — Потому что начало спектакля через пять минут, а за кулисами сущий кавардак!!! Типичный режиссер с вьющимися тонкими усиками и ростом под мой подбородок смеряет нас небрежным взглядом и, беззвучно сматерившись, летит в следующую гримерку. —Не парьтесь, он всегда так орет, но если привыкнуть это даже смешно! Тём, переоделся? Супер! Сейчас я быстренько… дай сюда свое лицо! Костян садится на корточки и быстро завершает мой «макияж». Потом подскакивает, вертится перед зеркалом пару секунд, приглаживает торчащие волосы и заливает их тонной лака. Улик с подозрением косится на полный контейнер еды на столе, но ничего не говорит. Кажется, он чем-то недоволен, но я не понимаю, чем. Может, за неделю что-то успело случиться? —Все, ребят! Погнали! – Костян обводит нас зажженным взглядом. — Сегодня я буду сиять, как никогда раньше!

***

Небольшая сцена залита лёгким светом софитов. Мастерская художника Бэзила.  Дориан вальяжно разваливается за роялем, листая страницы «Лесных сцен» Шумана. Его золотые кудри сияют в ослепительном свете. —Ты должен одолжить мне их, Бэзил! Я хочу их разучить. Они совершенно очаровательны! —Это зависит только от того, как ты будешь сегодня позировать, Дориан. —Мне уже надоело позировать, я уже не хочу иметь собственный портрет, на написание которого уйдет целая жизнь! Дориан капризно и своенравно поворачивается на музыкальном стуле, но, заметив лорда Генри, на мгновение смущается и резко встает. —Прости, Бэзил. Я думал ты пришёл один. Как же ему подходит эта роль. Он будто играет себя, только в сильно преувеличенном формате. Он чувствует сцену. Всем телом, всей душой. Так, будто сценарий – его личная жизнь, которую нужно не заучивать наизусть, а просто прожить под восторженные взгляды публики. Костян любит внимание. Костян любит, когда все смотрят на него. Костян мечтает оказаться на мировой сцене и попасть в телевизор. Костян – будущее Большого театра. Я поворачиваю голову на Улика и не узнаю его. Никакой серьёзности и напускной загадочности. Лишь сияющие глаза и придурковатая улыбка, с которой он смотрит на Дориана. Ни за что не поверю, что ему так нравится главный герой книги. Скорее всего дело в самом Дориане, а точнее… —Ты жёстко палишься, смотря на него. —Я знаю, —он не отрывает взгляда от сцены, —а вот ты уже давно спалился. —Что? —Не прикидывайся. Я знаю про вас с Димой. —Что за бред. —Артем, — Улик поворачивает голову с легкой улыбкой, — если ты думаешь, что по человеку не видно, что он влюблен, то ты либо Костян, либо сущий придурок. То есть все это время он… —Серьёзно?... Это было так очевидно? —Я знаком с Димой с пятого класса. Я знаю, какой он, когда окситоцин хлещет по его венам и как «мастерски» он пытается это скрыть. А с тобой вообще было просто. Твой взгляд слишком разговорчив. Я поражённо усмехаюсь. —А Костян в курсе? —Я ему про вас не говорил. — Улик снова смотрит на сцену. — Пусть сам научится обращать внимание на очевидные мелочи. —Я ведь угадал? Он тебе нравится? —Нравится? Нет. Этого мало, чтобы описать то, что я чувствую. —Подумать только… —Да, я сам был в приличном ахуе, когда все понял, но давай не сейчас. Смотри, Дориана отговаривают от брака с прекрасной Сибилой Вэйн, потому что «брак приносит разочарование» и его, «прекрасного принца», связь с «какой-то дрянью, выступающей в захолустном театре» опустит умственно и нравственно. Это прямая цитата из книги. —Дориан все равно будет с ней. —Нет. Он бросит ее, как только она перестанет исполнять прекрасную роль Джульетты из-за настоящих чувств. Это заставляет меня задуматься.

***

Ближе к концу спектакля Улик берет у Димы ключи от ситроена и уходит за букетом. Я остаюсь, в двух местах от светловолосой женщины , которая «ни в коем случае не должна меня увидеть». Осторожно бросаю взгляд на Диму. Он сидит, закинув ногу на ногу и подперев голову, без улыбки наблюдая за концовкой. Прямые, слегка даже подвивающиеся волосы (боже, я действительно всматриваюсь в каждую мелочь) отливают волшебным блеском под теплым светом софитов. Глаза сосредоточены. Губы сжаты. Моё сердце делает аксель, а в животе снова порхают бабочки. Он поворачивает голову. Я замираю с лёгкой улыбкой. Пожалуйста, смотри на меня чаще. Смотри так, как Улик смотрит на Костяна. Как Бэзил смотрит на Дориана. Пожалуйста, смотри на меня с нежностью вне зависимости от моего положения в обществе и мнения твоего конченного отца. Обнимай меня крепче и рассказывай все, что придёт в голову. Вози меня по шоссе на большой скорости, позволь высунуться в окно и орать какую-нибудь тупую песню до потери голоса. Кричи вместе со мной, целуй меня как можно дольше, смотри на меня, как будто я самый важный человек в твоей жизни. Пожалуйста, Дим. Пожалуйста. Это же так просто… Диму дёргает мать и он, закатив глаза, наклоняет голову в ее сторону. Я тоскливо отворачиваюсь к сцене. Хотелось бы мне освободить его от вечных придирок матери и недовольств отца. Хотелось бы, чтобы он вздохнул спокойно и жил свою жизнь так, как хочется ему. Может тогда для меня в ней найдётся чуть больше места?

***

Дориан судорожно осматривается и видит нож, которым он убил Бэзила. Дориан не раз чистил этот нож, и на нем уже не осталось ни пятнышка. —Этот нож убил художника! — в отчаянии восклицает Дориан. — Так пусть же он сейчас убьет и его творение, и все, что с ним связано. Он убьет прошлое, и, когда прошлое умрет я буду свободен! Я покончу со сверхъестественной жизнью души в портрете и вновь обрету покой! Дориан хватает нож и вонзает его в портрет. Зал охватывает громкий крик и глухой стук от падения чего-то тяжелого. Крик смертной муки так ужасен, что проснувшиеся слуги в испуге выбегают из своих комнат. Они находят нетронутый портрет, на котором изображён прекрасный молодой человек, а рядом с ним — уродливый старик, вонзивший нож в свое сердце. В старике они и узнают некогда прекрасного Дориана Грея. Занавес. Зал на секунду проваливается в оглушительную тишину, а через две —  взрывается в бурных аплодисментах. Актёры вываливаются на сцену, сияя польщенными улыбками. —Дориан Грей! — торжественно восклицает ведущая. — В замечательном исполнении Константина Стрельцова! Костян проходит пару шагов вперед и с сияющей улыбкой делает несколько поклонов. Зал аплодирует громче. В белом свете прожекторов, под бурные овации и чьё-то восхищенное «Браво!» он взволнованно хватает ртом воздух, краснея то ли от смущения, то ли от гордости, то ли просто потому что очень душно. Улик появляется из неоткуда. Он подходит к сцене и с улыбкой протягивает огромный букет роз. Костян польщенно ахает, подбегает к краю, и, зацепившись за провода, чуть ли не валится со сцены. —Аккуратнее ты, боже. —Улик! Да ну! Это мне? Реально?! Какие красивые! —Лучшему актеру – лучшие цветы. —Ах, Улик! Ты знаешь, как коснуться моего сердца! Костян бережно кладет букет на руку и, зарывшись в него носом, полной грудью выдыхает душистый аромат роз. —Спасибо, Уль. Спасибо! Я всегда мечтал о таком громадном букете! Послав воздушный поцелуй, он чуть ли не вприпрыжку возвращается к актёрам, пряча нос в свежих бутонах. Кедрин провожает его с довольной улыбкой. А я со щемящей тоской смотрю как между ними на секунду вспыхивает то, что никогда в жизни не разгорится.